Глава 10

В этот день, 21 ноября 1831 года, к капитану домой пришли братья Рощины и Журавлев. Огорченные, побледневшие, тихие. Они прятали грустные глаза и молчали. Никто из поселенцев не решался заговорить первым. Сердце Голевского наполнилось тревогой и беспокойством. Впечатление – будто его обвила холодная и склизкая змея. До чего противное чувство!

– Господа, что произошло? Не угодно ли вам сказать мне об этом? Отчего вы все молчите?

Пауза затянулась. Первым ее нарушил Журавлев.

– Мухин… наш Федор…

– Что с ним?! – чуть не подпрыгнул на месте Голевский.

– Угорел в бане поздно ночью, – ответил за всех полковник.

Голевский резко побледнел. Обвел всех глазами и упавшим голосом спросил:

– Как же так… Как же сие случилось?

– Пьяным был. Вот и угорел мичман, – подал голос Рощин-старший.

– C'est abominable! – только и вымолвил Александр Дмитриевич.

Капитан заметно сник. Это известие поразило его в самое сердце. Как же так, друг?! Как же ты не уберегся, Федор! И все из-за этого проклятого пристрастия к хмельным напиткам.

– Боже мой, какая нелепая кончина…

– Ужасная кончина, капитан, – согласился Рощин-старший.

Голевский задумался.

«Значит, предчувствия Мухина не обманули его – смерть действительно бродила поблизости. Что-то здесь не так. Все это весьма подозрительно. Только Федор поведал о заимке и городе Солнца, так тут же скоропостижно скончался. Все не угорал в бане, не угорал, а тут раз – и угорел! А не слишком ли много совпадений за последнее время? Нельзя недооценивать врага. Он мог что угодно подстроить. Враг жестокий, коварный, подлый, и он где-то рядом. Рядом. Очень близко. Но кто-то из них? Рощины, Журавлев?»

Но надо идти и отдать последние почести старинному другу. И Голевский вместе с товарищами отправился к дому Мухина.

Около его дома толпились местные жители со скорбными лицами, о чем-то тихо шептались. Некоторые женщины плакали. Выла собака. Момент был жутким. Зашли в горницу. Здесь уже были Гридинг, Бахарев и даже Кузьмичев. Офицеры молча поздоровались с ними.

В горнице в красном углу под образами стоял гроб с покойником. В комнате царила чистота, пахло ладаном. Казалось, Мухин не умер, а крепко уснул. Спокойное лицо, умиротворенное, только мертвенная бледность покрыла его. Руки сложены. Зажженная свечка, вставленная между тонкими бледными пальцами. Казалось, мичман спит, отдыхая от праведных трудов.

Декабристы обступили гроб…

– Отмучился наш мичман, – тихо произнес Журавлев.

– Жаль, что умер, славный был малый, – высказался Рощин-младший.

– Хороший человек… был. Царство ему небесное.

Погоревали и разошлись. Голевский остался у гроба.

Заглянула старуха…

– Я побуду с ним, – сказал капитан, старуха согласно кивнула и исчезла.

Голевский, выждав минуты две, посмотрев опасливо на дверь, подошел к покойному. Прислушался: не стоит ли кто у двери. Вроде никого. Александр Дмитриевич ослабил узел галстука на умершем и, поочередно отгибая края воротничка сорочки, внимательно осмотрел шею. Подозрения подтвердились. В области сонной артерии видны были какие-то пятна, похожие на синяки. Это свидетельствовало о том, что мичмана душили. Задрал рукава сюртука – на запястьях тоже синяки. Кто-то держал за руки. Он сопротивлялся. Итак, его задушили. Но кто? Братья Рощины? Журавлев? Кто-то еще? Ясно одно: тот, кто задушил Мухина, причастен и к смерти Боташева.

Капитан зажег факел, дошел до бани. Внимательнейшим образом осмотрел баню и прилегающий к ней забор. Здесь ничего нет.

И здесь тоже нет.

Покрутился у поленницы дров…

Виват! Есть! Кажется, что-то нашел.

Голевский смел рукавицей свежевыпавший снег и увидел чьи-то покрытые ледяной корочкой следы. Огромная лапа. Тот, кто душил Мухина, обладал недюжинной физической силой.

Но куда же ведут следы?

Так, возле бани имеется запасная калитка. Вот через нее убийца и мог подкрасться к бане, а затем, улучив удобный момент, зайти в парилку и задушить Мухина. Тем самым сымитировав естественную смерть мичмана от печного угара. А затем скрылся с места преступления через эту же калитку.

Голевский то ногами, то руками стал разгребать свежевыпавший снег, отыскивая большие следы. Они вели за забор.

Как их не обнаружил Гридинг? Уму непостижимо! А может, и видел следы исправник, но решил промолчать? Ведь милое дело – списать смерть ссыльного на несчастный случай, и все шито-крыто. И эта уловка Гридинга понятна. Если вышестоящие власти узнают, что ссыльный Мухин умер не своей смертью, то Гридингу несдобровать, как и несдобровать его соратникам по городской власти Бахареву и Кузьмичеву. Вторая смерть поднадзорного за короткий срок. Тут же распорядится енисейский губернатор назначить инспекцию в Белояр. Приедут чиновники из Красноярска и нароют здесь всякого такого… А могут и из Петербурга прислать. Еще интереснее будет. Получат белоярские по первое число.

А следопыт Голевский двигался дальше. Он шел зигзагами, внимательно осматривая снег. И кое-где находил следы. Особенно тщательно изучал места, защищенные от ветра кустом или поваленным деревом. Здесь следы не скоро заносятся.

Вот сломанная ветка…

Значит, убийца прошел здесь?

Через пятьдесят шагов человеческие следы терялись. Зато отыскались лошадиные и следы от полозьев. Видимо, убийца пересел в сани. Возможно, преступников было двое. Но куда они поехали? Вот загадка. Капитан обратил внимание на то, что у лошади на одной из подков обломан конец. Вот она, зацепка! Голевский пошел в примерном направлении по широкой наезженной дороге. В узкие переулки убийцы вряд ли бы сунулись: не проехать.

