То и дело поглядывая назад, Гель растирала рукавицей заиндевевшие щеки.

Не вовремя зима показала свой паскудный характер. Дорогу замело напрочь, снег в лицо, ветер продувал насквозь, валил с ног. Мороз ударил лютый, хоть садись в сугроб и замерзай. А тут еще мороки след взяли, не помогло и то, что сугробы намело по пояс. Гель чуяла: погоня уже рядом. И Эрику, похоже, надоело слушать ее причитания по этому поводу.

Он махнул рукой:

– Смотри!

Гель посмотрела – и ничего не увидела.

– А что там?

– Как что? Дым! Идем, милая! Где дым, там огонь! Согреемся!

Она втянула носом морозный воздух – пусто. Но спорить не стала. Лучше за миражом идти, чем сдаться на милость графа и его дружины. Гель так решила: ни за что назад не вернется. И потому, когда впереди из-за деревьев таки потянуло гарью, Гель удивилась, но виду не подала. Может, и правда Эрик почуял то, что она, изменчивая, определить не смогла?..

Вскоре они вышли к дому, почти по самую крышу занесенному снегом.

– Эрик, пообещай мне одно.

– Что, милая?

– Если у хозяина этого домишки есть хоть пара скакунов или пахарей, они станут нашими.

«Если надо – убей», – хотела добавить, но побоялась. Вдруг не поймет, разлюбит?

Обошлось без смертоубийства. Хозяин, седой коренастый мужичок, назвал разумную цену, излишки без колебаний заплатили – как раз хватило эре, выпотрошенных из карманов и кошелей охранников. Еще и на сухари и вяленое китовое мясо немного осталось.

Рыжий клок волос на голове Эрика превратился в сосульку, от недосыпания веки налились, ресницы потяжелели. Гель выглядела не лучше. Отдохнуть бы. А нельзя.

Прочь от лавок, застеленных медвежьими шкурами, от жаркой бани и отваров из корешков и ягодок. Спасибо, хозяин, за приют и угощение, но… Прочь!

Бодро скакали пахари, помечая сугробы надетыми чуть выше копыт снегоступами, – не мороки ведь, иначе не пройдут по бездорожью. Едва не обморозив пальцы, Эрик изрядно провозился, крепя эти нужные приспособы. Теперь вперед! Не останавливаться!

– Эрик, далеко еще?! – Ветер с размаху хлестал по лицу, горела кожа стыдным румянцем. Ветер вбивал слова в глотку, толкал их в легкие.

– К морю-то?! – Крик в ответ. Снег на ресницах и бровях Эрика. – Далеко, да! А потом еще дальше!

– Потом?!

– Домой поплывем! В Замерзшие Синички! Отца повидать хочу! И мать! И брата с сестренкой!

Пахарь под Гель всхрапнул, подкова скользнула по поваленному стволу, занесенному белым. Наездница едва удержалась в седле.

– А я?!

– А ты со мной!

У Гель в Синичках никого не осталось. У нее вообще никого-никого нет. Отца и мать убили, и даже Урд Криволапая, что заботилась о ней, умерла.

– Женой мне будешь! Да?! Будешь?!

Вьюга засвистела, завыла сильнее, заглушая и так едва слышный ответ.

– Буду, Эрик, буду…

Пахарь выровнялся, набрал скорость.

– Но-о! Ноо-а-аа! Давай! Давай!!! – орал Эрик. – Не то на суп пущу, ребра зажарю! Давай! Но-оа-ааа!!!

Бей, не бей сапогами тощие бока, быстрее пахари не побегут. Ноги сломать о запорошенные пни – это запросто, а вот быстрей…

– Но-о! Ноо-а-аа! Давай! Давай, Гель!!!

Но вместо того чтобы прибавить, она вообще остановила пахаря. Тот надувал бока так, что едва не лопался. На морде пузырилась кровавая пена.

