Цитадель зла
Мила пыталась хотя бы часик поспать, но из этого ровным счетом ничего не выходило. Стоило ей закрыть глаза, как она снова чувствовала его губы на своем виске и нежное прикосновение сильных рук.
Вдруг он больше не придет? Эта мысль подняла ее с постели.
Возбуждение и желание действовать обжигали все тело. Она нервно и бессмысленно начала мерить шагами свою квартиру.
Наступило утро. Ночные приключения казались событиями, случившимися не с ней. Реальностью был только он, такой зовущий и желанный. Ради него хотелось совершать безумные поступки, даже пойти на смерть. Фантазийные сюжеты различных форм самопожертвования, с явным оттенком мазохизма, сменялись один за другим в ее воспаленном сознании. Спина сигнализировала об усталости, мозг не давал остановиться.
Золотая портьера грудой высилась на кухонном столе. Раздвинув руками этот ворох материи, Мила извлекла увесистый ажурный ларец. Поставив его на стол, она стала любоваться тонкой работой мастера. Женское любопытство требовало приоткрыть крышку и заглянуть внутрь, а самопожертвование – быть стойкой и ничего не делать без его разрешения. Чтобы как-то себя отвлечь, она решила сходить в магазин за провиантом для завтрака.
Улица Наметкина, вечно забитая дорогими служебными и личными авто, в воскресное утро была полупустой, и от этого казалась непривычно чужой.
Взглянув на купол Газпрома, Мила остановилась, как вкопанная. Палатка из синего стекла на крыше многоэтажного офиса, которая по замыслу архитектора должна была символизировать собой голубой огонек горящего газа, освещалась изнутри ярким светом. Ей никогда не приходило в голову, что пространство этого странного декоративного элемента может быть наполнено жизнью и вообще как-то использоваться.
– Цитадель зла, – услышала Мила чей-то голос. Рядом с ней стояла симпатичная пенсионерка с хозяйственной тележкой в клеточку.
– Что вы имеете в виду?
Пенсионерка кивнула в сторону Газпрома:
– Не то место надо очищать и лечить, где зло находится, а то, где оно питает себя присвоенным, – и дальше покатила тележку по своим делам.
По пути в магазин Мила еще несколько раз оглянулась на оживший купол.
Купленные продукты заняли свои места в холодильнике и шкафчиках. От любовной лихорадки в горло не полезло ничего, кроме горько-сладкого кофе.
Ларчик обрастал Милиными догадками и предположениями. Наконец, ее осенило, что его содержимое сможет ответить на вопрос: появится Базазаел в ее доме еще раз или нет? Она поправила волосы и, сев за кухонный стол, придвинула к себе заветный ларец.
Поразмыслив еще немного, Мила надавила на замочек из изумрудного камушка, и крышка ларчика плавно откинулась. Она нагнулась, чтобы лучше разглядеть предмет, лежащий внутри:
– Боже милостивый! Какая красота!
Она сделала движение рукой, чтобы достать содержимое, но кисть вдруг обмякла и со шлепком ударилась о край стола. Губы, щеки и лоб наполнились тяжестью и потянули голову вниз. Все, что она успела – это наклониться вбок, чтобы не удариться лицом о металлические края ларчика.
* * *
«Духовное совершенствование есть полная победа над страстями, то есть полная победа над собственным злом.
