НЕМНОГО О МИРАХ, УТРАТИВШИХ СВОЙ ШАНС
человек не прекращается
исчезая без следа
просто в память превращается
и собака с ним всегда
Алексей Цветков
Кир ехал на своем восьминогом жеребце по кличке Слейпнир вдоль железнодорожной насыпи. Быстро сгущалась ночь. Вдоль насыпи, в обильных зарослях крапивы и чертополоха влажно поблескивала роса. Жеребец больше не хромал, однако немилосердно косил на правый глаз и постоянно подергивал головой, будто пытался совместить поля зрения. У платформы со многими сходящимися путями тропинка кончилась, и Кир спешился. Он отпустил повод и хлопнул жеребца по крупу, и лошадь послушно потрусила назад, в темноту.
На платформе было безлюдно. Кир зашагал вдоль путей, забитых товарняками. Издалека доносился протяжный, то ли шакалий, то ли собачий вой. Так воют псы на полную луну — хотя никакой луны, ни полной, ни ущербной, не было в затянутом тучами небе. Некоторые вагоны были помечены косыми меловыми крестами. Пройдя еще немного, Кир заметил и того, кто помечал вагоны. Тощая невысокая фигура в ватнике и с большим гаечным ключом в руке. Человек временами останавливался и проверял сцепку вагонов, постукивал по железу, будто отыскивал полости и свищи. Когда Кир приблизился, обходчик обернулся. У него были большие темные глаза под короткой челкой и огромные уши, отсвечивающие белым над воротником ватника.
— Ну здравствуй, Кир.
— Зачем тебе такие большие уши? — спросил Кир.
— Это чтобы лучше тебя слышать, — ответил обходчик.
— А затем тебе такие большие глаза?
— Чтобы лучше тебя видеть.
— Зачем тебе такой большой гаечный ключ?
— А чтобы съесть тебя. — Обходчик улыбнулся. — Шутка. Чтобы быстрее отвинчивать болты.
Они присели, свесив ноги с насыпи. Обходчик достал пачку «Беломора».
— Будешь?
— Я бросил, — ответил Кир. — Два месяца без сигарет.
— Ну как хочешь.
Обходчик закурил. Помолчали. Под насыпью надрывались сверчки. В зарослях возился кто-то крупный, должно быть, давешняя собака.
— Ты вот небось все знаешь, — сказал Кир. — Ответь на вопрос: что мне теперь делать?
Обходчик пожал плечами:
— А что хочешь. Хочешь подержаться за мой ключ?
— Нет уж, спасибо.
— Была бы честь предложена. — Обходчик обернулся и уставился на Кира темными, без малейшего проблеска света глазами. — Триста миллионов лет назад я отправил своего человека на поиски беглеца, чтобы исправить сделанную не мной ошибку. Однако человечек мой заблудился. Выведи его на след.
— А что ты мне за это дашь?
— Я отдам тебе то, чего ты больше всего боишься, — улыбнулся обходчик. — Хочешь подержаться за мой гаечный ключ?
Кир покачал головой:
— А не обманешь?
— Я никогда не обманываю.
Кир поднялся с насыпи, отряхнул колени. Уходя уже, обернулся:
— Последний вопрос: что будет с теми вагонами, которые ты пометил мелом?
— На рассвете я отцеплю их от состава. Как видишь, времени у тебя не так много. Поспеши.
— Что ж, до встречи.
— Мы больше не встретимся. Так что давай уж попрощаемся как следует. — Обходчик протянул Киру ладонь, испачканную смазкой. Рукопожатие было холодным и цепким. Потом юноша отвернулся и, засунув руки в карманы джинсов, пошел в темноту. Обходчик проводил его взглядом.
Очухался Кир опять в камере и опять треснулся башкой о верхние нары — это уже становилось дурной привычкой. Проморгался, встал. Кряхтя и потирая разбитый лоб, он раскидал скелеты, вдохнул поглубже и нырнул в подкоп.
Кир, чертыхаясь, по-пластунски полз в узком, будто червем в яблоке выгрызенном тоннеле. Его окружал черный обсидиан. Некоторое время спустя под локтем что-то хрустнуло и осыпалось крошкой. Кир остановился и прислушался. Снизу, совсем неподалеку, доносился человеческий голос. И голос этот говорил примерно следующее:
— Слушайте меня, о Бандар-Логи. Сегодня мы побеседуем о религии, и я с легкостью докажу вам, что всякая почти религия — а в особенности та, о которой пойдет речь, — подобна фаст-фуду. Так же как фаст-фуд сочетает в себе все то, чего жаждет тело: сахар, соль, жиры, — так и религия сочетает в себе самые желанные качества человеческой морали. К примеру, милосердие, прощение и любовь к ближнему. И так же как фаст-фуд делает взыскуемую пищу легко доступной, так и религия подает нам мораль в удобной пластиковой упаковке, для потребления на ходу. Остерегайтесь фаст-фуда, о мои Бандар-Логи!
Тут речи неизвестного прервались почему-то хрустом и чавканьем. Спустя минуту чавканье затихло, и голос продолжал:
— Так на чем бишь я остановился? Ах да. Фаст-фуд. О, все эти бургеры, куриные крылышки, прожаренные в масле луковые колечки, хрусткие, мелкой солью присыпанные чипсы. Прочь, искушение, прочь!
