4

Белая машина въехала во двор и остановилась, не доезжая до их подъезда. Светлана Петровна стояла на балконе с бокалом красного вина и грустно смотрела в темноту. Нет Леночки. Опять она одна. Торжественный ужин по случаю первого рабочего дня стыл на плите. На столе заветривалась закуска.

Эх, зря она так торопилась сегодня домой! Даже отложила осмотр очень важного больного — какую-то шишку в администрации. Светлана Петровна прекрасно понимала — такими больными манкировать нельзя, мало ли кому и кто может пригодиться в нашей жизни, но… Леночка вчера показалась ей такой грустной. Светлана Петровна и так переживала, что дочь, вместо того чтобы остаться в Москве, вернулась в их город. Конечно, с матерью всегда легче, но… Столица есть столица. Недаром же все, кто хочет серьезно пробиться в жизни, рвутся туда… Но Леночка твердо сказала после защиты: «Я возвращаюсь».

Светлана Петровна задумчиво провела рукой по лбу. Может, были на то личные причины?

Она отпила немного вина. Приятное. С богатым вкусом. Недаром французское. Шато де… бог его знает, что за шато. Наверное, дорогое. Светлана Петровна вспомнила, как при советской власти, когда только начинала работать, радовалась каждой подаренной бутылке обычного «Советского» шампанского, какой-нибудь простой коробке конфет. Она прислонила затылок к теплой стене, закрыла глаза. Господи, какое было время… Без денег они, конечно, не сидели благодаря Коле. Первые, наверное, года три, как поженились. Коля ведь стал завкафедрой очень рано. Самым молодым во всем городе.

Светлана Петровна мысленно усмехнулась. Скорее всего, именно поэтому подспудно ей и хотелось, чтобы Лена пошла на судебку. Кафедру и потом можно сменить, если не понравится, а вот мужа найти трудновато…

Она вспомнила, как сама весьма неожиданно вышла замуж. Танька, подружка, ей даже завидовала — мол, оторвала молодого, богатого, перспективного… Господи, какое тогда у людей было богатство? Зарплата приличная — нечего купить. Радовалась бутылке вина к празднику. Послали как-то по общественной линии учиться в университет марксизма-ленинизма. Пошла с удовольствием, даже не подумала отказаться. А почему? Из-за сосисок. В буфете университета продавали вареные сосиски для слушателей. Можно было взять целых три порции в одни руки. Но перерыв был короткий — а очередь такая, что второй раз встать невозможно. Она брала три порции, стакан кофе (кофе тогда подавали стаканами, как компот в дешевых столовках) и три кусочка хлеба — чтоб ее не заподозрили в «выносе продуктов». Над стойкой как раз висела устрашающая табличка «Блюда на вынос не отпускаются». Она ставила на поднос тарелки со своей добычей и несла их куда-нибудь в сторонку, вставала ко всем спиной. Кофе и хлеб она с удовольствием съедала сама — после работы очень хотелось есть. А сосиски быстро, чтоб никто не увидел, горячие еще, скидывала в пакет. Они всю вторую половину занятия приятно грели через сумку ее колени. Преподавателя она уже не слушала, мечтала, как притащит сосиски домой и они втроем съедят их уже практически ночью. Лена тогда выскакивала из постели с криками: «Ма-а-ам, ты фофифочки принесла?» Господи, ей было тогда годика два всего…

Светлана Петровна вздохнула. Это уж потом лечила она и работниц мясного комбината, и инженера-технолога из Союзпотребкооперации, и повара из ресторана «Заречная роща»… дерьмовый был ресторан, хоть и самый крупный в городе. Теперь, конечно, преобразился. В прошлом году в нем Танькину серебряную свадьбу отмечали. Больные тоже понимали, в какой стране живут, сами спрашивали, и спрашивали нередко: «Светлана Петровна, чем вам помочь?» Вот уж тогда она говорила без стеснения. Мебельный ли ей нужен был гарнитур, зимние ботинки для мужа, костюмчик для Леночки или норковая шапочка для себя — ей всегда все приносили. Но всегда за деньги. Каждую мелочь она оплачивала. Это был для нее своеобразный кодекс чести. Ну и, конечно, чтобы никаких разговоров о взятках даже не возникало… А куда было деваться? Коля, он ко всему относился как-то очень «по-исторически». Сейчас такой период в жизни, потом будет другой… И действительно, настал другой период. Купить стало можно все, что угодно, только теперь куда-то исчезли деньги. Но Коля к деньгам был равнодушен еще больше, чем к вещам. Он даже их не считал. Принесет зарплату.