Что является источником страсти – тело или воображение? Природные инстинкты заставляют желать, но желание – это осознанная мысль, которая, в свою очередь, с новой силой влияет на плоть. Тело зависит от помыслов, оно же воздействует на ход мыслей. В одном случае инстинкты рождают любовь, в другом – ничего, кроме похоти. Чувственность тела практически идентична у всех индивидов, мировоззрения же человека зависят только от его личного опыта, который, в свою очередь, представляет собой сложные переплетения из знаний, идей, умозаключений, событий, поступков и прочего. Если представить себе жизненный опыт человека в виде лабиринта, то по своей сложности он, пожалуй, будет напоминать вселенную. По какому пути в этом многоуровневом лабиринте пойдет зародившееся в человеке чувство? Будет ли оно бесконтрольно развиваться, обретая разрушительную силу, или, вспыхнув, тихо угасать, несмотря на все попытки поддержать умирающую влюбленность? Совершая свой путь по этому лабиринту, само влечение отражает в себе и вбирает в себя все сопутствующее на этом пути и, преображаясь, оказывает обратное внешнее воздействие. Так что же влияет на выбор маршрута, имеющего такое большое значение для перерождения чувственного опыта в нечто более важное: импульс, посланный другим человеком, или события и обстоятельства сегодняшнего дня? Быть может, состояние здоровья и настроение? На самом деле, значимо абсолютно все. И как же в этой огромной палитре эмоций разглядеть рождение настоящего чувства, если это «настоящее» – уникальное и никогда не повторяющееся явление? Ведь всем нам дана мера, через которую мы безошибочно можем определить, что есть любовь, а что – всего лишь имитация ее. Более того, мы знаем, что у кого-то есть способность к этому чувству, а кто-то им не обладает. А это означает, что в таком безбрежном океане случайностей существует островок, или лучше основа, которая способна притянуть к себе чувство и вдохнуть в него настоящую любовь. Как же выглядит эта основа, или из чего она состоит и в чем она проявляется окружающим: в эмоции, в поступке, во взгляде, в опыте прожитых лет?»
Жан Поль старался не оценивать случившееся с точки зрения морали. Его сан проводил четкие и безжалостные грани допустимого в его действиях, делая бессмысленными все рассуждения на эту тему. Он утешил себя бременем тайны, которую он водрузил тяжелым грузом на свою совесть и, неистово молясь перед образом Иисуса, искренне переживал за свою духовную чистоту. Поднимаясь же с колен и отворачиваясь от алтаря, он счастливо улыбался нежному образу Авелин, прочно поселившемуся в его сердце.
– Что же мы с тобой наделали? – спрашивал он ее при каждой встрече, обнимая за талию и прижимая ее голову к своей груди.
– То, чего мы так желали, и что было выше наших сил, – отвечала она ему.
Он успокаивал себя ее ответом. Во всем происходящем была ее воля, а он – лишь корабль, плывущий по волнам ее желаний. Но, если в этом возникнет необходимость, он сможет защитить берега этой счастливой гавани, скрытой от ветров житейских невзгод. Она никогда не спрашивала его о том, что же будет с ними дальше, а он старался об этом не задумываться.
Счастливые дни их тайных встреч пролетали, как птицы, унося на своих крыльях знойное лето. Густые утренние туманы напоминали о надвигающейся осени. В одно такое утро в покои Жан Поля вошел угрюмый монах, приставленный лионским епископом к нему для услужения:
– К вам женщина, простолюдинка, из города. Говорит, по очень важному делу.
Жан Поль поморщился, вспомнив о своей миссии:
– Вероятно, она хочет рассказать о том, что соседка, вылившая утром помои под ее окно, является рьяной сектанткой. Запиши ее показания и отпусти с Богом.
– Нет. Она сказала, что хочет личной встречи с вами, и что вы не сможете ей отказать, услышав ее имя. Ее зовут Мария Дангон, она мать Авелин Дангон.
Жан Поль вздрогнул и беспомощно уставился на монаха.
– Так что мне передать ей?
– Пусть войдет.
Красивая немолодая женщина со смелым взглядом и сжатой в пружину волей в уголках губ твердой походкой вошла в распахнутые двери.
– Думается, мне не надо особо представляться вам, отец Жан, коль вы впустили меня в эти покои. Я хотела бы понять ваши намерения по отношению к моей дочери. Чего вы добиваетесь своими поступками?
Каждое ее слово обливало Жана Поля жгучим кипятком. Он с ужасом понимал, что купить лояльность этой женщины деньгами ему не удастся.
– Чтобы ответить на ваш вопрос, я хотел бы узнать, о каких моих поступках вам рассказывала ваша дочь? – как можно невозмутимей спросил он охваченную праведным гневом Марию Дангон.
– Она не рассказывала ничего, пока я не обнаружила у нее под изголовьем труды некого Джордано Бруно. Я потрудилась прочитать написанное и пришла в ужас от содержания. Под страхом материнского проклятия Авелин призналась мне, откуда у нее эти бумаги. Вы понимаете, какое смятение вы вносите в неокрепшую душу молодой девушки? Вы пытались представить себе хоть раз, какие последствия могут быть от ваших опытов над прихожанами? И что она, дочь художника по шелку, будет делать с этими знаниями?
