Лантис учился на скальда. У парня не было ни таланта, ни особого дара. Но Ректор с превеликим удовольствием принимал взносы от меценатов. В частности, от отца Лантиса, отставного конунга Канута Свежевателя, он получил стадо коров в полсотни голов и сундук серебра. Сам Канут был человеком, мягко говоря, далеким от изящных искусств и прекрасных песен. Прозвище свое он честно заслужил в дальних виках и многочисленных осадах. Поговаривали, будто в одиночку он добыл трех столетних песчаников, черепа которых украшают ворота его замка.

Насчет походов и осад у Эрика сомнений не возникало, а вот с драконами как-то не складывалось. Иногда детские воспоминания прорывали броню лизоблюдской науки, Эрику грезились проклятая пустошь, пыльный ящер, ускакавшие пахари, соленый ветер и качка, отец и торжище…

Отпрыск Свежевателя был сообразительным малым и прилежанием выгодно отличался от нерадивых однокашников. Но! Однокашники были прирожденными скальдами, а Лантис… В общем, приходилось добру молодцу и кисло, и солоно, и горько: не жаловали его талантливые оболтусы, мнившие себя почти что асами, первородными слагателями песен. К тому же Лантиса недолюбливали наставники – из-за отцовского металла, идущего в оплату их трудов. Особенно досаждал пареньку мастер Сигват, в прошлом – Сигват Мечеязык.

– Добрые князья, храбрые потомки, голодные враны! Если не знаете, что сказать, говорите доступное слушателю. Излагайте то, чем напрягали языки до вас и будут напрягать еще годы и годы. Я вижу, меня не слушают, в самомнении возвеличившись без предела. Предположим: вы – величайшие. Сия теория смешна, пока я жив. Но будь вы хоть сладкоголосыми сиренами, для работы, молодые люди, необходим диплом, а также инициация в цеховые статуты. Иначе – выгребная яма или, на выбор, галеры. О, я вижу интерес в ваших очах. Верно, кого и когда инициировать, зависит от меня. И будь вы величайшими из скальдов – что невозможно, пока я вкушаю хлеб, – без знания теории ни один из вас… Слышите, ни один!.. Особенно это касается тебя, Лантис, бесталанному не место среди лучших, и будь твой отец хоть трижды Свежевателем…

– Уважаемый мастер Сигват, прошу вас, не упоминайте имя отца моего. Вечереет.

– А? Да, пожалуй, не стоит… Лучше поговорим о двояких созвучиях. Что по сему поводу имеет сказать… Олаф?

– Э-э… мастер Сигват… э-э…

– Так, понятно. Хрунгир?

– Добрые князья, храбрые потомки, голодные враны!

– Хм… Что ж, неплохо. Молодец, Хрунгир. Но все-таки… Лантис?

– Созвучия… Созвучия двоякого рода… А-а! Половинчатые и полные, да? Полное – это вроде adalbending. Да? А половинчатое… scot… scotbending? Или наоборот… или…

– Лантис, а расскажи-ка нам о рифменных буквах.

– Мастер Сигват, можно я?!

– Можно, Хрунгир, можно.

– Добрые князья, храбрые потомки…

– И голодные враны. Да, Хрунгир, ты усвоил урок, но… Мальчик мой, шутка, сказанная дважды за один урок, карается лишением ужина.

– Мастер Сигват!..

– Молчать! Итак, Лантис?

– Как вы рассказывали не раз уже и не два, вы постоянно что-то рассказываете, вы…

– Не тяни гидру за хвост!

– Да, конечно, за хвост, да-да… Вы рассказывали, что песни скальдов разделены на строфы, да? А строфы состоят из восьми стихов и как бы делятся пополам и опять пополам, да? И аллитерация? Я могу заблуждаться, но… Два рядом… стихи, да… Три слова с одинаковой буквы, верно? Эти одинаковые буквы и называются рифменными. Они расположены не абы как: главная в начале второго стиха, третья… не помню… И еще вы говорили, мастер Сигват, рифменные буквы должны находиться в словах с ударением. Да?

