Священник Александр Дьяченко
Тайна
Завтра у меня тяжелый день. Предстоит отпевание младенца, совсем маленького человечка, прожившего на земле всего два неполных года. С Игорем, его отцом, мы знакомы уже несколько лет, и все это время прямо или косвенно я принимал участие в его судьбе.
Он часто советовался со мной по разным вопросам. Я благословлял его, вдовца, на новый брак, и потом многие месяцы вместе с ними молился, чтобы Бог явил чудо и маленький мальчик пришел в их семью. Вы не представляете, как мы радовались, когда на свет появился долгожданный Дениска.
Сегодня уже не редкость, что супругам, прежде чем понести младенчика, приходится долго и напряженно лечиться. Дурная наследственность, больная природа, отравленные химией продукты. Все, абсолютно все способно ранить такую хрупкую женскую плоть.
После долгого и безрезультатного лечения мои друзья, выслушав очередной приговор врачей, махнули рукой и поехали к блаженной Матронушке в Покровский монастырь. Честно отстояли девятичасовую очередь, а когда подошли к раке, просили только об одном:
– Матушка Матронушка, помолись за нас Господу, мы очень скучаем по нашему малышу, а он все никак не приходит. Помоги нам.
И чудо произошло. То, что планировали удалять – оставили, потому что в какое-то мгновение в лоне будущей мамы произошли резкие и неожиданные изменения к лучшему, и вот он – наш замечательный Дениска. Постоянный источник родительской радости, смысл их жизни и надежд.
Завтра мне его отпевать.
Когда зазвонил телефон и высветилось имя Игоря, я ждал услышать его голос, но из трубки доносились одни рыдания. После сбивчивых объяснений моего друга я наконец понял, что в обед с мальчиком случился удар, и вот теперь он лежит в областной детской больнице, а врачи беспомощно разводят руками и стараются не смотреть им в глаза.
– Следствие родовой травмы, – всхлипывает Игорь, – предупреждают, готовьтесь к худшему. Батюшка, помолитесь!
Я обзвонил всех наших и попросил встать на молитву. Только никто не знал, что к этому времени мозг ребенка уже умер и только умная техника продолжала поддерживать жизненные процессы в маленьком беспомощном тельце Дениски.
На следующий день утром звонок от Игоря:
– Батюшка, мы решили снова ехать к Матронушке. Она нам Дениску подарила, к ней и сейчас поедем.
Они успели и даже подошли к раке святой, и здесь же у раки Игорь вдруг почувствовал сильную боль в груди, и тут же звонок из больницы:
– Мы очень сожалеем, мальчик умер. Простите нас, но в вашем случае медицина бессильна.
Еще через минуту сообщение о Денискиной смерти пришло ко мне в алтарь. Мы как раз служили воскресную всенощную, я молился и в напряжении ждал известия. Прочитал, не сдержался и заплакал. Еще я видел, как Игорь многократно пытается мне дозвониться, но ответить не мог. Потом умылся, зажег большую свечу и вышел на полиелей.
Как быстро меняется наша жизнь. Помню, как мама рассказывала о своем детстве:
– До революции твои дедушка с бабушкой жили в Орехово-Зуеве, а во время гражданской войны наша семья, спасаясь от голода, перебралась на родину к дедушке, в деревню под Минском. Там каждый год на свет появлялся кто-нибудь из моих братиков или сестричек, и почти каждый год кто-нибудь из них умирал.
В середине двадцатых мы вернулись назад. У моих родителей, – продолжала мама, – на то время уже было трое дочерей, из мальчиков никто не выжил. Дедушка пытался найти работу, но долгое время у него ничего не получалось. Потом ему все-таки повезло устроиться в Павловском Посаде рабочим на железную дорогу. В путейскую бригаду набирали преимущественно людей одиноких, семейным нужно было давать жилье.
Дедушка скрыл, что у него есть семья, и получил место в общежитии, а нас прятал в том же общежитии, но только на чердаке. Кстати, кроме нас там же ютились семьи и других рабочих. Но наступила зима, и с чердака пришлось уйти. Правда, кто-то из начальства оказался человеком жалостливым, и нам таки подыскали теплый угол. Комнату по диагонали разгородили простыней, и в каждой половине разместили по семье.
До сих пор остались детские воспоминания, как наши соседи хоронили свою бабушку. Когда гроб привезли, оказалось, что полностью поместиться на соседской половине он не может. Поэтому ноги усопшей целую ночь торчали из-под простыни возле нашей кровати. Лежу, смотрю на эти ноги, а они вдруг начинают шевелиться.
