Глава 9
«Весна священная»
02.01.2043.
Остров Самостанский . Алекс
Есть раны, которые не заживают никогда.
Бывает, ты чувствуешь боль не сразу. Какое-то время ты живешь по инерции – тебе кажется, что ничего не изменилось. И все, что произошло – только сон, летучая греза. Вот сейчас ты проснешься, и все будет, как прежде. Но проходит время, а тягучий кошмар продолжается, и в один прекрасный день ты, наконец, всем сердцем, всем разумом, всем существом своим осознаешь реальность утраты. Ты понимаешь, что никогда, никогда больше не поговоришь с дорогим тебе человеком, не увидишь его на пороге, не коснешься его руки, не заглянешь в глаза.
Его больше нет. От этой мысли тебе захочется колотить кулаками о стены, захочется бежать, куда глаза глядят – но ты знаешь: убежать от этого невозможно, ничто не сможет избавить тебя от этой боли. И теперь тебе с этим жить.
Только здесь, на этом затерянном в море островке, я в полной мере ощутил, что потерял обоих своих детей. Потерял навсегда.
Я старался заглушить боль, работая, как вол, но боль возвращалась и возвращалась вновь и вновь.
Теперь я понимал верующих куда лучше, чем раньше. У знания есть один серьезный недостаток – оно не приносит утешения.
Но я не умел верить.
Когда в небесах не было ни одного из тех спутников, которые могли бы нас засечь, мы порой выходили из нашей лаборатории, скрытой в подземельях разрушенного старинного монастыря, за свою долгую историю успевшего побывать концлагерем, тюрьмой и психбольницей и окончательно заброшенного в девяностых годах прошлого века.
Какое это все-таки счастье – видеть небо над головой!
Во время таких прогулок боль становилась особо сильной, но я даже не пытался как-то утишить ее. Я понимал, что с этим придется жить остаток моих дней. И принимался строить все новые и новые планы по освобождению Феликса и Марии. Хотя самым лучшим – да, собственно, почти единственным – способом им помочь была наша работа. Ройзельмановская сеть должна была быть разорвана!
Но – увы, восторг первого озарения прошел, а мы так и продолжали биться в глухую стену. И до сих пор не могли вычислить сигнал, который, как я предполагал, вызывает «эффект Ройзельмана». Мы просеивали горы информации, но результата так и не добились. Корпорация наверняка блокировала все, что могло бы пролить свет на причину столь радикальных перемен в судьбе человечества.
Тогда мы решили «развернуть задачу задом наперед». Что, если попытаться накрыть наш остров защитой от «сигналов Ройзельмана»? Ну, допустим, не весь остров, а хотя бы наше убежище.
И мы это сделали!
Мы не могли – пока, во всяком случае – очистить от морока всю планету (в крайнем случае – снесем все вышки сотовой связи, невесело шутил Макс). Но мы уже знали, как освободить от него отдельно взятый локальный (пусть небольшой) участок этой планеты. То, что мы сделали на острове, можно было повторить где угодно.
Правда, когда я соотносил размеры Земли с размерами потенциально освобождаемого «пятачка», на меня начинало накатывать глухое отчаяние: это ж все равно, что пытаться разобрать крепостную стену по песчинке. При этом «крепость» будет непрерывно восстанавливать поврежденные участки, а может, и кипящую смолу на головы «разрушителей» станет лить. Если бы вытащить из «стены» ключевой камень, стена рассыпалась бы сама, но именно с этого мы и начинали, не получилось, не нашли мы нужный сигнал. Или если бы у нас были в этой «крепости» союзники… Ну да. А если бы у нас была волшебная палочка… Пустые бессмысленные мечтания. Безнадежно.
Но я продолжал работать. Работа была моим единственным спасением. Единственным средством заглушить боль.