— Коля, сколько здесь?

— Я не знаю, Свет, сколько дали.

— Но, Коля, здесь очень мало.

— Что делать, Светочка? Ты же умница, как-нибудь выкрутишься? Я могу не обедать в институте…

Хорошо Коле было жить… Добытчицей в семье, конечно, была она. Раньше, как Коля говорил, давали натуральным продуктом, в последнее время — деньгами. Машину свою, этот хорошенький «Ситроен», который так любила, она купила уже после него. Теперь надо Леночке какую-нибудь небольшую хоть машинку справить…

Светлана Петровна допила вино, поставила на перила бокал. Конечно, она не всегда была к Коле справедлива. Мысленно, конечно. Внешне-то всегда все было на высшем уровне. Муж — профессор, дочка — отличница. Прекрасная (по прежним меркам, конечно) квартира… Замечательная семья. Как же быстро все прошло… И Леночке уже двадцать пять лет.

Внизу во дворе хлопнула дверцей машина. Светлана Петровна непроизвольно нагнула голову, посмотрела вниз. Белая машина выпятилась назад, развернулась и уехала. По привычке Светлана Петровна поискала взглядом свой припаркованный «Ситроен». Он спокойно стоял внизу, мерцая в темноте серебристыми боками. Под балконом послышался стук каблучков.

— Леночка! Наконец-то! — позвала мать. Но Лена не услышала ее слов, хотя с земли до их второго этажа было не так высоко. Мать перегнулась через перила, так она обрадовалась, так ей захотелось, чтобы дочка тоже ее увидела, махнула в ответ. Пустой бокал, задетый локтем, качнулся и упал, со звоном разбившись о землю. Лена прошла, не обратив ни малейшего внимания на звон позади себя. Мать побежала к двери открывать. Какое счастье, что уже так близко знакомые шаги!

— Ничего себе, первый день работы. — Светлана Петровна с улыбкой обняла Лену. — Я уж заждалась. И ужин остыл.

— Ничего. — Лена вошла, села на скамейку в коридоре и стала снимать туфли. Какое-то странное выражение было на ее лице.

— Ну как тебе там? — Светлана Петровна внимательно вглядывалась в Леночкино лицо. — Не понравилось?

Лена засунула туфли под скамейку.

— Мамочка, не спрашивай ничего. Я должна помыться. От меня пахнет чем-то ужасным. — Она прямо в коридоре стянула платье и прошлепала босиком в ванную комнату. — Ты меня не жди, поешь одна. И ложись. Я тоже лягу. Я так устала… — Лена скрылась за дверью.

— Похоже, напрасно я ждала, — Светлана Петровна прислушалась, как вода стала набираться в ванну. Она постучала. — Лен! Ну я тогда пойду, поем чего-нибудь? А ты, как выйдешь, догоняй.

— Конечно. — Из ванной комнаты донеслось бульканье.

А это ведь ее привезли на белой машине, вдруг догадалась Светлана Петровна. И со значением улыбнулась. Кажется, она была права насчет Рябинкина.