Снова хруст и чавканье и, после паузы:
— Вы возразите мне, Бандар-Логи, и скажете, что религия занимается не только вопросами морали, но также справедливого воздаяния и посмертия. Что я вам на это отвечу? Фаст-фуд — тоже отнюдь не только и не столько еда. Это, поверьте мне на слово, целая идеология. Наиболее пронырливая из сетей давно осознала, что основной мишенью являются дети, — и немедленно добавила к своим аккуратным упаковкам отравы пластиковые игрушки и бонусы в виде халявных билетов в цирк…
На этом терпение Кира лопнуло. Устав слушать доносившийся снизу бред, он прополз еще немного вперед — и провалился в отверстие, умело замаскированное картоном. Приземлился он на что-то крупное и костистое. Крупное и костистое жалобно охнуло. Кир сполз с ушибленного и огляделся. Он находился в камере, размерами и вправду уступающей его собственной. На полу чадил масляный светильник. Хозяин узилища успел принарядиться, видимо, ожидая гостя. Волосы Жор-Эль убрал под бандану с японским солнцем, нацепил майку с портретом Че и почему-то утепленные штаны от зимней униформы бойцов Первой горнострелковой дивизии вермахта, с нашивкой-эдельвейсом в тыльной части. Удивило Кира, однако, не это, а то, что в камере Жор-Эль был не один. На полу сидели на задних лапках примерно две дюжины крыс, а по стенам устроилось немереное количество летучих мышей. Они свисали вниз головами, завернувшись в крылья и слабо попискивая. Изо рта хозяина торчал кончик крысиного хвоста и мышиное крылышко. Жор-Эль быстро проглотил то, что было во рту, и шутливо поклонился Киру:
— Прошу к нашему шалашу.
Кир почесал в затылке:
— Ты, как я погляжу, проповедуешь крысам? Славный способ провести вечность.
Жор-Эль таинственно улыбнулся:
— Это тот случай, когда пища физическая и духовная связаны неразрывно, сынок. Почему-то на философские разговоры живность приманивается легче всего. Угощайся.
Кир подумал и вежливо отказался. Давешнее печенье его, конечно, не насытило, но пожрать наивно развесивших уши рукокрылых — было в этом что-то кощунственное.
Жор-Эль вздохнул:
— Ну, как хочешь. Дело хозяйское. Вообще-то, летуны приносят мне вести с воли. Связь ненадежная, но хоть что-то. — Скрипнув артритными суставами, он уселся на пол в позе лотоса и внимательно оглядел сына. — И впрямь, возмужал. Как я погляжу, власть над миром тебе еще не предлагали?
— Предлагали. Я не взял.
— Молодец. Он все врет. Причем непрерывно, даже себе самому.
— Расскажи мне что-нибудь новое.
— Новое? Какие же новости в мире, где кругом одни мертвяки?
— Ну например: сколько лет тянется эта канитель?
Жор-Эль озадаченно хмыкнул:
— Как на такое ответишь? Может, один день, а может, тысячелетия. Для мертвых ведь нету времени. Мертвые существуют столько, сколько живет память. — Прищурив глаза, словно вглядываясь в отдаленное прошлое, Жор-Эль продолжил: — Не поверишь, но никто ведь ничего и не заметил. Все произошло так быстро. Потом ночью. Спали все. Я на это и рассчитывал: раз, и нету. Ну, поболит с минутку. Всяко лучше, чем вечное рабство в Стене. Так что я, кажется, единственный, кто на всем Криптоне помнит, что мы мертвы. Однако я просчитался, и мошенник Зод ловко воспользовался всеобщим незнанием. Моя мышиная почта донесла, что узурпатор выдал обывателям сладкую сказочку: мол, путем тяжких трудов и искусных маневров пленил он три сотни ёшкиных жуков, и те создают защитный экран, препятствующий вторжению кризоргов. И в космос не полетишь будто бы оттого, что планета окружена искривленным пространством. А покамест все силы следует бросить на развитие военной промышленности и муштру. Чтобы, значит, снять экран и одним ударом… А кто против — предатель и враг свободного Криптона. И представляешь, верят ведь, идиоты. Любят даже его, защитника-спасителя нашего. — В глазах старика сверкнули злые искорки.
Кир поморщился?
— Избавь меня от своих политических выпадов. Ты хотел поговорить со мной? Зачем?
— Зачем-зачем? Зачем крокодилы летят на север? Зачем, сказала красотка и зашвырнула туфельку в окно двадцатого этажа. За чем притаился хищник — за сосной или за хрупкой осиной?
У Кира стали возникать серьезные подозрения, что Зод считал оппонента чокнутым не без оснований.
— Перестань бредить. Мне надо выбраться отсюда до рассвета.
— Зачем?
Кир моргнул. Жор-Эль подмигнул ему и захихикал:
— Тебя надули. У нас теперь тут вечный рассвет, мы же сидим в самом нутре солнца. Или, если угодно, Вечный Полдень. Так что, кто бы ни приказал тебе убраться отсюда до рассвета, он имел в виду «прямо сейчас или никогда». И отметь, между этими понятиями совершенно нет разницы. — Узник захихикал еще радостней. Кир подумал и отвесил отцу звонкую пощечину. Голова старика мотнулась. Жор-Эль обиженно заморгал, и в уголке его глаза набухла толстая слеза. — За что?