Голевский осмотрелся.

Наверняка направились сюда… А теперь сюда… Пучок сена, а под ним след. Вот она, сломанная подкова. Значит, все правильно, туда сани поехали. Тогда вперед! По следу!

Постепенно Голевский вышел на окраину Бело-яра. Заприметил крестьянскую избу, стоящую чуть далее других. Возле ворот стояла низкорослая лошадь, запряженная в сани. Капитан почувствовал, что кто-то наблюдает за ним. И точно, из-за сарая вышел какой-то остроносый чернявый мужичок с маленькой бородкой. Взгляд подозрительный, но притворно приветливый.

– А кого вы ищете, господин хороший? – спросил мужичок.

– А ты здесь живешь, любезный?

– Да, я. А что? Акакием меня кличут. Заходите в гости, не побрезгуйте угощением. Вы, кажись, тот самый офицер, что недавно приехал к нам из самого аж Петербурха.

– Надо же, потрясающе. Слухи обо мне распространяются с невероятной быстротой.

– Так, дык, ваш высокбродь, здесь деревня большая, а не город, все друг о дружке знают. Лицо мне ваше незнакомое, а других господ офицеров знаю, и наших, и сосланных. Значит, это вы и есть.

– А Боташева, голубчик, ты знал? Ссыльнокаторжного офицера, которого убили летом?

– Знал, как не знать. Добрейшей души человек был.

– А как ты думаешь, голубчик, отчего его убили? И кто?

– Да как кто. Разбойнички, конечно. Они иногда здесь появляются. Или в округе. Атаман Дикий озорничает.

– Говоришь, разбойники…

– Они, они самые, – закивал Акакий.

– А кроме тебя здесь кто-нибудь еще живет?

– Да никого, кроме меня. Жена да четверо детей. Так в гости не хотите?

– Спасибо за приглашение, голубчик, как-нибудь в следующий раз.

Уже темнело. Голевский распрощался с любезным крестьянином и побрел домой весь в думах.

Когда капитан вернулся на квартиру, за окном уже стемнело, хотя было около шести пополудни. Голевский сел за стол, положил перед собой чистые листы бумаги и жадно схватился за перо. Сначала подробная записка Шепелеву о неожиданной смерти Мухина. Там он выразил свои сомнения в естественной кончине мичмана. Правда, не написал об обнаруженных следах и подозрительном доме…

«Но что предпринять? Посылать курьера к Шепелеву? Или пока подождать… Или все же послать?.. Нет. Все же нет. Рано. Надо еще хорошенько поразмыслить над этой ситуацией».

Не решался капитан посылать нарочного за ротмистром. Что-то все-таки сдерживало Голевского от подобного шага. Объяснить он пока не мог. А вдруг он зря грешит на Журавлева, может, действительно разбойники?

Голевский захлопнул тетрадь…

На третий день Мухина отпевали в местном храме.

На отпевание пришли местные жители, все ссыльные и все местное начальство: Кузьмичев, Бахарев, Гридинг. Приехали из станицы Фрол, Аристарх, Анна и еще человек пять казаков. Церковь не могла вместить всех желающих, человек сто стояли на улице. Все, кто был внутри храма, держали зажженные свечки и внимательно слушали батюшку.

– Мрут как мухи, – шептались в народе. – Впервой этого, женатого на казачке из станицы, убили. Тепереча морячок отдал Богу душу.

– Точно!

– Взаправду говоришь, бабка!

– Сильно они достали царя.

– Бедняги. Жалко их.

– Хорошие люди.

И опять вздохи сожаления и скорби. Шепчется народ. Ему-то власть глотку не заткнет. Он же сибирский! Вольный, справедливый, рассудительный. На все свое мнение, независимое и меткое, иногда ядреное. Все-таки потомки каторжан да лихих казаков. Не любят они власть, не любят ей покоряться. Вот и говорят вслух, никого не боясь.

…И вот батюшка закончил отпевание. Народ хлынул из храма. Впереди несли гроб с телом мичмана. Гроб погрузили на сани и повезли на кладбище. Траурная процессия двинулась вслед за санями.

Дошли до погоста – а там уже выкопана глубокая яма. Неподалеку от могилы Михаила Боташева. Пришлось изрядно повозиться с могилой. Земля промерзла и с трудом поддавалась.

…Шел снег, все скорбно молчали, зябко ежились на пронизывающем ветру и хмурились. Батюшка прочитал молитву. Гроб опустили в могилу. Все бросили по горсти мерзлой земли, перемешанной со снегом. Могильщики взялись за лопаты… Женщины заплакали, мужчины прослезились. Голевский все поглядывал в сторону Журавлева, но тот ничем себя не выдал. Ну, погоди, господин полковник, я выведу тебя на чистую воду!

Голевский глубоко вздохнул…

Слезы навернулись на глаза.

«Уходят герои четырнадцатого декабря. Уходят… Федор Григорьевич Мухин. Сорок четыре от роду. Воспитанник Морского кадетского корпуса. Герой войны, путешественник, карбонарий. Хотел блага для России, но был сослан за это в Сибирь. Не мог смириться со своим положением, оттого и пытался с помощью крепких напитков уйти от реальной действительности. Жил в пьяном угаре, вернее существовал. Не завел ни жены, ни детей. И погиб насильственной смертью. И вот печальный итог его жизни – скромная могила и крест в далекой заснеженной Сибири. Господи, упокой душу раба твоего, Мухина Федора Григорьевича. Аминь! Но кто же твой убийца, мичман? Будем искать его. Исправнику высказать свои сомнения? А может, он заодно с убийцами, почему бы нет. Здесь нельзя никому не доверять».

Голевский злился на себя. Он думал о том, что за таинственное поселение в тайге – город Солнца! Не там ли живут разбойники и их атаман? Побывать бы в этом логове. Капитану почему-то казалось, что именно там и находится разгадка смерти его товарищей. Там живут их настоящие убийцы. Или те, кто может указать на них. И тогда Голевский узнает всю правду о гибели друзей. Но как попасть в этот таежный Китеж-град, как отыскать его? Хотя бы для начала найти таинственную заимку?