Как приятно чувствовать, как вода омывает тело! Ты отмокаешь в ней и одновременно будто наполняешься, нет, не влагой, энергией. Иногда это энергия дня — она дает силу ногам, всему телу, голове… Иногда же, как сейчас, это энергия сна — вязкая, приятная, мягкая… Только бы не заснуть прямо в ванне! Она блаженно закрыла глаза. Как хорошо, что можно остаться одной и вспомнить все, что случилось за день. Нет, собственно, не все ей хотелось вспоминать. Эти горы вынесенного мусора, разве они стоят того, чтобы еще о них думать? Нет, главное, конечно, не это. Разговор с Рябинкиным? Бог с ним, как-нибудь рассосется. В конце концов, она действительно может перевестись. Но… наверное, не будет. А почему? Вот оно, самое главное. Потому что ей было как никогда хорошо рядом с этим человеком в белой машине. Как его зовут? Игорь. Игорь Владимирович… Лена даже закрыла глаза. Фамилию свою он ей не назвал. И вообще ничего особенного не сказал. Он спросил, кто она такая. А она тоже ничего ему не ответила. Кто она такая? Сказать — ассистентка? А что она знает? Лена усмехнулась. Она просто сказала, что первый день, как вышла на работу, и очень устала. А он ей сказал, что у него на эксгумации украли труп. Он забавно это сказал. Но, если разобраться, в принципе, тоже ничего в этом не было смешного, но она засмеялась. И он засмеялся в ответ. Не ржал, а как-то так ненавязчиво смеялся, негромко. Она его спросила, долго ли он работает в Бюро. А он ответил, что нет, недолго. Лет восемь. А до этого был терапевтом. И сколько же тогда ему лет? Но разве это важно? Она отчего-то постеснялась спросить, отчего же он так резко переменил специальность. А потом, она еще заметила, он повез ее не прямой дорогой домой, а в объезд по дальним улицам. И еще у него в машине играла музыка. Радио «Джаз». И Лена вдруг подумала, что надо купить в самое ближайшее время диск с джазовыми композициями и подарить в машину маме.

Не хотелось выходить из ванны, но… пора. Мама, наверное, еще ждет ее за столом. Лена встала. Струи воды потоками устремились по телу вниз. Лена оглядела себя — а ведь она красивая. И странно, что этого как бы никто не замечает. Она вышла на коврик и стала вытирать себя огромным, любимым, мягким полотенцем. Не замечают — плевать. Пусть им всем будет хуже! Ой, что это так противно саднит ей сбоку? Так это же та самая родинка, которую она второпях прищемила замком. Ой как нехорошо. Она изогнулась и внимательно осмотрела бок в зеркало. Нет, вроде все спокойно и ничего особенно не видно. Лена достала из шкафчика лейкопластырь и аккуратно залепила родинку. Пускай несколько дней побудет в покое. Надела халат и вышла из ванной. Мамы в кухне уже не было, и Лена, хотя любила поболтать с ней за ужином, сейчас втайне вздохнула с облегчением. Все-таки приятно, когда никому ничего не надо рассказывать, когда не хочется. И поддерживать вежливую беседу тоже. Она засунула в рот виноградину, поковыряла вилкой в салате. Нет, есть она тоже не будет. Надо убрать посуду и спать. Но что это? Возле раковины записка: «Леночка, я постелила тебе в папином кабинете. Спокойной ночи, мама».

Кабинет отца был самой маленькой и дальней комнатой в их сталинской квартире. Окно кабинета — единственное в квартире — выходило на улицу, остальные во двор. Они жили невысоко — на втором этаже. А на первом, прямо под ними, был магазин. Выносная витрина выпирала на улицу, как стеклянные террариумы в зоопарках. Над ней — плоская крыша, залитая бетоном и битумом. Во время дождя крыша блестела, как новые сапоги. Летом — расплавленный битум страшно вонял, но все жильцы дома к этому запаху давно привыкли. Когда было не очень жарко, на крыше можно было загорать — открой окно и спусти ноги. Раскладушка или шезлонг в свернутом виде тоже как раз пролезали через окно. Но если плюс тридцать — на крыше не высидеть. Ощущение такое, что сейчас на тебя наедет каток. Расплавит и закатает в асфальт. И если бы не кондиционер и плотные шторы — в комнате тогда тоже не уснуть. Даже цветы на подоконнике не выдерживали жары. Поэтому летом каждое утро их нужно было спускать на пол, а вечером опять поднимать на подоконник. Лена любила поздно вечером выключить кондиционер и открыть окно, распахнуть железную решетку — защиту от воров и посидеть на подоконнике, задрав на него ноги. С улицы пахло зноем и пылью. Недалеко на углу светила лампочка на уличном столбе, и в ее свете хорошо было видно, как вьются в электрическом луче мошки. Пыль на листьях деревьев совсем не видна в темноте, и они кажутся изумрудными на фоне темного асфальта. Главное — не забыть на ночь запереть решетку. Когда она сидела на подоконнике еще при папе, он, смеясь, сравнивал Лену с севильской красавицей, которая поджидает молодых кабальеро с гитарами.

