Уильям Мейтленд стоял в ожидании. «Но я не беспокоюсь, – успокаивал он себя. – Нет, совсем не беспокоюсь».

«Будет приятно снова увидеть Сесила, – подумал он. – Мне доставляли удовольствие наши прошлые встречи, и его жена была очень любезна. В конце концов, это не первая моя дипломатическая миссия в Лондоне».

Тем не менее это была его первая личная аудиенция у королевы Англии. Он с нетерпением ожидал встречи с женщиной, владевшей многими языками и блиставшей во многих дискуссиях, не самая последняя из которых была посвящена ее праву занимать английский престол. Елизавету продолжали обвинять в незаконном происхождении…

Мейтленд был одет в аккуратный темно-коричневый бархатный костюм, сшитый на заказ у лучшего портного в Эдинбурге. Он называл его своим «дипломатическим костюмом», так как этот наряд выглядел достаточно сдержанно для протестантов с их представлениями о благочестии, но в то же время достаточно изощренным, чтобы получить одобрение взыскательного парижанина. Материал подобрали наилучшего качества, а покрой безупречный, так что никто не мог бы различить финансовые невзгоды Шотландии за внешним видом ее государственного секретаря.

Его миссия была ясной: прийти к взаимопониманию с Елизаветой и организовать встречу между двумя королевами. Это звучало просто, но на самом деле было вовсе не так.

Мейтленд поймал себя на том, что он принялся расхаживать взад-вперед. Так не годится. Он стал рассматривать липовую обшивку стен, изучать форму стрельчатых окон, с интересом глядеть на Темзу, по которой сновали небольшие суда, а на берегах выстроились рыбаки. Стоял погожий сентябрьский день, один из тех, которые больше напоминают летнее время, чем само лето. Здесь, в Ричмонде, неторопливый ритм жизни был более явственным, чем в Лондоне. Мейтленд видел даже поля, простиравшиеся в отдалении на другой стороне реки, и королевский охотничий лес, еще расцвеченный зеленью, словно он не собирался сбрасывать на зиму листву.

– Ее Величество изволит принять вас сейчас.

Мейтленд резко обернулся. Дверь открылась, и стражник придерживал ее створку, а секретарь королевы выглядывал наружу. Мейтленд с достоинством прошел в зал, помня обо всем, чего ему следовало достигнуть.

– Ваше Величество, – он низко поклонился. – Сиятельная королева, я доставил вам сестринское приветствие от моей госпожи, королевы Шотландии.

– Я рада.

Со своего места он мог видеть, как ее длинные белые пальцы, очень похожие на пальцы Марии, сделали ему жест встать. Он поспешно выпрямился и увидел на лице королевы улыбку.

Он старался не выдавать свой интерес, но подмечал все вокруг.

– Это мои самые доверенные советник, Уильям Сесил, – Сесил кивнул, – и Роберт Дадли. – Второй мужчина тоже наклонил голову.

– Я имел честь работать с мистером Сесилом раньше, – произнес Мейтленд.

– Действительно, во время регентства.

– Это доставило мне большое удовольствие.

Сесил держался так, словно говорил чистую правду. Возможно, так оно и было. Самому Мейтленду нравилось работать с Сесилом, хорошо организованным человеком, который быстро все схватывал и тонко разбирался в характерах других людей. Что касается Дадли, то Мейтленд уже давно хотел увидеть этого опытного сердцееда, предлагавшего женщинам нечто, о чем он сам не имел представления.

– Мне хотелось бы побольше узнать о моей знаменитой кузине, королеве Шотландии, – прямо сказала Елизавета. – Откровенно говоря, она интересовала меня с момента своего рождения.

Мейтленд с восхищением посмотрел на нее. Эта худощавая рыжеволосая женщина хорошо знала, как заставить собеседника переходить к обороне, и сразу же проникала в суть дела.

