Невидимые вещи, дорогие сердцу
Вернемся к нашей истории. Вскоре после объяснения, что такое приручение, Лис делится некоторыми сокровенными тайнами с Маленьким принцем. Во-первых, ты не можешь по-настоящему понять человека, если не приручил его. Во-вторых, только сердце обладает ясным видением. Суть вещей не видна глазу. В-третьих, нужно проводить время с тем, кого приручил, и, наконец, тот секрет, что ты начинаешь отвечать за того, кого приручил, – ты за него «навсегда в ответе»! (St Exupery, 2000: 64–65). Маленький принц вдруг понимает, что он в ответе за свою розу, потому что поливал и защищал ее, проводил время с ней и что во всем мире второй такой нет. Ведь он приручил ее.
Наставления Лиса о приручении напоминают мне о трогательной истории, рассказанной лос-анджелесским психоаналитиком Шелли Альганати (Alhanati, 2004) о том, как она впервые встретилась всей душой с другим человеком.
Когда Шелли была пятилетней девочкой, она страдала от немоты. Семья только что переехала из Нью-Йорка в Афины, в Грецию, и маленькой Шелли пришлось расстаться со своей бабушкой, с удивительно близким и созвучным ей человеком Она оказалась в крикливой, шумной атмосфере своего нового дома и проводила время, прячась под столом или за комнатным растением в гостиной. Почти все пытались ее разговорить.
Однажды приехал дядя, и это была наша первая встреча. Он повел себя по-другому. Все вокруг шумели и суетились, а я, как обычно, пряталась за деревом на балконе. Он подошел и сел рядом со мной, взял игрушечную птицу и молча играл с ней. Затем он ушел к себе домой, не сказав мне ни слова. Долгое время после этого я разговаривала только с ним.
По тому, как он тогда общался со мной, я инстинктивно поняла, что мне найдется место в его сердце. Как это ни парадоксально, послание, которое я получила, когда он молчал, было о том, что он ценит мои слова. И я почувствовала себя настолько спокойно, что начала говорить. Никто из нас не смог бы найти слова для того, чтобы сказать, почему я не могла говорить, но на другом уровне, незаметно и без слов, мы понимали друг друга.
Я считаю это своим первым опытом анализа.
(Alhanati, 2004: 759)
Дядя приручил Шелли. Он нашел к ней путь через свое сердце. Автор подробно не говорит об игрушечной птице, с которой играл дядя Шелли, но можно предположить, что это «оживляющее» действие без слов, было крайне важным для маленькой девочки и для ее последующей сильной привязанности к этому дяде. Игрушечная птица была промежуточным «третьим», объединившим без слов двух молчаливых партнеров в потенциальном пространстве. В психоаналитической ситуации «игрушечная птица» – это сновидение, а иногда – жест или песочная картина, кинофильм или совместное стремление к инсайту, книга или стихотворение.
Я считаю, что мы как психоаналитики должны найти способ встретиться с нашими пострадавшими от травмы пациентами в таком промежуточном «пространстве». Иначе мы никогда не встретимся с застенчивыми, немыми и невинными детьми, прячущимися в их внутреннем мире. Мы должны открыть наши сердца невидимым реалиям человеческой души и научиться ценить молчание, поэзию и воплощенное присутствие, обходясь без интерпретаций. Сначала необходимо «приручение» пациента и лишь потом станет возможным его рациональное диагностическое понимание. Этому нас учит Лис.
Этому же учит современная нейронаука, применительно к психотерапии травмированных людей. Чтобы достичь отщепленного невинного ядра наших пациентов, говорит Аллен Шор (Schore, 2003b: 262–265), мы должны уметь настроиться на «имплицитное знание об отношениях», опирающееся на правополушарную терапевтическую коммуникацию, которая является сутью интерсубъективности. Как правило, такая коммуникация связана с невербальными, бессознательными, аффективными взаимодействиями, при которых возможна совместная регуляция аффекта. Ранняя травма отношений кодируется в правом полушарии, и доступ к бессознательным аффектам, также связанным с этими мозговыми структурами, восстановление связи между ними и левополушарными языковыми структурами возможны только в том случае, если мы готовы к участию пациента в интерактивной эмоциональной и эмпатической коммуникации, которая является зеркальным отражением ранних отношений в диаде «дитя и тот, кто о нем заботится» и ее интерсубъективных паттернов привязанности. Эти паттерны являются невербальными, имплицитными, то есть паттернами воплощенного присутствия (взгляд, интонация, мимика) и общей аффективной сонастроенности психоаналитических партнеров. Это создает атмосферу безопасности, необходимую для контакта с отщепленным ребенком в психике – с Маленьким принцем на его планете.
