Ленина тетка оказалась хрупкой, невысокой блондинкой. Я знала, то есть Лена сказала мне в самолете, что в аэропорту нас будет встречать ее родственница, которая живет во Франции уже двадцать лет, но почему-то воображала себе Машу именно теткой – полной, пожилой, небрежно одетой и возможно даже с усиками над верхней губой. Когда же мы с Леной увидели, что изящная женщина в светло-сером костюме, с голубой косынкой на шее под цвет ее глаз подходит к нам с листком с отпечатанными на нем Лениными именем и фамилией, мы обе удивились. Лена – тому, какой неожиданно приятной внешне оказалась ее родственница, а я – своим наивным представлениям о том, какими должны быть тетки.

– Тетя Маша, – после объятий Лена затараторила так, будто боялась, что Мари сейчас бросит ее и уйдет. – Вам вся Москва передает привет: и тетя Олеся, и дядя Игорь, и…

Впервые за несколько лет мне стало неудобно: зачем я мешаюсь у них под ногами? Мне захотелось тут же уйти – как-нибудь добраться до гостиницы (я даже забыла, что нас ждал автобус, впрочем, ваучер все равно был у Лены) и дальше быть одной, но… Я услышала голос Мари и опомнилась. Она стояла передо мной и протягивала мне руку. Рукопожатие Мари было прохладным и суховатым.

На фиг я ей сдалась, а она – мне.

– Аншанте! – тут же выскочило вперед меня слово из моего школьного прошлого.

– Аншанте, – улыбнулась Мари. Вокруг глаз у нее, конечно, были морщинки, но, положа руку на сердце, я никак не дала бы ей лет больше моих.

Лена, торопясь, извлекала из сумки кулек.

– «Мишки на севере», «Мишки косолапые», «Белочка» и «Столичные», – она нелепо суетилась возле Маши. – Мама сказала, что вы, наверное, соскучились по московским конфетам.

– Почти все туристы в сборе, но нет… – Я вдруг услышала наши с Леной фамилии. Это полноватый мужчина в желтой футболке с логотипом нашей турфирмы, надетой прямо поверх куртки, разговаривал возле меня с кем-то по мобильному телефону.

Я опомнилась:

– Лена, нас ищут! Ты поедешь с нами в гостиницу или как? – Лена осторожно взглянула на Мари. Та только вежливо и немного холодно улыбнулась.

– Конечно, в гостиницу! Мы ведь решили! – Лена засмеялась будто чему-то веселому, тряхнула головой в повязанной косынке – она, как я поняла, любила носить косынки завязками на затылке под волосами – они ей шли – делали этакой озорной девчонкой, и отыскала в сумке наши документы.

– Вы в нашем списке последние. – Наш трансферист проверил свои бумаги и повернулся к Мари:

– А вы, мадам?

– Нет, я только встречаю.

– Как жаль, мадам, – он окинул Мари тем одновременно вежливым и восхищенным взглядом, каким большинство мужчин смотрят на хорошеньких женщин, и я почувствовала что-то вроде малюсенького укола ревности. Про меня бы он так не сказал. И одновременно с этим я поняла, что его взгляд – это не только мое впечатление о внешности Мари. Пожалуй, она не просто хорошенькая, хоть уже, так сказать, и «в возрасте». В ней есть нечто, что привлекает мужчин и чего нет во мне. Я посмотрела на Лену. Есть ли это в Лене? Я не поняла. Мне показалось, что тоже нет. Лена была самая обычная, и только эта ее темная косыночка в веселенький цветочек придавала ей какое-то сельско-пейзанское очарование.

Парень в желтой майке пригласил всех в автобус.

– Вам нужно сначала устроиться в гостиницу, а потом поедем ко мне, – сказала Мари. – Я живу совсем рядом с Эйфелевой башней. Очень удобно – вечерами я могу читать, не включая свет.

Трансферист, прислушивающийся к ее словам, заметил:

– Это очень удобно, мадам, экономия электричества. Но, наверное, нужно иметь плотные шторы, чтобы свет не мешал ночью?

– Мне не мешает. Я хотела бы поехать с вами и подождать моих девочек в гостинице.

– Конечно, мадам! – Трансферист оглядел нас с Леной, как будто желал убедиться, что мы с ней достойны такой чести, и повел всю группу в автобус. Он хотел посадить Мари на первое сиденье поближе к себе, но она со скромной элегантностью отвергла его приглашение и прошла в самый хвост автобуса. Как раз туда, куда хотела бы сесть я.

– Садитесь с Леной. Вам, наверное, есть о чем поговорить, – и я с невежливой настойчивостью отодвинула Мари на ряд вперед. Она насмешливо взглянула на меня, но ничего не сказала, действительно села с Леной, а я устроилась у окна в одиночестве. Там, где хотела, в последнем ряду, и где окна наполовину были задернуты занавесками. И, когда автобус тронулся, я вдруг незримо почувствовала того, кто раньше сидел рядом со мной.

