Книга: Анти-Авелин
Назад: Дельта-сон
Дальше: Последняя глава

Точка натяжения

Пробуждение было тяжелым: трещала голова, от стальной усталости болела затекшая спина. Мила сначала открыла один глаз, затем второй. Рядом Нюся, развалившись на меховом покрывале, умывала лапкой мордочку. Базазаела в алькове уже не было.
Вчерашняя обида не заставила себя долго ждать. Мила с раздражением сорвала с ложа шкуру, под которой вчера лежал обидчик, и лихо повязала ее на себе, соорудив меховое мини платьице с открытыми плечами и неровным подолом. Когда она вошла в зал, Базазаел сидел в кресле, а на ее место угнездилась Герхама, и что-то щебетала, положив ему голову на плечо.
Общий восторг присутствующих уже никак не мог обмануть Милу. Она прошла через зал и, подражая манере разговора соперницы, обратилась к ней:
– Ничего не перепутала?!
Все заняли свои места, и начали появляться люди. Было ощущение, что происходящее ускорилось во времени, но вопрошающих меньше не становилось. Космическое пространство над куполом Газпрома заметно опустело – черная безмолвная бесконечность лишь изредка оживала крохотными, еле видимыми вдалеке галактиками.
– Не понимаю: что я здесь делаю? – обратилась к Базазаелу дама с царственной осанкой.
Она очень выделялась среди присутствующих. Ее серьезный вид в сочетании с какой-то иконной красотой побуждал окружающих замереть в ожидании слов, которые она в следующий момент произнесет.
– Мы никого сюда не приглашаем по своей воле. Если вы здесь, значит, это нужно вам, – ответил Базазаел.
Дама с внешностью святой пожала плечами и начала свой рассказ:
– Моя история может быть примером для всех женщин. Я вышла замуж за хорошего человека, родила ему прекрасных дочерей и сыновей. Была преданна ему всю жизнь, а он отвечал мне уважением и заботой. Я создала в доме уют и покой, который никто не может нарушить. Все невзгоды внешнего мира разбиваются о стены нашей крепости, и моя семья всегда находится под защитой того места, где ее члены могут найти умиротворение и отдых от безразличия и злобы. Мой дом – это территория любви, гармонии, взаимопонимания и полной бесконфликтности. Когда я покидаю эту территорию в сопровождении мужа и детей, я ощущаю затаенную зависть в глазах окружающих. Но я не боюсь этих взоров, – пока мы вместе, никто не может проникнуть в наше «убежище» и разрушить наш «альянс». Я создала во многих отношениях идеальную семью.
– Вот вы и рассказали, какие сомнения привели вас сюда, – вздохнул Базазаел. – Каждый согласится с утверждением, что любовь – безграничное, вечное и мудрое чувство. Как же вы ухитрились ограничить ее непреодолимыми стенами своего дома, и какое же явление тогда живет под его крышей, если это не любовь? Вы всю жизнь боитесь ответить на этот вопрос, и до такой степени, что наигранность стала нормой в ваших отношениях и, к сожалению, заразила семьи ваших детей. Любовь не способна создать «альянс» против мира, это под силу только эгоизму. Сначала, под предлогом идеальной жены, вы возвели эго своего мужа в степень смысла всей своей жизни, затем принудили его ответить вам тем же, – во имя спасения «театра» идеальной семьи. Образ внешней вражды и зависти вам необходим для упрочения семейных связей. Так вы компенсируете распавшуюся из-за эгоизма любовь и отчужденность между членами своей семьи. Окружающие вам не завидуют, они вас отторгают, чувствуя неискренность вашей добродетели.
– Так нельзя! – возмутилась Мила. – Если так рассуждать, то у людей в принципе не будет шанса создать семью. Должен же быть хоть какой-то идеал, к которому стоит стремиться.
– Не должен. Тем более – «хоть какой-то». Попытка внешне приблизиться к идеалу приводит только к фальши, человеку есть смысл стремиться к этому недостижимому состоянию лишь изнутри.
Милу раздражала собственная беспомощность. Ей хотелось найти истину, которая опрокинет снисходительность Базазаела и прекратит ликование свиты над ее слабостью.
– Бронислав Савушкин? А я, признаться, ждал вас.
Миле показалось знакомым это имя. Точно! Это же Катеринин учитель и кумир.