Звонок по скайпу застал меня врасплох во время одной из прогулок. Этот позывной я использовал лишь однажды для связи с ребятами из моего центра. Но сейчас они здесь, со мной, и все вроде спокойно. Я некоторое время размышлял, отвечать или нет, и, наконец, решился. Звонок по скайпу не отследить.
Ограничился, правда, лишь аудиосвязью. При этом говорить я не спешил. Пусть сам представляется, сам объясняется, сам… или сама?
– Профессор Кмоторович? – голос был юношеским, почти детским, и совершенно незнакомым. – Не бойтесь, этот смарт не засвечен, наш разговор не отследить.
– Кто вы? – настороженно спросил я.
– Меня зовут Петр. Вы меня не знаете. Я сын Жанны.
Это было как ушат ледяной воды. Жанна, вторая жена и убийца моего сына. Я не мог ее ненавидеть, но и любить, ясное дело, тем более не мог. Да-да, точно, на судебном процессе я слышал, что у нее есть сын-подросток. Но это, впрочем, пустое. Но вот как он…
– Как вы меня нашли?
– По электронной активности, – ответил он весело. – Передайте вашему программисту, что он ламер. Если бы на Корпорацию работали не такие ленивые тюлени, как сейчас, вас давно бы уже скрутили.
Да, похоже, с безопасностью у нас не очень. Ну да, где ж нам толковых безопасников-то взять? Наше дело медицинское…
– Что вам нужно?
Его голос посерьезнел:
– Я звоню по поручению мамы. Она чувствует, что очень виновата перед вами, и хочет постараться хоть как-то искупить свою вину. Ее саму в свое время обманули и подставили.
– Я на нее не держу зла, – глухо сказал я. – И не вижу, что она…
– Она отбывает наказание, как вы знаете, – перебил меня шустрый юноша, как его, ах да, Петр. – Работает в городке Корпорации. Точнее, в так называемом «спецотделе», он же тюрьма. Там находятся Феликс и Мария. И священник, он тоже вроде ваш.
Я, признаться, вздрогнул. Но взял себя в руки.
– Как они?
– Священник не очень, из него какую-то информацию выбивают и вообще, по-моему, главной жертвой назначили. Он вряд ли долго протянет. Феликс и Мария живы, и их особо не пытают, только издеваются по-всякому, нервы выматывают, сломать, небось, стараются, а может, просто так. Там это бывает. Мама говорила, есть там одна такая, она над священником измывается, – ответил он пространно, но не слишком понятно. – Мария ранена в ногу, но потихоньку выкарабкивается, уже немного даже ходит, только делает вид, что чувствует себя хуже, чем на самом деле, боится, что ее сделают донором. Феликс жив и не сломлен. Мать подослали к ним провокатором. Хотят устроить им якобы «побег», и ловить вас на них, как на живца.
Неужели судьба, смилостившись, посылает нам того самого «союзника внутри крепости»? Но (не те мои года, чтоб верить в непорочные зачатия и чудесных союзников, да и научный опыт не велит) я постарался вложить в голос максимум скепсиса:
– И что же предлагает Жанна?
– Побег назначен на седьмое, – деловито сообщил Петр. – Значит, нужно устроить его раньше. Я говорю о настоящем, а не подстроенном побеге. Я нашел брешь в электронной системе охраны лагеря и уже немного с ней поигрался. Теперь надо подумать, как мы можем это использовать. Пока кто-нибудь из тутошних программеров туда заплатку не всобачил.
Это было слишком хорошо, чтобы быть правдой.
– Откуда я могу знать, что это не ловушка?
– Из бритвы Оккама, разумеется, – хмыкнул юноша. – Если бы я работал на Корпорацию, какой смысл мне вам звонить?
– Чтобы выманить меня из… того места, где я нахожусь.
– Да ладно! Я сам могу вам сказать, где вы находитесь. Открытым текстом не буду, мало ли… Но… я знаю, что нудисты боятся сумасшедших.
Ничего себе юное дарование!