В страхе закрываю глаза, потом открываю, а они все равно шевелятся. Тогда я что было силы бью по шевелящимся бабкиным ногам, а из-под покрывала выскакивает кошка и орет на оба угла.
Так мы прожили целый год, пока нам не выделили в железнодорожной будке отдельную комнату, да еще и с кухней. Правда, кухонька была маленькой и в ней обитала чужая бабушка, которая не ходила в туалет, а предпочитала все свои дела делать тут же в ведро. И ничто не могло ее заставить изменить своей привычке. Вот и приходилось мириться с этой бабушкой и ее ведром, пока она тоже не преставилась. И тогда мы зажили по-царски.
В этой будке у нас родилось еще пятеро детишек, но выжило только двое. Помню, всякий раз, когда у родителей умирал кто-то из детей, отец брал молоток, гвозди и сам сколачивал гробик. Клали в него маленькое тельце, дедушка из полотенца делал перевязь, вешал гробик на бок, и вдвоем с мамой шли в церковь, а потом на кладбище.
Все это совершалось как-то буднично, спокойно. Не помню, чтобы кто-то особенно плакал, может, потому, что мы никогда не ели досыта. Меньше ртов – больше хлеба. Жизнь и смерть были делом обычным, естественным.
Слушаю маму, и не верится, что то, о чем она рассказывает, было реальностью всего-то два поколения назад. Дети часто рождались и так же часто умирали. Может, потому и рожали чуть ли не каждый год, чтобы хоть кто-нибудь выжил.
Сегодня, слава Богу, все кардинально поменялось. Врачи научились побеждать многие болезни, потому детки если и умирают, то очень редко. Зато и рождаемость сильно упала.
Чин отпевания младенцев, что непременно помещался в старых требниках, в современных изданиях не печатается вовсе, и при необходимости мы чаще всего пользуемся репринтными перепечатками с дореволюционных книг. Правда, появились чины на освящение автомобилей, самолетов и даже космических кораблей. Все верно, время не стоит на месте.
Но детей все одно приходится отпевать, только теперь отпевание младенцев из дела некогда привычного превратилось во что-то очень редкое, страшное и трогательное одновременно.
Никогда не забуду, как первый раз отпевал девочку, наверно, лет девяти. Ее сбило машиной, когда она переходила через дорогу, а отец в этот момент смотрел на нее в окно. И я уже знал эту историю, как человек, на глазах которого погибла его маленькая дочка, выскочил на улицу, схватил окровавленное тельце ребенка, принес его домой и, положив в ванну, принялся отмывать дитя от крови и грязи.
Уже во время отпевания, представив себе эту картину, я почувствовал, что не в состоянии продолжать дальше. Горло сдавил спазм. Еще немного, задрожат губы и появятся слезы. Но этим людям, что собрались вокруг гроба, не нужны мои слезы. Они пришли в храм заказать отпевание, сделали пожертвование, и им не нужны мои чувства.
И я закричал себе: «Прекрати! Возьми себя в руки», – и довел отпевание до конца. С тех пор стараюсь никогда не давать волю собственным эмоциям, во всяком случае, прилюдно. Это тяжело, когда живешь в маленьком поселке, где все знают друг друга.
В большом городе проще, там некогда проявлять участие, одна беда тут же сменяет другую, какие уж тут эмоции, только успевай, батюшка. Да и кто кого там знает, а здесь почти все дети возрастом лет до одиннадцати крещены тобою, а все новое кладбище – это те, кого ты же и проводил в последний путь.
У нас тебя не просто ставят перед свершившимся фактом, вот, мол, батюшка, нам бы отпеть. Еще до того, как уйдет человек из жизни, ты его причащаешь, постоянно поминаешь в молитвах. Бывает, до того сроднишься. А уж если дитя болеет, так не ты один, а вся церковь неделями с колен не встает. Но Богу виднее.
Родился у нас в поселке мальчик, и сразу инвалид, проблема с почками. Малыша постоянно возили по врачам, пытались лечить. Потом вынесли вердикт: необходимо пересаживать донорскую почку, но в такое маленькое тельце трудно будет поместить орган взрослого человека. Нужно дать ребенку еще подрасти.