– Да. Урок окончен, все свободны. Ужин стынет, спешите в столовую! Кроме Хрунгира и Лантиса. Хрунгир идет спать, а Лантис – изучать свитки по аллитерации. Завтра я желаю услышать подробный доклад о drottquaedi, хвалебных одах королям и стурманам. И… Пойми, Лантис, хвалебную оду королю нельзя петь тоскливо и заикаясь – могут усомниться в искренности. И тогда… Ясно, Лантис?

– Да, мастер Сигват.

– Ой ли? Сомневаюсь…

Три года прошло, а Эрику все так же нравилось слушать сыночка конунга. Убаюканный голосом скальда, Эрик четко представлял картинки из быта героев. Если это не талант – рассказывать с чувством, отправляя слушателя в грезы наяву, то Эрик даже и не знает, как сие назвать.

– Скривился гаденько, мордашку в прищур слепил, и… Ой ли, говорит, сомневаюсь я что-то, господин Лантис, в ваших талантах. Так и говорит: «господин Лантис». Уважает, значит. Меня. Из-за отца, конечно, но какая разница? Уважает, и ладно, и… Чего лыбишься? Не веришь?!

– Да что ты, Лантис?! Побойся Проткнутого, как можно? Верю, конечно, чего мне не верить?

– То-то же. Он, значит, говорит мне: господин Лантис, а я ему…

Чем все это закончилось, Эрик так и не узнал, ибо скальда прервал конопатый Олаф, пробегавший мимо:

– Опять врешь, Лантис? А ты знаешь, что у врунов носы растут, когда они языками треплют почем зря?

– Куда растут? Зачем?.. – Скальд коснулся мизинцем кончика носа.

– Туда растут. Затем, – хохотнул однокашник Лантиса. – Чем трепаться без дела, лучше б в подземелье прогулялся, на погост. Вльвы опять гулянку затеяли, весело будет, обхохочешься! И этого захвати… лизоблюда. Спрашивали про него. Ясно?

– Да-а…

– И вина возьмите! Любовнички! – напоследок кинул Олаф и куда-то умчался.

Вино – ладно, но последней шутки Эрик не понял. Догнать бы конопатого да хорошенько врезать промеж глаз. Но тогда о приглашении можно забыть. А ведь Эрика редко зовут на гулянки. Точнее – вообще не зовут. Вроде как не замечают, сторонятся. Лизоблюдов с давних пор знают как лучших наемных убийц, проникающих на пиры, чтобы украсть тарелку, из которой трапезничала жертва, и…

Эрика боятся перевертни, опасаются шуты, искоса глядят вслед берсерки. Но с тех пор как умер Геб, никто не рискует шушукаться за спиной Эрика. Почему-то все – все! – решили, что именно он повинен в гибели престарелого студента, поперхнувшегося надвое перекушенным прутом из стали. Мол, это Эрик расстарался, вовремя лизнул где надо. Потому что завидовал Гебу. Слыхали, да? Собирались этого Эрика отчислить за слабую успеваемость. Иди, не сворачивая, в выгребную яму. Но после смерти Геба осталось в Университете всего четыре лизоблюда. Было мало, а нынче и того радостней, то есть меньше. Явный недобор, каждая тварь – простите, лизоблюд – на счету. Какие уж тут отчисления? Учись, Эрик, готовься к службе на благо хозяина.

И Эрик готовился. Челюсти развивал, кирпичи жевал, язык раскаленным железом трогал и льдом морозил, чтобы привыкал рабочий орган к грядущим трудам. А когда яды изучали, Эрику поплохело очень: отравился он дрянью, счищенной с шипов иглобрюха, рыбки из Мира Топей. Одним шипом можно умертвить отару в пару сотен голов. От того яда у Эрика кишечное недержание случилось и горячка. Бредил он три дня и три ночи. Тогда-то Геб и поперхнулся. Кто виноват? Естественно, Эрик. Кто ж еще?