Вот он насущный для него вопрос. И нет пока на него ответа.

На следующий день после поминок Голевский пошел в избу к хозяйке Мухина: та в это время убиралась.

– Добрый день, бабушка-голубушка, – поздоровался с порога капитан.

Хозяйка разогнулась. Положила совок и веник на пол. Вроде прибралась.

– День добрый, барин. Как спалось?

– Замечательно. Казаки уехали?

– Рано утром все уехали.

– Ясно. Голова вот соизволит болеть, голубушка…

Старуха посмотрела сочувственно на Голевского, сходила за бутылью настойки из крыжовника, поставила ее на стол и принесла квашеную капусту с клюквой.

– После вчерашнего, небось, голова болит, барин. Вот выпейте крыжовничка, вам полегчает. Знамо дело, полегчает.

Голевский выпил – и действительно самочувствие намного улучшилось.

– Благодарю, голубушка. Весьма хорошее лекарство – этот ваш крыжовничек. А я вот с какой просьбой пришел, бабушка. Хотелось бы мне фрегат тот забрать, что мастерил покойный Федор. Нужен он мне как ценная память о товарище.

– А, эта лодка, да забирайте, барин, забирайте. У меня и без этой игрушки много хлама. Будет пылиться без толку, а засим выброшу.

– Благодарю, голубушка. У меня-то эта игрушка не будет пылиться, я ее доделаю. Будет стоять у меня в память о моем друге.

Старуха проворчала насчет того, что ее мучения наконец-то закончились, как и мучения мичмана.

– Небось, Бог примет его на небесах, – вздохнула она.

Капитан забрал фрегат. Принес домой, хотел было поставить его на стол, но уронил на пол. После вчерашнего пальцы плохо слушались, вот и не удержали игрушку. Корабль ударился об пол, да так сильно, что несколько дощечек палубы отлетело в сторону.

Что ж! Придется приделать дощечки заново. Голевский поднял поврежденный фрегат с пола и заметил, что внутри палубы что-то белеет. Это его заинтересовало. Капитан решил оторвать еще пару игрушечных досок.

Хрусть, хрусть – и полпалубы нет!

Теперь можно свободно достать интересующий предмет. Кажется, это какая-то бумага, только свернутая в трубочку.

Голевский с волнением развернул ее…

Так, так. Это почерк мичмана.

Весьма интересно.

Прелюбопытная записка:

Голевский чуть не подпрыгнул от радости! Сердце так бешено застучало в груди, что казалось оно хочет выпрыгнуть наружу.

«Виват, Александр! Ура! Ура! Ура! Вот он, кончик ниточки! Вот она, разгадка! Молодец, Мухин! Запрятал послание весьма надежно и хитро. Вот о чем он намекал, когда предлагал уплыть на игрушечном корабле. Федор рассчитывал на мою смекалку. И как я не догадался с самого начала? Но отчего он не открыл тайну сразу? Неужели не доверял мне до конца? Думается, просто знал, что искать город Солнца безумно опасно. Теперь в моих руках ключ к разгадке. Но надобно ли сообщать Шепелеву об этой находке? Может рискнуть самому? Взять с собой Фрола, Аристарха, проводника из местных и парочку казаков и пойти на разведку в таежную глушь.

Голевскому стало жарко от внезапно охватившего возбуждения, и чтобы остудить свой азартный пыл, он быстро вышел на улицу… Побрел с горочки к Енисею. Оказавшись на берегу, ахнул. Вид закованной в ледяной панцирь реки его сильно поразил.

Вот это красотища!

Сегодня был первый день, когда батюшка-Енисей окончательно замерз. Ледяные живописные узоры разбежались по всей замершей речной глади и напоминали гигантское полотно кисти неизвестного художника. Теперь можно было добираться до другого берега по льду.

Голевский спустился к застывшей реке, осторожно ступая по белой окаменелой глади. А вдруг где-то лед тонок и может подломиться? Раз – и провалился в студеную реку. А купаться зимой в ледяной воде явно не входит в планы Голевского. У проруби он увидел здоровенного мужика, черпавшего воду ведром. Услышав скрип шагов, мужик обернулся…

Не может быть!

Голевский искренне удивился. Вот уж кого не ожидал здесь встретить. Перед ним стоял… его казанский сокамерник Порфирий.

«Как он здесь оказался? Уму непостижимо! Вот гримасы фортуны!»

Кажется, мужик тоже был ошеломлен появлением здесь Голевского.

– Порфирий. Братец, ты ли это? – воскликнул изумленный капитан. Мужик радостно осклабился.

– Господин хороший, это вы?! Вот так встреча! Так вас освободили? Признали невиновным?

– Нет, я сбежал, – почему-то решил схитрить Голевский.

Интуиция подсказывала ему, что не стоит слишком доверяться Порфирию. Даже несмотря на то, что они когда-то были в приятельских отношениях. Сначала надо узнать у Порфирия, как он здесь оказался, а затем уже решать, доверяться бывшему сокамернику или нет.

– Вот добрался до Белояра, – продолжил рассказывать капитан. – Здесь у меня товарищи – ссыльные, они не выдадут. А ты как здесь, голубчик, оказался?

– Так это… Я тоже сбежал. С этапа в районе Ачинска. Со мной бежали еще трое. Скитались мы, бродили долго. По разным деревням, хуторам. Потом один из местных ссыльных шепнул, что недалеко от Белояра хозяйничает удалой атаман Никола Дикий. Вместе с этим ссыльным и подались мы к атаману. Долго искали, но нашли. Одного человека встретили в кабаке, вот он нам и помог. Сам он давно служит у Дикого. Увел нас к нему. Встретил атаман нас ласково и дружелюбно. Расспросил, выслушал. Записал нас к себе в войско. Там, ваше высокоблагородие, в тайге много людей. Кто, как я, сбежал с каторги, кто добровольно захотел – лихость свою и удаль некуда девать, а кто, как вы, бывшие заговорщики, прячутся от царских ищеек…

«Тепло, горячо, совсем горячо! Вот он, град Солнца! Удача сама плывет ко мне в руки! Значит, сей городок, то ли острог, то ли поселение, в реальности существует!» – возликовал Голевский.