– Я перед вами очень виноват, – с заметным облегчением выдохнул Жан Поль. – Поверьте мне, я не имел желания навредить Авелин. Мной руководили восторг и признание умственных талантов вашей дочери, и я желал лишь приумножить их диковинными взглядами ученых мужей на окружающий нас миропорядок.
– Я требую от вас признаться в пагубности вашего влияния на мою дочь и впредь отказаться от каких-либо приватных бесед с ней на темы, выходящие за рамки вашего сана.
– Не могу не согласиться с каждым из сказанных вами слов. И признаю мудрость и справедливость ваших требований. Обещаю, что с этой минуты вам больше не о чем волноваться, – с этими словами Жан Поль учтиво поклонился.
– Надеюсь, вы исполните сказанное. Я же своей материнской волей заставлю ее вернуть принадлежащие вам бумаги тем же способом, которым она получила их от вас. А вы, в силу данного обещания, используете этот момент для того, чтобы объясниться с ней о прекращении существовавших между вами общений.
Без учтивого поклона в ответ Мария Дангон развернулась к дверям и вышла.
Почувствовав дрожь в ногах, Жан Поль сел на деревянный стул с подлокотниками. Оглушенный внезапным визитом, он смотрел на опустевший дверной проем, пытаясь осознать случившееся. Речь и стать матушки Авелин были так не похожи на обычные повадки лионских домохозяек… не каждый образованный муж смог бы так решительно излагать свои мысли, как она. И откуда у матери семейства такая способность повелевать людьми, когда она сама, – должна была бы! – является объектом повелений? И что теперь делать с Авелин? Их хрупкое счастье оказалось под угрозой разоблачения, и пришло время думать о будущем.
Решение пришло быстро. Авелин необходимо будет уговорить принять постриг и, под предлогом желания вступить в особый монашеский орден, вывезти с собой в Рим. Там определить в тихую обитель и, под покровительством мудрой и небескорыстной настоятельницы, продолжить безмятежные встречи. Устроенные подобным образом отношения между братьями и сестрами монашеских орденов были не редкостью, и уже никого не удивляли. Раньше Жан Поль горячо осуждал их, а теперь и сам оказался в такой ситуации. Надо было спешить на встречу с Авелин, чтобы изложить ей свой план и приступить к необходимым приготовлениям.
Утро уходящего лета обдувало влажной прохладой. Предстоящие перемены радовали и пугали одновременно. Хотелось предаться мечтаниям о будущем, но важнее было продумать детали совместного отъезда.
Вид их излюбленного места тайных встреч нежно защемил сердце при мысли, что они должны вскоре покинуть его для новой жизни и, быть может, больше никогда сюда не вернуться.
Авелин долго не шла, вероятно, задержанная неприятными объяснениями с матушкой. Надо было набраться терпения, и Жан Поль сел на примятую траву.
Время тянулась, как пасхальное тесто, вызывая раздражение от вынужденного бездействия. Когда солнце накренилось к западу, стало понятно, что сегодня она не придет.
Раздосадованный, Жан Поль шагал к собору, раздумывая над тем, как выманить возлюбленную из-под родительской опеки. Еще издалека он заметил странное людское оживление на соборной площади. Люди, собравшиеся на ней, что-то оживленно обсуждали, сбившись в кучки.
– Что случилось, миряне? Что заставило вас прийти сюда в этот час? – доброжелательно поинтересовался Жан Поль.
– Поймали сектантку, когда она пыталась сбежать из города, – стали наперебой отвечать мужчины и женщины. – При ней были колдовские книги и травы, а в мешке за спиной обнаружили мертвого, обескровленного младенца. Ее заточили в городскую тюрьму.
Страшная догадка больно толкнула в грудь. Задыхаясь от волнения, он вбежал в собор, где посреди прохода стоял епископ, окруженный монахами, среди которых Жан Поль узнал своего прислужника. В эту же секунду он понял, как был неосмотрителен в своих поступках. Конечно же, его подслушали, и Авелин оказалась в опасности.
– Друг мой, пока вы отсутствовали, мы с братьями сделали вашу работу. Наконец-то в наши сети попалась настоящая еретичка.