– Насколько мне известно, она тоже очень интересуется вами, – ответил он. – Она будет рада встрече, чтобы вы смогли увидеть друг друга лицом к лицу. А между тем она желает обменяться портретами.

Он собирался вручить подарок своей госпожи не в самом начале аудиенции, а в более благоприятное время, но сейчас это казалось уместным, и он был вынужден отдать Елизавете миниатюру, которую принес с собой.

Королева развернула ее и отложила обертку из ярко-синего французского шелка. На миниатюре было изображено овальное лицо с настороженными глазами. Изгиб губ Марии таил лишь слабый намек на улыбку, а локон рыжевато-каштановых волос выглядывал из-под белого головного убора. Она походила на юную монахиню, удалившуюся от мира в предвкушении обещанного религиозного экстаза.

– Она здесь похожа на себя? – спросила Елизавета у Мейтленда.

Он взял протянутую миниатюру и внимательно рассмотрел ее. Его умные карие глаза прищурились.

– И да, и нет, – наконец ответил он. – Этот портрет писали, когда моя госпожа находилась в трауре по своей матери и тестю. Белая вуаль – знак траура во Франции. Она была поглощена горем, и это сказалось на ее облике. Сейчас она гораздо более прекрасна, ибо ее красота неразрывно связана с духом и движением.

– Эти смерти сделали ее вдвойне королевой, не так ли? – спросила Елизавета. – Поэтому ее горе могло быть не столь безутешным.

– Она сильно горевала по ним, – ответил Мейтленд. – А через несколько месяцев ей пришлось оплакивать смерть ее мужа. Три удара за полтора года…

– Эти удары вернули ее в Шотландию. – Елизавета предложила ему сесть, и он с благодарностью принял ее предложение. Когда он долго стоял без движения, у него начинали болеть колени. Сесил и Дадли тоже уселись. – Ее подданные, несомненно, обрадовались ее возвращению.

Было ли это вопросом? Лишь в том случае, если он будет рассматривать эти слова как вопрос, решил Мейтленд.

– Так и было, – сказал он. – Мы уже давно не имели монарха, а регент не может служить достойной ему заменой.

– Это очевидно. – Елизавета откинулась на спинку трона и скрестила руки на груди, глядя на него черными птичьими глазами. Сесил наклонился вперед.

– Дорогой мистер секретарь, – начал он. – Когда я последний раз писал вам, вы заверили меня, что ваша королева одобрит договор, касающийся Франции, Англии и Шотландии, над которым мы так долго трудились. Мы сдержали свое слово и отступили из Шотландии. Французы сделали то же самое. Но ваша госпожа так и не ратифицировала договор, и, откровенно говоря, ее объяснения показались нам расплывчатыми и неудовлетворительными. Как известно, она должна отказаться от претензии на трон нашей сиятельной королевы.

Мейтленд с самого начала ожидал этих слов. Он погладил аккуратно подстриженную бородку, которой весьма гордился.

– Это произошло потому, что по условиям договора в том виде, как он был составлен, моя дорогая королева была обязана отказаться от текущих претензий на английский трон, но также от любых прав на престол, даже если вы – Боже упаси! – скончаетесь, не оставив наследников. Этого она не может допустить, находясь в здравом уме и твердой памяти. Это означало бы ее отказ от наследственных прав, которые она имеет Божьей милостью, независимо от того, насколько они могут быть востребованы в силу обстоятельств.

– Каких обстоятельств? – спросил Дадли. Его голос был громким, а тон граничил с грубостью. Неужели женщины находили это привлекательным?

– Никто из Их Величеств не состоит в браке, – самым спокойным и любезным тоном пояснил Мейтленд. – Кто будет править в следующим поколении при отсутствии наследников с обеих сторон? Будет благоразумно, если каждый из монархов воспользуется своим правом на спасение дружественного престола при непредвиденных обстоятельствах.

– Благоразумно! – фыркнула Елизавета. – Опасное искушение! Но имейте в виду, что меня не привлекает Шотландия.