Необитаемые островки у здешнего побережья действительно популярны среди любителей отдыха «о натюрель». Ну летом, само собой. Но как раз наш остров они обходят стороной – из-за страшных легенд о призраках жутких маньяков: когда еще не окончательно развалившийся монастырь служил спецпсихлечебницей, сюда немало «ганнибалов лектеров» посвозили, тут многие из них и дни свои сумасшедшие закончили. Якобы бродят теперь по острову. А нудисты – да, опасаются.
– Так что, работай я на Корпорацию, к вам в гости уже пожаловал бы воздушный десант, – резюмировал юный гений.
Логично.
– Хорошо. Мне… Нам нужно подумать. Как я могу с вами связаться?
– По этой же линии. Ну, по которой я сейчас говорю, ее же и вызывайте. Она защищена вполне прилично. Если я буду занят, я сброшу вызов и перезвоню, как только будет безопасно. У меня вопрос.
– Да?
– Феликс не доверяет моей матери. Причем категорически. От слова «совсем». Ну и его, в общем, можно понять. Но… Если нам нужно будет что-то передать ему от вашего имени – как сделать так, чтобы он это понял?
Я задумался. Несмотря на бритву Оккама и прочие доводы этого не по годам шустрого и талантливого паренька, я по-прежнему не доверял Жанне. Все-таки она мутная личность. Впрочем, откуда я знаю, какая она личность? Соблазнила Валентина? Даже если она делала это сознательно, мой сын (ох, как больно это произносить даже мысленно!) был уже довольно-таки взрослым. Никак не невинный ягненочек, которого соблазнила прожженная стерва. Да и Жанна – два АР одновременно! – вряд ли стерва. Ну а убийство… В общем, похоже на то, что и Жанна – такая же жертва обстоятельств.
Другой вопрос, что я и впрямь не знаю, какая она личность. А сейчас от меня требуется выдать «пароль» к доверию Феликса. Имею ли я на это право? С другой стороны, чего они могут добиться с помощью такого «пароля»? Узнать, что мы нашли разгадку происходящего? Но «они» и так это знают. Что еще? Сказать Феликсу, чтобы… чтобы – что? Да ничего, в общем. Врагам этот самый «пароль» никаких таких особых возможностей не даст, то есть практически бесполезен.
Но главное, Жанна (и этот ее шустрый сын) – единственная ниточка к Феликсу. Не воспользоваться таким шансом было бы просто преступно.
Все эти размышления заняли у меня не больше секунды. Еще пара секунд ушла на то, чтобы зажать «в кулак» собственное сердце.
– Скажите ему, что информация от того, кто ищет, куда упала звезда Полынь. Запомните?
– Ух ты! – восхитился Петр. – В Сталкера играете?
– Что? – не понял я.
– А, не важно. Запомню. И передайте программистам вашим, пусть как-то фильтруют частоту электронных запросов. И маршрутизацию пусть сделают нормальную. А то как дети в песочнице, ей-богу.
03.01.2043. Городок Корпорации.
Специальный отдел. Мария
Ад – еще не ад, если он не лишен надежды. В моем личном аду надежда появлялась в виде крохотных клочков бумаги мелкими корявыми буквами. Феликса держали в камере через стенку от меня. Кроме общей стены, у нас была и общая надзирательница – Жанна. И Феликс передавал мне через нее коротенькие записочки, от которых, по совету той же Жанны, я тут же избавлялась. Было очень, очень жалко, но накрепко запоминала каждую. Это было нетрудно, и было-то их совсем немного.
«Держитесь. Вы нужны Рите», – гласила первая. Я написала в ответ, что держусь, но не вижу, как мы можем спастись. К счастью, после ранения я была очень слаба: в рану попала инфекция, и меня постоянно колотила выматывающая лихорадка. Но я была благодарна своей хвори – она защищала если не от страшного будущего, то хотя бы от мыслей о нем.