— Ждешь кабальеро, а является цирюльник, — отвечала Лена. И действительно, за время ее учебы в институте ни одного предложения руки и сердца ей не поступило. Видно, кабальеры перевелись, усмехалась она, но особенно не расстраивалась. Замуж ей не хотелось. Она видела, как крутилась мама и дома, и на работе. И это было еще ничего, потому что мама крутилась для папы. А вот для кого придется крутиться Лене? Вовсе не факт, что это будет достойная этого кручения кандидатура. Поэтому к своему одиночеству Лена относилась до поры до времени снисходительно. Только в последнее время ее стало раздражать, что у некоторых школьных подруг дети уже ходят в садик, а институтские знакомые, узнав, что она до сих пор не замужем, как-то заминаются. И в компании, в которых уже собираются с женами и мужьями, не приглашают. Вот и мама хоть и деликатно, а все равно намекает, что вроде бы пора уже Лене подыскивать пару. Понятно, что мама родной человек, а все равно противно.

Лена прошлась по кабинету, открыла окно, раздвинула шторы, выглянула сквозь решетку на улицу.

Как приятно, когда тепло. А в преддверии осени даже еще приятнее. Сколько еще продлится такая благодать? Мягкий сентябрь Лена любила, пожалуй, даже больше, чем жаркие летние месяцы. Боже, как выросли напротив их дома карагачи! А ведь их сажали в тот год, когда она только пошла в школу. Летом они почти не дают тени, зато и полива не требуют. Ветки у них тонкие, устремлены почти вертикально вверх, а листья маленькие, зубчатые, жесткие… Сейчас серебрятся от пыли в свете фонаря. Засухи карагачи не боятся. Лена выставила на подоконник цветы, сбрызнула их из специальной пластмассовой бутылки, вдохнула полной грудью. Хорошо! Реку отсюда не видно, она делает изгиб дальше, через улицу, под обрывом. А все равно с ее берега тянет полынью, и слышно, как стрекочут цикады. Юг, да и только.

Лена включила на письменном столе настольную лампу. Ей с самого детства нравилась «папина» комната. Когда она была маленькой, она любила заползать под его письменный стол. Отец готовился к лекциям, а она сидела там у него в ногах и наблюдала, как шевелятся его ступни в вельветовых тапочках. Иногда отец скидывал тапочки и оставался в носках. Его теплые, слегка шевелящиеся ноги странным образом привлекали ее. Ей даже нравился их запах, а если становилось скучно, она начинала щекотать ему подошвы.

— Лен, ну пусти! Лена! — Его голова опускалась к ней под стол. — Ну погоди немножко! Еще минут пятнадцать. Я допишу страницу и поиграю с тобой.

— А страница большая?

— Нет, только не отвлекай.

Она знала, что надо сидеть тихо. Тогда папа закончит быстрее и у него будет хорошее настроение. И он будет играть с ней не отвлекаясь. А если она помешает, он каждые пять минут будет подбегать к столу и что-то там дописывать. И играть будет невнимательно. А это неинтересно, лучше уж подождать.

— Пап, а кем я буду, когда я вырасту?

— Не знаю.

— А какие на свете есть работы?

— Разные. Можно быть продавцом в магазине. Можно кондуктором в троллейбусе. Или дворником во дворе. Но, на мой взгляд, это неинтересно.

— А что интересно?

— Интересно учиться.

— А ты ученый?

— Я — ученый. И ты, как выучишься, будешь ученая.

