10

Однако следующее утро в Бюро было совсем не похоже на утро в сумасшедшем доме. Ибо по утрам в сумасшедшем доме, кто не знает, бывает очень спокойно. Больные сидят по палатам и ждут, когда их позовут на беседы к врачам. Тем, кому было плохо ночью, к утру уже спят. Тем, кому ночью было хорошо, — то есть те, кто выспались на снотворных, сидят как огурчики и молчат, вспоминают сны. И вообще в настоящем сумасшедшем доме никогда не слышно ни криков, ни ругани. Психиатры почти все разговаривают тихими, вкрадчивыми голосами, больные стараются не разговаривать вообще. Бюро же судебно-медицинской экспертизы было с утра больше похоже на азиатский базар — разнообразностью лиц и разноголосицей. К девяти часам утра туда одновременно подтянулись две группы студентов, поголовно разочарованных тем, что единственный месяц каникул пролетел слишком быстро, и поэтому раздраженных и недовольных, как потревоженный улей. Родственники девушки, три месяца назад выбросившейся из окна, подавленные и встревоженные происшествием на эксгумации, ждали повторной экспертизы. С ними приехал рассерженный следователь прокуратуры, которому вовсе не улыбалось расхлебывать еще и историю с кражей трупа. Володя Мурашов приволок с утра пораньше на опознание какого-то подозрительного усатого человека. Родственники утонувшего, доставленного Витей Извековым для вскрытия на учебном занятии, подъехали уже к восьми часам за заключением о смерти и тоже были весьма недовольны задержкой из-за каких-то там студентов. Короче, в небольшой приемной на первом этаже был полный аншлаг. Над столом, за которым выдавались справки о смерти, Извеков от скуки ночью вывесил объявление, отпечатанное черными буквами в траурной рамке на листе А4. «Умереть — это вам не ишака купить». Он когда-то услышал что-то похожее от Соболевского, но запомнил только конец предложения. И этот конец ему так понравился, что он решил изобразить его наглядно, хотя понятия не имел, откуда оно взято.

И, таким образом, эдакое «memento mori», печальный дух смерти, который, казалось бы, должен был с утра уже витать в комнате для посетителей, каким-то непостижимым образом смешался со сварливой бюрократической текучкой действительности и разлетелся почти без следа, оставив после себя только специфический сладковатый запах застоявшейся крови, почему-то всегда присутствующий в Бюро. И жизнь побеждала во всех ее проявлениях: даже в цитрусовом запахе аэрозоля для туалета, который по велению Хачека санитары по утрам распыляли во всех помещениях Бюро. Вот и сейчас посетители не без интереса прислушивались к доносившимся из-за закрытой двери боцманским крикам заступившей на работу Клавки.

— Да раньше ни в жисть не вскрывали зараз и эксгумацию, и со студентами! — орала Клавка, не обращая никакого внимания ни на родственников, ни на Соболевского, ни на следователя прокуратуры. — Они вроде у одного трупа стоят, глаза пялят, а только отвернись, они уже и у второго отрежут что-нибудь не то! Пришивай потом за ними!

— Заткнись, наконец, твою мать! — Хачек вышел из своего кабинета и подошел к следователю, поздоровался с ним за руку.

Студенты, отлично слышавшие эти крики и понимающие, что им отнюдь здесь не рады, чувствовали себя оскорбленными. Летняя практика придала им уверенности в своей желанности и значимости. Этот эффект наблюдался со «студьем» исключительно на пятом курсе. На шестом они уже разбредались по разным специальностям, на которых снова ощущали себя как бы новичками, а вот на пятом, особенно до прохождения занятия по курсу судебной медицины по теме «Преступления, связанные с медицинской деятельностью», они уже начинали себя чувствовать чуть ли не на равных с преподавателями. И это, конечно, не могло не сказываться на их поведении.

Лена несколькими минутами раньше наблюдала из окна их учебной комнаты, как они шли гурьбой от троллейбусной остановки. Что-то среднее между армией Вильгельма Завоевателя и ордой скинхедов. Они казались ей огромными — и девушки, и парни. Взрослые, сильные, загорелые, отвязные, всезнающие… Да, это тебе не первачки-первокурсники, которых можно легко заткнуть. Неужели и она была такой же на пятом курсе? Как хорошо, что это пока все-таки еще не ее две группы. Лена вытерла ладонью вспотевший лоб. Первую неделю она будет только присутствовать на занятиях и на лекциях. Ну это ей не привыкать. Присутствовать — это не страшно. Первая лекция сегодня по расписанию с часу. Вводная. Интересно, как читает лекции Рябинкин? Раньше-то ему приходилось читать или нет? Он, наверное, тоже волнуется. Или нет? По нему незаметно. Впрочем, что ему волноваться? Если бы ей сейчас дали провести занятие по офтальмологии, она бы тоже не особенно волновалась.