«Они нас не тронут, мы приманка», – писал Феликс. Я отвечала, что когда-нибудь они поймут, что приманка не действует, и тогда…
«Мы все равно найдем способ бежать отсюда», – успокаивали мелкие буквы. Я отдавала себе отчет, что бежать невозможно, но все-таки почувствовала слабую надежду.
Если бы я знала азбуку Морзе (или еще какую-нибудь, или если бы что-нибудь придумала вместо азбук), мы могли бы перестукиваться – это, наверное, было бы безопаснее записок. Но я не знала никаких таких азбук, так что на осторожный стук Феликса могла лишь несколько раз стукнуть в ответ – мол, слышу. Постукивал он регулярно, наверное, чтобы меня поддержать. И это срабатывало: хотя эти стуки не несли никакой информации (ну или я ее не могла понять), от них все равно теплело на сердце.
Откровенно говоря, я не понимала, почему нас продолжают держать в соседних камерах, глядя на наши перестукивания сквозь пальцы, да и вообще не трогают. Феликса пару раз избили, но не так сильно, как могли бы, судя по другим узникам. Со мной же вообще обращались едва ли не по правилам международного гуманитарного кодекса.
Но не наше узилище страшило меня, а наше будущее. Порой в голову мне приходила мысль, что моя судьба как-то странно перекликается с судьбой всего человечества. Мы заложники с совершенно неясным будущим. А то будущее, о котором нам твердила пропагандистская машина Корпорации, внушало только страх и отвращение.
Сегодня утром меня выдернула из привычного тяжелого полузабытья та страшная женщина, которую здесь боятся все – и заключенные, и надзиратели. А я, наверно, больше всех.
Такая молодая, такая красивая и такая… жуткая. Полная противоположность тому, что называется женским началом. Я узнала ее сразу же, едва увидела в первый раз: она была той самой, запомнившейся мне рыжеволосой истеричной дамочкой, оравшей на кассиршу супермаркета. Горгона. На самом деле ее зовут Эдит. А некоторые – понизив голос до шепота – Паганини, кто с угрюмым уважением, а кто с плохо скрытой насмешкой. Я сперва удивлялась такому странному прозвищу, но как-то раз, когда меня везли на процедуры, мне послышались далекие звуки скрипки. Жанна сказала, что это играет Эдит.
– Значит, у нее хорошее настроение, – невесело улыбнулась она, – всем можно расслабиться.
Играла эта медноволосая горгона очень хорошо. Теперь в ней не было ни грамма той надрывной истеричности, которая так заметна была в магазинном скандале. Нет, здесь Эдит чувствовала себя полной хозяйкой и явно этим наслаждалась. Уверенная в себе, властная и – бесконечно, нечеловечески жестокая.
Войдя в камеру, она холодно взглянула на меня и велела одеваться, заявив издевательским тоном:
– Простите великодушно, но на косметические манипуляции у нас нет времени.
Какие уж там косметические процедуры! Здесь даже душ был только раз в три дня, и вода его была омерзительно холодной, спасибо, что не совсем ледяной.
Я кое-как оделась. Паганини, ей почему-то очень подходило это прозвище, при том, что я ничего не имела против настоящего скрипача-виртуоза, нацепила на меня наручники. Она не гнушалась лично производить манипуляции, для которых вообще-то существовали простые надзиратели. Это явно доставляло ей какое-то извращенное удовольствие. Я поежилась.
В коридоре уже стояли этот страшила Пит и бледный, измученный Феликс.
По сравнению с тем, что я видела на записях, что показывала мне когда-то Рита, сейчас он похудел и осунулся, в волосах появилась седина, к тому же он зарос клочковатой, некрасивой бородой. Увидев меня, он улыбнулся и приветливо кивнул. Я улыбнулась в ответ, хотя вроде бы поводов для радости и не было. Но разве не радость – увидеть и почувствовать, что ты не одинока?