– Что ты, Гель?! – Эрик натянул поводья. – Не надо, что ты?! Давай, вперед!

– Я задержу их. Иначе не уйти. – Гель соскочила с пахаря, да неудачно – упала в снег.

Она тут же поднялась и, проваливаясь чуть ли не по пояс, двинула обратно – навстречу погоне. Эрик подъехал к ней, спрыгнул и обнажил меч. Он готов дать отпор, он будет сражаться за свободу и любовь.

Когда вместе выбрались на поляну, Эрик усадил девушку в сугроб. Отдохни, сказал, поспи. Мы прорвемся, а как же.

Пританцовывая, трижды очертил языком своим змеиным большой круг, в центре которого Гель сидела. Неровно получилось, зато без пробелов. Все. Теперь только ждать.

…Псы-мороки далеко обогнали хозяев. Им что снег и болото, что ровная тропа – все едино, на то они и призраки. Они скользили над сугробами, дымкой стелились, взбираясь на стволы столетних кедров. Деревья для них – лучшая дорога, ведь поверх себя редко кто смотрит. Потому-то Эрик и выбрал открытое место, чтобы с высоты враг не подкрался.

Он убаюкал Гель колыбельной, что мать ему шептала в детстве. Пусть отдохнет, да незачем ей на это смотреть.

Псы уже здесь.

Они молча встали вокруг сугроба, словно не решаясь нарушить девичий сон. В круг прорваться не смогли, хоть и пытались отчаянно: наскакивали, падали, щерились на людей – и никак!

А потому что вспомнился Эрику танец покойной Урд, которым та поймала песчаника – давно, в Долине Драконов. Старуха еще травку какую-то сыпала, но чего нет, того нет. Как мог, лизоблюд повторил движения Криволапой. От безнадеги, конечно, круг вычертил и сплясал, а ведь получилось! Мороков круг остановил!

Но теперь-то что делать? Мороки не отступят. Им что зной, что вьюга – без разницы. А вот Эрик и Гель в сугробе замерзнут, если раньше граф с дружинниками не примчится.

Куда ни кинь, везде клин!

– Что же делать, а?.. – прошептал Эрик, глядя на высверки молний, что перекатывались по телам мороков, на клыки крепче стали, на когти, способные дробить гранит.

– Что бы на моем месте сделал мастер Трюгг, а?..

Однажды Трюгг Затейник рассказал послушникам, что мороки – тс-с, это секрет большой! – ненастоящие, неживые. Сделанные они, как меч сделан, как миска. И пса-морока, и единорога на вкус испробовать можно, как кирпич или блюдо, – если духу хватит и храбрости.

Так хватит ли Эрику духу? Есть ли у него храбрость?

А вот есть!

И хватит!

Он вышел из круга.

Язык его выпал изо рта песчаной эфой, атакующей геккона, и впился в дымное тело морока, едва ощутимое, податливое. Что за вкус у призрачной плоти, а?

Жуткий вой, словно дубина, ударил Эрика в грудь, вышиб дыхание, едва не опрокинув на спину. Тронутый лизоблюдом пес оплывал, источая в снег маслянистую дрянь, над которой клубился едкий пар. И вот уже от него ничего не осталось. Это победа!

Но радоваться рано. Оставшихся псов печальная участь собрата не испугала.

Эрик скривился от привкуса во рту – дрянного, гадостного.

Без снегоступов в лес соваться – скакунов портить. Только призракам любые заносы что дорога ровная. А призраков в отряде всего два: у графа и сынка баронского.

Де Вентад надеялся, что молодая кровь взыграет и мальчишка не захочет дожидаться войска – вдвоем они отправятся на поиски излишков. А в погоне и на охоте всякое бывает: то подранок клыком зацепит, то меч напарника – случайно! – оборвет юную жизнь…

Ан нет, пацан терпеливо ждал, пока наемники-дейч на привалах пили сладкое вино и рассуждали о прелестях шлюх славного гарда Пэрима. Мальчишка не такой уж дурак, как надеялся граф.