— За что? — прошипел Кир. — За грехи отцов. За то, что мой друг застал однажды вечером своего папашу с бабой, которая не была его матерью, и промолчал. За то, что другой мой друг хотел писать стихи, а вынужден был тащить пьяного родителя каждый вечер из кабака. За то, что ты отвинтил болты. За то, что я твой сын. За то, что ты копал не туда.
При слове «копал» взгляд старика оживился. Он суетливо приподнялся и зарыскал под собой. Вытащил пару крысиных скелетиков, отшвырнул в сторону, вытащил погнутую вилку, отшвырнул, вытащил бонбоньерку с портретом прекрасной и печальной дамы на крышке, вздохнул, отложил, наконец достал свиток папируса. Свиток он положил на колено и любовно разгладил. Кир склонился над свитком. Это было что-то вроде карты, начерченной бурыми чернилами. Карта представляла собой схему большой пирамиды, со всеми ее потайными коридорами, секретными дверями, спрятанными комнатками, саркофагами и кавернами. Жор-Эль ткнул в чертеж узловатым пальцем. Палец проследовал вдоль коридора на одном из нижних уровней.
— Здесь, — сказал Жор-Эль, — находится погребальная камера фараона. А вот эти отверстия ведут в два узких прохода — человек протиснется вряд ли, но ты, сынок, та еще змея. Как-нибудь просочишься. Это Врата Неба, через которые дух и душа фараона должны были вылететь и отправиться прямиком в обитель богов. Конечно, ничего такого не произошло, и ведут эти проходы отнюдь не в божью обитель. Левый из них открывается в родовые пути самки шакала, и туда тебе точно не надо, зато правый, вот этот… — Он вновь проследил пальцем почти стершиеся линии: — Этот ведет в Миры, Утратившие свой Шанс.
— И мне надо туда? — саркастически уточнил Кир.
— Именно туда тебе и надо. Потому что это единственный способ отсюда выбраться.
— Что же ты сам им не воспользовался?
Жор-Эль развел руками:
— Увы. Способ этот подходит только для живых. Миры, Утратившие свой Шанс, бесконечны по определению, как бесконечно число упущенных возможностей. Есть только один выход оттуда — принять верное решение. А покойник не может принять верного решения, потому что оно всегда изменяет мир, — мы же неизменны и ни на что не влияем.
Жор-Эль впихнул свиток в неохотно принявшие бумагу пальцы Кира.
— Ступай, сынок. В моем подкопе через сорок шагов должно быть отверстие, ведущее в глубь пирамиды. Выберись отсюда и найди беглого ангела. Заставь его умереть — и мы станем свободны.
— А если он не захочет умирать?
— Тогда отыщи того, кто триста миллионов лет назад отправился на его поиски. У Охотника белые крылья и лицо ребенка-убийцы. Ты узнаешь его легко.
Кир вздрогнул. Жор-Эль внимательно на него посмотрел.
— Почему ты так боишься смерти, мой мальчик?
— Я не твой мальчик. И я не боюсь смерти. Я боюсь пустоты.
Он поднял светильник с пола и подошел к распахнутому зеву туннеля. Огонек на кончике фитиля задрожал. Старик сокрушенно вздохнул. Он подсадил Кира, и тот подтянулся и легко забрался в туннель. Когда черные своды сомкнулись вокруг юноши, он спросил у темноты:
— На Земле смерть представляют скелетом с косой. А как она выглядит на Криптоне?
И темнота ответила голосом Жор-Эля:
— Смерть — это путевой обходчик с большим гаечным ключом в руке.
После долгого и утомительного путешествия по коридорам гробницы Кир понял, что окончательно заблудился. Светильник едва мигал. Кир сел у стены и расправил на коленях карту. Карта, несомненно, помогла бы ему, если бы он представлял, где находится. Юный криптонянин вслух проклял своего безумного родителя и вслух же пожалел, что матушка его не согрешила с лабрадором или, на худой конец, с чихуахуа. Кир как раз собирался перейти на дедовское колено своей нечестивой и зря только красный свет коптившей родни, когда его прервала тоскливая мелодия. Мелодия доносилась справа.
— Стоит ли идти в направлении зловещей мелодии, когда находишься в гробнице? — риторически вопросил Кир у подмигивающего мрака.
Мрак ответил еще более заунывными гармониями. Кир пожал плечами, спрятал светильник под полой куртки и заскользил к источнику шума.
Источник шума находился в центре большого зала. Под потолком зала смутно виднелись два отверстия, из которых сочился красноватый свет. В этом свете Кир различил змеящуюся по стенам резьбу и ступени, ведущие к здоровенному саркофагу. На крышке саркофага сидело существо. В общем и целом существо можно принять за мумию, однако не у всякой мумии есть три пары рук, в двух из которых зажаты острые на вид серпы. В третьей паре рук странная мумия держала блок-флейту, из которой и выдувала унылые звуки. Плечи мумии венчала керамическая шакалья башка.
Хотя Кир был уверен, что вошел совершенно бесшумно, что слился с тенями узкого коридора, башка мумии дернулась и черные блестящие глаза уставились прямо на юношу. Флейту от губ тварь отняла и обнажила немалых размеров клыки.