– И? – Палец Лантиса до половины спрятался в ноздре. – Что думаешь?

– А? – не понял лизоблюд.

– Ну, вльвы, гулянка. Оно нам надо? Я тебе лучше такое расскажу…

– Обязательно, Лантис, расскажешь. Но потом. А нынче… Где б винца раздобыть? Хорошего? Или хотя бы любого?

– На крыше, конечно.

– Точно!

Три года назад, едва познакомившись, парни обнаружили выход на крышу Университета. До сих пор им удавалось хранить в тайне свою находку. Никакой выгоды от старой скрипучей лестницы на чердак и от сломанной задвижки воздуховода, через который можно выбраться на крышу, парни даже не пытались получить, и вот это время настало.

В темноте над зданием частенько порхали драконы, управляемые девушками, одетыми в дорогие яркие наряды. Лантис утверждал, что это городские ведьмы летают на шабаш. Эрик сомневался: мол, ведьмы с драконами вообще-то не якшаются. Зачем нужны драконы, если есть метлы, ступы и одноглазые коты-брюнеты размером с поросенка? Но Лантис все равно из вредности настаивал на своем:

– Ведьмы.

– Сомневаюсь.

– Точно говорю!

– Да брось ты…

Ветер насквозь пронизывал друзей, на крыше ему не было преград. Лантис уговаривал Эрика бросить глупую затею, спуститься в келью, смешать душистых травок и покурить на сон грядущий. Мол, к Свистуну праздники жизни, если из-за них приходится мерзнуть. Эрик почти согласился уже с брюзжанием товарища, когда услышал треск перепонок, подобных крыльям нетопыря, но таких широких, что ими можно накрыть взвод наемников. Лантис громко икнул то ли от холода, то ли от страха. Ответом ему был женский смех, звенящий наперекор вою ветра.

Пряди длинных волос, серебристых в свете луны, трепетали, будто паруса дракара в шторм. Обнаженные девичьи груди подрагивали в отблесках огненного дыхания песчаника, зависшего над крышей, словно для того чтобы парни могли в подробностях насладиться видом его холеной туши.

Эрик заорал что было мочи:

– Простите!!! Вы – ведьма?!

– Что?! Ах ты! Ну, я сейчас!.. – Голос красотки прозвучал так же отчетливо, как если бы она стояла в двух шагах от лизоблюда, а не гарцевала на громадном ящером в полулете стрелы.

Вдруг, прижав крылья к могучим бокам, дракон ринулся к студентам. Лантис вскрикнул и присел, прикрыв голову руками. А вот Эрик даже не пригнулся – да просто не успел распластаться на крыше, так быстро все произошло.

Захлопали куски пергамента, исчерканные прожилками вен, – это песчаник замедлил падение, напором воздуха едва не опрокинув Эрика на спину. Вот-вот дракон рухнет на крышу и, конечно, провалится, увлекая за собой прекрасную наездницу, а заодно и студентов! Правда, сначала он расплющит парней в две окровавленные отбивные. Печальная кончина, ничуть не героическая, а ведь Эрик иначе планировал завершить отмеренные ему деньки…

Миг до столкновения!

Смрадное дыхание, капли слюны, горячий пар.

Дракон резко вывернул и, царапая когтями черепицу, замер. Бока его раздувались, трещали ремни упряжки.

Удивительно, но крыша выдержала – уцелела черепица, не треснула под весом твари. Да и чего трещать, ежели песчаник летает только при наличии в желудке смрадных ветров, то есть став легче воздуха? Сейчас ящера небось одной левой поднять можно. И почему Эрик об этом сразу не подумал?..

Тяжело задышал Лантис: стыдно, что слабость выказал. Надо теперь оправдаться в глазах товарища. К примеру, сжав кулаки, напасть на дракона, который за всю жизнь и мухи не обидел. Судя по меткам на боках, дракон выращен в неволе и одурманен заклятиями: не укради, не убей, не съешь… Ежели зверушка отведает сырого мяса, умрет в корчах.