– Вперед, голубки, – скомандовала Эдит-Паганини. – Вас ждет неплохая культурная программа. Сюжет, так сказать, на библейские темы.
Нас вывели во двор, на пустой, занесенный по углам снегом плац. Посередине, на расчищенной от снега площадке, возвышался массивный деревянный крест. Наверху креста была прибита табличка с надписью, но что на ней написано, я разобрать не смогла.
Эдит кивнула высоченному массивному Питу, и тот торопливо ушел. Вернулся он в сопровождении двух солдат, которые буквально тащили на руках пожилого мужчину.
Я никогда раньше его не видела, но Феликс, вздрогнув, как от удара, сдавленно охнул, и у меня перехватило дыхание и потемнело в глазах.
Сказать, что мужчина был избит – это ничего не сказать: на нем живого места не было: раны, ожоги, синяки, потеки запекшейся крови покрывали его тело сплошь. На месте правого глаза зияла жуткая черная впадина, от которой к впалому рту тянулись грязные кровавые потеки.
В дальнем углу площадки появилась высокая сутулая фигура. Ройзельман? Да, точно. Мне сделалось совсем жутко. Подходить ближе он, однако, не стал, только пристальный взгляд словно впитывал, пожирал развернувшуюся перед ним сцену.
Эдит изобразила перед мужчиной издевательский книксен.
– Ваше преосвященство, правда ли, что каждый христианин должен сораспяться Христу?
Мужчина едва заметно, с усилием, кивнул.
– Тогда, дорогой епископ, вам следует радоваться, – сказала она. – Мы даем вам такую возможность. Это все для вас, – зажатым в правой руке хлыстом она указала на крест.
А потом без паузы, без перехода, без предупреждения коротко и сильно хлестнула старика. Но он, казалось, даже не почувствовал удара. Зло прищурившись, Эдит шагнула вперед и плюнула своей жертве в лицо:
– Это нечто вроде страстей Христовых. Все ведь должно идти по строгому сценарию, не так ли? – Ее голос сорвался. Она перевела дух и приказала: – Пит, сними с него наручники. Дальше – сам знаешь. А вы, смиренные голубки, смотрите, наслаждайтесь. Авось после этого незабываемого зрелища вы станете гораздо сговорчивее.
Я не могла сделать даже вдоха, а Феликс хрипло выговорил:
– Зачем? Зачем это?
– Потому что он верит, что это, – она опять махнула в сторону креста, – его путь к вечному блаженству. Но уверяю тебя, что никакого вечного блаженства не существует ни для него, ни для тебя. Когда мы поймаем твоего Алекса, вас с ним распнут точно так же. А может, еще как-нибудь, чтобы не повторяться. Там видно будет.
– Можешь распять меня прямо сейчас, – тихо, но отчетливо проговорил Феликс. В голосе его клокотала едва сдерживаемая ярость. – Алекса ты все равно не поймаешь, а потом ваше время закончится!
– Ну помечтай, помечтай, жалкий недоносок, – прошипела она. – Наше время пришло навсегда. Человечество теперь принадлежит Льву Ройзельману!
Ройзельман, пристально разглядывавший изувеченного священника, поморщился. Как будто ему было неуютно, неприятно на это смотреть. Но вот он перевел взгляд на Эдит – и недовольное выражение на его лице сменилось полным удовлетворением. Эдит, обернувшись к своему боссу, сверкнула глазами и медленно, с явным наслаждением облизала губы. Она и Ройзельман словно вели между собой безмолвный диалог, играли в свою собственную, доступную только им двоим игру.
– Феликс, – неожиданно тихо, но твердо, сказал священник. – Оставь ее, ибо она не ведает, что творит.
Пит продел ему под мышки веревку и, перекинув ее через верхнюю перекладину, подтянул измученное тело вверх. Наступив на змеившиеся по мерзлой земле концы, он вытащил из кармана еще два куска веревки и стал сноровисто привязывать к концам перекладины руки священника.