– Ее имя Авелин Дангон? Она ни в чем не виновата! Все, что при ней найдено, принадлежит не ей! – задыхаясь, выпалил Жан Поль.
– Молчать! – со злобой крикнул епископ и, здесь же смягчившись, продолжил с елейной улыбкой: – Пойдемте со мной, брат мой. Я выслушаю вас в своих покоях.
Закрыв за собой дверь, старый епископ впился в Жан Поля острыми и недобрыми глазами:
– Вы сошли с ума, отец Жан? Вы хотите уничтожить и меня, и себя? Вам мало одной загубленной души? Сколько еще судеб нужно положить на алтарь вашей бездумности?
– Она не виновна! Это я принес смуту в ее юный и чистый разум!
– Укоротите свой язык, еще раз повторяю вам! Чего вы добиваетесь – сокрушительного для нас обоих позора? Вы поставили на кон вашей безумной игры репутацию святейшего престола, представителем которого вы здесь являетесь. Вы хотите уничтожить веру в целомудренность Папы в сердцах благопристойных лионцев? Вы решили выставить меня покровителем грязных утех, уговорив вернуть вам распутную девку с запрещенными книгами под юбкой? Быть может, это я развратил ее душу и тело, и теперь должен и ей и себе вернуть доброе имя? Нет, уважаемый, это сделали вы, и все, что я могу в этой ситуации, это только вернуть в чистое лоно хотя бы вас. Но для этого вам нужно избавиться от источника зла.
– Я открыл ящик Пандоры.
– Вот! Вы и сами прекрасно все понимаете. Эта девица – воплощение всех ваших бед. Она осквернила избранную вашей душой миссию искупления грехов за все человечество перед Всевышним. Заглянув в ее грешные глаза, вы сами стали грехом.
– Вы знали о нашей связи?
– Да, знал. И очень долго надеялся, что вы одумаетесь, найдете силы усмирить свои вожделения. Я рассчитывал на ваши таланты и познания в области теологии. Более того, я был уверен, что божественное откровение не даст окончательно уничтожить ваш разум, и вытащит вас из греховного круговорота, как это уже происходило с тысячами верующих. Но то, что произошло сегодня утром… Первые минуты от полученного известия мне казалось, что я сплю и вижу дурной сон, – епископ помолчал немного. – Мой план по спасению вашей и моей репутации, а также репутации церкви, заключается в следующем: вы должны безоговорочно следовать всем моим указаниям, я же сделаю все, чтобы сказанное на допросе этой девицей было похоронено в стенах тюремной камеры и никогда не достигло улиц города.
– Что будет с Авелин?
– Теперь это не имеет никакого значения. Значимо только ваше возвращение к обязанностям сана и миссии, возложенной на вас Папой. Кстати, о последнем. Что это?
С этими словами епископ извлек сверток бумаги, лежащий под книгами.
– Мой донос в Ватикан?
– Совершенно верно. Только не подумайте, что я перехватил его из любопытства. Я не имею привычки совать нос не в свои дела. Мной руководили исключительно благие намерения уберечь вас от необдуманных поступков. Зная о вашем времяпрепровождении здесь, в Лионе, я имел полное право сделать предположение об ошибочности излагаемых вами в доносе суждений. Вскрыв эту бумагу, я убедился в том, что был тысячу раз прав в своих опасениях. О чем вы думали, когда его писали? Вы только послушайте свои слова! Вот: «Вальденсы отличаются нравами и языком, ибо они скромны и воздержаны в речах. Они не проявляют суетности в одежде, которая всегда проста и чиста. Они никогда не пускаются в торговлю, боясь, что им придется обманывать и нарушать свое слово, и предпочитают жить личным трудом, как простые рабочие. Они не копят богатство, ибо довольствуются необходимым. Они умерены в пище и питье. Они не посещают ни кабаков, ни балов, ни других мест развлечений. Они умеют сдерживать свой гнев. Вы всегда найдете их за работой, а так, как они то учатся, то учат – у них не всегда остается времени на молитву. Еще их можно узнать по ясности и кротости их выражений. Они избегают в разговоре шуток, пересудов, божбы, неприличных выражений и лжи. Они даже не говорят vere (истинно) и certe (несомненно), считая это равносильным клятве».