— Кто нарушает покой Царя Царей? — прорычал анубис.
— Меня зовут Лоханкин Васисуалий Петрович, — вежливо представился Кир.
Еще в те времена, когда они с Джентльменом вдвоем черпали ложками суп из динозавров, а первобытное зло было ужасным на вид, но невинным внутри, Джентльмен предупреждал воспитанника: «Никогда не говори своего настоящего имени незнакомцам». Кир эту нехитрую мудрость запомнил, сожалея лишь о том, что сам не догадался применить ее при встрече с Джентльменом.
— Ты врешь, — заметила тварь, — но это неважно, потому что я сейчас вырву душу из твоего дрожащего тела.
— Я бы на вашем месте, почтенный, для начала удостоверился, есть ли в моем дрожащем теле душа, — ответил Кир. — Вполне возможно, что душу свою я храню в ларце на вершине могучего дуба, в зайце, утке и яйце.
Тварь озадаченно моргнула.
— Че-то я не понял. Так в зайце, яйце или дубе? Или все-таки в утке?
— Это несущественно, — сказал Кир. — Важно, что душа моя не здесь.
Тварь почесала глаз флейтой и разочарованно протянула:
— Ну что ж, тогда придется удовольствоваться не столь вкусным, но тоже вполне съедобным телом. — И спрыгнул, гад, с крышки саркофага. Кир попятился.
— А не полагается ли тебе для начала задать мне какую-нибудь загадку, к примеру, о том, что ходит утром на четырех ногах, днем на двух и вечером на трех?
— И что же это?
— Здесь вопросы задаю я.
Тварь замотала башкой:
— Погоди. Че-то ты меня совсем запутал, братишка. У меня ясное задание: охранять гробницу. Кто придет, вырвать душу и пожрать, потому что вор. Ты — вор?
— Я — археолог, бескорыстно вкалывающий на службе науки. А что, в гробнице есть что-нибудь ценное?
— Абсолютно ничего. Только мой труп.
— Так ты и есть Царь Царей?
— Ну да.
— И поставлен здесь, чтобы охранять собственное мертвое тело?
— Именно так.
— А на кой оно тебе нужно?
Тварь заскребла керамический череп когтями. Потом нерешительно посмотрела на Кира:
— А знаешь, ни на кой.
— Тогда почему бы тебе не покинуть это унылое место и не отправиться туда, где много света, женщин и вина? Уверен, с твоим обаянием у тебя отбоя от поклонниц не будет.
Тварь недоверчиво, а затем радостно и облегченно улыбнулась. Зрелище было пугающим.
— Братишка, так ты это… Ты Освободитель, предсказанный мне милления назад! Ура! Свободу попугаям! Проси чего хочешь! — И обнял Кира на радостях, зараза, — у того только ребра затрещали. Кир подумал, а не попросить ли у Царя Царей разжать объятия, однако все же выпутался сам. Оправил помятую и прожженную светильником куртку и сказал:
— Мне нужна кое-какая информация. Ты ведь не криптонянин?
— Ха, — усмехнулся Царь Царей, — когда меня уложили в этот саркофаг, а весь пол погребального покоя укрыт был мумиями моих верных слуг, коней и жен — от которых сейчас не осталось и пыли, — и о планете-то такой не слышали. Криптон тогда еще был сгустком пыли, вращающимся вокруг безымянного светила.
— Как же ты попал сюда?
— Пирамида была построена так, чтобы служить мне вечность и еще один день. Когда моя планета погибла, пирамида отделилась от нее и отправилась в долгое странствие в космосе, пока не была поймана силовым полем Криптона и не рухнула на поверхность. Добавлю, что именно с этого взрыва, поднявшего в воздух облака сероводорода и двуокиси азота, и зародилась здесь жизнь.
— Что ты знаешь о кризоргах?
— Кризорги? — хмыкнул Царь. — Да они не что иное, как мутировавшие блохи в шерсти моей любимой охотничьей суки. Видишь ли, у нее был неудачный помет, все кутята больные и слабые, я и приказал их утопить. Сука выла, выла, чахла, молоко в ее сосцах свернулось от горя. Тогда, чтобы она не тосковала больше и не раздражала меня своим воем, я зашвырнул ее на небо. Только с ней полетели и блохи, и вот расплодились, одичали и гоняют бедную мою сучку по всей вселенной. Она от них убегает, все ищет своих щенков, хочет отдать им молоко из набухших сосцов…
Кир покачал головой:
— Все любопытней и любопытней. Мастопатит как основная причина возникновения Стены? Что ж, и не такое бывает. Ладно, Царь, на этом аудиенция закончена. Я разрешаю тебе удалиться. Выход налево.
Анубис радостно взвыл, грянулся об пол, оборотился яркой звездой и вылетел в левое отверстие в потолке. Блок-флейту он при этом обронил. Кир, юноша хозяйственный, оброненное засунул в карман куртки и, оскальзываясь, пополз по стене к правому окну.