— Все. Пора. — Рябинкин вошел в комнату и подал ей два учебных журнала. — Давай, Лена, вниз. Поздороваешься, покажешь, где раздевалка, где туалет, и веди пока обе группы наверх, в эту учебную комнату.

— Хорошо, — Лена выглядела овечкой. — А вы куда?

— Тоже вниз. Как назло, народу в секционной будет полно. Там сейчас Соболевский готовится к спектаклю. Студенты будут отвлекаться. Да как бы еще Хачмамедов не выкинул что-нибудь назло.

— Стойте насмерть! — крикнула Людмила Васильевна из лаборантской. — Один раз уступите, второй, нас вообще отовсюду гонять станут! — Людмила Васильевна сегодня тоже была при полном параде. Свежий до голубизны медицинский халат, высокая прическа, туфли.

— А что, сегодня у нас только один труп? — спросила Лена. Она, конечно, никому ничего не говорила, но почему-то ей казалось, что ночью должны были привезти третьего участника разговора у памятника. У нее даже возникло ощущение, будто она участница какого-то детективного фильма, сценарий которого ей заранее известен.

— Пока один. Никого ночью не привезли.

— У-у. — Она даже удивилась. Ей казалось, что она знала сценарий наизусть и вдруг кто-то что-то перепутал. Она взяла у Пети журналы и поспешила вниз. По дороге подумала — я становлюсь циничной. Серебристо-белые балетки, которые она взяла в качестве сменной обуви, быстро замелькали по ступенькам.

— Ногу не сломай! — крикнул ей Рябинкин в лестничный пролет и тоже вслед за Леной пошел к танатологам.

Черноусый незнакомец стоял в компании Мурашова в полумраке холодильной камеры. Вошел Саша и включил верхний свет. Клавдия наотрез отказалась выкатывать из холодильника труп с двадцатью тремя ранами:

— То выкатывай вам, то закатывай — у меня и так сегодня работы полно! Сами идите в камеру и там хоть два часа на него смотрите!

Спорить не стали. В камере сначала показалось не очень прохладно. Через пять минут у Мураша уже стучали зубы. Саша зябко поеживался, крепко сцепив у шеи воротник халата. Черноусый незнакомец стоял с непроницаемым лицом.

— Посмотрите внимательнее, Джоев. Вы узнаете этого человека? — Вова смотрел прямо в лицо усатому. Тот стоял, насупившись, брови его были горестно взметены «домиком».

— Ой, как нэхорошо поступили с парнэм, как нэхорошо!

— Вы узнаете его или нет?

— Нэт, не узнаю.

— Я тебе еще нужен? — Саша легонько двинул Мураша под локоть. Ему было плевать на Усача, да и на Володю тоже. Он нетерпеливо топтался на месте, думая о том, как бы поскорее уйти. В холодильной камере отвратительно пахло. Вентилятор все лето не справлялся с нагрузкой, и, хотя сейчас было уже не так жарко, он, даже включенный на полную мощность, все еще хранил запахи тления, от которых во рту появлялась сладковато-горькая слюна.

— Я смотрю, вы даже не поморщились, — заметил Мураш в сторону Усача. — Откуда такая привычка?

— Я — осетин, я много видел, — Джоев горестно посмотрел на следователя и эксперта. — Пойдемте, ребята. Холодно тут. Нэ знаю я этого парня. Мнэ на работу надо идти.

— Не знает, так не знает. — Саша двинулся к выходу. Его слегка познабливало. Со вчерашнего вечера он непрерывно размышлял, где бы достать деньги, и нашел только один выход. Теперь нужно было осуществить свой план поскорее, чтобы не передумать.

Володя и осетин вышли вслед за ним.

— Джоев, вы не исчезайте. Я с вами хочу поговорить. Подождите меня у входа. — Мурашов пошел провожать Сашу до секционной. Навстречу им попалась толпа студентов. Девушки зажимали носы чистенькими платочками. Парни подняли воротники и утыкали носы в них. Студентов вела та самая рыжеволосая девушка. Она шла, гордо подняв голову, не обращая внимания на запах. Так, значит, она не уборщица. Значит, вот кого взяли на свободное место. Саша еще раз пожалел, что весной не принял предложение Извекова. Ассистентка, значит. И ему почему-то стало горько, будто он упустил в жизни какую-то замечательную возможность, использованную другими. Студенты прошли мимо секционной и остановились у лестницы. Лена пропустила их в дверях и замкнула собой процессию. Саша проследил, как закрылась за ними дверь.