– Но она может привлечь вашего сына, – возразил Дадли. – И если Мария останется бездетной…

– Именно так, – вставил Мейтленд. – Или наоборот. Вам нужно выбрать друг друга прежде всего из-за родственных связей. Не следует доверять посторонним.

– Мария Стюарт для меня чужая, – упрямо заявила Елизавета.

– Но не по крови, – настаивал Мейтленд. – И если вы согласитесь на встречу, это положит конец любым опасениям.

– О, я согласна встретиться с ней, – беззаботно сказала Елизавета.

– Когда? – спросил Мейтленд.

– Не раньше следующего заседания парламента, – предупредил Сесил. – До тех пор вы не должны покидать столицу.

– Значит, следующим летом, – решила Елизавета. – Мы можем встретиться… где-нибудь на севере. Может быть, в Ноттингеме?

– Она с радостью встретится с вами, где пожелаете, – заверил Мейтленд, втайне надеясь, что он прав. – Значит, в июле?

– В августе. Я совмещу это с продвижением в других делах.

И хитроумный Сесил, и красавец Дадли выглядели удивленными.

– Молодой герцог Норфолк обеспечит нам гостеприимный прием, – сказал Дадли. – Кто еще там есть? Граф Нортумберленд, граф Уэстморленд… но они еще неопытны.

– Значит, им придется проявить упорство и находчивость, – заметил Сесил.

Раздались добродушные смешки. Елизавета сделала жест одной из придворных дам, и вскоре появился слуга с хрустальной вазой, подносом с плоскими хлебцами и бокалами свежего сидра.

– Осень выдалась щедрой, – пояснила Елизавета. Она взяла бокал и отпила из него.

Мейтленд с ужасом понял, что аудиенция подходит к концу, а он еще не получил ответа на свой главный вопрос.

– Эти ежевичные конфетки изготовлены из ягод, купленных моим дорогим Робертом, – сказала Елизавета, указывая на содержимое хрустальной вазы, и улыбнулась им.

Мейтленд взял себе хлебец и засахаренные ягоды лишь после того, как это сделали Сесил и Дадли. Он старался есть медленно и не проявлять признаков спешки. Наконец он вытер губы льняным носовым платочком.

– Ваше Величество, позвольте вернуться к теме, представляющей общий интерес для нас. Моя госпожа с радостью подпишет Эдинбургский договор, если он будет исправлен с учетом признания ее наследственных прав, разумеется, в том случае, если вы не сможете исполнять обязанности правящего монарха.

Елизавета повернулась и уперлась в него тяжелым взглядом. Теперь в выражении ее лица не осталось ничего веселого или легкомысленного. Ее губы сжались так плотно, что рот напоминал старый шрам.

– Что? Думаете, я смогу полюбить свой погребальный саван? – наконец спросила она, и ее голос напоминал змеиное шипение. – В тот момент, когда я назову Марию своей наследницей, я буду вынуждена возненавидеть ее, и каждый раз, когда я буду видеть ее лицо, – она взглянула на миниатюру, – я буду заглядывать в собственную могилу.

– Так думает каждый, кому приходится составлять завещание, – примирительным тоном произнес Дадли. – Однако стряпчие говорят, что мы должны это делать. Разумеется, неприятно читать фразы вроде «с момента моей смерти», «через десять дней после моей кончины» или «когда мое тело будет предано земле», однако мы содрогаемся и подписываем, поскольку не делать этого было бы… безответственно.

– Роберт! – одернула его Елизавета. – Вы считаете, вы хотите сказать, что я веду себя безответственно по отношению к моему трону и моим подданным?

– Отказаться выйти замуж и иметь наследника… Да, это безответственно.

– Ах! – раздраженно воскликнула Елизавета.

«Должно быть, она действительно любит его, – подумал Мейтленд. – Никто другой не осмелится разговаривать с ней в подобной манере. Однако это как раз то, что нам необходимо. Возможно, мне следует поблагодарить Бога за Дадли».