Кир ввинчивался в узкую шахту и думал: вот будет весело, если отец все перепутал. Такой расклад представлялся Киру весьма возможным, ибо старик был безумней кошки. Интересно, каково это — родиться шакаленком? Наверное, в норе тепло; если же говорить о мягком материнском брюхе и о шакальем молоке… Додумать до конца эту мысль Киру не удалось, потому что мир перевернулся, закрутился калейдоскопом, и его вышвырнуло…
— …Кирка, Кирка, я видела Веньку! В хрустальном дворце на вершине Самой Высокой Горы, и сам он хрустальный, а сердце его из желтого камня. Но в глубине сердца зреет розовый бутон. Если роза распустится, рассыплется хрусталь и Венька оживет, и все будет хорошо.
Иркины плечи дрожали в его руках — и тут, в это самое мгновение, Кир все вспомнил. Широко распахнув глаза, он смотрел, как черты земной девушки смазываются, расплываются, и на месте их проступает беспощадное детское личико убийцы, лицо с Иркиной фрески, лик Ангела Смерти Криптона. Кир ощутил, как его охватывает огромное чувство потери — и вместе с тем странного, непонятно откуда взявшегося облегчения. Погладив мокрые от пота светлые волосы, он сказал:
— Ничего, Ирка, ничего. Сейчас я сыграю тебе на блок-флейте, и ты заснешь, а проснешься совсем другой. — Он достал флейту и начал играть. Острые звезды кружились над его головой. В море поплескивали сирены. Из опрокинутого примуса Джентльмена вытекал керосин. Ресницы Ирки задрожали и начали закрываться, и, играя, Кир просил: «Подожди еще минуту, побудь со мной», но перемена была уже неизбежна.
ИНТЕРЛЮДИЯ № 4. УРОК ЛИНГВИСТИКИ
А и Б сидели на трубе.
А упало, Б пропало.
Что осталось на трубе?
Загадка
Примерно триста миллионов лет назад, хотя, возможно, и меньше — кто бы их считал, эти миллионы… Миллионы считать приятно, когда они полеживают у тебя на счету в банке или, на худой конец, поднимают твои рейтинги за плоской мордой телеэкрана. Иные миллионы, как правило, так и остаются несчитанными.
Так вот, давным-давно Джентльмен сидел на берегу первобытного океана и удил рыбу стереоскопической удочкой. Метод Джентльмена был прост и, как и все простое, гениален: на крючке его болтался вялый червяк. Червяка пожирала умеренных размеров рыбешка, какой-нибудь кистеперый окунь. Тут бы обычный рыбак окуня из океана выдернул и отправился варить уху, однако не таков был Джентльмен. На окуня попадалось что-нибудь покрупнее, скажем латимерия, а на латимерию уже тянулись и вовсе пугающие твари. В этот раз Джентльмен надеялся отловить плезиозавра. Их, плезиозавров, осталось не так уж и много, поэтому плезиозавриная уха считалась у Джентльмена и его юного воспитанника особенным лакомством. Водный ящер уже поводил туда-сюда лысой башкой, примериваясь к тучному заду латимерии, когда за спиной Джентльмена что-то грохнуло. Плезиозавр испуганно плеснул хвостом и отправился вымирать другим, менее болезненным способом. Джентльмен обернулся. На галечной россыпи стоял Кир. В те давние годы юному криптонянину на вид можно было дать от силы лет семь: тощий вихрастый мальчишка с облупленным носом и вечно разбитыми коленками. Сейчас он отдувался, а у ног его лежала тяжелая свинцовая коробка. Джентльмен, оплакивающий плезиозавра, нахмурился:
— Шел бы ты играть со сверстниками.
— Это с кем? — вызывающе поинтересовался Кир. — С секвойями, что ли? Так они не особенно игривы. То есть я могу, конечно, поджечь рощу, если ты это имел в виду…
Джентльмен вздохнул и покорился судьбе.
— Ну, что у тебя там?
— Я не могу собрать головоломку, — пожаловался Кир. Он откинул крышки коробки и вытащил пазл. Высыпал содержимое на камень. — Смотри, мне надо собрать слово «вечность», так? Восемь букв. А здесь всего четыре вида кусочков, они все время повторяются. — Кир вытолкнул вперед четыре льдинки разной формы. — Как я могу сложить слово из восьми букв, если у меня их всего четыре?
Джентльмен завел горе очи с видом бесконечного терпения, обычно наблюдаемого на лице раннехристианских мучеников. Налюбовавшись всласть сереньким небоскатом, он опустил глаза и устремил на Кира укоризненный взор:
— Что я тебе говорил о дигитальном и аналоговом способах записи информации?
Кир ковырнул носком ботинка мокрую гальку.
— Дигитальный… э-э… это цифрами. Аналоговый…
— Ладно. Забудь. Вернемся к примитивному уровню, ибо твое образование явно не ушло дальше третьего класса школы для умственно отсталых питекантропов.
— Кто такие питекантропы?
— Отдаленные предки человека.
— Кто такой человек?
— Существо без перьев и без когтей, ходящее на двух ногах.
— Не встречал такого урода.