В секционной Соболевский стоял в полном облачении возле стола — двойная пижама, халат, фартук до пола, перчатки из плотного латекса и очки. Медицинский колпак Соболевский натянул чуть не на уши. Саша хмыкнул, хотя сам прекрасно знал — запахи, и приятные и неприятные, впитываются в волосы в первую очередь. Выражение лица Соболевского напомнило ему лицо священнослужителя — благостность и снисхождение одновременно. С этим выражением он начал что-то показывать следователю на бронзово-буром теле эксгумированной девушки. Какая-то женщина с застывшим от ужаса лицом стояла, отвернувшись к окну в коридоре. Мать, подумал Саша мимоходом. Рядом со следователем прокуратуры выстроился по стойке «смирно» неизвестный ему мужчина. Должно быть, отец. Соболевский взял ножницы и стал быстрыми и точными движениями распарывать патологоанатомической шов. Клавке следовало бы достать аптечку для экстренных случаев. Только Саша подумал это, мужчина быстро вышел. В дверях он нелепо взмахнул рукой и на Сашиных глазах медленно осел на пол. Женщина вскрикнула и кинулась не к нему, а в секционную.

— Что вы с ней делаете? Что вы делаете с моей дочерью? — кричала она. Следователь прокуратуры поморщился и сказал ей что-то негромко, но резко.

— Клавдия, нашатырь! — заорал Саша.

На крики из кабинета вышел Хачек, негромко выматерился и вошел в секционную.

— А вы думали, вас тут будут конфетами угощать? — процедил он сквозь зубы. — Выведи его в приемную, — это он буркнул уже Саше.

Из комнаты экспертов вышли Петр Сергеевич и Извеков.

— Кто сегодня дежурит?

— Игорь, — Извеков махнул головой в сторону секционной.

— Слушай, утопление я сейчас вскрою со студентами сам, но труп надо задержать до двух часов. Если никого не привезут, придется тебе вечерней группе показать этот же случай. А я поеду читать лекцию.

Извеков был, казалось, смущен.

— Родственники уже с утра копытами стучат. Вряд ли удастся их уговорить ждать до пяти, до конца второго занятия.

— Постарайся, иначе занятие сорвем.

— Не знаю. — Извеков даже обрадовался, когда увидел Сашу. — Там тебе гистологию принесли. В комнате, в папке.

Рябинкин пошел искать Клавдию. Она, как назло, закрылась в своей комнате.

— Готовьте утопление! Почему до сих пор нет трупа на столе? Я сейчас спускаю вниз студентов.

— Чего? — открыла дверь Клавдия. — Нечего мной командовать! Надо мной только один начальник, как Господь Бог! Владимир Александрович! А он мне указания никакого не давал!

Рябинкин, сцепив зубы, пошел к Хачмамедову. Клавдия выглянула, увидела, куда он пошел, и быстренько побежала в холодильник. Когда Рябинкин вместе с Хачеком снова вышли в коридор, тело утонувшего уже лежало на столе. Хачек мрачно посмотрел на Петю и, молча раздувая усы и ноздри, пошел в секционную.

Саша в приемной держал обморочного мужчину за плечи, а Мурашов подносил ему под нос ватку с нашатырем.

— Хорошо, Вова, что ты еще не ушел.

— Я вообще-то с тобой хотел несколькими словами переметнуться.

— Сейчас. Ты подноси ватку прерывисто, — Саша был совершенно не рад, что ему надо возиться еще и с родственниками. — Поднес — убрал. Поднес — убрал. Так рецепторы лучше реагируют.

— Чего реагирует?

— Рецепторы обонятельные. Делай как я говорю. Или держи его сам.

Родственники утонувшего взирали на их действия из своего угла с благоговейным ужасом.

— Может, капель ему каких капнуть? Ему надо было перед этим делом влить в себя. — Мурашов сегодня был горд собой. Надо же, как он стойко перенес заход в холодильник. Может, и правда начал привыкать? Его даже не затошнило.

Глаза у обморочного мужчины вдруг приняли злобное, но вполне осмысленное выражение, и он отвел сам Вовину руку с нашатырем.

— Отойдите от меня!

Мурашов и Саша закрыли склянку, помахали перед собственными носами, рассеивая запах нашатыря, поморщились оба, с одинаковой почти ненавистью посмотрели на мужчину и отошли в сторону на несколько шагов, еще с опаской на него поглядывая.

— Я хотел сказать тебе, что тот парень с бабулькой раскололся. — Мураш не мог сдержать довольную улыбку.

— Пушинки в бронхе? — Саша следил, как мужчина поустойчивее уселся на скамейке. На расстоянии было видно, что дыхание его стало ровным и глубоким. Саша все-таки громко сказал на всякий случай:

— Может, вам «Скорую» вызвать?

— Не-лю-ди. Вы — нелюди. — Мужчина пошатываясь встал, подошел в Витькиному плакату и с треском сорвал его со стены. — Я напишу на вас в Москву… Я буду жаловаться президенту…

Саша и Мурашов посмотрели друг на друга, вздохнули и вернулись в коридор.

— Чертовы мясники! Продажные твари! — Мужчина еще долго себя распалял при посетителях.

— Ну вот. Я же тебе говорил — никогда не иди на поводу у родственников. — Саша невольно вспомнил отца и приподнялся на носках, чтобы ощущать себя выше Мурашова. — Как ты расколол этого будущего юриста?

— Уметь надо! — В Вовиных глазах светилась неподдельная гордость. — Теперь надо вынести постановление на экспертизу пуха?