Пожилой профессор в очках с толстыми линзами озирался по сторонам. Он вглядывался в лица присутствующих, поправляя седой чуб на голове.
– Вы нам что-то хотите рассказать? – пригласил его к разговору Базазаел.
– А что здесь можно еще рассказать, – живо отозвался профессор. – Я ученый, который всю жизнь изучает структурную разницу центральной нервной системы. Поэтому я отношусь к человеку как к биологическому виду. И я буду называть людей своими именами, а именно: самцами и самками.
Базазаел с удовольствием расхохотался:
– Продолжайте, Бронислав Иванович!
– Я устал от этого собачьего бреда, подхваченного разными деятелями науки и искусства, поэтами и философами, утопистами, марксистами, социалистами и прочими расплодившимися словоблудами, что будто бы человек рождается в состоянии «Tabula rasa» – то есть «чистой доской», на которой можно писать все, что угодно. Человек рождается не просто с мозгом самца и самки, в нем уже заложены все пороки, наклонности, способности, дарования, и почти ничего не возможно изменить воспитанием, так как личность уже определена индивидуальными размерами мозга и организацией его отдельных зон.
– Расскажите, профессор: как зарождается любовь? – с явным удовольствием спросил Базазаел.
– Любовь?! Банально просто: сигнал восприятия самцом и самкой друг друга, приходящий от органов чувств, сначала попадает в половой центр и только потом – в рассудочную систему. Таким образом, к моменту осознания человека человеком эмоционально-сексуальное отношение уже сформировано.
– Это мне больше всего нравится! – вскочил со своего места Базазаел. – А у нас для вас сюрприз. Посмотрите.
В зал откуда-то сбоку, робко перебирая ногами и опираясь на собранные в кулаки кисти рук, вошло существо, внешне схожее с человеком, но с повадками шимпанзе. Волосы и борода этого существа свалялись в длинные клочья, а тело было коричневым от грязи. По залу распространился зловонный запах немытой человеческой плоти.
Миле стало нехорошо, и она зажала нос пальцами.
– Вот перед вами так называемый «Маугли» – человек, который выжил в царстве животных. Он сейчас впервые в своей жизни попал в общество людей. Чтобы не терять времени, сразу доложу вам, профессор, что с половым центром у него от рождения все в порядке, а вот с рассудочной системой серьезные проблемы. Неразвитость, вернее, отсутствие речевого аппарата привели его к тому, что он не в состоянии себя осознать, и у него практически нет памяти. Сразу оговорюсь, если мы предпримем попытку научить его разговаривать, у нас будут кое-какие результаты, и у этого существа появится шанс к мыслительной деятельности и способности запоминать. Только помнить он будет с того момента, как начнет осознанно произносить первые слова… хотя равноценным членом человеческого общества он уже не станет никогда. В связи с этим, я хотел бы задать вопрос.
Базазаел спустился в зал по ступеням постамента. Он встал напротив профессора и через его голову обратился к толпе людей и к своей свите:
– Где же душа у этого существа, которой его должен был наделить Господь при рождении? – затем, обратившись к профессору: – А врожденные таланты и наклонности? Как мы будем развивать их у этого несчастного? Подойдите к нему, вглядитесь в его глаза и черты. Что вы можете сказать мне про них?
Профессор повиновался и, приблизившись к сидящему на полу существу, наклонился к его лицу. Через минуту отпрянув от него, ученый удивленно посмотрел на Базазаела:
– Он похож на меня!
– Я вам больше скажу: это вы. Вы – только лишенный с рождения человеческого общения.
Профессор качнулся и, наверное, упал бы на пол, если бы не расторопный карлик, который вовремя подкатил кресло на колесиках, и Бронислав Иванович плюхнулся в каталку, как подкошенный.
– Фашисты, – выдохнул он, немножечко придя в себя. – Как можно ставить такие эксперименты над людьми?
– Вы серьезно? – несколько наигранно удивился Базазаел. – Но теория врожденных пороков отдельных наций принадлежит именно нацистам. Когда вы чихвостили коммунистов и социалистов, мне показалось, что вам об этом известно. Должен признаться, что был еще один испытуемый – тоже вы. Вас не лишили общества людей, но вы были помещены в другую социальную среду. У вас не было примера ваших родителей, которые добились больших успехов на научном поприще, а самое главное, вы были лишены воспитания вашего деда – известного геолога и путешественника, который привил вам любовь к познанию мира. В другой жизни вас растила мать. Она родила вас после войны от офицера, квартировавшего у нее неделю, перед возвращением домой после демобилизации. Из-за тяжелых условий на химкомбинате мать быстро состарилась и умерла. Вам пришлось бросить учебу и пойти на работу. Там, из-за мягкотелости, вы попали в дурную компанию и начали сильно пить. Когда мы попытались вас спасти, было уже слишком поздно. Вы превратились в аморального и опустившегося типа, которого не интересовала жизнь.