— Ничего, еще встретишь. Так вот, о чем бишь я… Ах да. Цифровой и аналоговый. Применительно к нашей задаче допустим, что слово вечность можно изобразить четырьмя символами, графически отражающими понятие вечность. Я добавил бы, что в этом и состоит основа иероглифического письма, если бы ты удосужился выучить, что такое иероглифы. Но ближе к делу. Например, из этих двух полукружков можно при известном умении сложить восьмерку, но как бы не завершенную — скорее тройку, чем восьмерку. Открытая бесконечность, устремляющаяся куда? Следующий кусок напоминает стрелку, повернем ее острием вперед — в будущее. И заворачивающаяся сама на себя — ставим этот U-образный знак.
Кир критически осмотрел результат.
— Это не похоже на вечность. Скорее на C, поставленное на G, перевернутое A и U.
Джентльмен снова вздохнул:
— Образное мышление нам, похоже, незнакомо. Хорошо. Вот тебе домашнее задание: придумай, как из четырех символов создать двадцатибуквенный алфавит. И не забудь о знаках препинания. Хотя бы точке.
Мальчик присел на корточки и зарылся пальцами в свою рыжую шевелюру. Джентльмен вернулся к рыбалке. На воде у черных скал показалась легкая рябь, и сердце бывшего генерала дрогнуло от радости: судя по форме ряби, к берегу приближался диплодок.
— Будет, будет нам обед, — почти неслышно, но торжествующе пропел Джентльмен, подергивая леску.
— Есть! — заорало сзади.
Диплодока, понятно, и след простыл. В ярости Джентльмен выдернул из воды снулую латимерию, смотал удочку и уставился на Кира.
— Ну?
— Все зависит от числа возможных комбинаций, — увлеченно затараторил Кир. — Если взять только две буквы, то их можно скомбинировать четырьмя способами, так? Если взять три, максимальное число комбинаций — двадцать семь. Но если я хочу использовать все буквы? Тогда вероятность попадания каждой буквы на первое место — одна четвертая. На второе — то же самое. То есть две из четырех все еще мало, шестнадцать, а три — это уже шестьдесят четыре возможных комбинации. Слишком много. Но буквы ведь скользкие, потому что ледяные. Вдруг последняя из них расшатается и упадет? Тогда смысл всего слова поменяется. Надо, чтобы код был… как бы это назвать…
— Вырожденный, — подсказал Джентльмен.
— Да хоть врожденный. В общем, неважно, какая буква стоит на последнем месте. Получается двадцать комбинаций для букв и еще одна для точки. И последняя — про запас.
Джентльмен усмехнулся:
— Почти.
— Что почти?
— Ты почти открыл то, что придумано было кое-кем поумнее три миллиарда лет назад. А может, и больше. Кто же их, миллиарды, считал? Ладно, чтоб ты дальше не мучался, я помогу тебе написать слово «вечность» на том языке, на котором двуногие прямоходящие будут такие вещи записывать.
Он расчистил небольшую площадку и разложил по ней кусочки льда примерно следующим образом:
GAA
ACU
GAA
CGU
AAU
AUU
ACU
UAU
GAG
ACC
GAG
CGC
AAC
AUC
ACC
UAC
ACA
CGA
AUA
ACA
ACG
CGG
ACG
AGA
AGG
Кир с удовлетворением оглядел написанное, прищурив правый, потом левый глаз и высунув от внимания кончик языка. Потом выпрямился во весь рост и вытянул руку ладонью вверх.
— Это еще что?
— Давай мой приз. Весь мир и серебряные коньки.
Джентльмен покачал головой:
— Вот нахал, весь в меня. Ну, мир тебе пока рановато, потому что безответственная ты личность, Кирка. А коньки — так уж и быть. — Он порылся в бесчисленных карманах своего широкого плаща, извлек пару детских коньков с серебряными лезвиями и вручил их воспитаннику. Кир схватил коньки и запрыгал по берегу, восторженно размахивая новой игрушкой.
— Ура! Хочу кататься на коньках. Хочу, чтобы прямо сейчас была зима и все замерзло!
Джентльмен уныло понурился. С лакомыми диплодоками теперь уже точно можно было попрощаться.
КОНЕЦ ИНТЕРЛЮДИИ № 4
…Когда Ирка заснула и сонное лицо ее, ставшее чем-то похожим на личико того, маленького, безмятежно скачущего по берегу океана Кира, разгладилось… Когда она успокоилась и можно было любить ее всем сердцем сейчас, как любят мечту или символ, Sancta Rosa, небесное и далекое, любят без опасения привязаться или потерять — потому что потерять можно только теплое и земное, а ни земным, ни теплым она уже не была… Так вот, когда Икра наконец заснула, Кир поднял глаза на Джентльмена. Тот подобрал примус и внимательно смотрел на ученика.
— Бить будешь? Или не решил пока?
Кир пожал плечами. Скинул адидасовскую куртку, свернул и подложил Ангелу под голову. Стряхнул с ладоней песок. И спросил, пристально глядя прямо в зрачки Джентльмена, в черные точки, имеющие лишь одно измерение — глубину:
— Ответь мне на один вопрос: почему ты меня не убил тогда?
— Это, малыш, скорее два вопроса. Почему не убил сразу, когда увидел впервые ковыляющего на едва державших тебя ножках между огромных папоротников? И почему не убил потом, когда ты уже вполне бойко носился по гинкговым рощам и гонял археоптериксов? Почему не утопил в море, не швырнул в трещину ледника, не забыл в лесном пожаре?
— Почему?