Как Саша ни был озабочен, но не захотел упустить такой момент. Уж больно важным выглядел Мурашов.

— А ты откуда этот пух взял?

Мурашов с таким же важным видом извлек из кармана спичечную коробку, осторожно раскрыл. Коробка была набита серыми пушинками.

— Из пуховика. Пуховик у них дырявый оказался. Пуховик подруги. Они вместе бабульку им душили. Теперь все друг на друга валят. Кто за ноги держал, а кто голову бабке накрывал. Бабулька-то все равно квартиру внучку завещала. Ну вот они и решили ее поторопить.

Саша постоял, посмотрел на Мураша, и пропало у него желание посмеяться над ним. Противно как-то стало на душе.

— Знаешь, Вова, — Саша легонько похлопал его по плечу. — Ты не трудись. У нас специальный аппарат, что по пуху работает, сейчас как раз сломался. Я тебе без дополнительной экспертизы этот случай опишу.

Но пуганый Мурашов недоверчиво потоптался, наученный горьким опытом, не знал — верить Саше или не верить.

— Что, правда не надо постановление писать?

— Не надо, Мураш. Иди лучше, тряси теперь осетина. — Саша обернулся к окну. В стороне под деревом рядом с мотоциклом Петра Сергеевича тихонько стоял спиной к зданию осетин Джоев. Из-за головы у него поднималась тоненькая струйка дыма. Он курил. А на гостевой парковке выстроились в ряд огромные черные внедорожники. Как на площадке в автомагазине. Саша насчитал больше десяти.

— Как навозные жуки. Тупые.

Мурашов тоже подошел к окну. И неизвестно, чего было больше в его взгляде — зависти или скепсиса.

— Да-а-а. Сила.

— Ты о двигателях? Или о ездоках? — Саша посмотрел на него иронично.

— И о том, и о том.

Они тоже закурили.

— Сегодня два огнестрела должны забирать. Вот они и приехали прямо сюда. Попрощаться со своими. Кстати, ты нашел этого… ну второго, который должен был официантом работать?

— А думаешь, чего я этого осетина сюда припер? Сидит на лекции этот второй мальчик как огурец. Чистенький, умытый. Где был, не говорит. Просто, мол, не пошел в ресторан, и все. На фиг, говорит, мне эти официантские чаевые. Зато одна девчонка-официантка сболтнула, что к Джоеву приезжал племянник. А где он теперь, этот племянник, — неизвестно.

— А Джоев — он кто?

— Повар из ресторана. На шашлыках стоит. Во дворе. Говорят, хорошие шашлыки делает.

— А он как-то объясняет отсутствие племянника?

— Он-то объясняет… Да верить ему… Говорит, приезжал парень. Деньги забрать для семьи. Взял деньги, которые тут этот повар заработал, и на следующий же день уехал домой. А ты представляешь, мне запрос туда, в эту Осетию, посылать?

— А перевести деньги через банк? Везти-то их с собой тоже, наверное, небезопасно.

— Да хрен их разберет. Нет, ты представляешь, то весь город объявлениями расклеивают — пропал человек, помогите найти, менты не шевелятся!.. А тут мы четвертый день возимся, личность трупа установить не можем.

— Да, так всегда. Только захороним труп как неизвестный — тут как тут родственники объявляются. А пока не хороним — и неделю, и месяц в холодильнике парится, никому не нужен. — Саша, произнося эти слова, чувствовал себя уже старым, много повидавшим на своем веку экспертом.

— Еще раз, мать твою, увижу, что кто-то в коридоре курит, премии лишу, на хрен! — Хачмамедов, сдвинув колпак почти на нос и выпятив вперед нижнюю челюсть, вышел из секционной и двинулся на Попова.

— Геть отсюда! Работать надо, а не лясы точить, твою мать! Видел уже гистологию?

— Нет еще.

Мурашов загасил сигарету, а Саша свою не загасил.

— Ну так иди посмотри! — В голосе Хачека слышалось не то злорадство, не то издевка.

— Гистология на неизвестный труп с двадцатью тремя ранами пришла? — Саша удивился. Он не ожидал такого быстрого ответа. Не зря, значит, он все-таки гистологов просил. Молодцы, ответили.

— А почему я должен раньше тебя про твои трупы узнавать?

— Я сейчас иду.

Саша попрощался за руку с Мурашовым и под прищуренным взглядом Хачека проследовал в комнату экспертов мимо секционной. Свою сигарету он так и не погасил. Навстречу ему вышли следователь прокуратуры и женщина с белым, окаменевшим лицом. Клавдия, чертыхаясь и матерясь себе под нос, опять ушивала бурое тело. Студенты уже стояли вокруг соседнего стола, зажав носы. Рябинкин что-то им объяснял. Новая ассистентка пялила глаза то на студентов, то на тело утопленника. Соболевского в секционной уже не было.