Ей запомнился банкет по случаю присвоения отцу звания профессора. Это было, когда она училась классе в третьем. Сколько тогда набилось народу в их квартиру! Лена и не подозревала, что в их большую комнату, как тогда называлась гостиная и где мамой был организован шикарный стол, могут поместиться человек тридцать! Кого тогда здесь только не было! И какие-то бритые старики, и довольно занудливые дамы, и хорошенькие девушки (как мама потом говорила — «твои лаборантки»), и, наоборот, бородатые студенты… И все так веселились, что Лена вместе со всеми чуть живот не надорвала от хохота. Свой «защитный» банкет сравнивать с папиным теперь было просто нелепо.

Она подошла к дивану, на котором мама постелила ей постель. Как мама все-таки хорошо умела организовывать их жизнь. Она, Лена, наверное, так никогда не сумеет. Этому дивану лет почти столько же, сколько самой Лене. А он вовсе не выглядит истрепанным или старомодным. Ага, мама заменила обивку дивана и подушек — папа любил подкладывать их под спину, когда читал, а она сразу даже и не заметила. Наверное, она в папу. Его такие мелочи никогда не интересовали. Как странно, казалось бы, такая мелочь — другой цвет обивки, а комната уже перестала быть полностью «папиной». Теперь она скорее нейтральна. Даже больше напоминает музей, музей ученого. Диван, письменный стол с лампой и книжные шкафы — от пола до потолка по всему периметру комнаты. Теперь хотя бы один из этих шкафов придется занять ей, Лене.

Она вышла из кабинета и просунула голову в мамину спальню.

— Мам, ты спишь?

Светлана Петровна уже в ночной рубашке и с кремом на лице читала в свете ночника книгу. Красивая все-таки мама женщина. И очень приятно, что все говорят, что она, Лена, на нее похожа.

— Мам, какой из папиных книжных шкафов мне можно занять?

— Любой. — Мать подняла от книги глаза. В неярком свете они казались темными и очень-очень грустными. — Не трогай только полки слева, те, которые ближе к двери. На них — мои медицинские книги. А внизу — альбомы с фотографиями. В остальных шкафах папины книги. Я думаю, чтобы освободить несколько полок, их можно уплотнить — поставить в два ряда. Тебе самой какой шкаф больше нравится?

Лена пожала плечами.

— Даже не знаю. Мне все равно. Ну, может быть, тот, который в центре. У него по бокам смешные завитушки. Я их в детстве любила рассматривать.

Мать усмехнулась:

— Папа говорил, что они напоминают ему рог горного козла. Символ богатства и мудрости в какой-то мифологии.

Мать захлопнула свою книгу:

— Но, по-моему, сейчас уже поздно. Завтра разберешь.

— А я и не собираюсь. Просто так спросила. — Лена вдруг скользнула к матери под одеяло. — Мам, как ты жила без папы весь этот год? Тебе было очень трудно?

Светлана Петровна потерла лоб:

— Ой, Лен, давай спать. Как-то жила. — Лена прижалась к ее плечу, стала тереться носом. — Ну что ты, маленькая? Работала. Ждала твоей защиты. Ждала, приедешь ты или не приедешь. Теперь буду ждать, как у тебя сложится жизнь дальше… Лен, перестань меня кусать!

— Тебе было бы очень плохо, если бы я не приехала?

— Не знаю. Все было бы по-другому. Но что сейчас говорить об этом? Ты ведь не собираешься назад?

— Вроде нет. Это в Москве считают, что мы здесь — провинциалы. А на самом-то деле, провинциалы как раз там. Приезжают в Москву, живут в ней годами, а душа-то все равно далеко.

Мама повернула голову, погладила дочь по волосам.

— У тебя, наверное, был несчастливый роман?

— Ой, мама, — Лена с досадой махнула рукой. — Какой со мной может быть роман? Кому я нужна? Для банального траханья — слишком худа и серьезна. Для женитьбы — нет московской прописки и бесприданница. А третий вариант как-то не случился.

— Я уж боюсь спрашивать, третий вариант — это какой?

— Третий — это когда любовь, — вздохнула Лена. — Самая настоящая, всерьез и надолго. Одна — и чтобы на всю жизнь. Как у вас было с папой… — Она сказала и насторожилась. Как-то предательски сильно забилось сердце. Вспомнился мужской профиль в полумраке машины и голос — приятный и чуточку насмешливый.