Принялись искать донора, и бабушка предложила свою. Врачи проверили – подходит. И стали ждать. Только больной ребенок для семьи – тяжелейшее испытание, молодые все чаще ссорились, потом вроде мирились и снова ссорились. А бабушка жила надеждой и молилась, и мы молились. Но малыш не дожил.
Я отпевал его дома, в присутствии мамы, папы, и, конечно же, бабушки. Больше почему-то никто не пришел.
После похорон молодые быстро разбежались, и каждый стал создавать новую семью. Замечаю, очень часто после смерти первенца семья распадается. Разговаривал на эту тему со знающими людьми.
Говорят, очень часто каждый из родителей переживает горе в одиночку, замыкается в своей беде, подспудно ожидая от другой половины поддержки, но не находит. Присутствие другого постоянно напоминает о происшедшем, и наступает желание стереть из памяти все, что с этим связано.
Так и случилось, появились новые счастливые семьи, родились новые замечательные детки.
И только бабушка никак не может забыть своего маленького мальчика, все ходит и ходит к нему на могилку и носит ему игрушки.
Еще не уходит из памяти отпевание мальчика Матвейчика. Совсем крошечка, умер в три месяца. Мы его и крестили, может, всего-то недели за две. Мама его покормила, уложила спать и больше он не проснулся. Ничем не болел, врачи говорят о синдроме внезапной детской смерти. Иногда так бывает, беда приходит, откуда и не ждешь.
А перед глазами все стоит молоденькая мамочка, не знающая, чем ей теперь занять освободившиеся руки. На отпевании плакал только дедушка, громко так, за всех. А родители после смерти мальчика тоже разошлись.
Умирает дитя у молодых родителей, есть возможность родить еще. А как быть тем, кто теряет ребенка уже в возрасте? А если он единственный?
Несколько лет назад находит меня в храме совсем еще молодой человек и срывающимся от волнения голосом рассказывает о маминой болезни. Вся их небольшая семья состояла всего из двух человек, и вот мама очень тяжело заболела, а она некрещеная и о ней невозможно помолиться.
– Пожалуйста, отец Александр, покрестите мою маму.
Мы с ним ходили в больницу, я крестил и причащал больную женщину. Потом этого юношу часто видели у нас в храме молящимся, и каково же было мое удивление, когда узнал, что сам-то он, оказывается, тоже некрещеный.
К счастью, Тамара выздоровела и пришла на крещение своего мальчика. Они пригласили меня, и вечером того же дня мы у них на кухне пили кофе. Я видел, как они смотрели друг на друга, и, казалось, не было на земле счастливее людей, чем эти двое.
И вот буквально год спустя мы с Тамарой встретились вновь. Она сидела у нас в храме на лавочке, и в ней с большим трудом угадывался тот счастливый человек, что тогда на кухне пил со мною кофе.
– Что-то случилось? Почему вы одна?
– У меня горе, батюшка. – Было видно, как трудно ей говорить. – Месяц назад мы с сыном поехали в Грузию навестить родных. Он очень любил машины, мой сыночек. Только там, у нас на родине, дорога все больше проходит через горы. Он ехал по серпантину и не справился с управлением.
Целый месяц я не отходила от его могилы, пока, наконец, мои братья силой не посадили меня в самолет до Москвы. Сейчас телом я здесь, но душа моя там, рядом с ним. Батюшка, в один момент я потеряла все. И самое главное, я перестала быть мамой. Теперь я вообще никто.
– Тамара, это неправда! Как ты была матерью, так ты ею и остаешься. Или ты забыла, как носила своего сына и сколько было радости, когда он появился на свет? А разве с его смертью перечеркнуты бессонные ночи, что ты проводила возле его кроватки? Ты испытала, что значит быть матерью, и этот опыт на всю жизнь останется твоим главным достоянием, твоим богатством. Никто и ни при каких обстоятельствах не сможет у тебя его отобрать.
Твой сын окончил свой земной путь, но не исчез, не растворился во времени. Он жив, он рядом с тобой, только ты этого не чувствуешь. Теперь ваша связь через молитву. Помни, ему очень нужна твоя молитва. Помогай своему сыну, исполняй материнский долг. Придет время, и он с благодарностью встретит тебя там, на небесах, и вы всегда будете вместе.
Служба закончилась, я отпустил последних исповедников. Звонок, Игорь, уже ровным спокойным голосом:
– Батюшка, ты все еще в храме? Пожалуйста, не уходи, мы сейчас приедем. Нам очень нужна твоя поддержка.