Саша отвернулся и пошел к себе смотреть гистологию. И только он открыл папку со свежими заключениями гистологов, как Хачек опять заглянул к ним в комнату и заорал, поводя шеей:

— Соболевский, ты едешь на осмотр!

— Я еще кофе не пил, — Игорь Владимирович достал из ящика стола старенький, слоновой кости театральный бинокль на блестящей ленточке и повесил его себе на грудь прямо поверх пижамы.

Но Владимир Александрович неправильно отреагировал на отсылки к русской литературе.

— Ты что, мать твою, в театр собрался? Щас тебе и покажут представление. Женщина на лестничной площадке с колото-резаным повреждением грудной клетки. Allons’y! Вперед! — И, продемонстрировав неплохие знания школьной программы французского языка, он скрылся обратно. Саша хотел было фыркнуть, но взгляд его уперся в последние строчки заключения судебно-медицинского эксперта-гистолога Беллы Львовны Маламуд, и смешок застыл у него во рту.

— Ты чего? — Соболевский снял с шеи бинокль и снял со своей личной электрической плиточки металлическую турку со свежесваренным кофе.

— Вот, — Саша растерянно показал ему на листы.

— Чего там? — Соболевский вынул из ящика матерчатый сверток, развернул шелковую салфетку. Извлек крошечную чашечку треугольной формы и такое же блюдечко. — Кофе хочешь?

— Нет.

Соболевский налил себе из турки, подошел к Саше, подвинул к себе листы, стал читать. Прочитал и ничего не сказал, сел за свой стол. Мелкими глотками выпил кофе.

Саша тоже молчал.

— Беллочка писала заключение? — Соболевский прошел к раковине, тщательно вымыл свою чашечку, опять завернул в салфетку, убрал.

— Да, Белла Львовна.

— Ну, так сходи к ней, поговори.

— Схожу. — У Саши появилось такое странное чувство, будто его кто-то обманул, заманил в ловушку и теперь только и ждет момента, чтобы накинуть сеть.

— И кофе выпей. Это настоящий, французский. Из запасов.

Нерешительно дернулся колокол у входных дверей и зазвонил, затрезвонил протяжно.

— Это за мной. — Соболевский посмотрел на часы, прикинул что-то, покачал головой, переобулся в свои желтые ботинки и вышел. Вслед ему из окна кабинета Хачек воинственно топорщил усы.

За час до рассвета Лена успела прочитать по двум учебникам все, что касалось утопления. (С Цезарем она поступила проще. Просто засунула в сумку отцовские тетради и притащила на кафедру. Положила в свой теперешний стол в ассистентской. Если Петя спросит — она вытащит и отдаст. В крайнем случае поможет ему разобрать папин почерк.)

Теперь она стояла у секционного стола и внимательно следила за вскрытием. Студенты корчились, морщились, переминались с ноги на ногу — в общем, интереса особенного не проявляли. Петя, видимо, чувствовал это и, как ни старался завладеть их вниманием, проигрывал. Лена втайне была довольна — она как-никак оказалась права — не нужна большинству студентов судебная медицина. Но в то же время ей было немного обидно за Рябинкина и за себя. Незаметно она стала привыкать к тому, что она — полноправный, хоть и новый член кафедры.

Конечно, она понимала, что это трудно — и вскрывать, и рассказывать, и показывать, да еще и следить за дисциплиной. «Все-таки не так уж не прав был наш алкоголик-заведующий, — думала она, — когда разрешал тем, кому неинтересно, не присутствовать в секционной». И хотя уходила большая половина, оставались только те, кому это было хоть немного не скучно. По крайней мере остальные им не мешали. Она сама, увы, к этим интересующимся не принадлежала.

Внимательно наблюдая и слушая, Лена также поняла и слабую сторону Петра Сергеевича. Недаром же она спросила себя, волнуется он перед занятием или нет. Петя, конечно же, не волновался. Но оказалось, что его метод преподавания имеет один очень заметный недостаток. Из-за своей любви к судебной медицине и действительно очень больших знаний Рябинкин не замечал, что то, о чем он говорит как о совершенно естественном, остается абсолютно непонятным в неподготовленной аудитории. А если студенты перестают понимать преподавателя — они отключаются. Лена подумала, что абсолютно неправильно терпеть все грубости и унижения от Хачека, переживать хамство Клавки лишь для того, чтобы смотреть на скучающие физиономии и томно прикрытые платочками рты. Может, ей стоит отказаться от этой половины ставки и вообще не ходить со студентами в секционную? Вот она же в свое время не ходила, и ничего — не умерла.

Ей захотелось поговорить об этом с Соболевским. Она осторожно вышла, так, чтобы не заметил Рябинкин, и заглянула в комнату экспертов. Игоря в ней не было. Зато посередине, растопырив ноги и уперев руки в бока, стояла Клавдия и о чем-то разговаривала с Поповым. Лена услышала: «Я все передам Антонине» — и сейчас же закрыла дверь. Ей стало неприятно. Она вернулась назад и посмотрела на часы. До конца занятия оставалось еще сорок пять минут, и до начала лекции, которую должен был читать Рябинкин, — тоже час. Но до лекции еще надо было добраться. Как же он успеет быть одновременно в разных местах?