– Это сведенья, которые я узнал от горожан.
– Этим вы хотели порадовать Папу, чтобы он не сильно печалился, понимая, что деньги, не полученные казной Ватикана, находятся в надежных руках милых сектантов?
Когда Жан Поль писал эти строки, его сердце было наполно любовью ко всем явлениям, которые он наблюдал. Ему казалось очевидным желание разглядеть во всем только хорошее и постараться донести до всех положительные события. Теперь же он с ужасом осознавал свою неразумность. Слова епископа били точно в цель, разрушая мир его иллюзий, оставляя в душе тяжелую пустоту. Епископ еще долго топтался на ранах его сердца, пытаясь уничтожить то, что уже и так превратилось в пепелище.
– А теперь, отец Жан, – устало произнес епископ, израсходовав всю свою желчь, – пригласите сюда братьев наших, и дайте им наставления о тайне следствия инквизиции. Расскажите им, какие страшные наказания их ждут, если они будут иметь сношения с родственниками подследственной или распустят свой язык о том, что им стало известно из допросов. А лучше – запретите им выходить за стены монастыря, кроме как по делам инквизиции, и сами отправляйтесь туда же. И молитесь усердно. Слышите? И денно и нощно!
Закрывшись в келье, Жан Поль поначалу пытался молиться, но тщетно. Глухая боль придавила его к деревянному топчану, и он бездумно смотрел в потолок, потеряв счет дням и часам. Принесенную братьями еду он подносил ко рту и клал обратно в миску с отвращением. Весь его организм сжался в нервный клубок где-то под ребрами, и отказывался воспринимать пищу. Каждый раз, когда он проваливался в забытье, вместо сна, к нему приходило виденье о том, как злобные карлики хватают его за руки и за ноги в тот момент, когда он пытается украсть из их мешка алмаз для своего отца, и тащат его к руднику, чтобы сбросить в вырытый колодец. И в тот момент, когда начиналось его падение, он выходил из забытья в холодном поту.
Однажды в его дверь настойчиво постучали:
– Отец Жан, епископ ждет вас у себя для разговора.
Жан Поль сел на край топчана и почувствовал, как келья поплыла у него перед глазами. Собравшись с силами, он открыл дверь и увидел перед собой того угрюмого монаха.
– Сколько времени я здесь нахожусь?
– Пятый день, – ответил монах.
Вид монаха всколыхнуло чувство испуга за Авелин. Спасти ее из заточения любыми путями, увидеться с ней под предлогом допроса, дать весточку, что она не покинута. Нежное дитя среди грубых отбросов Лиона. Как он мог позволить себе так раскиснуть от испуга за свою репутацию, если из-за него целых пять дней страдает невинная душа. Он пойдет к епископу, чтобы убедить его, а может, и обмануть, и даже предать. Лишь бы вызволить ее из беды.
Ухватившись за краешек платья призрачной надежды, Жан Поль зашагал вслед за монахом.
– А вы духовно изменились, друг мой, судя по бледности вашей кожи. Молитвы, надеюсь, очистили вас от скверны?
Жан Поль уже было набрал в грудь воздуха, чтобы вступить в борьбу за Авелин.
– А у меня плохая новость про вашу бывшую искусительницу, – продолжил епископ.
– Какая? – выдохнул Жан Поль.
– Чертовка оказалась крепким орешком. Даже искусство палача, и даже через пять дней пыток, не помогло вытащить из нее ни одного признания.
– Ее пытали?
– А для вас этот способ допроса является новостью?
– Но сначала дается время на раскаянье и испытание молитвами!
– У нас нет времени, – жестко отрезал епископ. – Не забывайте, что инквизиция – это уже давно светский сыск, который лишь прислушивается к церкви, но ей не подчиняется, и я не могу находиться в постоянном напряжении, все время отсылая деньги палачу и следствию, с ужасом думая о том, что может рассказать эта девка. Вам тоже пора принять участие в этом.
– Что с ней сделали?