Лизоблюд крепко обнял скальда, уговаривая не делать глупостей. Но Лантиса словно подменили: он ругался, вырывался и вообще вел себя неподобающе.

– Хватит! Успокойся! – рыкнул на него Эрик.

Скальд обмяк.

Эрик отпустил его и опасливо шагнул к дракону и красотке. Кто она и что здесь делает? Шаг. Еще шаг. И еще. Дракон не шевелился. Дракон… спал! Он сопел так, что дым струился из ноздрей. А еще от него несло тухлятиной так, что у Эрика закружилась голова. И как наездницу не воротит от смрада?!

– Прошу прошения, если обидел. Я… я просто…

– Идиот.

– Как вы сказали, сударыня? Я не расслышал, здесь шумно.

– Да ты просто идиот! Столь непочтительно разговаривать с наездницей дракона по меньшей мере глупо.

– У меня нет времени на ответные оскорбления. Вряд ли вы относитесь к презренному племени городских ведьм, хотя… Не суть. Быть может, у вас есть кувшин вина? Красного?

– Кувшин? – Девушка явно не ожидала такого вопроса. – Красного?

– Ну или белого.

– Кувшинов у меня нет, и вина я не пью! – Красотка вспыхнула, черты ее лица хищно заострились. – Юноша, ваша наглость оскорбительна!

Пока ему выговаривали, Эрик с интересом разглядывал упряжь, скрепляющую драконью спину и гибкий стан наездницы. Стоило же ему обратить взор на обнаженные перси красотки, комплимент сам сорвался с его губ:

– Вы прекрасны! Будь я скальдом, сложил бы песню в вашу честь!

Девушка на мгновение оторопела.

– Наглец!

– Богиня!

Наездница попыталась спрыгнуть с дракона, но крепкие ремни стягивали в единое целое ее аппетитные бедра и бугристые мышцы на ребрах ящера.

– Ты пользуешься тем, что я не могу наградить тебя пощечиной!

– Так натравите на меня дракона. У него очень грозный вид, он так свирепо храпит!

– Дважды наглец. Трижды. Но…

– Но? – Эрик внимал каждому слову красотки.

– Ты нуждаешься в моих услугах, я это чувствую.

Лизоблюд стушевался и покраснел:

– Извините, но я не приемлю продажной любви…

– Что?! О, как я мечтаю впиться ногтями в твою мерзостную рожу! За кого ты меня принимаешь, щенок?!

Эрик понял, что крепко ошибся:

– Вы не ведьма, не шлюха, вы… Да кто же вы, Свистун меня забодай?

– Я честная торговка! – Подбородок девицы гордо задрался. – Я принесу вино! Задаток – два эре!

– Побойтесь Проткнутого! Откуда такие цены?! За два эре можно купить винный погреб с хозяином в придачу.

– За два эре в Пэриме можно напиться только из лужи. И говори тише, мой мальчик спит.

– Ваш мальчик?

– Мой дракон.

– Два эре задатка?

– И еще два, когда я принесу вино. Еще три.

– Так два или три?

– Если не жалко – четыре. Драконий корм нынче на вес серебра.

Эрик приблизился к почивающему зверю так, что мог бы коснуться маслянисто-гладкой кожи. Он дал наезднице задаток.

– Но-о, мой мальчик!

Выдув струи огня – лизоблюд едва успел отскочить, – дракон взмыл в небо, оставив после себя лишь клубы дурно пахнущей копоти.

Ветер усилился, он кляпом вбивал в глотку язык, стоило только приоткрыть рот. Но это нисколько не помешало Лантису проявить свое красноречие. Скальд придумал множество эпитетов касательно благоразумия Эрика. Это ж надо так швыряться серебром! Тем более серебром Лантиса, спасибо папе-конунгу за монеты на карманные расходы. Улетела девка, ни слуху ни духу! Ищи дракона в поле! А кое-кто предупреждал глупого лизоблюда…

«Ведьма, – подумал Эрик, глядя в небо. – Точно ведьма. Вроде лесной, только симпатичнее».