– Но главный тоже из господ офицеров. Звать как, не ведаю.

– А как тот офицер выглядит? Крупный, губастый с круглыми глазами?

– Да я его видел только мельком, не запомнил. Он в штабную избу заходил.

– А что ты в Белояре делал?

– Атаман приказал одно дельце обстряпать. Завтра возвращаюсь на заимку. А там проводник решит, когда идти. Без него в острог никак не дойти, заплутать можно.

– Мне тоже надо уходить из Белояра. Меня же разыскивают. Вдруг кто-то донесет про меня исправнику. И тогда снова на каторгу. И на сей раз надолго.

– Так пойдемте со мной. В остроге и укроетесь. Там уже вас не сыщут. Наверняка не сыщут. Будете там, так вас и к делу хорошему определят. Там требуются служивые бывалые люди. Будете командовать каким-нибудь отрядом. А завтра поутру, когда еще не рассветет, тронемся в путь. Сначала на лошадях, а потом на лыжах. У вас есть лыжи, ваше высокобродие?

– Найдем, голубчик. Где встречаемся?

– У мельницы Карпова.

«Значит, Боташев верно написал про мельницу».

Они распрощались. Голевский тут же попросил у хозяина коня и поскакал в станицу. Нашел дом Фрола. Там его с радостью встретила Анна. Она давно испытывала огромную симпатию к офицеру, как и тот к ней. Но романа между ними пока не получалось.

– Александр Дмитриевич! Какими судьбами? – просияла казачка.

– Аннушка, дорогая моя, поверь, мне сейчас некогда. Я тороплюсь. Где Фрол?

– Что-то случилось?

– Да нет, ничего не случилось. Так где он?

– В соседней избе, у Антипа.

– До встречи, – коротко бросил Голевский и умчался.

Анна с тревогой посмотрела ему вслед.

«Что-то все-таки произошло».

И расстроилась.

Голевский бросился к дому Антипа, где и нашел подгулявшую компанию казаков во главе с Фролом.

– А, ваше высокоблагородие, Александр Дмитриевич, милости просим к нашему столу.

– Благодарю за приглашение, подъесаул, но некогда мне чаи распивать, дело есть.

Капитан быстренько вывел есаула на крыльцо и тут же принялся с жаром объяснять.

– Я вынужден тебе открыться, Фролушка. Кроме тебя мне и некому поручить это дело. Ты был другом Федора, значит ты и мой друг, я тебе доверяю. Я приехал в Белояр совсем неслучайно. И, кажется, кое-что разузнал. Но мне надо срочно передать важные и секретные сведения одному человеку. Сможешь?

– Коли это важно, то, пожалуй, смогу…

– Важно, голубчик, весьма важно. Это нужно для нашего с тобой отечества, для ее пользы, а не для меня ради.

– Раз надо, так надо…

– Так вот, бери лошадей и скачи как можно скорее в Красноярск. Сие письмо вручишь господину Шепелеву лично в руки. Лично, слышишь, Фролушка. И никому более. Понял?

– Понял, как не понять, Александр Дмитриевич.

– Он живет у мещанина Гуреева, недалеко от часовни. Спросишь Кольцова, это и есть ротмистр Шепелев, люди покажут. Пусть ротмистр летит пулей к губернатору и просит отряд из казаков и солдат для немедленной отправки в Белояр. Мы сами не справимся с разбойниками. Коль Шепелев будет медлить, иди сам прямиком к губернатору, добейся его аудиенции. Нужно из Красноярска человек сто пятьдесят-двести. А также можно из Енисейска взять служивых, из Ачинска, из Усть-Абаканского, из Белояра. Если повезет, еще человек сто соберем. Чем больше людей, тем лучше. И дюжину орудий придется взять, установить на санки. Да и стены острога, полагаю, из толстенных и прочных бревен. С наскока не возьмешь таежную крепость – придется постараться! По всей вероятности, там находится твой кровный враг – сам атаман Никола Дикий.

– Атаман Дикий? Вот удача так удача! – обрадовался подъесаул. – Наконец-то я его сыскал. Нынче этот злодей от меня никуда не денется!

– Несомненно, никуда не денется, Фролушка, отомстишь ему с лихвой за все. Спасибо нашему покойному другу Федору. Я пойду на разведку прямо в логово врагов. Ищите меня там. Только поспешите, вдруг мне несладко будет. Возьми эту схему и смотри не потеряй.

– Будет исполнено, Александр Дмитриевич.

– Скачите сию минуту. Выручай, братец. Отечество тебя не забудет.

– До встречи, ваше высокоблагородие! Я возьму Аристарха и Антипа. А еще и Селивана.

– Возьми, возьми. Так надежнее будет. Ну, до встречи, подъесаул! Только вернись с хорошими вестями. Береги себя, Фрол!

– Казак нигде не пропадет, на то он и казак! Вернусь, не сомневайтесь, Александр Дмитриевич!

Казаки ускакали. Голевский зашел к Анне попрощаться.

– Куда вы отправили брата с казаками? Что-то случилось?

– Дело очень важное и не терпит отлагательств. Но одно скажу: все это делается на благо России. И если все благополучно завершится, то твой брат и казаки получат новые чины и награды. Вот так-то…

– Хорошо, я больше не стану спрашивать за Фрола. Вы уезжаете? Может, останетесь? – с надеждой спросила она.

Голевский печально покачал головой.

– Завтра мне поутру в дорогу, Анна. Дорога трудная, опасная. Надобно собраться, поспать немного.

– Мне кажется, что я больше вас никогда не увижу.