Мы с матушкой и нашей старостой Ниной остались ждать. В храм Игорь с женой вошли уже в черном и темных очках. Подошли, благословились. Я предложил:
– Давайте молиться.
Кадило уже было готово. Пока мы их ждали, я несколько раз менял прогоревший уголек.
Служили заупокойную литию, хотя по усопшему младенцу это совершенно неподходящая молитва. Но другой нет, а без молитвы здесь никак. Эти слова заупокойного чина в тот момент нужны не младенчику, они нужны нам, взрослым. Молитва все сама без лишних слов расставляет по своим местам.
Закончилось последнее возглашение, я повернулся к родителям и стал говорить о новом, родившимся в вечность маленьком ангелочке, что уже молится о своих страдающих папе и маме. Говорил, что нельзя им теперь замыкаться и пытаться переносить свалившееся на них горе в одиночку.
– Делите его на двоих, тогда вам будет вдвое легче. Приходите в храм, молитесь, и Бог возьмет на Себя часть ваших страданий.
Я говорил долго, боясь умолкнуть. Мой голос действовал успокаивающе, и я понимал, как только замолчу, все, включая матушку и Нину, немедленно заплачут.
Я так и знал.
Потом мы провожали их до машины, и мы с Игорем обсуждали, как теперь им молиться. Сейчас мой голос звучал совсем по-деловому и заставлял всех внутренне собраться.
В момент, когда они уже садились в автомобиль, Денискина мама вдруг спросила:
– Батюшка, а вы сами когда-нибудь плачете?
– Плачу? Да, случается. И пожалуй, даже чаще, чем бы этого хотелось.
На следующий день уже после литургии подходит ко мне одна знакомая молодая пара вместе с девочкой лет трех:
– Отец Александр, у нас к вам большая просьба. Мы наконец-то решились на второго ребеночка и просим на то вашего благословения.
– У меня?
– Именно! Вы разве не помните, как благословляли нас на рождение первенца?! И вот она – наша радость. – Девчонка улыбается.
– Хорошо, тогда я благословлю вас на мальчика. Родится, назовете его Дениской.
– Ой, как было бы здорово! Помолитесь, батюшка.
– Я попрошу о вас одного знакомого ангела.
Смеются:
– У вас и среди ангелов есть свои знакомые?
– Да. Только он еще совсем маленький, у него только вчера появились крылья.
Завтра у меня трудный день. К назначенному часу похоронщики занесут и оставят в храме маленький гробик. Вокруг соберутся родственники. Игорь с женой станут на колени и, опираясь локтями на гроб, будут не отрываясь вглядываться в Денискино лицо. И все, глядя на них, от жалости заплачут.
Но храм – не место торжества скорби. Христос победил смерть, и все в этом должны убедиться. Немедленно убедиться.
Священник подает возглас, и начинается молитва. Удивительный молитвенный чин отпевания усопших младенцев. Ничего подобного и ничего равного ему я больше не знаю. Отпевают усопшего непорочного младенца, а молятся о родителях. Словно маленький человечек стоит рядом с ними и нежно-нежно гладит их по головам.
Чувство скорби немедленно улетучивается, а на смену ему наступает тихая щемящая грусть от временного расставания.
Как-то мы с матушкой ехали по Беларуси на автомобиле. Вокруг никого, ни одной машины, ни одного прохожего. И вдруг рядом с каким-то хутором мой глаз на мгновение выхватывает крошечное озерцо и на нем одинокого лебедя.
Толкаю матушку:
– Смотри, смотри: лебедь!
Она поворачивается и долго, пока озерцо полностью не скрылось из глаз, смотрит и все повторяет:
– Почему он один? Ну почему он один?! Где же она?
В ее голосе так много тревожного недоумения. Что означает на фоне этакой красоты немая трагедия лебединого одиночества?
Красиво и одновременно так больно.
И почему-то подумалось, вдруг бы сейчас с нами ехала Лизавета, наша старшая внучка. И умей бы говорить, что бы она сказала? Наверняка бы: «А где его мама? Где его мама?!»
Потом, после отпевания, я провожу малыша до катафалка. Все пойдут и снова станут плакать. А я не буду плакать, потому что у нас с Дениской появилась своя маленькая тайна, одна на двоих. Этого еще никто не знает, но пройдет всего чуть больше девяти месяцев, и этот мир посетит большая-большая радость – родится новый человек, и назовут его тоже Дениской.
А от радости разве плачут?
