Он поспешно отдергивает руку. Скорость его реакции впечатляет.

Но я быстрее.

Мой кинжал глубоко входит в твердое дерево, пригвождая ладонь к столу.

Изо рта, оскаленного в болезненной гримасе, вырывается звериное шипение, другая рука тянется к кинжалу, но я беру тяжелый кувшин и вбиваю клинок по самую рукоятку. Потом откидываюсь на стуле и спокойно наблюдаю за отчаянными попытками противника освободиться. Первобытная животная паника в его глазах проходит удивительно быстро, и уже через миг-другой тонкие черты лица застывают в бесстрастной маске. Весь облик этого человека пронизан холодной расчетливой жестокостью, по сравнению с которой моя выходка кажется невинным ребячеством. Оставив попытки выдернуть клинок, он снова принимает расслабленную позу, словно мы по-прежнему друзья-собутыльники.

– Вот черт, – цедит он сквозь зубы.

– Думаю, пора нам познакомиться всерьез, Шакал. Я Жнец.

– У тебя есть имя получше. – Он тяжело переводит дух. – Давно догадался?

– Что ты Шакал? Только предполагал и надеялся. А что замышляешь недоброе, понял сразу. Здесь никто не сдается без боя. Кольцо на пальце тебе не впору, и, вообще, в другой раз старайся прятать руки – слабаки всегда так делают. Хотя все равно не помогло бы. Кураторы знали, куда я иду, и ловушки надо было ожидать, причем, скорее всего, в твоем исполнении. Забрался сюда, хотел поймать меня со спущенными штанами… но ошибся – так же как и твои хозяева.

Он слушает, вздрагивая, когда моя полусотня бойцов, трезвых как стеклышко, поднимается на ноги. Они следили за нашей беседой с самого начала, как я и планировал.

– Вот, значит, как, – кивает Шакал, – а что стало с моими?

– Которых ты спрятал здесь, в замке? В подвалах, подземных ходах? Не думаю, что им сейчас весело. Наш Пакс – не подарок, а Виргиния подсобит, если что.

– Понятно.

Для того я ее и отослал. Не хватало еще, чтобы она спросила, как мы ухитрились напиться допьяна виноградным соком.

За окнами продолжает бушевать гроза. Пакс с Виргинией наверняка уже разделались с засадой. Будем надеяться, что Шакал привел с собой главные силы, иначе вместе с армией захваченного им Юпитера, в которую уже влились бойцы Вулкана и Юноны, а может, и Марса, они вдвое превысят нашу численность.

Так или иначе, сам он теперь в моих руках, пришпиленный к столу, истекающий кровью, в окружении вооруженной стражи. Охотник угодил в собственную западню… но передо мной больше не робкий и беспомощный Лукиан. Голос не дрожит, в спокойном взгляде ни страха, ни гнева, лишь вызов и холодная угроза. Таким же неторопливым и рассудительным выгляжу я, когда в душе киплю от бешенства. Мой план показать бойцам, как корчится побежденный враг, не удался, делаю им знак уйти. В зале остается лишь десяток упырей.

– Если хочешь разговаривать, убери кинжал, – просит Шакал, – он меня отвлекает. – Вид его противоречит шутливым словам – лицо побледнело, плечи подрагивают от болевого шока.

Я усмехаюсь:

– Где твоя остальная армия? Где та девчонка, Лилат? Она задолжала моему одноглазому другу.

– Отпусти меня, и получишь ее голову на блюде. Хочешь, подам с яблоком во рту, как жареного поросенка? На твой вкус.

– Ого! – иронически аплодирую. – Теперь понятно, как ты получил свое прозвище.

Шакал кривится, прищелкивая языком:

– Лилат понравилось, как звучит, оно и пристало. С удовольствием заткнул бы ей пасть яблоком. Хотелось бы, конечно, что-нибудь поблагороднее, но слава сама тебя находит. – Он кивает на Севро. – Вот как Гоблина с его ночными горшками.

– Что еще за горшки? – хмурится Ведьма.

Шакал усмехается:

– Так мы вас зовем – ночные горшки, чтобы начальству задницы по ночам не студить. Не нравится, предпочла бы имечко получше? Тогда прикончи большого злого Жнеца, всади ему нож в спину и выбирай любое. Губернатор, Император – да что угодно, мой отец ни в чем не откажет. Все очень просто: quid pro quo – ты мне, я тебе.