А жаль.

Инквизитор и граф ехали рядом, обмениваясь мыслями о том, как им теперь спасти беглецов. На рожон пойти? Зашибить мальчишку при всех? Потеряв хозяина, дейч вернутся домой? А если нет?..

А потом они наткнулись на то, что осталось от псов-мороков.

С этого все и началось.

Дружинники графа зароптали: мол, на хрена это надо, зачем вообще?! Ежели треклятый излишек слизал жизнь барона, пусть сыночек со своими дикарями сам ищет убийцу, при чем тут граф?! Воины были столь напуганы, что взбунтовались.

Инквизитор извлек из складок сутаны желудок гарпии и направил на одного из самых ярых крикунов, но – странно! – горячая струя попала почему-то в воина-дейч. Небось рука у святоши дрогнула.

Вой боли заглушил возгласы недовольства.

А потом арбалетный болт проткнул горло дружинника графа, и кто-то крикнул, что дикари наших бьют, и дейч подхватили, но уже по-своему.

Встречались мечи – беседовали о жизни и смерти хозяев. Секиры находили достойные головы. Боевые скакуны бодались. Кровь брызгала во все стороны. Кто кого? Кто против кого? Во имя кого?..

Крики. Лязг металла. Сынок барона метался в пылу яростной битвы, пытаясь вразумить наемников.

Инквизитор и граф не вмешивались.

Брат Пачини смиренно опустился на колени, моля Проткнутого, чтобы не поранили лесные звери лизоблюда, не навредила парню пурга. Да, Свистун побери, он молился за лизоблюда! Ибо в излишке этом спасение от немощи законника, только этот рыжий паренек способен излечить слугу Господа от проказы. Пусть излишка не тронут ни черноволк, ни палэсьмурт! А девчонка – ладно уж. Не будет дороги в Китамаэ – и поделом инквизитору, он и в Мидгарде не пропадет. Брат Пачини – человек уважаемый, у него свой Путь, Путь Истинной Веры. А отца Ёсиду пусть Икки радует, пусть завербуется брат на императорскую службу, синхронизирует нервную систему с нитинолом робота-меха – у него получится, он способный малый…

Повесив арбалет на плечо, граф в стороне тянул свитграссовый дымок из костяной трубки. Рубак своих он отзывать не собирался. Все мысли его были лишь о девушке-охотнице: не холодно ли ей в лесу, защитит ли ее лизоблюд. Де Вентад переживал, как бы чего не случилось с изменчивой, способной будить его дочь, вливать в малышку желание жить не в грезах, а в Мидгарде. И плевать на кровника-лизоблюда, пусть его зарубят, пусть нашпигуют арбалетными болтами, пусть утонет в море или накормит собой лесное зверье – графу не жаль парня. Брат Мура передаст отцу Ёсиде поклон от нерадивого близнеца Икки, так и не сумевшего вернуться в Китамаэ. Граф Бернарт де Вентад в замке скоротает своей век, у него есть замечательный винный погреб, жена-красавица и – главное! – дочурка.

Пусть.

Брат.

Вместо.

Меня.

<Пусть брат вместо меня…>

<Пусть брат…>

<Что ты сказал, брат?!>

<Что ты?..>

<Ничего, все в порядке.>

<И у меня – порядок.>

Двое не вмешивались. Двое смотрели и надеялись. Каждый из них о своем думал, но об одном и том же мечтали оба.

А когда сынок барона наконец пал от случайного копья и воинов с обеих сторон оставалось слишком мало, чтобы противостоять братьям, желудок гарпии и арбалетные болты добили тех, кто еще хоть как-то шевелился и держал оружие.

Братьям – странному графу и свихнувшемуся инквизитору – свидетели ни к чему. Они сами продолжат Путь и настигнут беглецов, даже если те уйдут за край горизонта.