– Не выдумывай, голубушка, все это вздор. Судьба покамест ко мне милостива, и у меня имеется очень сильный ангел-хранитель. Мы с тобой, душа Анна, еще встретимся, непременно встретимся.

– Дай бог. Останьтесь хоть на часок. Часок ничего не изменит. Я очень прошу…

– Не изменит. Несомненно…

Голевскому стало жалко казачку. Он лукавил, говоря, что они когда-нибудь снова увидятся. Вряд ли… Зато останутся незабываемые воспоминания. У нее и у него.

Ее сладкие губы потянулись к его губам. Крепкий поцелуй разбудил сильную страсть. Сняв тулуп, Голевский присел на край кровати. Анна затушила свечи…

И вот первое прикосновение его ладони к ее лицу…

Анна вздрогнула. По ее телу прошла сладкая мелкая дрожь. Она расстегнула на нем сюртук, затем рубашку… Сняла. Он раздел ее донага…

Руки сплелись в жаркие объятья, обнаженные разгоряченные тела тесно соприкоснулись, губы слились в один продолжительный и упоительный поцелуй. Наступило для любовников райское блаженство. Казалось, время застыло навечно, так хорошо им было…

Но через час уже он скакал в Белояр: утром встреча с Порфирием! И каким бы ни было сладостным рандеву с прекрасной сибирячкой, и как она ни уговаривала гвардейца остаться с ней, Голевский все равно торопился. Разве он мог забыть о цели! Нет, он никак не мог: совесть не позволяла, а главное, честь. Развязка дела близка. Оставалось сделать только один шаг.

Голевский, хотя и спал всего три часа после ночного путешествия, все же встал вовремя. Встал, быстро собрался и поскакал к мельнице Карпова. Игната капитан оставил дома. Слуга хоть и выздоровел и слезно умолял Голевского взять его с собой, но капитан наотрез отказал ему. Приказал ждать его возращения с охоты.

У мельницы Александра Дмитриевича уже поджидал Порфирий. На пегой крепкой лошади. Вооруженный топором, ружьем и двумя большими ножами. Не медля более, бывшие сокамерники отправились в путь. До деревни Акулиха они добрались без приключений. Там оставили лошадей у одного крестьянина.

…И вот уже Акулиха осталась далеко позади.

Голевский и Порфирий катят по лесу на коротких охотничьих лыжах. За спиной ружья, котомки за плечами, за поясом у каждого – охотничий нож, большущий и очень острый, топорики. Шипит снег под широкими лыжами, искрятся сугробы. Ночью была метель, и ветры настолько уплотнили поверхность снега, что лыжи скользили по насту легко, почти не оставляя следов. Настроение было замечательное.

Добрались до Волчьего оврага.

Голевский остановился, с наслаждением вдыхая хвойный воздух.

– Какая красота здесь, Порфирий! Дивная природа!

– Лепота, господин офицер.

– Чудный лес, чудный воздух! Славно, что я очутился в Сибири. Вот и на тайгу взгляну. В общем, есть о чем рассказать, если вернусь в столицу.

– И я тоже впервой здесь много чего увидел. Нравится мне в Сибири шибко. Свободно, просторно, радостно живется в оных краях. Чудная природа, хорошие люди. Но сей лес еще не тайга, господин хороший, настоящая тайга-то впереди. Вот где действительно чудно и дивно. Сами увидите.

– Верю…

Они проехали еще с версту. Порфирий хотел сказать капитану что-то важное, но все никак не решался. Что-то его тяготило, рвалось наружу, он это сдерживал. Голевский видел муки каторжанина. Такое уже случалось с Порфирием. Как тогда, в Казани. Любопытно, откроется ли его бывший сокамерник? Или нет?

Наконец Порфирий не выдержал и сказал:

– Раз мы сызнова воюем против общего недруга, то я должен покаяться, господин офицер. Вы уж не взыщите с меня строго. Чего уж там, грешен я перед вами.

– Да я вроде не священник, чтобы ты мне, голубчик, каялся.

– Да знамо дело, что не священник. Но все же подмывает признаться.

– Так скажи, голубчик. Облегчи душу.

– Помните, когда вместе в каземате сидели?

– Помню, как же не помнить…

– Так вот тогда я вас должен был… задушить. Во как…

– Что же ты такое говоришь, Порфирий. Неужели это так?

– А то и говорю. Правду говорю. Не брешу нисколечко. Меня вызвал комендант, а там барин один… Он мне денег посулил и обещал свободу. Ежели я вас жизни лишу. Я сперва согласился, а опосля засомневался и попросил дать мне время на размышление. А там передумал.

– Ночью передумал?

– Ага, ночь всю промучился, не спал, но все же не решился на смертоубийство.

– Что же тебя остановило, голубчик?

– Эх, да воевали мы, Александр Дмитриевич, вместе, вместе били французских супостатов. Как же я мог однополчанина убить? Если бы кто другой, взял бы грех на душу. Это точно.

– Благодарю тебя, Порфирий, голубчик мой, от всей души благодарю. Не решился ты на душегубство и правильно сделал… А как выглядел тот барин, что предлагал тебе выгодную сделку?

– Как выглядел, говорите? Да крепкий такой, шустрый. Хоть и в гражданской одеже, но выправка военная.

– А своеобразные черты лица? Что-то приметное в нем?

– Приметного? Пожалуй, приметного было… Да, верно, было, горбоносый он был.

– Горбоносый?

– Выходит, так. Орлиный нос, что и говорить. Схож вам сей барин с кем-то али нет?

– Да, так, напоминает мне одного человека…

Голевский призадумался.

«Опять этот горбоносый! Слуга Буковской, барин, что предлагал Порфирию удушить меня – одно и то же лицо! Кто же вы, месье Преследователь? А комендант, значит, принадлежит к Союзу. Или его купили? Так или иначе, он на стороне заговорщиков. Раз он привел убийцу польки в комендатуру и устроил свидание с Порфирием. Надо занести коменданта в списки подозреваемых лиц, а засим доложить Бенкендорфу».