– Не вернется, – хмыкнул Лантис. – Идем вниз, чего тут торчать? Холодно.

– Вернется, – ответил Эрик. – Обязательно. И вина принесет самого лучшего. Я ей нужен, я чувствую это. Зачем – не знаю, но не зря она здесь кружила в такую погоду. Вернется, вот увидишь.

И Эрик оказался прав, а Лантис ошибся: не успела ржа туч источить лунный щит, как дракон, маневрируя крыльями и хвостом, упал на черепицу Университета. Отвесив неуклюжий поклон в знак благодарности, Эрик сполна расплатился за товар. Уж простите, милочка, лизоблюд не приучен кланяться, занятия по придворному этикету еще впереди.

Наездница потуги Эрика оценила по собственному разумению и, назвав его грубияном, умчалась в беспокойную высь.

Весело, Свистун побери! Не соврал Олаф, весело, еще как!

Вино отличное, свитграсс замечательный. И кружится голова, а девчонки хохочут. Кто-то танцует – неумело, без музыки, но от души. Вот придурок! Кто это, а?!

Оп-па! Да это же Эрик!

Ха-ха, сам не понял, как в пляс швырнуло! Небось обворожили хозяюшки улыбками-обещаниями – мол, и так обещаем, и эдак, и сверху, и снизу, и не раз, и не два. Хорошо в гостях у вльв, ой хорошо!

Вот только земли многовато. Отвык Эрик от земли, урожаев и обедов в поле. Эрику нынче дубовый паркет подавай или камень, соломой застланный. А у вльв полов вообще нет. Зато могилы есть – каждая будто рана, булавой в черепе промятая. Могилы как могилы, вы такие видали, конечно, ежели в вашем роду-племени покойников в ладьях не жгут и на потеху пташкам не выкладывают. Ямы – самое оно для второго подземного уровня. Тут ведь вльвы обитают, а не шуты с берсерками. У шутов везде бубенцы валяются, грязно, как в хлеву, и хохочут все так, что аж плачут, – тренируются. Даже во сне улыбаются и хохмят. Разбуди шута посреди ночи, отрежь ему руку, он будет хихикать и подначивать палача. А уж гороховые… у-у, те вообще не от Мира сего, никогда не знаешь, чего от них ожидать. Шутки у них – мороз по коже. Ректор приютил парочку гороховых, что ровно на две штуки больше, чем надо. Гороховые – излишки опасные: если над кем посмеются, тому до смерти хохотать придется, икая и пуская слюни. И лучше бы смерть быстрее освободила бедолагу от мучений.

Шуты, даже завтракая и обедая, куплеты разучивают – время дорого. А о вльвах в этом смысле и говорить не приходится. И потому красотки холодны, как лед, но страстны – куда там дриадам в течке. Пьют девчонки винишко, к парням прижимаются, о будущем своем не забывая. Да и как забыть? Ямы-то рядом, вырытые по росту-размеру студенток, – личные ниши, обустроенные согласно вкусам и предпочтениям. У одной милашки – рюши и бантики шелковые, у второй – стены бархатом занавешены, а у кого и скамеечка имеется, и подушка, и одеяло, чтобы теплей да уютней в сырой земле почивать…

Говорят, лучше, чем вльвы, любовниц нет во все Мидгарде. Уж очень они охочи до мужских ласк и поцелуев. Так охочи, что даже объятия Эрика им годятся. А ведь Эрик – лизоблюд, губы его опасны для податливого девичьего тела. Обычные люди боятся поцелуев лизоблюда, излишки тоже, ибо смерть – имя его улыбки. Смерть – так зовут яхонтовые уста Эрика.

А еще – болезнь.

Неудача.

Голод.

Страх.