Бронислав Иванович сидел в кресле-каталке молча, уронив голову на грудь. Его дикий двойник, встав на четвереньки, подкрался к нему и стал с любопытством разглядывать тапочки на ногах. Потянув за тапок, это существо осторожно понюхало большой палец профессора и, не раздумывая, тяпнуло за самый кончик.
– Ой! – вскрикнул очнувшийся профессор. – Увезите меня отсюда! Слышите? Немедленно увезите!
Базазаел одобрительно кивнул карлику, но прежде, чем профессора укатили из зала, он наклонился к нему и вполне доброжелательно потрепал его по плечу:
– Вы хороший ученый, Бронислав Иванович. Ваши открытия лежат на пути к истине. Но к продвижению вперед вас удерживает отсутствие только одного важного качества – умения сомневаться. Истина, которая преподносится как последняя в инстанции – становится ловушкой для ищущего. Так устроено развитие человеческой мысли, которая не может находиться в статике, – как только она останавливается на каком-то утверждении, здесь же начинается ее путь назад, к деградации. Сомневайтесь, профессор, и перед вами откроются великие тайны.
Мила с облегчением подумала о том, что ей не надо рассказывать об этой сцене Катерине. Теперь ее кумир и учитель сам поведает о важных переменах в подходе к своему учению.
Сколько истекло времени, и какое количество людей прошло через этот зал – понять было невозможно. Когда силы были уже на исходе, Мила попросила еще раз прерваться на сон. В альков Базазаела она принципиально не пошла, и заняла первое же свободное ложе, попавшееся ей на глаза. Через несколько минут к ней присоединилась Нюся.
Мила с благодарностью погладила кошку и закрыла глаза. В тот момент, когда она начала проваливаться в сон, вдруг почувствовала, что кто-то находится рядом с ней.
Это была Герхама. Чертовка сидела на краю ложа и прижимала к груди сверток.
– Есть хочешь? – обратилась она к Миле.
– Я эту зеленую гадость больше пить не могу.
– Понимаю. Я курочку с пряностями принесла, как ты любишь… и еще наливочку на малине. Катерина твоя приготовила.
С этими словами Герхама развернула сверток с золотисто-красной курочкой и достала из-за спины пузатую бутылочку с ярко-малиновой жидкостью.
– Она знает, что я здесь?
– Нет, конечно. Она Виталика своего ждет из командировки. У мужика и так тридцать килограмм лишнего веса, ему без ужина остаться только на пользу будет.
– Как же объяснится пропажа курицы?
– Подумает, что кот соседский через балкон утащил.
– Вместе с наливочкой?
– Решит, что выпила с тобой когда-то, и забыла.
Запах пряностей с поверхности еще теплой птицы вызывал аппетит такой силы, что начала кружиться голова.
– Составишь мне компанию? – спросила, давясь слюной, Мила.
– С удовольствием!
И две вчерашние соперницы по-дружески разорвали свою добычу, и с наслаждением вцепились в нее зубами. Услужливый карлик принес на подносе влажные салфетки для рук и изящные рюмочки на ножках для наливочки. Закончив свою трапезу они, хохоча, повалились на спину.
– Герхама, – обратилась Мила, перестав смеяться. – Можно, я задам один, может быть неприятный для тебя, вопрос. Скажи, а сам Базазаел хоть кого-то любил в своей жизни?
– Не знаю, – вздохнула та в ответ. – Но точно могу сказать, что он восторгался только одной женщиной. Кстати, она жила когда-то на вашей планете. Ее звали Авелин.
– Авелин Дангон?..
– Тебе о ней известно? От кого? От него?
– Может, и от него.
– Тогда мне больше нечего добавить.
Они поболтали еще о какой-то ерунде и уснули, закутавшись в теплые шкуры.
Следующее пробуждение было не таким тяжелым. Дружеская разрядка, которую Мила получила благодаря Герхаме, прибавила ей сил и уверенности.
