22. Толай
Длинные узкие крылья, сильные лапы и острые когти, скорость и поистине орлиное зрение – вот что такое беркут. Шея и затылок рыжие, остальные перышки темно-бурые, только хвост светлый, но с черной полосой. Цвета эти выдают молодость птицы-перевертня, охота для которой не более чем игра.
Вперед. Разворот по ветру, и плавно, неотвратимо скользнуть навстречу земле. Дрожат маховые перья? Ну и пусть. Внизу пересохшее болото, колючий кустарник и зеленая трава. И заяц бежит-торопится. Глупый. Мясо. Добыча.
Сложив крылья, камнем с высоты. А потом резко замедлить падение, воздухом колыхнув изумрудную гладь, прибитую первым морозом, и когтями впиться в шею, ударить клювом в ушастую голову.
Толай – так мастер Арат называл зайцев – дернулся и затих. Из кустарника поднялась стая ворон. Быстро и просто. Смерть и пища.
Наставник будет доволен.
* * *
Уронить добычу на лавку. Пройтись важно – вот я какая, смотри на меня, Арат Коктулек, теперь я многое умею, год миновал с тех пор, как… Да чего уж вспоминать? Кто о старом два слова, тому три зуба вон. Лучше уж, пташка, кувыркнись со стола, растопырив перышки, да обернись девицей-красавицей, преисполненной невеселых дум.
Без проблем. Кувыркнулась, обернулась, заметила жадный взгляд Арата, оделась и потопала в столовую зайца отнести – пусть зажарят для Ректора – и перекусить. Трансформации ой как много сил отнимают, их восполнять надо.
Жрать хотелось неимоверно. Именно жрать. Гель не умеет трапезничать, как положено девушкам ее возраста. Хотя… какая она девушка? Она давно уже женщина. Созрела. Еще чуть-чуть – и перезреет. А вот чинно орудовать вилкой-ножом так и не научилась. Когда разрываешь живого зверька когтями и глотаешь куски сырой плоти, окровавленной и горячей, то о приличиях как-то не думаешь.
И вообще – стоит ли переживать о манерах?!
Мастер Арат говорит, что стоит. Ведь его любимой воспитаннице доведется ужинать с благородными людьми. Вот только Гель не верит, что благородные сильно уж отличаются от нее или мастера Арата. Такие же. А то и хуже.
– Утро доброе! – Гель поклонилась толстой кухарке и кинула тушку на разделочную колоду, присыпанную солью.
Кухарка, не отводя от Гель глаз, поклонилась в ответ. Боится. Толстуха всех здесь боится. Из года в год приходит на работу в Университет и дрожит. Проткнутый, и как ей живется в страхе?! Похоже, замечательно – ишь как бока лоснятся.
– Пожрать бы? Устала что-то…
Гель села за стол, опершись локтями о выскобленную ножом поверхность. Все-таки страх – полезная штука, раз благодаря ему в столовой всегда чисто.
Гель не в настроении. Вчера эти сучки-вльвы опять устроили вечеринку. И пригласили берсерков, очень даже замечательных парней. К одному из них, парню по имени Хессе, Гель давно присматривалась. Что-то было в его безумии, какая-то едва заметная доброта. Даже идиотская ухмылка и вечно слюнявая рожа не портили Хессе. Да и просто хотелось, чтобы кто-нибудь обнял ее покрепче. Перестал зыркать исподлобья, как мастер Арат, схватил бы и уронил на простыни…
Гель прикусила нижнюю губу, чтоб не расплакаться от огорчения. Ирса, эта расфуфыренная потаскуха, опять заставила Университет говорить о себе. На сей раз мертвячка не побрезговала лизоблюдом. Интересно, а Гель смогла бы переспать или хотя бы поцеловаться с тем, чьи уста – смерть? Свистун забери, мороз по коже, так страшно от одной только мысли об этом! А значит, Гель обязательно охмурит лизоблюда, желательно симпатичного, при первой же возможности.
– Как дела, красавица?
Опять он. Поклонник таланта. Один из многих нерешительных, из тех, кто умеет смотреть, но не способен тронуть. Скальд. Как его зовут? Лаэртис?..
– Ты, наверное, не помнишь, я – Лантис. Привет, Гель.
– Привет Лантис. Ты скальд, я помню. Ты написал обо мне песню?