— Полюбишь еще. Какие твои годы… — Светлана Петровна улыбнулась ей, повернулась на бок и уютно зевнула. — Будильник не забудь на семь часов поставить.

— В Москве я ставила будильник на полшестого.

— Ну и хорошо. Спокойной ночи.

— Спокойной ночи, мамочка. — И Лена, выбравшись из материной постели, босыми ногами пошлепала назад в кабинет. Уютно горела лампа, отсвечивали золотом корешки ученых книг. Заманчиво распахнулся край пододеяльника на постеленном диване. Что ж, мило. Она не возражает, если теперь это будет ее кабинет. Папа был бы доволен.

Лена улеглась, но сон не шел. Может, сказалась разница во времени с Москвой в два часа. В столице еще только десять. Лена промучилась минут пятнадцать, потом снова встала. Подвинуть, что ли, книги с одной из полок? Завтра она пойдет в университетскую библиотеку и возьмет там учебники по судебной медицине… Лена вдруг усмехнулась. Учебники по судебной медицине, подумать только! Интересно, завтра она увидит этого человека? Игоря Владимировича. Она вздохнула. А вдруг при дневном освещении он окажется вовсе не таким привлекательным?

Что ж, она надела халат и взялась за книги. В конце концов, к Быстрякину она всегда успеет зайти. Завтра, наверное, будут болеть руки от физической работы… А интересно, когда же Петя поведет ее в секционную? Должен же он показать ей, что там нужно делать? А вдруг этот Игорь Владимирович… И сердце ее радостно забилось. Она вспомнила, что Людмила Васильевна говорила, что в ассистентской уже два стола заняты совместителями. И что совместители эти, кажется, работают в Бюро… А может… Она чуть не закружилась по комнате. Это было бы интересно, если бы этот человек оказался совместителем. Тогда ей необязательно было бы прямо завтра спускаться в вонючую секционную… Недаром же он сам ей сказал: «До встречи». Если он захочет, он сам ее найдет… Да и вообще… Что она ведет себя как безмозглая школьница? Лена принялась выгружать книги с полки. Сколько пыли… Мама, наверное, даже не прикасалась к ним целый год. Господи, какая старина… Древний мир. Греция, Рим. Незнакомые авторы. Виппер, Моммзен, какой-то Робер Этьен, некая Е. В. Федорова и более знакомые, хоть и древние фамилии, — Плутарх, Светоний… Ах да, мама говорила, что отец задумал написать монографию о последнем месяце жизни Цезаря и о его убийстве. Якобы описание этого убийства есть у многих авторов, но только в общих чертах. Все вроде знают, что заговорщиков было двенадцать, что личный врач Цезаря насчитал у диктатора двадцать три раны, но только одна рана оказалась смертельной. Лена задумалась. А черт возьми, хорошая работа была у папы. Все по книгам. Она вспомнила вонищу в секционной. Неужели там каждый день такое? В таких условиях попробуй сделай диссертацию. Лена вздохнула. Да и зачем ей диссертация по судебной медицине? Быстрякин сказал, что у Пети докторская почти готова. Если она, Лена, начнет заниматься научной работой, он еще подумает, что она его подсиживает. А ей это совсем не надо. Хотя… кто знает… Может, Петя еще куда-нибудь уедет? А ей-то больше деваться некуда. Здесь мама, здесь дом. О-о-ой! Что-то она замечталась. Лена зевнула. Глупые мечты. Еще ни ухом ни рылом в предмете не понимает, и… докторская. Все! Она забралась в постель. Завтра будет видно. Дальше, как говорится, — тишина. Пора спать. И на кафедру она завтра наденет футболку и кроссовки. И наплевать на всех, кто скажет, что ассистенту университета так ходить неприлично. Это все мещанство. В Москве вообще все ходят в футболках. И это очень даже хорошо. И Петя сам одет как автослесарь. Мысленно она еще прикинула, какая футболка будет ей больше к лицу, и не заметила, как сон накрыл ее тяжело и цепко.