— Дай подумать… Наверное, так. Во Вселенной есть все: звероящеры, пара яиц и бекон на завтрак, космическое гестапо, крем для загара, постоянная Фарадея и квазары. Есть все, что ты видел сам, о чем слышал, читал в книжках или просто догадываешься, — и много чего еще. Кое-чего в избытке, как водорода в галактике с дурацким названием Млечный Путь, кое-чего — совсем мало. В мире очень мало надежды, Кир. Неизмеримо меньше, чем золота в человеческой крови. Я почему-то уверен, что это не остановило бы многих старателей — из тех, что топтали Аляску и рвали друг другу глотки в сказочном Эльдорадо. Если бы они знали, что золото можно добывать из человеческой крови, — добывали бы и из крови. А вот меня остановило. Я не добываю золота из крови. И я не убиваю надежду, Кир.
Юноша хмыкнул:
— Версия с неожиданно проснувшейся отцовской любовью мне нравилась больше.
Он встал с колен. Мокрый песок с едва слышным шелестом ссыпался с джинсов. Небо на востоке серело. Небо на западе, над оставленным Городом, полыхало багровым. Легкий ветерок отдувал волосы со лба Кира и нес запах гари.
— Опять кого-то жгут.
Джентльмен плеснул керосином в примусе.
— Ты знаешь, что тебе придется принять решение, Кир? Для того чтобы отсюда выбраться?
Кир, не оборачиваясь, кивнул.
— Я плохо научил тебя принимать решения. Мне, понимаешь ли, всегда казалось, что найдется какая-нибудь лазейка и все образуется. Не слишком на это надейся.
— Я уже понял.
— И еще… То, о чем тебя попросил твой отец.
— Да?
— Сделай это. Выполни его просьбу и ради меня.
Кир оглянулся, чтобы задать вопрос, но Джентльмен уже уходил по берегу. Большая сгорбившаяся фигура в широком плаще и с дурацким примусом в руке, цепочка неравной глубины следов. Рядом трусила Анжела, и было что-то удовлетворенное в собачьей походке, будто она с честью выполнила долг и наконец-то сможет вволю погоняться за белками. Умирающая ночь сомкнулась за их спиной. Море жадно набросилось на отпечатки подошв и лап в песке, и вскоре ничего не осталось.
Ангела Кир нес на руках — не бросать же ее (его?) на загаженном нефтью пляже. Ангел был тяжел, словно изваян из мрамора. Лучше бы ты оставалась невесомой Иркой, думал Кир, неизвестно еще, сколько мне тебя, красивую такую, тащить. На улицах было безлюдно. Бока зданий, поросшие серой от старости копотью, неравномерно дышали на горячем ветру. Пахло известью, тленом, кошками — но в основном, конечно, пахло костром. Паленым тянуло с главной городской площади, где приверженцы Инквизитора любили затевать аутодафе. Уж такие они затейники, мрачно размышлял Кир, обхохочешься. В узких переулках перед самой площадью стал объявляться народ. Вон старушка с вязанкой хворосту просеменила, оглянулась на Кира укоризненно — что ж вы, молодой человек, вместо дровец для костерка носитесь с какой-то крылатой дурой? Промчалась стайка детей, возглавляемая, кажется, давешним Поло (или Марко?) с кладбища. Важно прошел сановник под ручку с женой, в руке — зонтик, на устах — покровительственная улыбка. Все спешили, волновались, предвкушали зрелище и подготавливали себя к нему старательно, как светские дамы к приему у британского посланника. Надушено ли за ушами, промыты ли перепонки между пальцами ног?
С площади несло жаром, и слышался многоголосый говор. Началось. Отблески пламени окрасили стены домов в веселый оранжевый и яично-желтый цвета. Идти на площадь с Ангелом было невозможно, затрут в толпе. Кир оглянулся. У арки черного входа стояла лошадь с телегой. В телеге высились два бидона, один с казенной надписью «Первое», другой — «Второе», и лежало еще что-то, укрытое холстами. Юноша уложил спящего Ангела на холсты. Аутодафе — дело долгое. Возчик еще нескоро явится к своей колымаге, раздумчиво покачивая головой и бормоча: «Эхма. А в прошлый-то раз жарче полыхнуло. Жидкий нынче еретик пошел, а то ли было…» Лошадь стояла, покорно свесив голову и пережевывая нечто несуществующее вислыми черными губами. Грязно-белая, худая, с лысыми бабками и коленями, лошадь напомнила Киру что-то — возможно, из давнего сна. Над лошадиной головой вились мухи, и кляча вяло подергивала ушами. Такая не понесет. Она и не пойдет никуда, прежде чем ее три раза не огреешь поперек спины. Укрыв Ангела курткой, Кир развернулся и направился к площади.
Когда юноша выглянул из переулка, полыхало уже вовсю. Он сощурился и прикрыл глаза ладонью. В центре площади над помостом висел огненный шар. От шара струились волны раскаленного воздуха и почему-то гнусный запах розового масла. В центре шара корчился человек. Кир присмотрелся. Корчившийся был Старлей, в веселеньком желтом балахоне и бумажном колпаке.
«Вашу мать, — негромко сказал Кир. — Этого еще не хватало».