Обстановка в зале тоже изменилась. Все дамы из свиты были одеты в меха, некоторые даже успели пошить меховые вечерние платья со шлейфом. Мила почувствовала себя законодательницей мод.
Зал преобразился благодаря голубому свету, льющемуся со всех сторон из купола. Он исходил от огромных голубовато-бирюзовых звезд, надвигающихся многомиллионной армадой из сияющей бесконечности.
Люди продолжали прибывать и задавать свои вопросы. Мила перестала переживать из-за колкостей и спокойно реагировала на присутствующих. Базазаел это заметил. Он дольше задерживал на ней свой внимательный взгляд и даже стал прислушиваться к ее мнению.
Было еще много перерывов на сон, которым Мила потеряла счет. Но вот однажды все тот же карлик с радостной улыбкой сообщил:
– Закончили! Это был последний страждущий.
По залу рассыпались аплодисменты свиты.
Над куполом вспыхнуло радужное сияние, навстречу которому распахнулась одна из сторон стеклянной крыши, образовав ворота в небо, и веселящаяся свита устремилась к их краю. Сбрасывая с себя одежду, ангелы взмахивали выросшими за спиной крыльями и исчезали в недрах сияния.
Мила любовалась этой завораживающей красотой света и тел, плывущих в небо на легких крыльях.
– Ты с нами? – услышала она рядом с собой.
Около нее стоял обнаженный Базазаел. Его синие глаза смотрели с нежностью. Он тряхнул головой, и черные волнистые волосы упали красивыми прядями на могучие плечи, за которыми виднелись два великолепных иссиня-черных крыла. Его покрытая мышцами грудь взволнованно вздымалась от глубокого дыхания, кубики на животе были идеальной формы, ниже… ниже Мила постеснялась опустить глаза.
– Я, наверное, тебя шокировал… своим вопросом. Пойдем, поговорим о нашем будущем.
Он с нежностью взял ее руку и, подведя к стене, открыл перед ней неприметную дверку. Они оказались на крыше рядом с куполом.
Под ногами клубились низкие тучи, а над горизонтом вставало большое красное солнце, разливаясь по облакам багряными оттенками.
– С вами – это куда? В Ад? – начала разговор Мила.
– Это прекрасное место, вопреки вашим убеждениям. Там сбываются все грезы, там нет старости и болезней…
– А мой сын, друзья, работа?
– Сын женится, и будет довольствоваться заботой другой женщины, тебе он будет позванивать раз в полгода. Друзья состарятся и уйдут с головой в свои семьи. Компания разорится, и на твое место придет новая команда, которая уничтожит плоды твоей работы.
– Но я причиню всем боль!
– Не такую сильную, как тебе кажется. Дай руку. Я покажу тебе кое-что.
Мила послушно дотронулась кончиками пальцев до его ладони. А дальше все произошло стремительно: Базазаел схватил ее за руку и быстрым движением толкнул с края крыши в бордовые тучи внизу. Крикнуть не получилось, так как встречные потоки воздуха перехватили дыхание.
Врезавшись в непроглядный туман облаков, Мила почувствовала сильный толчок за спиной, и замерла в воздухе. Она посмотрела вверх, но ничего не увидела сквозь белую пелену. Ее плоть подчинилось предпринятому усилию подняться над облаками и, вынырнув на их поверхность, она увидела крылья.
Это были ее крылья: золотистые с медными переливами от лучей солнца, они чувствовали каждое движение тела, удерживая его равновесие в воздухе. Счастье, охватившее все ее существо, выплеснулось в стремительный полет.
«Знаете – люди когда-то летали…» – вспомнились ей строки поэта. Конечно, летали! Ощущение полета было таким привычным.
Мила ринулась вниз, зависла над крышами домов, и посмотрела на окна своей квартиры.
– Так низко нельзя.
Подлетевший к ней Базазаел обнял ее за талию, и они вернулись за облака, на крышу Газпрома.
– Я дарю тебе эти крылья. Пусть они каждый день делают тебя такой же счастливой, как сегодня, – Базазаел поднес ладонь Милы к губам и замер в нежном поцелуе.
– Ответь мне на вопрос, – сделав паузу, Мила освободила свою руку. – Это ты похитил тело Авелин Дангон из подземелья тюрьмы?