Порфирий продолжал:

– И вот еще, ваше высокоблагородие. Вдруг что со мной случится…

– А что с тобой может случиться, голубчик? Жизнь впереди долгая, рано о смерти думать.

– Ну, медведь там загрызет али какая другая оказия. Так вот, ежели что и вы без меня доберетесь до заимки, то там будет нужный человек. Он-то и проведет вас в острог. И скажите ему такие слова: «Я верую в город Солнца. Свобода и процветание». А вам должны ответить так: «Свобода и процветание. Здравствуй, я твой брат». Запомнили, ваше высокоблагородие?

– Запомнил.

– Добро.

– Ах, какая бестия!..

Капитан заметил скачущую по сосне пушистую черно-рыжую белку. Его охватил охотничий азарт. Он снял с плеча ружье и прицелился…

«Сейчас я тебя, голубушка, подстрелю», – подумал Голевский.

Вдруг раздался истошный вопль Порфирия и дикое звериное рычание. Голевский оглянулся и ужаснулся. О боже! Каторжника подмяла под себя огромная пятнистая кошка с длинными черными кисточками на ушах. То была владычица тайги – рысь, хищница почти в два пуда весом с острыми, как бритва, клыками и когтями. Эта тварь до поры до времени сидела на дереве в засаде. Долго сидела. Терпеливо ждала подходящую жертву. И вот дождалась. Прыжок на спину «двуногому зверю» – и тот беспомощно барахтается под хищницей. Теперь она была хозяйкой положения.

– Убейте ее, барин! – вопил несчастный Порфирий. – Она же меня разорвет! А-а, больно!..

Голевский тщательно прицелился…

У него не было право на промах. Если он не убьет эту тварь с первого выстрела, то она растерзает его вместе с Порфирием. Вряд ли пятнистая хищница даст ему возможность перезарядить ружье. Капитан водил стволом, пытаясь поймать на мушку крутящегося на месте зверя…

Черт тебя побери! Да стой же на месте, проклятая бестия! Не крутись! Ну!!! Стой же! Дай хорошо прицелиться.

– Стреляйте, барин, скорее! – истошно орал окровавленный Порфирий.

Голевский наконец-то уловил момент, когда рысь на миг замерла, и потянул курок указательным пальцем…

Раздался долгожданный выстрел.

Раскатистое эхо отразилось от вековых сосен и елей и растаяло в пространстве. Пуля точно попала в цель. Хищник, подпрыгнув от боли, завертелся на месте и упал на бок. Дрыгнувшись пару раз, зверь навечно затих. Кровь била фонтаном. Истекал кровью и Порфирий. Восковая бледность покрыла его лицо. Жизнь с каждым мгновением уходила из него.

Голевский склонился над ним…

– Как чувствовал, что смерть не за горами, – с трудом выдавил из себя каторжник.

– Ты еще выздоровеешь, голубчик, – начал успокаивать умирающего капитан. – Сейчас я тебя перевяжу.

Порфирий закатил глаза и замолк. Капитан схватил его за плечо и начал трясти.

– Порфирий, отчего замолчал?! Говори! Ты только не умирай, слышишь!..

Порфирий не без усилий открыл глаза. Он ничего не мог сказать, а лишь растерянно и жалостливо смотрел на офицера, будто смертельно раненое животное. Губы его побледнели, он с трудом прошептал:

– Отжил я, барин…

И испустил дух. Голевский решил на всякий случай обшарить Порфирия. Удача! За пазухой – маленький холщевый сверточек. Интересно, что в нем? Капитан не спеша стал разворачивать тряпицу. Один уголок отогнут, второй… Но что это? Какой-то блестящий желтый металл. Не иначе золото? Точно, золотой крестик с голубым камушком и цепочка! Голевский сразу же установил владельца этого драгоценного украшения. Господи, да это же крест мичмана Мухина! Бесспорно, его!

«Так вот какое злодеяние учинил Порфирий в Белояре. Вот он, убийца мичмана собственной персоной. Задушил Мухина – и на дно! Скрывался у своего подельника. У которого лошадь со сломанной подковой была. Эх ты, Порфирий, был ты в моих глазах героем-партизаном и крестьянином-мучеником, а теперь стал навеки разбойником и душегубом. Знал бы ты, кого жизни лишал! Такого же, как ты, участника войны и патриота Родины. И тоже каторжанина. Послали тебя на черное дело злодеи, а ты и расстарался!

Голевский опять завернул крестик в тряпицу и положил себе за пазуху. Отыскал яму от поваленной сосны и оттащил туда безжизненное тело Порфирия. Закидал могилу сучьями, ветками, шишками и снегом. Последний приют партизана готов. Креста только на нем нет!

Теперь Александр Дмитриевич не чувствовал жалости к беглому каторжанину. Он узнал имя убийцы мичмана, и справедливо, что Господь пусть и не его, Голевского, руками, но все же наказал Порфирия. Воздал по заслугам.

Внезапно небо посерело, начался снегопад. Обильный снег густыми крупными хлопьями повалил на землю, стремительно занося следы кровавой схватки между человеком и зверем. Капитан посмотрел вперед: ничего не видно, сплошная снежная стена. Оглянулся назад – тоже ничего нельзя различить. Путь отрезан другой снежной стеной. Какое-то внутреннее беспокойство охватило его: куда идти? Еще не поздно повернуть назад. Как ему теперь без Порфирия? Не мудрено и заблудиться. Но нет, повернуть на полпути, когда уже разгадка близка, не в его правилах, не в его характере. Итак, цель остается вся та же – заимка, а затем и таинственный острог, логово разбойников.

«Искать, голубчик, искать!»

Александр Дмитриевич глубоко вздохнул и решительно двинулся вперед…

Снегопад прекратился. Смеркалось.