Площадь была охвачена то ли религиозным пылом, то ли нильской лихорадкой. То тут, то там люди вскрикивали в экстазе и падали, прижимая руки к груди. Из-под ладоней вырывались облачка копоти. В целом, обстановка напоминала паровой котел накануне взрыва.
«А-а! Я Сын Божий! Верьте мне!» — выл Старлей, корчась в огне, и нес подобную чушь.
Запах розового масла сменился не менее гнусным ароматом мускуса. Публика сжигала сердца. На месте сожженных сердец оставались дыры с неровными обугленными краями. Киру подумалось, что, если бы кому-то пришло в голову заменить сердца жителей города полудрагоценными камнями, сейчас было бы самое время. Расталкивая ревущих граждан, он пробивался к помосту. Волны огня над эшафотом схлестнулись, скрывая фигуру Старлея. Тот перестал орать про Сына Божьего и визжал уже совсем натурально, как мог бы визжать бекон на сковородке. Мускус и розы сменились вонью горящей плоти. Пламя ревело. Зеваки валились замертво. Последние шаги перед эшафотом Кир пронесся по упавшим. Заслонив ладонью лицо, он прыгнул в самое пекло и принялся расшвыривать поленья. Майка на нем вспыхнула. Добраться до Старлея не было никакой возможности. Кир соскочил с помоста, дико озираясь. В руках у еще живого, но, кажется, бессознательного мужика обнаружилась огромная кружка с пивом. Кир выхватил кружку, опрокинул себе на голову и вновь ринулся в пламя. На сей раз разбросать горящие ветки и ухватить Старлея удалось. Кир отшвырнул приговоренного на другой конец эшафота, закашлялся, отшатнулся сам. Сучья и поленья обрушились с громким треском, подняв в небо снопы искр и унеся жизни тройки монахов в черном. Толпа охнула. Выжившие зеваки ринулись в переулки, давя друг друга. Не прошло и минуты, как площадь опустела — только десятка три трупов чернели на брусчатке, да бились зацепившиеся за провода разноцветные надувные шарики.
Кир сидел на досках помоста и отдувался. Рядом ворочался Старлей. Балахон на парне выгорел начисто, обнажив тощую закопченную грудь и хэбэшные штаны, протертые на коленках. Волосы под колпаком тоже обгорели и торчали ежом. Кир подумал, а не попытаться ли сделать бедняге искусственное дыхание, но отказался от этой мысли. Дышал Старлей и сам неплохо, хотя и с хрипом. Вот двужильный! Надо бы подобрать Ирку, решил Кир, нечего ей в непонятно чьей телеге валяться, — но тут небесно-голубые глаза Старлея распахнулись, а закопченный кулак спасенного врезался спасителю в челюсть.
— За что?! — возопил Кир, сплевывая кровь. Кулак, даром что в ожогах, был крепкий.
— За то, что ты, козел, явился мне в адидасовском костюмчике и облаке нездешнего сияния, объявил, что я Сын Божий, и велел изничтожить сторонников Инквизитора. Любишь угольки чужими руками разгребать, с-сцука?!
— Ты бы поменьше дури курил, — сказал Кир, потирая челюсть. — Тогда бы и явления прекратились.
— О, кстати, о курении, — хлопнул себя по лбу Старлей, — где ж я это… — Он принялся охлопывать карманы штанов. Кир смотрел, как в разбитых окнах отражается рассветное солнце. — А, вот она! — Старлей вытащил помятую пачку сигарет.
— Откуда? — удивился Кир.
— А это ты, который в облаке, мне дал. Сказал, для мозгов полезно.
Кир взял пачку, повертел, шурша смятым полиэтиленом. «Мальборо».
— Хуйню порол тот, который в облаке. А я вообще «Пэл Мэл» курил, пока не бросил.
В пачке обнаружились как раз две смятых сигареты. Кир подобрал тлеющую головешку. Прикурили. Кир сидел на помосте, свесив ноги, выдувая из легких сизый дымок. Неужели, думал он, и правда в бесчисленном множестве миров есть бесчисленное множество Джентльменов и Киров, и все-то, чем они отличаются, — предпочтение в марке сигарет. Из переулка высунулись два монаха, испуганно оглядели площадь и снова скрылись. В распахнутой форточке третьего этажа показалась детская мордашка. Малыш стоял на подоконнике и сосредоточенно целился в Старлея и Кира из игрушечного автомата. В небо летели отцепившиеся от проволоки воздушные шары.
— Валить отсюда надо, — сказал Старлей. — Плохо мне здесь.
— А кому хорошо?
Кир встал, расправил плечи, отбросил сигаретный окурок. Потянулся. От палисадников у покрытых облезлой краской домов тянуло утренней свежестью. Черви вылезали из земли, чувствуя близкую грозу, и низко над крышами носились ласточки.
— Надо валить, — повторил Старлей.
— Нет уж. Это наш мир. Никуда не денешься, придется работать с тем, что есть.
И от этих слов мир вокруг осыпался разноцветным стеклом. Щеки Кира стегнуло холодным морским ветром, в запястья врезались веревки, оглушительно крякнула под ухом чааайкааа, и плеснули о гальку недалекие волночки. Кир очнулся. На затерянный в северном океане островок падал огромный, во все небо закат. В воздухе явственно пахло Е-1428 и грозой.