– Расскажи Алексу, – шептал епископ. – Скажи, что я знаю, какой он несет крест. Он тяжелее, чем мой. Не так страшна смерть, не так страшны телесные страдания, как невыносима боль от потери близкого человека. Он жил с этим годы и будет жить дальше. Если бы я мог избавить его от этой муки, я бы еще десять раз прошел бы через то, что со мной делают сейчас. Скажи ему, что у него есть вы, ему есть, ради чего…
Пит, привязав к перекладине руки священника, выдернул веревку, обхватывавшую его под грудью. Тело резко обвисло – не так, как это изображают на распятиях, гораздо ниже, выворачивая плечевые суставы… Господи!
– Отче наш, сущий на небесах, – словно отвечая моему мысленному возгласу, начал отец Александр.
Пит, ухмыляясь, вытащил из-за пазухи молоток и квадратный железный гвоздь. Приставил его к худому запястью, размахнулся, помедлил – и ударил, вгоняя железо в сухую измученную плоть.
Епископ вскрикнул, но продолжал:
– …и прости нам грехи наши, как и мы прощаем должникам нашим…
Еще один удар – и новый крик, но…
– …и не введи нас во искушение, но избавь нас от лукавого…
– Да замолчи ты уже! – Пит вышел из себя и одним ударом вогнал гвоздь по самую шляпку так, что по перекладине зазмеилась трещина.
– …ибо Твое есть Царство и сила и слава вовеки веков… Аминь.
Он потерял сознание.
Закончив свою страшную работу, Пит отошел на шаг назад, словно любуясь, и тыльной стороной ладони вытер пот. Поперек лба протянулась кровавая полоса. Как Каинова печать.
– Ты следующий, – ухмыльнулся громила, повернувшись к Феликсу.
Тот рванулся к нему:
– Давай! Можешь начинать прямо сейчас! Думаешь, я боюсь тебя, животное?..
Пит толкнул его – совсем, кажется, легонько, но Феликс рухнул, как подкошенный. Я бросилась к нему, чтобы помочь ему встать, но поскользнулась и упала рядом.
Эдит расхохоталась:
– Глянь-ка на этих героев! Кржемелек и Вахмурка! Чудики бессмысленные! Эх, надо было бы этому мученику еще венец из колючей проволоки нахлобучить, чтобы уж все было, как положено. Жалко, что у нас вместо нее спираль Бруно. Несколько не то. И эстетически, и стилистически. Традицию нарушает. Интересно, сколько он протянет? Под палящим Солнцем Голгофы распятые ухитрялись прожить по несколько часов. А у нас тут благодать – солнца нет, прохладненько… Вот и проверим на практике.
Она снова захохотала, вытащила сигарету и закурила:
– Ну чего разлеглись, голубки? У вас все еще впереди. А теперь живо по камерам. И хорошенько подумайте об увиденном. Скоро мы вами тоже займемся.
Феликс, кое-как поднявшись, помог встать и мне.
– Ах, какая парочка, – продолжала злорадствовать Эдит. – Тили-тили-тесто…
– Он скоро умрет, перестанет мучиться, – едва слышно шепнул Феликс. – Много крови потерял. Но они за это заплатят.
Я кивнула и, опираясь на Феликса, поковыляла вслед за Питом в корпус, думая: кто из нас будет следующим? Я или Феликс?
03.01.2043.
Остров Самостанский. Макс
Я и Рита сидели слева и справа от Алекса, напротив монитора, с которого хитро улыбался Петр – четвертый участник «совета в Филях», худощавый подросток, находившийся за пару сотен километров от нашего острова, на берегу реки, составляющей часть юго-западной границы Национального парка. Несмотря на державшийся второй день мороз, река, так и не скованная льдом, по-прежнему несла свои черные холодные (это чувствовалось даже «сквозь» экран) воды к морю, а на противоположном, непарковом, ее берегу высилась одинокая и, как казалось всем, неприступная скала. Скала, на которую мне следовало подняться, чтобы спасти Феликса и Марию.