– Роберт! – Она рассмеялась и погладила его по голове.

Мейтленд был потрясен.

– Ты знаешь, что это невозможно, – нежно сказала она, но потом внезапно стала такой же серьезной и властной, как раньше.

– В тот момент, когда я назову имя своего наследника, я расстанусь со всей полнотой власти, – обратилась она к Мейтленду. – Plures adorat solem orientem quam accidentem. Большинство людей почитает восходящее, а не заходящее светило. Наследник становится центром всех несбывшихся людских желаний. Я видела это во время правления моей сестры, когда я была наследницей. Позвольте мне объяснить кое-что.

Она отвела Мейтленда в укромный альков с кушеткой и мягкими подушками у окна. Опустившись на кушетку, она сделала ему знак садиться.

– Будущий правитель – это сон, – сказала она. – Нынешний правитель – это тот, кто живет среди бодрствующих людей. Детям в декабре снятся яблоки, и они плачут, когда просыпаются и не находят сочных плодов. Точно так же подданные мечтают о том, что они получат от принца, когда он вступит в права наследования, и плачут каждый раз, когда их мечты оказываются несбыточной фантазией. Вот что я вам скажу: среди когда-либо живших и живущих правителей, включая Соломона, нет такого, кто был бы достаточно богат для удовлетворения человеческой алчности. Поэтому люди всегда жаждут будущего правителя и никогда нынешнего… если нынешний правитель не является их единственной надеждой.

«Как прекрасно она разбирается в слабостях человеческой натуры, – подумал Мейтленд. – Однако если она откажется выйти замуж, то в конце концов погубит свой народ. Никто не живет вечно, чтобы быть единственной надеждой для всех».

– Понимаю, – вслух произнес он.

– Однако если в данный момент я была бы вынуждена избрать наследника, то выбрала бы Марию Стюарт перед всеми остальными, – неожиданно сказала она. – Я предпочитаю не выбирать, но, если бы я была вынуждена…

Она выразительно изогнула свои тонкие бледные брови.

– И вы не соблаговолите передать это в письменном виде? Боюсь, моя госпожа будет так часто требовать от меня повторения этих слов, что у меня голова пойдет кругом.

– Вы выглядите достаточно здоровым, чтобы выдержать несколько повторений, – с улыбкой возразила Елизавета. Улыбка изменила ее лицо и сделала ее более таинственной и обворожительной. Даже ее пронзительные темные глаза, казалось, излучали сочувствие, а не испытывали его дух на прочность.

– И нет, я не собираюсь оформлять эти слова в письменном виде. Ваша королева должна доверять вашей памяти и моим намерениям. Кроме того, вскоре она может встретиться со мной лицом к лицу. Всего лишь через несколько месяцев! Тем временем передайте ей, что я скоро пришлю свой портрет и дарю ей это алмазное кольцо в знак нашей дружбы.

Она сняла кольцо с пальца. Это было не совсем обычное кольцо. Оно состояло из двух переплетающихся частей: две руки обхватывали два алмаза в центре, смыкаясь в форме сердца. Елизавета разделила кольцо на две части и вручила одну из них Мейтленду.

– Это английский обычай, – пояснила она. – Если королева Шотландии хочет быть моей наследницей, она должна начать с понимания английских обычаев. Мы дарим алмазное кольцо, которое имеет свою пару. Его можно вернуть дарителю во времена крайней нужды, чтобы заручиться его поддержкой. Когда обе половины воссоединятся, я буду обязана прийти ей на помощь.

– Она будет глубоко тронута, – сказал Мейтленд, рассматривая кольцо.

– Скажите ей, что она не должна злоупотреблять кольцом и возвращать его мне из-за какой-нибудь мелочи вроде мастера Нокса. – Елизавета рассмеялась и поднялась с кушетки. Аудиенция подошла к концу.