Голевский все дальше углублялся в тайгу. Постепенно им начало овладевать отчаяние. Кажется, он безнадежно заблудился. Но несмотря на это, Александр Дмитриевич упорно шел вперед. Вперед и только вперед! Только не останавливаться. Ни на минуту, ни на секунду. Если он остановится, то не сможет идти дальше, а захочет отдохнуть, а там и вздремнуть. А если начнет засыпать – замерзнет. Глядишь – а там и смерть рядом! Враз пронзит морозным смертельным жалом. Встретить бы какого-нибудь охотника… Но где его найдешь в громадном лесу? Один шанс из тысячи.

Усталость помаленьку накрывала гвардейца с головой. Свинцом наливались ноги, плечи, спина, руки… Силы Александра Дмитриевича постепенно таяли. Дыхание становилось все тяжелее и тяжелее. В мозгу полыхали яростные мысли: «Где же эти две чертовы сосны, опаленные молнией. Где?! Где эта чертова заимка?!»

Но вскоре ярость уступила место внезапной опустошенности и обреченности.

«Неужели все?! Неужели это конец?! Умереть так глупо. Вот насмешка судьбы! Выжить в войне, уцелеть в казематах, а умереть в дикой тайге по собственной глупости. Похоже на дешевую трагикомедию. И что самое ужасное – ведь никто не найдет мое хладное тело! А ежели никто не отыщет – значит, и не будет сдержанных похорон и скромного креста на могиле. И некуда будет прийти друзьям помянуть мою усопшую душу. А Даша?! Что станет с ней? Неужели я больше не увижу мою суженую?! Господи, за что ты меня так наказал!»

Гвардеец чувствовал, что дыхание смерти все ближе и ближе. Голевский по инерции скользил на лыжах вперед. Жадно глотал холодный воздух…

Еще один шаг…

Еще…

Кажется, уже нет сил… Передохнуть бы!

Капитан, вконец обессилив, на время прислонился к кедру-великану. Исполинский темный чешуйчатый ствол, громадные сучья, огромные хвойные лапы с сохранившимися еще с весны большими шишками. А кругом темнота. И звенящая тишина.

И никого!.. Вообще никого.

Голевский уже не дышал, а хрипел затравленным зверем. Захотелось присесть. Он скинул лыжи и сел на снег. Как устали ноги, словно на них тяжелые кандалы. Отчаяние достигло своего апогея…

И вот вдруг капитана отпустило, он перестал плакать. Ему стало все безразлично. Совершенно безразлично. Умирать так умирать. Значит, на то есть Божья воля. А Даша погорюет, погорюет и выйдет замуж за другого. У нее вся жизнь впереди, а у него она уже закончилась. Что ж, хорошую жизнь он прожил, есть что вспомнить.

Видно, действительно настало время умирать. Как ни крути, но от судьбы не уйдешь. Смерть, смертушка, тоже предопределена всем. Сколько можно уходить от нее? Остался жив на войне – раз, промахнулся Цаплин – два, полька не смогла отравить – три, Порфирий ночью не решился задушить – четыре, разбойники могли убить вместо Фокина – пять, здесь, в Белояре, хотели отравить с помощью паука – шесть… И вот сейчас… Счастливая цифра семь. Везенье до поры до времени. Александру Дмитриевичу почему-то вспомнился несчастный Рылеев. Ему тоже была назначена смерть. Он тоже, как и Голевский, мог погибнуть не единожды. Первый раз – на войне. Второй – когда ружье выстрелило в него в упор, и весь заряд волчьей дроби врезался в стену, хотя хозяин, станционный смотритель, уверял, что оно не заряжено, старо и ржаво. Третий раз, когда упал за борт лодки и чуть не утонул, если бы не лоцман, который сумел его удержать на быстрине. Четвертый и пятый раз – когда стоял напротив пистолетных пуль на дуэлях. Шестой – когда дуэлировал на саблях. Седьмой – когда его вешали, и веревка оборвалась под весом его тяжести. И, наконец, восьмая попытка – она-то и оказалась роковой. Смерть от виселичной веревки. Окончательная и вечная. Видимо, таков закон судьбы. Семь раз везет – на восьмой уже нет, на восьмой раз старуха-смерть с косой придет. Заглянет в твои очи своими бездонными глазницами, захохочет отвратительным зловещим смехом – и как вжикнет острым лезвием по горлу! И кровавый фонтан польется темными брызгами, и наступит вечная темнота…

Видимо, действительно, пора на небеса. А интересно, куда же его соизволят послать небесные силы? В рай или ад?

Не все равно ли теперь?

Голевскому вдруг стало хорошо, блаженно, тепло. Он засыпал. И в то же время замерзал. Он видел в последний раз прекрасный сон. Особняк Боташева. Множество гостей, тысячи горящих свечей. Красивая приятная музыка. Дарья в белом бальном платье…

– Даша, родная, милая. Какое на тебе белоснежное платье. Какая ты красивая. Иди ко мне, милая, я прижму тебя к груди, расцелую…

Александр Дмитриевич явно начал бредить. Холодное дыхание смерти становилось все ближе и ближе…

Куда-то исчезла Даша. Исчез и бал. Испарились люди. Чье-то ангельское личико, такое приятное и миловидное, ласково улыбалась ему. Кругом все белоснежно чисто. Белые облака, белое небо, белые крылья, белые одежды… Ангелов становится все больше. А вот среди встречающих его родные матушка и батюшка. Они приветливо машут ему руками. Мол, сынок, иди к нам. Сынок!

Он тянется к ним…

Батюшка, матушка! Я вас обожаю! Я с вами! Я иду к вам!

А вот и Мухин, и братья Боташевы. Они тоже приветствуют Голевского.

Кажется, он мертв. Он на небесах. Оказывается, смерть – такая приятная и сладостная штука. А он боялся умирать. Что же, Даша, прости, не быть нам мужем и женой на этом свете, свидимся на том.

Золотой пятисвечный канделябр на высокой ромбовидной ножке, стоя на столике, озарял мягким колеблющимся светом прекрасный девичий лик. Даша в простом домашнем платье лилового цвета полулежала на диване и читала модный журнал. Она медленно перелистывала страницы, пробегала по ним рассеянным взглядом – точно ничего интересного!