Безумие…

Но что с того вльвам? Они со смертью на ты, болезни их не страшат. Да и в завтрашний денек заглянуть горазды и потому знают, кого можно приласкать, а с кем нежиться не стоит. Так что весело студенткам в компании отверженного лизоблюда, бесталанного скальда и Олафа, поэта по рождению. И двое берсерков, что, сменившись у центральных ворот Университета, отдыхать должны до утреннего развода, тоже девушкам пришлись ко двору.

Все берсерки – парни крупные, мускулистые. И эти двое не исключение. Глаза у них голубые, никакой зелени и оттенков карего. Кожа светлая, исчерканная рунами. Исчерканная – то есть в белесых рубцах, шрамах-заклятиях, какими берсерков еще на первом курсе метят. Только-только привозят в Университет, вводят в специальность, отбирая годы, и кладут под нож умельца, в молодости зарубившего врагов больше, чем в лесах грибов под елками. Все просто: или врезанные по живому руны войны, или не быть мальцу великим воином, способным в одиночку на армию выйти, головой стену пробить, искупаться в раскаленной смоле и голяком пройтись под дождем отравленных стрел.

Так издревле повелось: без участия берсерков ни одно крупное сражение не обходится, ни один серьезный вик в Запретные Миры. Именно берсерков отправляют в Топь за артефактами, способными вскипятить море и сплавить горы с небесами. Именно берсерки выживают в дебрях Пряжи, добывая отрезы непробиваемого шелка и мотки неразрывной нити.

Но за все надо платить.

Год за три – такая цена для излишков. А берсерки еще и мозгами расплачиваются. Потому и пена на губах, и безумие на поле боя, и ярость с агонией. И детей у берсерков не бывает: семя порченое, женщина от берсерка не понесет. Говорят, только гидры способны рожать от талантливых воинов. Врут, наверное…

– Будем здоровы! – Зазвенели кубки, позаимствованные в лизоблюдских сундуках, те самые кубки, из которых Эрика потчевали ядом.

– Будем!

– Здоровы будем!

– Наливай! Краев, что ли, не видишь?!

Эрик кусал губы, так ему плясать хотелось. Голые пьяные берсерки, обнимая девиц, выкашливали звуки, отдаленно напоминающие людскую речь. Два куска базальта, белого-белого, притронься – камень, ударь – смерть. Чего их позвали? Неутомимые любовники, куда там лизоблюду? Наверняка так и есть, Эрик отнюдь не мастер потных дел. Он еще ни разу не был с женщиной и потому волнуется. К тому же слишком много вина поместилось в нем от темечка до пяток. Ткни в пупок – изо всех щелей польется. Но даже вино не справилось с его робостью.

– Тебя Эриком зовут?

– Ага. А тебя?

– Ирса. Странно, что ты не знаешь. Меня все знают. И любят. А ты меня любишь? Я красивая, правда? И живая? Я ведь живая, скажи мне?!

Ирса. О да, Эрик слышал об этой вльве, настолько развратной, что «подвиги» ее стали легендами. Ирсе Умелой юные скальды посвящали песни хоть и похабные, зато искренние. Молодые берсерки дарили ей сладости и скальпы однокашников, поверженных на тренировках. Мастера приглашали Ирсу на прогулки по Пэриму.

Любил ли Эрик Ирсу Умелую? Вряд ли. Но в глазах ее не было страха и отвращения, когда она смотрела на него, и уже только за это он ей благодарен.

И потому Эрик кивнул:

– Я люблю тебя, Ирса. Ты очень живая, очень-очень!

Игнорируя подначки веселых бражников, они отправились к могиле, устланной парчой. Эрик первым спустился в яму, Ирса прыгнула следом. Они слились в объятиях, осыпая друг дружку поцелуями. Эрик подмял Умелую. Хорошо, когда между сырой землей и его горячим телом кто-то есть.

Хохот гуляк заглушил прерывистое дыхание парочки. Берсерки упились и хватали студенток за груди и попки. Эрик же двигал телом, робости как не бывало. Главное, понял Эрик, – это ритм, ритм, ритм!..

Устав от любви, он заснул в могиле.