Только Феликса и Марию.
Отца Александра – Петр сообщил об этом вместо приветствия – казнили сегодня утром. Абсурдно, немыслимо, бредово, но… Ройзельман, апологет науки и спаситель человечества, тьфу! Пусть не собственноручно, а мерзкими ручонками своих приближенных – но, как говорят, короля играет свита. Бессилие и невозможность навязать свое мировоззрение всегда заканчиваются крестом или костром, хмуро сказал Алекс.
– Прошерстил я систему охраны, – деловито излагал Петр. – В общем, все, как я и предполагал. Периметр, конечно, непроходимый абсолютно. Совсем. Но! – Петр поднял палец. – Когда ты уверен, что держишь за жабры весь мир, на всякие там мелочи не обращаешь внимания. А зря. Мышь может проскочить как раз там, где ни в жисть не пройдет танковая колонна.
Половину экрана, справа от Петра и реки за его спиной, заняло схематичное изображение той самой скалы. Петр отметил две точки у ее основания.
– Там и вот здесь – пулеметы. Между ними – лазерный забор. Компьютер, который всем этим управляет, игнорирует случайные сигналы, которых здесь довольно много, – лист с дерева упадет, птица пролетит, какой-нибудь зверек прошмыгнет. Он настроен на более существенные возмущения, а фоновые сигналы вычитает из общей картины. Компьютер включен в общую охранную сеть. Я ее, само собой, взломал.
– Ты уверен? У них может быть дублирующая система, – строго спросил Алекс.
– Я проверил, – сердито ответил парень. – Во-первых, нет там никакого дубля, я ж тоже не вчера родился. А во-вторых, прогулялся до скалы и обратно.
Алекс сжал кулак:
– Ты сумасшедший! А если бы тебя убили?
– Вряд ли, – фыркнул Петр. – Да чего там, единственный способ убедиться – потрогать лично. Кстати, заодно выяснил, как проходят лучи – один идет на уровне моей шеи, второй – на уровне, простите, задницы. Вашему Максу соответственно по грудь и по бедра. Место прохождения я пометил, так что нужно просто пригнуться, и сработает только нижний луч. А там уж мы с компьютером это срабатывание проигнорируем.
– А дальше?
– А вот дальше… – Петр покачал головой. – Поглядел я на ту самую скалу. Действительно, фиг поднимешься – такое впечатление, что ее специально отшлифовали. Как зеркало. Единственный плюс в том, что эта скала ничем не охраняется и не просматривается. Они, по ходу, уверены, что скала сама по себе настолько неприступная, что и так сойдет. Ну и монолит долбить охотников мало. Хотя, если бы эту охранку я сам делал, точно влепил бы там пару-тройку каких-нибудь электронных сторожей, чисто из спортивного интереса.
– Хорошо, что ты работаешь не на Корпорацию, – вырвалось у меня.
Петр фыркнул:
– Я мышь, а не крыса. Ладно, продолжим. Наверху забор даже не из колючей проволоки, а из сетки-рабицы. Даже младенец или паралитик переберется. Плюс между скалой и забором метров десять пространства, на котором скопилась всякая дрянь – пни, кусты, валуны. Среди всего этого легко спрятаться. Там же можно закрепить анкер для обратного спуска. Сразу же за забором – взлетно-посадочная полоса, она просматривается тремя камерами, но их-то я точно одурачу. В конце полосы стоит вертолет…
– Я могу… – перебил я.
– Все это было бы клево, – кивнул Петр, – но есть нюанс. Когда я навещал мать… Ну, она хоть и отбывает наказание, но все же как бы у своих. Ее особо не чмырят, даже свидания разрешают. Так что мы с ней время от времени видимся, даже немного по территории гуляем. А у меня есть такая хитрая штуковина, типа сканера… В общем, вертолет заряжен. Ну, заминирован на случай угона. Думал, как отключить, но, боюсь, у меня не выйдет. И так, и сяк подбирался, ничего не получается. Так что этот вариант отпадает. Да и вообще, удирать на вертолете – это как в плохом голливудском боевике.