Впервые за все время на лице Базазаела появилась растерянность. Он отступил от Милы и, встав на край крыши, с грустью посмотрел вниз на клубящиеся тучи.
– Она была еще жива? Ты ей тоже подарил крылья? – не унималась Мила.
– От кого тебе известно о ней? – наконец, мрачно произнес Базазаел.
– Вероятно, от того, кто могущественней тебя.
Черный ангел посмотрел в небо и, скрестив руки на груди, ответил:
– Она выжила после казни. Такое отчаянное сопротивление смерти ради него, своего предателя. Я был потрясен и не смог оставаться в стороне. Лекари Трансильвании, которых люди считали колдунами, были тогда единственными врачевателями, способными помочь ей. Я перенес ее туда, в замок к местному господарю. Там, много месяцев подряд, ее выхаживали лучшие знахари. Она не просто отказалась от крыльев – она отвергла свой прежний облик, предпочтя остаться обезображенной огнем ради того, чтобы быть рядом с ним.
– Почему тебе не понятен ее поступок?
– А тебе понятен?! – Базазаел вскинулся на Милу и со злобой продолжил: – Во что вы превратили самое главное человеческое стремление – достичь слияния с другим человеком? Что вы сделали с самой фундаментальной страстью людей, на которой держится весь человеческий род, клан, семья, страна, миропорядок? Вы создали общество одиноких людей, разрушающих себя и уничтожающих других. Вы придумали тысячи лживых причин для оправдания конфликтов: деньги, собственность, территории. Вы абстрагировались от людских несчастий, с пеной у рта перекладывая вину друг на друга, лишь доказывая свою причастность к созданию всеобщего отчуждения. Вы всё делаете для своей отделенности, вы испытываете наслаждение от присвоения, вместо того чтобы становиться дающими. Вы дар называете жертвой, так как чувствуете себя обделенными и вынужденно обедневшими. Тогда как созидающий даритель должен чувствовать только радость и счастье от своего поступка…
– Я поняла! – оборвала его Мила. – Основой любви является доброта. Только тот, кто достиг этого качества, обретает способность к настоящей любви. Ты – ангел, лишенный доброты, навсегда потерял способность к этому чувству. Страсть, ревность, вожделение – это эмоции, лишенные доброго начала, поэтому они так разрушительны и мимолетны. Тебя поразила не верность предателю, а выжившая наперекор всему любовь, которую Авелин сохранила к людям, и с которыми она пожелала остаться, чтобы сделать этот мир чуточку лучше. Вот где запрятана эта чертова точка натяжения!
Базазаел устало вздохнул и сел на край крыши, спустив вниз ноги. Мила последовала его примеру, и чуть было не свалилась, с непривычки запутавшись в собственных крыльях.
– Ну, что ты здесь развыступалась, – обратился он к ней. – Ты хоть понимаешь, какая это тяжелая ноша – истинная любовь? Ты же все время стремилась к удовольствию, наслаждению и обогащению. Ты в состоянии хоть на минуточку представить себе, какие лишения надо пройти человеку, чтобы посвятить свою жизнь другим людям? Я ведь предложил тебе то, что было целью всего твоего существования. У тебя нет той причины, которая отвернула Авелин от моего предложения.
– Зато у меня есть шанс, – решительно ответила Мила.
– Значит, остаешься…
– Остаюсь. Я и раньше подозревала, что не красота, а доброта спасет мир.
– Если успеете, – язвительно заметил ангел.
– Будем стараться, – с улыбочкой ответила Мила.
Базазаел встал и направился к распахнутой дверце.
– Стой! Не уходи!
Он обернулся и посмотрел на нее глазами, полными надежды.
– Как я буду ходить с этим на работу? – Мила ткнула пальцем в левое крыло.
С гримасой разочарования Базазаел продолжил свой путь.
– Нет, я серьезно! Я в машину с ними не помещусь, и в метро меня с таким багажом не пустят, – и побежала следом за ним.
Перешагнув через порог, Мила очутилась в пустынном зале. Голые стены и голубой купол, над которым разметались по небу перистые облака, отзывались глухим эхом на ее шаги. От убранства осталось только большое зеркало в деревянной оправе, а перед ним кучкой лежали вещи: ночная сорочка, пальто и тапочки.
Взглянув на себя в зеркало, Мила с облегчением обнаружила отсутствие крыльев. Переодевшись в свою одежду, она отправилась в холл к лифту, около дверей которого ее поджидала Нюся.