Петр Сергеевич будто прочитал ее мысли. Он разогнулся над столом и посмотрел на часы, которые висели на стене напротив. Лена поняла, что он тоже прикидывает время. Студенты, обрадовавшись паузе, немного ожили.

— Елена Николаевна, — негромко спросил Рябинкин, — Извеков или Соболевский здесь?

— Я никого из них не видела. — Лена ощутила смутную тревогу.

Петр Сергеевич отложил инструменты и пристально посмотрел на нее. Потом, будто раздумывая, оглядел студентов. Они под его взглядом немного подобрались и постарались сделать заинтересованные лица. Лена чуть не фыркнула от смеха — так это все было узнаваемо!

— Ребята, мы не смогли сегодня начать вовремя секционное занятие, — сказал серьезно Рябинкин. — Я извиняюсь за это, но потеряли мы двадцать минут не по своей воле. Вы сами видели, что из-за эксгумации нам не смогли вовремя подготовить стол. Но теперь проблема в том, что мне надо ехать читать лекцию вашему же курсу, но другому потоку.

— Ну и хорошо! — вдруг сказал кто-то из парней, спрятавшийся под хирургической маской. — Поезжайте, мы вас отпускаем.

— Спасибо, — иронически поклонился Петр Сергеевич. — И я этим воспользуюсь. Но только после того, как покажу вам, как вскрывается основная пазуха черепа. После этого вас оставлю. Итоги сегодняшней секции подведет с вами Елена Николаевна.

— Но как же… — У Лены глаза стали как блюдца.

— Другого выхода нет. Как-нибудь подведешь.

Лена больше не смогла вымолвить ни слова.

Петр Сергеевич опять посмотрел на нее, вздохнул и теперь уже обратился к студентам:

— Внимание! Есть среди вас будущие отоларингологи? — Студенты молчали. — А нейрохирурги?

— Мы еще не знаем, — выступил тот же самый парень в маске.

— Тогда думайте все! — Петр Сергеевич взял в руки долото и молоточек. — Нам надо вскрыть основную пазуху черепа. Вы же понимаете, что для вскрытия пазух вовсе не обязательно портить человеку лицо? Кто помнит хирургический доступ к ней?

Все подавленно молчали, и лишь одна девушка тихо предположила:

— Через рот?

— Уже хорошо, — заметил Рябинкин.

— Хорошо, что не через прямую кишку. — Парень в маске решил, что он может острить.

— Ну-ка, кто смелый, помогите мне подержать голову, — попросил Петя. — Да не мою! Голову объекта исследования.

Но студенты, как по команде, отпрянули от стола. Стрелка настенных часов неумолимо дрогнула и перепрыгнула вперед еще на минуту. Петр Сергеевич взглянул на Лену. Уговаривать студентов в такой ситуации — дохлый номер. Делать было нечего. Лена быстро подошла к лабораторному столу и достала из большой коробки прекрасные импортные перчатки. Хорошо обсыпанные тальком, они сами облекли ее руки. Потом встала на место, сделала глубокий вдох, задержала дыхание… и с двух сторон ладонями крепко обхватила голову трупа. Все у нее внутри задрожало от ужаса. Захотелось бросить эту голову и убежать. Убежать далеко, чтобы никогда больше не видеть отвратительной секционной…

Нет, так нельзя. Это не труп, не дохлятина, не мерзость, уговаривала она себя. Это — объект исследования, это — человеческий материал! Она должна держать эту голову. Ощущать под пальцами затылочные бугры, хрящи ушных раковин, чувствовать тяжелую мертвую прохладу в своих руках. Это нужно для Рябинкина, для студентов и для нее. Ведь если она пришла работать на кафедру, это входит в ее обязанности… Это теперь ее профессия. Ведь не стала бы она отказываться подержать голову больного, если бы ее попросила об этом ее руководительница? Лена уговаривала себя, но ее руки даже через перчатки не могли свыкнуться со страшными, непривычными ощущениями. Лена сжала зубы от напряжения и почти сомкнула веки.

— Привыкай, — раздался вдруг возле ее уха шепот Рябинкина.

«Так он специально меня не предупредил!» — догадалась Лена. И ей вдруг почему-то стало легче. Если надо бороться — она будет бороться. Она снова прикрыла глаза и увидела: то ли после шестого, то ли седьмого класса она путешествует с мамой и папой на теплоходе. Ей скучно, и от нечего делать она читает в кают-компании книги из теплоходной библиотеки. Лена ясно вспомнила потрепанную матерчатую обложку. Жуткая история — Стендаль. Мадемуазель де ла Моль везет в карете на собственных коленях отрубленную голову своего любовника — Жюльена Сореля.