– Если в голливудских боевиках ходят на своих двоих, это еще не повод переворачиваться на голову, – пошутил я, потому что в голове у меня начал созревать план. И не просто план, а план вроде бы вполне реалистический. – Думаю, вертолет нам все-таки пригодится. Где содержат Феликса с Марией?
– Возле ВПП хозблок, ночью там никого нет, – отрапортовал Петр. – Сразу за ним – два барака, ваши в первом от ВПП. Там обычно дежурит Пит, но часто бывает однорукий Ойген, сразу у входа налево его кабинет. Пыточная напротив.
– И давно это Ойген однорукий? С чего бы? – удивился я.
– Так ему руку-то оттяпали, – весело сообщил наш юный сообщник. – Ваш Феликс оказался неплохим стрелком. Ну или повезло: превратил ойгенское плечо в фарш. Да еще и поджаренный местами. Пришлось ампутировать в ноль, чуть не до половины ключицы. Теперь с временным протезом ходит. Феликса вашего убить готов, только ему пока не позволяют. Зло-о-ой ходит, как стая голодных крыс.
– Так ему и надо! – непроизвольно вырвалось у меня.
– Угу. Ладно. Единственный вариант – если ваш человек залезет по стене. В смысле, по скале. Но…
– Без «но». Я залезу, – опять перебил я.
Петр недоверчиво покрутил головой:
– Ну, допустим. Других способов все равно нет. Как оказался наверху – сигнал мне.
– Как?
– По скайпу. Я отключаю камеры, точнее, запускаю на них повторения. Тогда ваш человек…
Да что он, в самом-то деле! Ваш человек, ваш человек!
– Меня вообще-то зовут Макс, – поправил его я.
– О’кей, Макс, – парень кивнул, глядя прямо в камеру (мне показалось – прямо мне в глаза). – А вы действительно на эту стенку сможете влезть? Только без балды, дело-то серьезное.
– Я на нее уже взбирался, – сообщил я со вздохом. – Я же раньше егерем в Нацпарке работал. Ну, как узнал, что на нее нельзя, сразу же и полез. Как ты говоришь – из спортивного интереса. В первый раз у меня ничего не получилось, но потом я ее все-таки одолел. Это была та еще работенка. Но… Раз сделал, значит, могу. Правда, никто этого не видел, так что свидетелей у меня нет.
– Сразу видно, наш человек, – в голосе Петра послышалось неподдельное восхищение. – Так вот, вы закрепляете там анкер со страховочными поясами, если придется кого-то спускать. А скорее всего, придется, как они иначе спустятся-то? Потом проникаете в корпус, вырубаете дежурное начальство. С Питом осторожнее, невероятно сильный мужик. Настоящий шкаф.
– Чем больше шкаф, тем громче падает, – поморщился я.
Петр хмыкнул:
– Шутка, понимаю. Потом забираете своих друзей и обратно тем же путем. Главное, без шума, чтобы не разбудить фронтальную охрану.
Петр вздохнул:
– Все-таки непрофессионализм иногда бывает очень полезен. Если бы лагерь обустраивали те, кто умеет это делать, ничего бы не получилось.
– Ты говоришь так, будто сейчас уже все получилось, – строго заметил Алекс.
– Ну да, согласен, слишком забегаю вперед. Но хоть перспектива есть. А при грамотной системе охраны сразу безнадега. В общем, вот такой у меня план.
Я кивнул. Мой собственный план имел свои особенности, но говорить об этом заранее я не стал. Предстояло еще обдумать детали.
Множество мелких деталей, в которых, как известно, и кроется дьявол.