Когда кнопка вызова лифта провалилась под пальцем, Мила почувствовал, что кто-то стоит за спиной.
Обернувшись, она увидела Герхаму. Копна ее рыжих волос была распущена по всему телу, а за спиной покачивались огненно-рыжие крылья.
– Отказалась?
– Отказалась, – кивнула Мила.
– И правильно сделала. Ты себе представить не можешь, какая это мука, когда у тебя все есть, и нет возможности всем этим поделиться потому, что это никому не нужно.
– А вернуться к прежней жизни?
– Нет смысла. Осознание пришло слишком поздно, когда в живых не осталось тех, кто тебя любил и ждал. Прощай, подруга.
– Прощай.
Они обнялись и поцеловались.
– Какое сегодня число? – спохватилась Мила.
– Тринадцатое марта две тысячи тринадцатого года. Начало удивительного дня, – услышала Мила снизу.
Только сейчас она заметила, что рядом с ними стоит карлик.
– Сегодня же мой День рождения! Как я могла забыть?
– Он удивителен не только этим, – продолжил карлик. – Этот день ознаменуется выборами человека, который посеет много спасительных семян добра в этом мире.
Двери лифта закрылись, и от разлуки стало грустно.
Спешащие на работу служащие с удивлением разглядывали странную парочку, шагающую по территории Газпрома: дамочку в пальто и в тапочках на голую ногу, и кошку с задранным кверху хвостом, семенящую возле нее.
Около выхода возле турникетов стоял все тот же нарядно одетый вахтер. Он остановил толпу желающих попасть на работу, и вежливо пригласил Милу пройти на выход.
Утро было солнечное и весеннее. Тучи рассеялись, оставив после себя блестящие от влаги мостовые.
В кармане пальто зазвонил мобильный телефон.
– Алло! Мам, с Днем рождения тебя! Желаю тебе всего самого радостного, светлого и доброго!
– Спасибо, сын. Заглянешь сегодня вечерком?
– А пирог мой любимый будет?
– Будет.
– Тогда – уговорила. До вечера!
– Подожди! Скажи, ты меня любишь?
– Ма! Ну что за дурацкие вопросы? Конечно, люблю. Все! Целую. До встречи.
Мила в срочном порядке набрала телефон подруги.
– Катюнь, выручай! Сегодня торжественный ужин, а у меня дома шаром покати, и на работе непонятная ситуация.
– Все как обычно. Я, признаться, ждала от тебя этого звонка. Ключи оставь, все приготовлю в лучшем виде. Ты представляешь? Вчера, уже в ночи, устроила скандал своему соседу. Его кот стащил у меня целую курицу, и оставил всю семью без ужина.
– И соседа своего ко мне позови. Хватит тебе с этим мужиком лаяться. А если откажется, то его кота хотя бы принеси.
– Зачем?
– Курицей его кормить будем. Представляешь, как он ее любит, если даже костей от нее не оставил.
В телефоне повисла пауза.
– Кать! Знаешь, кто мы?
– Кто?
– Анти-Авелин.
– Анти что?
– Анти-Авелин! Ты меня слышишь?
– Это какое-то новое понятие?
– Да, совершенно новое. Я тебе про него при встрече расскажу.
Дверь в квартиру была не закрыта на замок. Мила стянула с себя пальто и прошла в ванную. В зеркале ванной комнаты она с грустью оглядела складочки на талии, и обратилась к своему отражению:
– Крылья, конечно, были лишними, но хорошую фигуру они могли бы мне и оставить… за проделанную работу!
Шагнув в свою спальню, она остановилась на пороге. На ее кровати, поджав к животу ноги и положив ладошки под щеку, лежал одетый Ландрин.
Мила села на край и громко спросила:
– И что мне с тобой делать?
Он вздрогнул и открыл глаза:
– Ты где была?
– Кошку ловила… всю ночь.
– Поймала?
– Поймала.
– Я волновался.
– Заметно.
– Больше так не делай. Тебе повезло, что подельники грохнули Кима. Если бы…
– Приходи ко мне сегодня вечером на День рождения. Я тебя со своими родными душами познакомлю. Обещаю, будет весело и интересно.
* * *
Вечерняя прохлада опустилась на площади Вечного города. Улицы стали заполняться людьми, переждавшими знойный день в своих домах. Нега фонтанов и парков приглашала горожан в свои влажные объятья.