Первая мысль: «Я бы так не смогла». У рыженькой Лены тогда были загорелые коленки и короткая стрижка — чтоб волосы не надо было каждый день укладывать. Красивая прическа гораздо важнее, чем все на свете книжки. Но темнота кареты, сухие глаза восемнадцатилетней аристократки и тяжесть отрубленной головы — это было сильно. Она бы так не смогла…

Куда ты денешься? Надо — сможешь. А оказывается, мертвая голова — действительно тяжелая и холодная штука…

Рябинкин поправил Ленины руки так, чтобы студентам все было хорошо видно. Она опять сжала ладонями мертвые вдавленные виски.

— Ну, теперь, ребятки, самое интересное!

Ох и оптимист же этот Рябинкин.

Несколько решительных точных движений молотком по долоту — и костная стенка пазухи пробита.

— Отделяем кость, не повреждая внутреннюю оболочку пазухи… Работаем очень аккуратно. Если ее повредить — нахождение в ней жидкости будет недостоверно…

Студенты недоуменно переглянулись. Жидкости? У трупа что, насморк? Этмоидит? Менингит?

Округлый кусочек аккуратно отколотой кости лег на металлическую поверхность стола.

Рябинкин торжествовал.

— Ну, смотрите! Кость мы выдули, а слизистая оболочка осталась неповрежденной?! Пазуха закрыта. Что в ней находится, нам пока неизвестно. Нам нужно это исследовать. Да?

Студенты молчали, как заколдованные.

Лена наклонилась над мертвой головой.

— Да!

— Ну-ка, ты еще посмотри! — Рябинкин указал долотом в сторону разговорчивого парня. Тот долго смотрел неизвестно куда, при этом Лена засомневалась, понимает ли кто-нибудь вообще, что они делают, и наконец произнес:

— Вроде да. Как простыней занавешено.

— Теперь берем шприц с толстой иглой и протыкаем эту, как ты сказал, простыню. Насасываем жидкость… При истинном утоплении количество жидкости может быть объемом до пяти миллилитров… Полный шприц.

Студенты наблюдали за действиями Рябинкина, как за движениями шамана. Игла проткнула оболочку, поршень шприца стал медленно насасывать… воздух. Жидкости в основной пазухе не было.

Вот это разочарование! Лена видела по глазам, студенты вообще перестали что-нибудь понимать.

— Значит, этот человек не утонул? — Это сказала маленькая студентка. Пигалица с круглыми глазами. А стрелка часов двигалась неумолимо.

Рябинкин посмотрел на них, потом на Лену.

— Что ж, внутренние органы возьми на гистологию, а почки — дополнительно еще на обнаружение диатомового планктона. И не забудь, все подпиши. А я убегаю.

Лена тоже взглянула на часы. Да, он прав, ему пора ехать. Опоздать на лекцию — нет, у них в университете это не принято. Университет старый, с историей, с традициями, с условностями. Пусть остановится все движение на Земле — лекция должна начаться вовремя. Но как это страшно — остаться сейчас одной наедине с трупом. Тут Лена поперхнулась. Вот это оговорка — не с трупом, а с группой! Она прокашлялась и оглянулась. И Извекова с Соболевским нет, как запропастились. Как писать направление на гистологию, как отправить материал? Она ничего, ничего не знает!

Студенты тоже почувствовали ее слабину — расслабились, зашептались. Пока они поняли одно: судебная медицина — это не фуфло. Это очень сложный для понимания предмет. Учить придется. Но на первых занятиях всегда почти так — говорят больше преподаватели, студенты слушают. Одно их немного успокаивало — заведующий сейчас исчезнет, двоек, скорее всего, не поставят. Двойки на самом деле для них самое страшное. Каждый «неуд» нужно пересдавать, каждый пропуск отработать — иначе не допустят к сессии. Ох, боже ты мой, кончились каникулы! И как уже достала эта учеба! В других университетах на пятом курсе и на занятия-то половина студентов не ходит. А у них…

Рябинкин убежал. Лена посмотрела ему вслед.

— Объявляю перерыв на 10 минут. Встречаемся в учебной комнате.

Студенты ушли. Лена видела — с облегчением на лицах — тяжелая часть занятия окончена. Но лично она была недовольна. Что это за обучение такое, когда ничего не понятно? Утонул этот человек или не утонул? Но сейчас самое главное — правильно оформить направление на гистологию.

Увидев потянувшихся наверх студентов, в секционную заглянула Клавка:

— Закончили, слава богу! Один только случай, а уж мусолят, мусолят! — Она подошла к столу и, даже не надевая перчаток, стала закидывать внутренние органы в разверзнутые полости тела. Лена представила, как на рынке торговцы кидают на весы потроха — легкие, почки, сердце…

— Послушайте! — Ее голос зазвенел от напряжения. — Не надо убирать! Я еще не взяла материал для гистологии.

— Ты не взяла, а меня там родственники уже чуть не съели. — Клавка, не обращая никакого внимания на Лену, вдевала в патанатомическую иглу длинную прочную нить.