Севро вытаскивает ножи и обводит своих упырей грозным взглядом:

– Не так уж и просто.

Ведьма угрюмо молчит. Молчу и я.

– А меж тем попытка стоит того, – замечает Шакал. – Признаюсь честно, я не боец, я политик… Странная у нас беседа, Жнец. Что ты застыл как статуя? Уж разговаривать, так разговаривать. – На его лице мелькает холодная улыбка. Что ни говори, а этот расчетливый сукин сын обладает даром обольщения.

– Ты и вправду жрал своих людей? – спрашиваю.

– Просиди месяц в подземелье, начнешь жрать все, до чего дотянешься. Даже если оно еще шевелится. Ничего особенного, впрочем, я ожидал большего. Мясо как мясо. Любой на моем месте поступил бы так же… Впрочем, ворошить мое темное прошлое – не самое лучшее начало переговоров.

– Я не веду с тобой переговоров.

– Люди только и делают, что ведут переговоры. У каждого что-то есть, и каждый хочет чего-то взамен. – Снова обаятельная улыбка, вот только глаза выдают его. Такое впечатление, что в тело простоватого Лукиана вселилась иная, чужая сущность. Это не просто актерство, а что-то другое, как будто передо мной уже не человек, а логическая машина. – От моего отца ты можешь получить что угодно, Жнец. Хочешь – флот, хочешь – целую армию розовых, чтобы трахать, или черных, чтобы воевать, – все, что душа пожелает. Если я выиграю в этом учебном году, твоя карьера обеспечена. В противном случае учиться тебе предстоит еще не один год – новые испытания, новые тяготы… Говорят, твоя семья кругом в долгу и репутацией не блещет – помочь некому, а самому придется туговато.

Надо же, я и забыл совсем о своих фальшивых родственниках.

– Свои лавры я добуду себе сам, – отвечаю.

– Ах, Жнец, Жнец… – Он сокрушенно прищелкивает языком. – О каких лаврах ты говоришь? Ты что же, решил, что вот это все вокруг и есть настоящая жизнь? Она начнется потом, патриций, и тогда… А если отпустишь меня, то получишь покровительство моего отца, а это много, очень много. – Шакал делает широкий жест свободной рукой. – Власть, богатство, слава – настоящая, а не как здесь! Забудем об этом, – он кивает на кинжал, – оставим в прошлом детскую вражду, заключим союз, как взрослые мужчины. Ты будешь мечом, я – словом.

Танцор принял бы такое предложение с восторгом. Гарантированное выживание, небывалый карьерный взлет – все, о чем он мечтал. Попав под покровительство самого лорд-губернатора, я стану вхож в лучшие дома Сообщества. Буду постоянно рядом с человеком, который убил мою Эо. Принять? Но это означало бы позволить кураторам одержать верх! Этот самодовольный хлыщ победит, а его лощеный папаша еще больше раздуется от гордости. Доставить ему такую радость? Хрена лысого! Они у меня еще хлебнут дерьма полной ложкой.

Дверь с треском распахивается, и огромный Пакс в своей мохнатой медвежьей шкуре словно заполняет собой весь зал. Его широченное лицо расплывается в улыбке до ушей.

– Чертовски удачный вечерок, Жнец! – громогласно возвещает он. – Эти говнюки ползли из колодца, как тараканы. У них там подземные ходы – небось так и замок взяли. – Он захлопывает дверь, садится на край стола и сгребает к себе остатки жареного мяса. – Работенка была одно удовольствие. Мы дали им выбраться, а потом устроили славную мясорубку. Хельга бы оценила, о да! Все до одного теперь рабы, Мустанг ими как раз занимается… Только что-то не в духе она сегодня… Ха! Так это он? – Пакс выплевывает кость, таращась на пленника. – Сам Шакал? Плюгавый какой-то и бледный, как ржавая жопа. – Великан щурится, приглядываясь в свете факелов. – Черт, да ты это мелкое дерьмо к столу приколол!

– Да уж, твое дерьмо небось и то покрупнее будет, – ухмыляется Севро.

– Еще бы! – хохочет Пакс. – Да и поживописней, пожалуй. Этот какой-то совсем уж тусклый, вылитый бурый.

– Попридержи язык, болван, – шипит пленник, – пока он у тебя имеется.

– Лучше позаботься о своем торчке, мозгляк, – парирует великан, – или там и отрезать нечего?