По площади Иль-Джезу шел статный седовласый монах в дорогих черных одеждах. Его рука лежала на плече провожатого – послушника средних лет, одетого в серую рясу.
Провожатый подвел слепого монаха к церкви и с почтением помог ему подняться на ее первые ступени.
– Кье за дель Сантисссимо Но ме ди Джезу, – произнес монах. – Антонио, я помню каждую деталь фасада этого собора. Великий Микеланджело подарил нам своего талантливого ученика Джакомо Делла Порто, создавшего этот неповторимый шедевр.
– Да, святой отец, – ответил послушник.
– А фрески Джованни Баттиста Гаулли под куполом церкви… – скажи, ты видел что-либо прекраснее?
– Нет, святой отец.
С этими словами они вошли внутрь.
– Антонио, запомни, этот мир создан для божественных творений, которые создают прекраснодушные люди. Если ты столкнешься с мерзостью, подлостью и предательством, вспомни эти великие шедевры, которые ты можешь лицезреть сейчас, и постарайся остаться на светлой стороне бытия. Не позволяй себе черстветь сердцем и беги от злых мыслей.
– Хорошо, святой отец.
– Я лишился зрения, и теперь могу довольствоваться лишь воспоминаниями об этом мире. Только тогда, когда мы что-то теряем, начинаем осознавать ценность утраченного. Это плохо, Антонио.
– Плохо, святой отец.
– Давай присядем, Антонио, и ты почитаешь мне любимые строки из писем Амадео. Ты взял их с собой?
– Конечно, святой отец, – послушник достал из холщовой сумы бумаги и поднес их к глазам. – «Мой светлый друг, твои похвалы в мой адрес и признание меня твоим учителем – это недостойная меня честь. Я – лишь восторженный почитатель твоей могучей воли к справедливости и добру. Я дрожащий лист на древе могущественного Ордена Иезуитов, творящего человеколюбие и несущего свет всем страждущим. Твое желание говорить со мной о вечных ценностях мироздания – не моя заслуга, а порывы твоей, молящейся за всех, души. Ты вопрошаешь меня: что есть любовь? А сам живешь, руководимый этим чувством. Любовь есть огромная сила, уничтожающая все преграды между людьми и объединяющая их к созиданию лучшего будущего для себя и для своих потомков. Любовь не подчиняет себе никого, напротив, делает людей свободными, разнообразными и непохожими друг на друга. Она дает ощущение единения с миром, и имеет не берущее, а дающее начало…»
– Антонио, как бы я хотел на закате своих дней встретиться с Амадео! – остановил чтение монах. – Он много лет приходится мне духовным братом и дорогим наставником. Ответь, почему он не отзывается на мои приглашения посетить Рим и мою обитель? Антонио, ты меня слышишь? Почему ты молчишь?
– Мы нашли его, святой отец, по вашей просьбе. Он находится в Риме.
– Зачем же ты утаивал от меня эту важную новость? Я жажду встречи с ним столько долгих лет! Не будем ждать его визита! Нарушим все правила и обычаи! Веди меня к нему.
– Мы не попадем в Монастырь Кармелиток раньше окончания вечерней службы.
– Куда?! А что он там делает?
– Он, вернее – она… Святой отец, под именем Амадео скрывалась женщина. Мы узнали об этом, установив слежку за посыльным.
Монах встал со скамьи в растерянности.
– Женщина?! Пусть так, я назову ее сестрой. Ты уверен? Вдруг, ошибка?
– Нет, святой отец. Мы говорили с ней, она во всем созналась, и изъявила желание явиться к вам сегодня вечером с извинениями и объяснением причин своего поступка.
– Что ж, это меняет дело.
Ласковый летний вечер угасал на куполах Вечного города. Реки улиц, погрузившиеся в сумрак, наполнились гомоном людей, возвращающихся с вечерней службы. По одной из них быстрым шагом шел послушник в серой рясе, а следом – монахиня в белой накидке. Лицо ее было скрыто под черной сеткой вуали. Они поднялись по ступеням церкви Иль-Джезу и исчезли за высокой боковой дверью.
– Мы явились по вашему приказанию, святой отец, – доложил с поклоном послушник.
– Оставь нас, – приказал монах.
В большом зале горела только одна свеча, стоящая на столе. Блики от ее пламени колыхали тени на богатых резных шкафах, заставленных фолиантами.