В тот ранний вечер, в который в квартире Мари раздался телефонный звонок из Москвы, она оказалась дома совершенно случайно – вот так оказываются наказуемы слишком ранние уходы с работы. Но Мари как раз не была халтурщицей и лентяйкой. Опять-таки случайно в тот вечер вырубился Интернет в ее небольшой конторе, и месье Дюпон, которому она верно служила уже лет семь и с которым вместе поднимала его фирмочку, оптом закупающую и доставляющую разнообразные сувениры во всевозможные парижские ларьки, отпустил ее домой. Мари была одновременно и секретаршей, и логистиком, и специалистом по рекламе, но зарплату получала только одну. Мари теперь сносно говорила еще на трех языках, кроме родного, так что Дюпону при необходимости она заменяла еще и переводчицу. Поэтому он и согласился отпустить ее пораньше. Но, несмотря на загруженность, Мари вовсе не жаловалась на свою жизнь. Платили ей, даже учитывая одну зарплату, неплохо, мужа у нее уже давно не было, детей тоже… Однако тем приятней обещал быть для Мари свободный вечер. Впрочем, Мари не считала себя одинокой. У нее была Лулу – маленькая беленькая собачка – лохматая и не особенно породистая, зато преданная хозяйке всем своим собачьим сердцем. Лулу было уже порядочно лет – никто не знал сколько, потому что она перешла к Мари по наследству – вместе с квартирой. Хозяева продавали квартиру с условием, что новая хозяйка возьмет их щенка, сами они куда-то уезжали. И когда Мари пришла за ключами, она увидела Лулу, вжавшуюся в угол возле входной двери. Казалось, собачка поняла, что она останется, когда другие уедут. Мари стало ее жаль. Она взяла ее на руки и стала говорить с ней по-русски. Собачка поняла слова утешения. Они стали неразлучны. Вернее, Лулу, будто понимая, что хозяйке необходимо работать, легко переносила одиночество в квартире по будним дням, но в воскресенье… О, воскресенье принадлежало безраздельно ей и Мари. В воскресенье Лулу категорически возражала, если Мари куда-то уходила без нее. Мари иногда даже казалось, что в ее отсутствие Лулу тщательно изучает календарь – так безошибочно она выделяла именно воскресенье из целой недели рабочих дней. Воскресенье было праздником для Лулу. В воскресенье они поздно вставали, валяясь вдвоем в постели сколько хотели. Потом шли пить кофе на крышу. Да, да. Из квартиры Мари, как и из некоторых других квартир этого дома, был выход на крышу. Крыша была поделена на небольшие отсеки перегородками, вроде тех, которыми у нас перегораживают лоджии в многоквартирных домах. Кстати приобретение этой квартиры Мари считала своим основным жизненным успехом. Иногда Мари задумывалась, чем еще она могла бы похвастаться в жизни? И как-то получалось, что, в общем, ничем. Ее внезапное и неожиданное замужество, казавшееся дома волшебным, быстро окончилось счастливым разводом без всяких сожалений. Уже через несколько месяцев совместного проживания муж произнес весьма обидную для ее слуха фразу: «Какие-то вы, русские, странные – не понимаете обычных вещей». И поскольку тут же оказалось, что своей молодой русской жене он предпочитает старую французскую любовницу, Мари с грустью констатировала, что она, наверное, действительно чего-то не понимает в их отношениях. И поскольку у мужа на поверку не оказалось ни денег, ни какого-то более-менее прочного положения, и это он, наоборот, рассчитывал, что Мари сразу же, чуть ли не с первых дней ее пребывания в новой стране начнет искать работу, что в принципе было невозможно, разве что как сразу пойти в уборщицы, Мари, может быть, даже несколько прагматично рассудила, что, по-видимому, ей лучше сразу расстаться с ним, не дожидаясь появления детей, и отправиться самой в свободное плавание. Лучшей доли – в смысле нового мужчину – Мари искать не хотела, к тому же ей было просто некогда. Переменив несколько работ, она наконец нашла Дюпона, взяла кредит в банке и купила вот эту свою крошечную студию с выходом на крышу. Сейчас кредит был практически уже выплачен, но Мари не хотела брать новый. Ей нравилась ее квартирка. Нравилась она и Лулу. И к сорока годам Мари как-то успокоилась. Решила, что будет жить спокойно, свободно, делать, что хочет, лишь бы была вместе с ней Лулу. О возрасте Лулу Мари предпочитала не думать.