Шакал явно не привык выносить подобные шутки. Он бросает на обидчика испепеляющий взгляд и тут же переводит на меня, словно ядовитая змея, стрельнувшая раздвоенным языком.

– Ты знаешь, что кураторы тебе помогают? – продолжаю я допрос. – Что они пытались убить меня?

Он пожимает плечами:

– Само собой. Их подарки для меня – особенные.

– Жульничество тебе не претит?

– Обмани сам, или обманут тебя, – усмехается он.

Знакомо.

– Так или иначе, все это в прошлом. Рассчитывать на кураторов поздно, теперь помоги себе сам. – Втыкаю в стол рядом с ним еще один нож. В глазах пленника мелькает искорка понимания. – Это тебе вместо зубов. Говорят, когда шакал попадает в капкан, он отгрызает собственную лапу, чтобы освободиться.

Его отрывистый смешок похож на лай.

– Если отрежу себе руку, я свободен? Без обмана?

– Скатертью дорога. – Я киваю на дверь. – Пакс, придержи кинжал, чтобы все было честно.

Сколько бы ни сожрал своих этот людоед, сколько бы союзников и друзей ни предал, себя он пожалеет и это испытание провалит. Он из хитрожопых слабаков, как и его папочка. Нахожу у него в сапоге спрятанное кольцо Плутона и надеваю ему на палец, пускай выборщики братства заодно с родителями полюбуются, как их гордость и надежда выбросит белый флаг. Я сильнее, это должны увидеть все.

Шакал гордо выпрямляется:

– Что ж, придется доказать, что кураторы не зря мне помогают.

– Мы ждем.

Он криво усмехается:

– Ты так и не понял, Жнец, чем я отличаюсь от тебя. Рука – лишь инструмент, жизненно необходимый разве что землепашцу. Главное орудие аурея – его мозг. Будь твое происхождение хоть сколько-нибудь сравнимо с моим, ты бы понял, как мало значит для меня эта жертва.

Он берет нож и начинает пилить себе руку. Из глаз у него текут слезы, кровь брызгает фонтанчиками и растекается лужей по столу. Пакс отворачивается, не в силах смотреть. Добравшись до кости, Шакал поднимает голову и смотрит на меня с понимающей улыбкой, хотя зубы у него стучат. Он смеется надо мной, над пленом, над болью. Встречать подобных психов мне еще не приходилось. Теперь я понимаю, что ощущал, глядя на меня, ваятель Микки. Это чудовище в человеческом образе.

Шакал обрезает кость вокруг и пытается сломать, чтобы облегчить дальнейшую работу, но Пакс не выдерживает зрелища и, чертыхнувшись, протягивает ему ионный клинок. Теперь будет достаточно одного удара.

– Спасибо, Пакс, – вежливо кивает Шакал.

Я не знаю, что делать. Такого врага выпускать нельзя – убить его, перерезать горло, и дело с концом. Это не Кассий, на которого можно помочиться, а потом улыбаться друг другу, заключив мир, – смешно даже сравнивать. Но… я же обещал ему – и вот он пилит… О боги!

– Чертов псих! – повторяет мои мысли Пакс.

Шакал в ответ обзывает его дураком. Это всего лишь рука, спокойно объясняет он. Я проходчик, для меня руки – все. Мне и впрямь не понять.

Закончив, он снова выпрямляется на стуле, бледный как мел, хотя ионное лезвие прижгло рану, а рука туго перетянута кожаным поясом. Смотрим друг другу в глаза, и он понимает, что я его не отпущу.

Успеваю заметить мерцающее искажение воздуха в открытом окне, и на стол со стуком падает звуковая граната. Шакал хватает ее целой рукой, в которой держит нож, а я лишь растерянно смотрю, осознавая свою оплошность. Кураторы все-таки пришли на помощь и застали нас врасплох. Я сам по глупости дал им на это время.

Не теряя ни секунды, он вскидывает руку, рассекая ионным клинком горло великана, стоящего рядом. Я с криком подаюсь вперед, но Шакал уже нажал кнопку детонатора.