— Прекратите, я вам говорю! У нас еще второе занятие сейчас будет.

— Ни хрена у тебя не будет. Заведующий твой уехал, а я труп сейчас родственникам отдам. Ничего, что они с утра дожидаются, когда вы тут перед вашими охламонами распинаться перестанете? И не смей никогда перчатки из моей коробки брать! Или плати мне за них! Что ты тут думаешь, я еще буду, что ли, своими деньгами за твои перчатки расплачиваться?

«Что же мне делать?» Сердце у Лены так стучало, что готово было вырваться из груди. Нет, она сейчас пойдет к этому отвратительному таракану Хачеку и выскажет все, что она думает! Пусть ее уволят, пусть она вообще вылетит к черту из института, но так обращаться с собой она не позволит!

— Клав! Чего расшумелась-то? — Витя Извеков с кружкой чая в руке и куском хлеба с маслом появился в дверях. — Ты чего нашего нового ассистента пугаешь? Девушка вон уже вся бледная стоит.

— Взбледнулось, вот и стоит! — Клавдия в раздражении заколола иглу в лацкан своего байкового халата. Лена кинулась к Извекову:

— Очень вас прошу, покажите мне, как оформлять материал на гистологическое исследование.

— А чего тут оформлять, все просто. — Извеков широко открыл рот и затолкал в него весь кусок. — Вписываешь фамилию трупа и свою фамилию в нужные графы. Что нужно, то берешь. Что не нужно, то прочеркиваешь, — говорил он с набитым ртом. — Где твои органы-то?

— Вот, — Лена растерянно показала на месиво из органов в полостях тела.

— Ну, доставай! — Извеков хитренько покосился на Клавдию. Та ехидно хмыкнула. Лена взялась за пинцет.

— Ты пинцетом до второго пришествия доставать будешь, — заметил Извеков. — Бери рукой. А на будущее запомни — вырезать материал на гистологию нужно сразу. Показалось тебе какое-нибудь место подозрительным — сразу бери. А то потом захочешь вернуться — а не найдешь.

Лена закусила губу и стала вынимать органы обратно.

— Мать твою! — заругалась Клавдия, явно подражая Хачеку.

— А ты знаешь чего, — Виктор наконец прожевал, проглотил и запил чаем. — Ты не откладывай эту гистологию на потом. Когда изучаешь органы во время секции, сразу вырезай нужные куски — и в банку.

— Да уж вы-то, конечно, вы-то ведь эксперт, а эта — курица… — прогнулась перед Виктором Клавдия. — Вы-то уж дайте распоряжение тело родственникам отдать.

— А что, боишься, что денег тебе не дадут? — хитренько подмигнул ей Виктор.

— Да уж куда там дадут, палкой бы не наподдавали… Еще жалобу напишут, а за жалобу Владимир Александрович премии лишит… И весь сыр-бор из-за этих студентов. Летом-то как хорошо без них было…

— Ладно, Клав, помолчи. Сейчас увидим.

Лена тем временем достала органы и довольно бойко орудовала пинцетом и ножницами.

— Неплохо у тебя получается, — похвалил Витек. — Первые-то разы обычно все долго возятся. Ткани выскальзывают, сноровки нет.

— Я раньше офтальмологом работала. Иногда и операции делала… — Лена не сказала Извекову, что закончила аспирантуру. Зачем хвалиться тем, что не имеет отношения к сегодняшнему дню?

— То-то я смотрю…

Клавка тоже попритихла.

— Теперь пиши предварительный диагноз, — указал Лене пальцем в направлении Извеков. — Вот здесь пиши. В этой строке.

— Утопление писать?

— Утопление. И распишись.

Лена поставила свою подпись и с облегчением вздохнула. Кажется, все.

— Спасибо, Виктор.

— Пожалуйста. Хотя из спасибо шубы не сошьешь.

— Но вы не можете отдать тело родственникам, пока не кончится второе занятие, — приободренная поддержкой, строго обратилась Лена к Клавке.

— Щас… Как же… — Клавдия снова взялась за иглу. — Как ты думаешь, мне тело надо обмыть, нарядить, причесать… А ты тут возиться еще три часа будешь…

— Клав, вторая группа будет моя, — вступился Извеков. — Я тебе отдам труп через полчаса от начала занятия. Договорились?

Лена не успела удивиться скорости предполагаемого занятия, как у входа громко прозвенел колокол.

— Кто там еще? — Клавка выглянула в окно и тут же сменила тон: — Ох, да это же Игорь Владимирович приехали.

— Ну, вот. — Извеков тоже выглянул в окно. — Вон Игорь новый предмет исследования привез. Значит, вообще не о чем волноваться. Можешь ушивать, Клавдия, тело. — И Виктор пошел на крыльцо, чтобы узнать у Соболевского, кого он привез ему на секцию.

Лена вздохнула, взглянула на часы, мысленно ахнула и побежала на кафедру.