– Я… вчера… я не мог, я…
Ну, это уже чересчур! Деревянная ложка с грохотом упала на столешницу, плеснулась в миске жирная похлебка.
– Ты вчера был в гостях у вльв и много выпил. И потому не написал обещанную песню?!
– Я…
– Ла… э-э… Лантис? Я обижена. Я так обижена, что… Даже не знаю, как быть, как тебе загладить вину.
– Я… – Парень замялся, он без ума от Гель и готов на все, лишь бы вымолить прощение. Но это не любовь. Это болезнь. А от хворых надо держаться подальше, не то и сама сляжешь, Гель это точно знает.
У Лантиса похмелье, лицо его опухло, глаза превратились в узенькие щелки. Ирса тоже так выглядит? Вряд ли. Вльвам все как с гидры вода, ничегошеньки их не цепляет. Попробуй Гель загулять с возлияниями и свальным грехом, Ректор вмиг прознает да так накажет, что мало не покажется. А вльвам – пожалуйста. Девственницы, понимаешь! Непорочные! Мол, только невинность способна узреть грядущее незамутненным от похоти взором и лишь дева достойна ритуальной смерти. Каждая вльва, получив диплом, тут же отправляется в могилу, ложится на подушечки, укрывается саваном и разрешает похоронить себя живьем. Такая профессия: умереть. Могилу засыпают, вльва задыхается под черноземом. Труп откапывают и бальзамируют. Три дня и три ночи мастера воскрешают прорицательницу. Она восстает и видит сокрытое от людей пуще прежнего.
Во всем Мире Гардов прозревать будущее умеют лишь вльвы да лесные ведьмы. Но с ведьмами не так просто договориться, они едва терпят людей. Если надо узнать, собираясь на охоту, где пройдут зубры и стоит ли запастись соломой, чтобы подстелить в том самом месте, вы не пойдете к ведьмам, вы спросите вльву, отдыхающую в подвале на леднике. Если у вас, конечно, хватит эре на мертвячку. Но настоящий-то вельможа должен иметь боевого единорога-призрака, облаченье и оружие, тинглид и замок, перевертня и вльву. Это обязательно. А вот лизоблюды и прочие шуты – по желанию и возможности, ибо стоят дорого, а толку от них что от козлиного вымени. То есть пшик без палочки. Ну, не совсем, конечно, пшик, но все-таки…
И при всей своей показной праведности студентки-вльвы ведут столь развратный образ жизни, что… ух, слов нет! Слов нет, как Гель завидно! Вльвы знают, что жить им осталось всего ничего, а то и меньше. Год за три? Вльвам о таком счастье и мечтать нельзя. Той же Ирсе до выпуска пару месяцев дышать, а потом – прощай, Ирса, многие будут помнить твою податливую плоть, твои ласки. Но после могилы ни один берсерк не прикоснется к пахнущей камедью коже. Так что наслаждайся, Ирса, пока можно. Что, кстати, она и делает, ведь время ее безвозвратно уходит.
От этих мыслей Гель так тоскливо стало, что захотелось отдаться первому встречному. Да хотя бы этому нескладному парнишке Лантису… Э нет! Гель взяла ложку, вытерла о рукав. Скальды не умеют держать язык за зубами. А Гель желает вкусить приятной неги, но слава Ирсы ей не нужна.
– Что я могу? Как?! Как заслужить твое прощение, о прекрасная Гель?
Поклонник уже в печенках. Есть мешает – жадно, чавкая, проливая на юбку жирный навар. Что б такое придумать, как избавиться от надоедливого скальда?
– Лантис, друг мой, ты вчера пил вино, а я… я вина не пила. Но мне очень хочется вина, Лантис. Это же несправедливо, когда одни пьют, а другие – нет? Принеси мне вина, Лантис, и я тебе прощу.
– А можно я вечером, я на крышу тогда и…
– Сейчас, Лантис, сейчас.
– Вечером, как вчера… с Эриком мы… и дракон…
– Лантис, ты меня слышал?! Действуй! – Волосы на голове Гель превратились в длинных черных змей, которые зашипели, дружно уставившись на скальда. Как-то само собой получилось, не сдержалась, и потому настроение у Гель окончательно испортилось.
Лантис попятился к выходу из столовой, уверяя, что вскорости добудет вино, уж он расстарается, расшибется в отбивную, но добудет!