Оглушительный взрыв раскидывает всех в разные стороны. Стулья, тарелки, остатки еды летают, словно мусор, поднятый ветром. Врезавшись спиной в стену, сползаю на пол и трясу головой, приходя в себя. Шакал уже на ногах, он направляется ко мне. Губы его шевелятся, но я ничего не слышу. В нескольких шагах, зажимая горло, шатается Пакс. Кровь стекает по рукам на грудь, капает из ушей. Шакал уже заносит клинок, но великан внезапно кидается вперед, но не на него, а ко мне. Огромное тело наваливается сверху, прижимает к полу, я едва могу дышать и ничего не вижу, но ощущаю, как содрогается умирающая плоть, принимая удар за ударом, – Шакал отчаянно режет и рубит, пытаясь добраться до меня.

Я отключаюсь.

Теплая кровь капает на лицо, кровь моего друга.

Только с большим трудом удается отпихнуть тяжелое тело и выбраться из-под него, оскальзываясь в липкой багровой луже. Пакс истек кровью, Шакал исчез, кураторы вместе с ним. Упыри топчутся по углам, приходя в себя. На лице мертвого Пакса спокойная улыбка, как у спящего. Падаю на колени возле него, не в силах сдержать рыданий.

Ему не дано было даже попрощаться, сказать что-то напоследок.

Он прикрыл меня своим телом и погиб страшной смертью.

Его больше нет.

Веселый Пакс, верный и безотказный, ушел навсегда. Плачу, обнимая его огромную косматую голову. Никогда больше мы не услышим его заразительного раскатистого смеха, мягкое и отзывчивое сердце в могучем теле перестало биться. Никогда не стоять ему на боевом мостике крейсера, не вести десант в атаку, не носить накидку рыцаря и скипетр императора. И все это по моей вине. Чего стоило не затевать дурацкий спектакль, покончить со всем разом!

Севро стоит рядом, бледный, сжав зубы. Упыри вытирают слезы, их лица горят яростью и желанием отомстить. У всех из ушей течет кровь, мир вокруг погружен в безмолвие. Мы ничего не слышим, но стае волков не нужны слова, когда приходит время охоты.

Он убил Пакса. Теперь мы убьем его.

Кровавый след тянется в одну из невысоких угловых башен и исчезает внизу во дворе, смытый ливнем. Спрыгиваем на стену, оттуда на булыжную мостовую. Дальше Севро ведет нас, выискивая в грязи отпечатки ног, через потайной ход наружу. Пробираемся вдесятером растянувшейся вереницей через каменистые предгорья. Ночная гроза не прекращается, косой дождь хлещет в лицо. То и дело вспыхивают молнии, помогая обходить острые выступы скал и глубокие ямы, но раскаты грома едва слышны, словно во сне. Тяжелые сапоги, обернутые мехом, мешают бежать, но иначе мой план не сработает – он остается в силе, несмотря ни на что.

Не знаю, как Севро удается находить путь, сам я давно бы уже заблудился. Все мысли только о Паксе. Он не должен был умирать, я погубил друга, позволив Шакалу отгрызть себе лапу. Виргиния – как она смотрела, когда увидела нас за столом! Явно узнала его и хотела мне что-то рассказать. Что бы это ни было, она на моей стороне. Но откуда она его знает?

Поднимаемся все выше, к горному перевалу между двумя высокими пиками. Здесь еще лежит снег, сугробы местами до колена, но следы теперь виднее. Кровавые следы. Поднимается метель, бешеный ветер пронизывает насквозь, ледяная жижа чавкает в сапогах. Тяжелый тесак в ножнах долбит по мокрой спине. Далеко впереди уже можно различить темную фигуру, которая пробирается сквозь сугробы, падая и снова поднимаясь. Шакал! Чтобы в его состоянии добраться сюда, надо быть выкованным из железа, но мы догоним его и прикончим за то, что он сделал с Паксом. Стая упырей поднимает вой. Я присоединяюсь, хотя едва слышу собственный голос, точно он проходит сквозь вату. Беглец оглядывается и спотыкается в глубоком снегу. Ему не уйти.

Наддаем ходу вверх по склону. Тьма совсем сгустилась, боковой ветер задувает все сильнее, но поднятые им впереди снежные вихри чем-то странно искажены. Метель обрисовывает контуры невидимой человеческой фигуры. Куратор! Сердце проваливается в яму. Здесь мне и конец, вот о чем предупреждал Фичнер.