– Все что смогли, чтобы вытащить из нее хотя бы слово. Разве стоит думать о бренном теле, когда речь идет о спасении вечной души? Но она явно одержима бесом, который питает ее силой из ада. Вдумайтесь, какой опасности вы подвергались. С этим надо покончить как можно быстрее, пока по городу не поползли слухи. Сегодня вы отправитесь в городскую тюрьму, и прекратите ее страдания и наши переживания. Она должна дать признательные показания в ереси и сектантстве, и предстать перед судом. Ее смерть в тюрьме вряд ли убедит Папу в успехе вашей миссии. Я знаю, вы сможете на нее повлиять. Действуйте.
Только одна мысль пульсировала в голове Жан Поля: увидеть ее, как можно быстрее увидеть ее. Спина монаха-провожатого раскачивалась перед его глазами в такт гулких шагов, отражающихся от стен домов на улочках, ведущих к тюрьме. Затем спина шагнула в сторону, и перед ним возникла противная рожа тюремного ключника, который выдохнул вместе со смрадным перегаром:
– Добро пожаловать в ад земной!
Потянулись тюремные коридоры, заполненные вонью гниющей плоти. Было не понятно, как этим можно дышать. До сознания Жан Поля стали доходить слова ключника:
– Про эту еретичку говорит весь город. Все хотят знать, было ли в ее книге предсказание даты конца света и кто ее пособник? А я вам точно скажу, что она – подружка дьявола. Два дня назад она выкинула из себя его плод, хотя считалась девицей. Наш палач говорит, что она не смогла бы так быстро зачать от него, а значит, здесь замешена нечистая сила. Теперь палач переживает: не вселился ли в него бес…
– Заткнись!
– Как скажете, отец. Просто, все хотят о ней знать. Вот я и рассказываю.
Каменный мешок с низкими сводами. Под потолком узкое окошко. В полумраке Жан Поль разглядел человека, сидящего рядом с перевернутой бочкой. Бумаги, разложенные на ней, говорили о его роли в допросе. Стоящий рядом коренастый здоровяк в кожаном фартуке был, судя по всему, палачом. Около противоположной стены от них, на каменном ложе, лежало тело в длинной свободной рубахе с широкими рукавами. Это была Авелин.
Жан Поль приблизился к ней, не чувствуя ног, и опустился у изголовья на колени.
Девушка, лежащая на камне, была так не похожа на его прежнюю возлюбленную. Небрежно обрезанные волосы топорщились в разные стороны, синяки под глазами от разбитой переносицы растеклись черными крыльями до самых висков, искусанные и опухшие губы превратились в бесформенное пятно, грубое рубище в разводах запекшейся крови прикрывало изуверства палача над телом.
– Авелин, – тихо позвал Жан Поль.
Реакции не было.
– Она сейчас в раю забытья, пробуждение снова вернет ее в преисподнюю, – услышал Жан Поль голос палача у себя за спиной.
– Дитя мое, ты слышишь меня? – повторил попытку Жан Поль.
Ресницы Авелин вздрогнули, и он услышал слабый стон.
– Я пришел помочь тебе облегчить твои страдания. Ты должна поверить мне и сделать так, как я тебя попрошу. Необходимо солгать во имя своего спасения. Такова жизнь, в ней не всегда есть место для правды. Спасительная ложь способна быть искуплением и исцелением. Скажи им то, что они хотят услышать. Признайся им в поступках, которые ты никогда не совершала. Перестань им доставлять удовольствие своими мучениями.
– Так надо? – прошептала она.
– Так надо, – эхом отозвался Жан Поль.
– Я тебе верю. Пусть записывают.
Жан Поль жестом подозвал следователя и начал диктовать:
– Я, Авелин Дангон, дочь Клода и Марии Дангон, перед лицом святой инквизиции признаюсь в совершенных злодеяниях против Бога и церкви, и признаю себя еретичкой и активной пособницей секты вальденсов. Так?
– Так, – согласилась Авелин.
– Я раскаиваюсь перед священным судом и прошу снисхождения к своей грешной душе и взываю к милости людей, судей и Бога. Так?
– Так, – еще раз повторила Авелин.
– Записал? – обратился через плечо Жан Поль к следователю.
– Записал, – радостно сообщил тот.
– А теперь пошел вон отсюда, – положив руку на остриженную голову Авелин, Жан Поль приблизился губами к самому ее уху. – Прости меня.
Слабая улыбка тронула ее губы, вернув на мгновение прежний образ Авелин.
– Еще раз к ней приблизишься, – обратился Жан Поль к палачу, – я тебя уничтожу.