Легкими поглаживаниями Гель принялась успокаивать волосы. Ее растревоженные косы извивались и, выскальзывая из пальцев, норовили ужалить. И пусть, чего уж.
Родной яд перевертню не страшен.
* * *
Лантис чуть ли не подпрыгивал от радости. Как же, сама Гель обратила на него внимание! Даже имя запомнила! А значит, надо вымолить прощение. Вдруг чего и обломится от щедрот прекрасной охотницы?
Кстати, прощение за что, за какой такой проступок? А так ли это важно? Раз она желает испить хмельного – скальд найдет ей вина, лучше которого нет во всем Мидгарде. Обязательно найдет!
Вот только есть одна проблема: как выйти из Университета?
Охотницу-то наружу выпускают регулярно – и под надзором, и одну. Потому что нельзя научить ее ловить зайцев и бить куропаток в четырех стенах. Для перевертня нужны простор и добыча. И берсерков каждое утро выгоняют на пробежку вокруг Университета. Даже шутов иногда, согласовав с мэрией, выводят на рынок, дабы проверить их навыки на толпе. А скальды… Скальдов держат взаперти. Все равно их искусство могут оценить лишь благородные люди, а графья и конунги по рынкам не шастают, репу не покупают. Лизоблюдов тоже в город не пускают, просить Эрика сбегать прикупить кувшинчик, смысла нет.
Что делать, а?
Берсерки! Те самые, с которыми вчера пил. Как же их звали-то? Одного Хессе, а второго…
Как звали второго, Лантис так и не вспомнил. Он сбежал по лестнице, морщась от боли в голове. Попойка у вльв закончилась не очень-то хорошо, веселью помешали. Заявился декан берсерков, тупой, мощный мужичара с непроизносимым именем и улыбкой, навсегда стертой ударом пернача. Декан проревел что-то невразумительное и удалился. Невразумительное – это для Лантиса, ибо берсерки поняли начальство с полурыка и очень расстроились, затем быстро оделись – мол, им пора. За нарушение режима Хессе и товарищу грозило дежурство вне очереди у центральных ворот Университета.
У ворот!
Если вчерашних молодцев таки наказали – считай, полдела сделано и Лантис уже в самоволке и купил вина. И даже вернулся!
На его удачу, у ворот дежурила именно провинившаяся парочка, полностью облаченная. Кольчуги на их мускулистых телах и мечи в лапищах выглядели… ненужными, что ли. Берсерки ничуть не хуже сражаются голыми руками. Кстати, зубы у них заточены так, что прокусывают даже стальные доспехи.
– Утро доброе, парни! – поприветствовал Лантис недавних собутыльников. – Здоро́во, Хессе! Здоро́во… э-э… а-а… Парни, у меня к вам просьба!
В двух словах Лантис изложил берсеркам суть проблемы. Те и в нормальном состоянии соображали с трудом, а уж с похмелья…
В конце концов, устав от повторов и непонимания, Лантис возопил:
– Парни, не губите! Отблагодарю!
И было столько надрыва в его голосе, что даже берсерки сообразили: парня надо спасать. И, переглянувшись, уточнили:
– Короче, сколько?
– Сколько чего?
Отсутствие смекалки заразительно.
– Сколько эре?
– То есть?
– Ты хочешь туда, – Хессе кивнул на массивную дверь, которую Лантису одному вовек не открыть. Останься ворота Университета без охраны, скальд все равно не выбрался бы в гард. Он просто не сдвинул бы засов с места! – Ты хочешь туда, – повторил Хессе, – а мы должны не пустить. Тебя. Туда. А тебе надо. Я вижу: надо. Ты хочешь. Да?
– Да. – Лантис решил не спорить. Во-первых, перечить вооруженному гиганту при исполнении опасно и глупо. Во-вторых, Хессе четко изложил расклад.
– Ты хочешь туда. А нам надо не пускать. Тебя туда. Но мы пустим. Но риск, да? Мастер Ледокус. Вчера видел. Ты. Узнает – убьет.
У Лантиса перехватило дух.
– Нас, – уточнил Хессе.
Лантис с облегчением выдохнул.
– Потом тебя.
Скальд цокнул языком, шмыгнул носом и торопливо запричитал:
– Пять эре. Каждому. И тебе, Хессе, и тебе… э-э… Мне не жаль, а как же?! Вы здесь, а мне туда, но мастер Ледокус. Убьет, если узнает, но не узнает, правда? Пять эре, парни, пять каждому!