В кресле с высокой спинкой неподвижно сидел хозяин кабинета и смотрел в одну точку. Он медленно поднял руку в ту сторону, в которую смотрел, и прерывающимся голосом произнес:
– Приблизься ко мне. Не бойся. Я так предвкушал эту встречу, полагая, что найду друга, брата или наставника, а обрел добрую сестру. Или мудрую мать? Расскажи мне: кто ты? Почему твой выбор пал на меня?
Монахиня бесшумно приблизилась к креслу.
– Почему ты безмолвствуешь? Ты разочарована видом седовласого слепого старика?
От внезапного прикосновения к руке, монах вздрогнул и, нервно вздохнув, заулыбался.
– Твое дружеское пожатие руки успокоило мое сердце. Назови мне свое имя.
Монахиня молча подняла свободную руку к его лицу и, тронув висок, провела пальцами по завитку седых волос.
– Такое могла себе позволить только одна женщина на свете… Авелин? Этого не может быть! Авелин!!
– Да, Жан Поль, это я.
Он хватал воздух дрожащими губами, прижимая ее руки к своему лицу.
– Авелин! Ты спаслась. Это чудо мог сотворить только Господь. Я же видел пламя, пожирающее твою плоть. Авелин… моя путеводная звезда… А я не знал, не мог догадаться, как близко ты находишься. Сколько раз ты вдохновляла меня на благие дела? Ты все это время была поводырем моей слепой души.
– Это не так. Я только поддерживала тебя в твоих великих делах.
Она опустилась на пол и положила свою голову ему на колени.
– Авелин, сколько в тебе великодушия… Ведь я предал тебя!
– Неправда. Ты не мог поступить иначе.
– Ты много не знаешь, – он говорил, нежно гладя ее по покрытой голове. – Я соблазнился на власть и богатство. Я украл бриллиант у Епископа Лиона. Я полагал, что могу сделать этот мир лучше… глупец! Лучшее уже было рядом со мной… Теперь я знаю, что нельзя достигнуть светлой цели бесчестным путем. Мне казалось, что, заняв Святой Престол при помощи богатого дара Ватикану, я стану благодетелем человечества, а стал алчным убийцей, вором и властолюбцем. Авелин, забери у меня этот камень, только в твоих руках он способен принести радость людям. Я прикажу принести, возьми его…
– Не надо, Жан Поль. Он сослужил хорошую службу для Ордена, подарив ему лучшего из предводителей, который совершил множество богоугодных поступков и спас тысячи невинных душ.
– Авелин, как мне больно слушать твои слова. Все лучшее в моей судьбе – это ты. Твоя любовь, твои письма, указующие мне праведный путь во всех моих начинания. Без тебя я был бы жалким церковником, ненавидящим этот мир за его несовершенство. Я действительно стал черным папой Ордена Иезуитов, пожалуй, самого независимого и могущественного на сегодняшний день в католическом мире… и самого справедливого, – он замолчал, дотронувшись рукой до сетчатой вуали Авелин. – Ты плачешь? О, небо! Только сейчас я понимаю, как наказан! Обрести свою возлюбленную, и не иметь возможности увидеть ее лица. Господи, как же я должен быть виноват перед тобой, чтобы ты послал мне такие испытания!
– Не гневи Всевышнего. Напротив, Он сделал это, чтобы дать нам возможность встретиться. При других обстоятельствах я бы не посмела предстать перед тобой с обезображенной внешностью, которую имею теперь.
– Что ты такое говоришь? Как ты могла подумать, что меня это оттолкнуло бы!
– Да, но во мне до сих пор живет та девчонка, которая хочет нравиться самому красивому из мужчин на этом свете…
Жан Поль рассмеялся:
– Как ты прекрасна во всех своих проявлениях! Я знаю, что я сделаю – я увековечу твое имя в названии этого бриллианта. Я назову его «Слеза Авелин», и завещаю этот камень самому праведному преемнику, который возглавит сначала Иезуитов, а затем и всех католиков, чтобы приблизить этот мир к царству Божиему. Да будет так!
Белая пелена на небе укрыла Вечный город от жарких лучей восходящего солнца. Серое утро заглянуло в окна церкви Иль-Джезу, мягко осветив послушника, спящего в кресле рядом с дверью, за которой плакали и смеялись двое, упоенно беседуя о жизни…
Назад: Дельта-сон
Дальше: Последняя глава