Но по глазам изувера было видно, что он, обескураженный стойкостью Авелин и собственными предрассудками, сам давно рад покинуть свою жертву.
Тяжело поднявшись с колен, Жан Поль направился к выходу. Каменный мешок вдруг наполнился мраком и, качнувшись, провалился вниз.
Чьи-то руки подхватили его и понесли по воздуху. Солнце пыталось пробиться через закрытые веки. Незнакомые голоса интересовались, что с ним случилось. Холод каменного пола и вода по лицу, вывели его из оцепенения.
– Друг мой, как же вы нас напугали, – Жан Поль открыл глаза и увидел склонившегося епископа. – Помогите ему сесть и дайте чашу.
Монахи подняли Жан Поля за плечи. Он огляделся и понял, что снова оказался в покоях епископа. В поднесенном к его губам кубке колыхалась тягучая жидкость красного цвета. Первый глоток дался тяжело. Крепкое сладкое вино сначала обожгло все внутри, а потом растеклось по телу горячим блаженством, распустив нервный клубок под ребрами.
– Оставьте нас, – приказал епископ монахам. – Поздравляю вас, вы спасли нашу честь. Воистину, Господь на нашей стороне.
Жан Поль подтянул ноги к груди, оставаясь сидеть на полу.
– Что будет с Авелин?
– Она будет передана в руки светской власти, то есть сожжена заживо на костре.
– Она же раскаялась! Почему же на нее не возложить епитимью?!
– Чтобы сектантка совершала паломничество по святым местам и брала обеты во имя Господа нашего? Удобный способ для распространения своей ереси. Вы как собираетесь оправдать такой вид наказания перед Святым Престолом? Хотите, чтобы нас обвинили в пособничестве?
– Существует еще тюремное заключение!
– Там она не проживет и трех лет. Закованная в кандалы, она заживо сгниет в собственных испражнениях. За что же вы желаете ей такой ужасной смерти? Или вам было не так уж сладко рядом с ней? – епископ захихикал над своей отвратительной шуткой. – И не забывайте, она смертельно опасна для вас. К тому же, после лап палача она останется уродом на всю жизнь. Ее быстрая смерть выгодна не только нам, но и ей самой.
Жан Поль встал на колени и оперся ладонями об пол, чтобы встать, но у него ничего из этого не вышло, и он начал стонать, раскачиваясь из стороны в сторону, все больше и больше усиливая свой крик. Ему казалось, что с этим криком из него выходит все живое и человеческое, и через какое-то мгновение он превратится в дикого зверя, чтобы сбежать из этого страшного мира людей.
Костлявая рука епископа больно впилась ему в плечо и теребила его изо всех сил.
– Тише, тише, брат мой. Не стоит так убиваться. Вот, посмотри, что у меня есть для тебя, – на руке священника во всю ладонь лежал огромный желтый бриллиант каплевидной формы. – Это настоящий «проводник» в мир власти и блаженства. Я купил его у монахов Ордена Иезуитов, им нужны были деньги для миссии в Африке. Но его ценность невозможно измерить монетами. Этот бриллиант приведет меня на папский престол.
Переливающийся камень в руках священника втянул в себя сердце и разум Жан Поля. Это был тот самый алмаз из его детских видений, который смог бы спасти его отца от житейских невзгод и сохранить ему жизнь.
– Держись за меня, и мы вместе станем властелинами этого мира, – продолжил епископ. – Ты станешь моим преемником, самым величественным и достойным за всю историю Священного Престола. Ты будешь править католиками всего мира, с любовью вспоминая обо мне. Я тоже люблю тебя всей свой бренной плотью.
Жан Поль почувствовал сухие губы епископа на своей шее, и с отвращением отшатнулся.
– Мой мальчик, мне много не надо. Мое дряхлое тело уже ничего не может. Иметь возможность видеть твои прекрасные чресла – уже большая награда для меня.
Тошнота от происходящего и сладкого вина подступила к горлу. Преодолев изнеможение, Жан Поль вскочил на ноги и побежал к дверям.
– Беги, беги, мой ангел. Все равно вернешься. От этого еще никто не смог отказаться, – улыбнулся вслед ему епископ, оглаживая бока драгоценного камня.