Вдруг ее сердце сжалось от дурных предчувствий. Голова закружилась, в глазах потемнело, и неожиданно стало плохо. Журнал выскользнул из рук и упал на ковер. В голове завертелись тревожные мысли:

«Что-то произошло с Александром Дмитриевичем! Несомненно, что-то приключилось! Там, в Белояре! Боже мой! Его немедленно надо спасать!»

Ведь от него давно нет вестей. Почему он задерживается? Почему он молчит! И отчего ей так плохо?! Не оттого ли, что суженый нуждается в ее помощи? Причем в немедленной помощи! Быть может, он опасно ранен или смертельно болен. Да, да, именно так. Он в крайне затруднительном или смертельном положении. И взывает к ней с мольбой через много тысяч верст. Спасай меня, любимая! Именно это княжна и почувствовала сердцем.

«Ах, к чему эти сентенции! Необходимо что-то предпринимать! Необходимо действовать! Причем безотлагательно!»

Княжна кинулась в гостиную. Отец ее сидел у камина и дремал.

– Батюшка! – Даша дернула отца за рукав халата, отчего князь мигом пробудился.

Поначалу старик встревожился, но, убедившись, что перед ним его родная дочь, успокоился.

– О, господи, как ты меня напугала, дочь моя. Что-то приключилось? Пожар? Наводнение? Говори, не молчи!

– Батюшка, выслушай меня! Только ничему не удивляйся. И право не думай, что я сумасшедшая. Я совершено здорова. Уверяю. И сразу покорнейше прошу вас, отец, не отговаривайте меня никоим образом! Дело в том, что я незамедлительно должна ехать в Сибирь к Александру Дмитриевичу…

– ?

– …Я чувствую, что он попал в какую-то беду. Моя душа болит и вся переворачивается наизнанку. Возможно, ранен или тяжело болен. Поверьте, батюшка, мое сердце не ошибается никогда. Дозволь, отец, тотчас отбыть…

Князь, услышав взволнованный рассказ дочери, пришел в сильное смятение. Лицо его побагровело.

– Нет, нет, нет! Я не перенесу сей авантюры. Мы с матушкой похоронили только что Мишу и Николая, а коли ты пропадешь где-нибудь на бескрайних просторах Сибири? Ты представляешь, дочь моя, что с нами будет?! Мы точно не выдержим такого горя и тут же отдадим Богу душу. Ты этого хочешь?..

– Но батюшка, я же люблю его! Я чувствую, что с ним приключилась какая-то беда. Он нуждается во мне. Батюшка, дозволь!

– Нет, нет, и не проси!.. Не позволю!

– Но папа! – слезы навернулись на девичьи глаза.

– …А то велю запереть тебя в спальне. Марш туда, и больше не приставай ко мне с подобными просьбами!

– Но батюшка! – Даша заплакала.

– Я кому велел! И не смей перечить родительской воле, иначе прокляну тебя! Эй, Марья! – князь позвал служанку. – Отведи Дарью в ее комнату. Пусть ложится спать!

Служанка заботливо обняла барышню за плечи и чуть не насильно отвела в спальню. Вот там княжна и дала волю своим чувствам. Порыдала, порыдала, а потом успокоилась. Вытерла слезы и призадумалась… Слезами ведь горю не поможешь? А сидеть и ждать у моря погоды? Тоже негоже. Здесь надо решительно действовать. Раз отец категорически запрещает ей вояж в Сибирь, значит, она попросту сбежит из дома. Она прекрасно понимала, что своим дерзким поступком причинит своим родителям боль и прибавит им немало седых волос. Но что не сделаешь ради любви. Александра Дмитриевича надо спасать!

Срочно!

Даша с трудом уговорила слугу Прохора отправиться с ней в Сибирь, наказала строго-настрого хранить в тайне их отъезд и стала ждать благоприятного момента. И этот момент вскоре наступил. Причем буквально на следующий день. Старому князю наскучило дома сидеть, и он решил поехать в гости к генерал-губернатору Голицину. Тот давно приглашал Боташева перекинуться в бостон, а также посплетничать, попить кофе с ликером, покурить заморские сигары и сыграть пару партий в шахматы. А главное, рассказать о том, насколько полиция продвинулась в следствии по делу о скоропостижной смерти его сына – Николая.

Княжну разрывали двойственные чувства.

С одной стороны, ее дико мучила совесть. Как же! Ведь она ослушалась, обманула отца, вдобавок бросила его с матушкой на произвол судьбы – в общем, поступила ужасно дурно. А с другой стороны, она ехала к любимому. И этот благородный порыв для нее сейчас был главнее всех мук совести. И сильнее страха перед родительским гневом. Жертвовать собой во имя любви и ради любимого – вот цель ее жизни. Так она понимала свое предназначение. Княжна в данный момент следовала негласным правилам того времени. Так, как она, поступила бы всякая по-настоящему влюбленная и искренне преданная своему избраннику барышня.

Итак, все мосты были сожжены! Рубикон перейден! Впереди либо слава, либо погибель!

И княжна это прекрасно понимала. Потому была настроена весьма решительно и хранила в душе непоколебимую уверенность в том, что непременно спасет Александра Дмитриевича. Обязательно спасет! Если бы княжна была гусарским прапорщиком времен войны с Наполеоном, то сражалась бы не хуже любого прославленного рубаки. Как, допустим, знаменитая героиня войны Наталья Дурова. Ведь и характер у Даши есть, и смелость, и решимость. Все есть! Значит, впереди у нее удачная дорога.

Только бы успеть на помощь к любимому.

Только бы успеть.

«Нет, нет, все будет хорошо, – утешала себя Дарья. – Господь не допустит гибели Александра Дмитриевича. Ведь они должны непременно встретиться и пожениться. И в этом будет высшая справедливость!»

Стало быть, надо спешить. Спешить изо всех сил! Эй, кучер, давай живей погоняй коней! А ну, выручайте, залетные!

Летите стрелою! Летите молнией!

Быстрокрылою птицей летите!

Эх!..