– Шесть. Ему. И мне. И жбан пива. Во-от такой! – развел руками Хессе.
Такой жбан Лантис не смог бы даже поднять, не то что принести в знак благодарности, но…
– Понял! Согласен! Вот деньги, а пиво будет!
Огромный засов, обитый стальными пластинами, выскользнул из пазов легко, в одно движение. Скальд позавидовал силе безымянного напарника Хессе и быстро засеменил по дороге, петляющей вдоль реки до самого центра Пэрима. Он совершенно не представлял, где тут можно купить вино. Вся жизнь его до Университета прошла в родовом замке, где не было ни улиц, ни улочек, ни лавок, ни праздно разгуливающих горожан. Там коробейники не хватали молодых людей за рукава рубах. Там продажных женщин привечали колесом и виселицей. Там пуще умения стрелять из лука ценили слово, точное, как удар топором в ключицу. Потому-то отец и отправил Лантиса в Университет, чтоб научился он плести торжественные висы и презрительные ниды.
Год за три? Не проблема, да, сын?
Конечно, папа. А за три года – девять лет. Подумаешь! Зато скальд. Ни капли таланта в горле, но сказитель. Добровольный, трах-тарарах, излишек! Потому-то студиозусы и терпеть не могли Лантиса, что им судьбой назначено служить или сдохнуть на инквизиторских углях, а сыночек конунга по глупой прихоти тратит жизнь на рифмы.
Погруженный в горькие думы Лантис ничего не замечал вокруг: ни дверей лавок, ни криков зазывал, ни парящих в небе драконов… Он даже забыл о вине для Гель и жбане пива для берсерков. Он размышлял о том, что делает в Университете и зачем. А делает он что-то не то, занимается всякими глупостями, а годы, отмеренные ему Проткнутым, так скоротечны…
– Х-хватайт-те его! Излиш-ш-шек! Т-тварь! Х-хват-тайте!!!
Поначалу Лантис не понял, что он и есть та самая тварь и хватать надо именно его. Да и как понять, если тварью себя он не считал – да хотя бы потому, что от прочих людей внешне ничем не отличался. Не было у Лантиса рогов ни на лбу, ни на затылке. И чешуи с хвостом тоже не было. Лантис – как все. Только излишек немножко, не по рождению, но согласно призванию.
И тут его схватили.
Уронили лицом в лужу крови рядом с мясной лавкой, где на крюках висели разделанные туши. Мясники, трое, ножи и топоры побросали и Лантисом занялись. Схватили, значит, тварь. Герои, трах-тарарах! Вот только зачем бычий хвост ему в рот совать? Кляп, что ли, такой?
– Святой отец, этот и есть излишек?
– Он с-ссамый, дет-ти м-моа-и, он с-ссамый! Змеен-ныш-ш, про-ссти Прот-ткнут-тый, на о-аб-бильной гр-руди Пэр-рима!
Лантис извернулся, чтобы посмотреть, кто это так странно разговаривает. Инквизитор в когда-то черной, выгоревшей на солнце сутане. Лицо спрятано под капюшоном. Но руки…
Это руки прокаженного. Лантиса передернуло от отвращения.
– Из зверинца сбежал? Излишек-то?
– Оттуд-да. Они вс-се оттуд-да… Как т-только т-тер-рпит-те у с-ссебя под бок-ком, давно бы к ног-гтю вс-сех-х и выж-жгли дот-тла…
– Так ведь Договор, святой отец. И Закон. Вы ж знаете, мы с радостью, так ведь нельзя. Только беглых.
– Т-то-то и оно, дет-ти мои, т-то-то и оно… Помогит-те-ка от-твес-сти твар-рь беглую в х-храм Господ-день, и воздас-сстс-ся вам за т-тр-руды пр-раведн-ные! Ибо с-сказано в С-ссвят-том Пис-ссании: «А ес-сли они, глу-упцы и с-ссребролюбцы, с-станут препир-раться с-с-с т-т-тобою, чис-стым и с-свет-тлым, с-скажи им т-твердо: «Я пред-дал с-свое лицо Прот-ткнутому, и т-те, кто пос-следовали за мной, с-свет-тлы и ч-чис-ссты».
Лантиса, который сопротивлялся изо всех сил, пока ему хорошенько не врезали по затылку, куда-то потащили.
Он – словно заяц, пойманный беркутом.