Аполлон отключает плащ-невидимку и улыбается сквозь прозрачное забрало шлема. Что-то кричит, но я не слышу. Взмах рукой в импульсной перчатке – и локализованный звуковой удар сметает с тропы сразу половину моего маленького войска. В ушах, и без того недавно испытавших шок, вспыхивает невыносимая боль. Сжатая перчатка протягивается снова, но я успеваю отскочить, и удар задевает лишь бедро, опрокидывая меня в снег. Рюкзак, сорванный со спины, отлетает далеко назад вниз по склону. Перекатившись в сторону, вскакиваю и бросаюсь на врага, увертываясь на ходу от новых ударов. Пируэт, еще пируэт, прыжок… Мой тесак с размаху опускается на его шлем – и бессильно зависает. Импульсный щит можно пробить разве что молекулярной бритвой. Я в курсе, но показывать этого пока нельзя.

Он довольно глядит на меня, сознавая свою неуязвимость. Шакал далеко впереди карабкается на гору, движения его теперь куда уверенней. Ну еще бы – рядом маячит еще один смутный контур в падающем снегу. Венера, больше некому.

Вся ярость, накопленная в душе со времен пытки под скальпелем Микки, вырывается наружу диким воплем.

Аполлон пытается что-то сказать, но я как одержимый продолжаю размахивать тесаком, всякий раз натыкаясь на невидимую преграду. Наконец мой клинок, захваченный полем, отлетает в сугроб, и куратор с презрительной усмешкой тычет мне в лицо кулаком, окруженным импульсным полем, не касаясь, но причиняя дикую боль. Я с криком опрокидываюсь на спину. Он нагибается, вздергивает меня за волосы, и взмывает вместе со мной в воздух на своих золоченых гравиботах. Болтаясь в сотне метров над землей среди снежной круговерти, слышу наконец его голос, адаптированный по частоте к моему поврежденному слуху:

– Я буду говорить просто и коротко, чтобы ты лучше понял. Твоя крошка Виргиния в наших руках. Если не проиграешь следующую схватку с сыном губернатора – так, чтобы видели все, – то девчонке не жить.

Они схватили Виргинию!

Сначала Пакс, теперь та, что пела песню Эо у костра. Та, что вытащила меня, полумертвого, из грязи и согревала своим телом в холодной дымной пещере. Мудрая Виргиния, она последовала за мной сама, по своей воле… и вот куда я завел ее. Я не виноват, это они, они… Нет! Отец, жена, Лия, Рок… Пакс… Только не Виргиния! Эти сволочи больше никого не убьют!

– Я разорву твое сердце, на хер! – ору, перекрикивая вой метели.

Он бьет меня в живот, снова и снова, держа другой рукой за волосы и недоуменно вслушиваясь в непривычные слова. Мы поднялись еще выше, под самые тучи, я болтаюсь и хриплю, словно висельник, выдавливая самые грязные слова, какие только знаю, но не забываю о главном: раз он держит меня за волосы и защитное поле не чувствуется, значит оно отключено везде. Это я понял, когда хлопнул по плечу Фичнера тогда в лесу. Осталась только обычная отражающая броня, а в ней есть слабые места.

– Ты всего лишь кукла, жалкая марионетка! – лениво цедит Аполлон. – Не хочешь подчиниться, упираешься? Тогда разговор другой. Пора обрезать бечевки, на которых ты висишь.

Он разжимает пальцы…

Но я остаюсь висеть.

Мех, окутывающий мои сапоги, маскирует гравиботы, которые я забрал у Фичнера. Аполлон таращится, не понимая, в чем дело, и, пользуясь его секундным замешательством, я выкидываю из перстня лезвие и всаживаю сквозь забрало его шлема прямо в глаз. Потом еще раз и еще, прокручивая в ране и разрезая мозг.

– Что посеешь, то и пожнешь! – кричу вслед падающему телу, задыхаясь от слепой ярости. Аполлон уже не слышит меня, он мертв. Кувыркаясь в воздухе, темная фигура тает в снежных вихрях под ногами.

Столпившись над мертвым телом на залитом кровью снегу, стая упырей зачарованно смотрит, как я опускаюсь, целый и невредимый. Рука с окровавленным перстнем поднята в победном жесте. Я не собирался убивать, он сам виноват. Не надо было трогать девушку, и не стоило называть меня марионеткой.

Обвожу взглядом бойцов:

– Они забрали Виргинию.

Упыри молчат, угрюмо ощерившись. О Шакале никто больше не думает.

– Стало быть, штурмуем Олимп.

На лицах улыбки, ледяные искры в волчьих глазах.

Севро злобно хихикает.