Вот так они и жили возле самой Эйфелевой башни в районе современной застройки, очень напоминающей московские шестнадцатиэтажки, неподалеку от площади Трокадеро. Конечно, это не Пасси и не авеню Бурдонне, на которой звон колокола церкви Дома инвалидов сливался весной с гудением шмелей. В ней кроме так называемого холла площадью семнадцать метров был еще крохотный открытый кухонный отсек и ванная комната с настоящей ванной. В ванной стояла газовая горелка, а в кухне не было большой плиты – она не помещалась, а только маленькая плиточка. По московским меркам, квартирка Мари была даже меньше, чем хрущевка, но Мари и Лулу были совершенно довольны своим положением. Мари очень нравилось жить на самом верху, на шестнадцатом этаже. На крыше, на крошечном участке бетона, Мари разместила кадушку с рододендроном, в апреле бешено покрывающимся махровыми желтыми соцветиями. Вдоль перил у нее располагались горшки с вечно зеленым плющом и геранью, и, когда герань отцветала, плющ живописно оплетал стену и решетку балкона, как в средневековых замках. Иногда в веточках плюща запутывались какие-то насекомые, и тогда Лулу с гавканьем бросалась на них. Когда было солнце, Мари выносила на крышу складное кресло и загорала. Лулу грелась возле нее на специальном коврике, а в жару пряталась в тень балконной решетки. Когда Мари пила лимонад, Лулу просила сливки, которые Мари покупала специально для нее. В дождливую же погоду по воскресеньям они обе любили где-нибудь пообедать. Для этого они ехали на автобусе до вокзала Монпарнас или на такси в район площади Одеон или Люксембургского сада. Мари тогда смотрела на дождь за окном, на идущих мимо нее прохожих. Она заказывала себе утку, выпивала бокал красного вина и чашку кофе. Лулу утиное мясо не любила, поэтому довольствовалась собачьим паштетом, припасенным для нее специально. Мари иногда курила, а Лулу, обожавшая запах тонких сигарет, лежала у нее на коленях, согреваясь от газовой горелки, и согревала своим теплом Мари.

Мари не любила вспоминать Москву. Что там делается сейчас, она не очень представляла. Родителям она, конечно, звонила. И раз или два они даже приезжали к ней в гости, но люди они были не очень привыкшие разъезжать по заграницам (как и Машина мама), поэтому внутри семейного круга все считали Машу отщепенкой. В те дурные годы, в конце восьмидесятых, когда наивные люди ходили по улицам с приемниками в руках, чтобы слушать передачи с очередных партийных съездов, Маша была ребенком. На ее долю хватило и очередей, и неразберихи в умах, и темноты на улицах, и красных пиджаков быстро обогащающихся нуворишей. Приехать в Москву ее не тянуло, несмотря ни на какие завлекательные рассказы. Два раза в год в отпуск Мари ездила к морю – на Лазурный Берег или на Майорку. Номинально она, конечно, была в курсе, кто теперь у нас президент, но как зовут премьер-министра или какого другого руководителя – понятия не имела, да ее это и не интересовало. Она жила делами своей фирмы и своей кудлатой Лулу. Впрочем, если собачий возраст можно бы было пересчитать на человеческий, то оказывалось, что Лулу была много старше Мари. Кстати, это было заметно и по ее нраву: она еще меньше, чем хозяйка, заглядывалась на кобелей, а если хвостатый кавалер и привлекал чем-нибудь ее внимание, то дело, как правило, ограничивалось вежливым обнюхиванием. Таким же манером и Мари вежливо улыбалась мужчинам, но в жизнь свою никого больше не впускала. После мужа и еще до появления у Мари квартиры и Лулу было несколько любителей русской экзотики, но все романы с французами кончались для Мари неудачно. Она не отказывалась от знакомств, но, в конце концов поняв, что русский и французский характеры совмещаются плохо, решила не кидаться на первых попавшихся знакомых. Русские же эмигранты почему-то вообще Мари не прельщали. Да и по совести говоря, кого-то, действительно заслуживающего внимания, чтобы впустить в свою жизнь, у Мари так и не оказалось. И будучи от природы не очень темпераментной, она решила не тратить нервы, по принципу – от добра добра не ищут. Вот при каких обстоятельствах свалился на Мари звонок из Москвы. Маша поговорила с Лениной мамой, пожала плечами в недоумении и стала листать календарь, выясняя, какой это будет день недели. В рабочий день Мари поехать просто бы не смогла, но наш приезд пришелся на воскресенье. В принципе, Ленина судьба ее не очень интересовала, но Мари вдруг вспомнила, какой беспомощной и наивной сама в первый раз явилась во Францию, и решила ехать в аэропорт. Единственная тревога у нее была о Лулу. Будет неудобно, если она не пригласит Лену в гости. Лулу же ревновала Мари ужасно.

– Не волнуйся! Я еду встречать свою племянницу. Она тебе понравится, – сказала Мари по-русски, закрывая Лулу в квартире. Та ответила из-за двери отчаянным визгом. Лулу беспокоило, позволят ли ей в присутствии гостей спать, как она привыкла, на постели с хозяйкой.

– Все будет хорошо, – сказала Мари и направилась к лифту. Лулу услышала звук асансора и демонстративно ушла под диван. Вот в этот самый день Лена и за компанию с ней я в буквальном смысле свалились с неба на головы Мари и ее собачки.

Автобус двигался быстро. Я не могла понять, когда закончился пригород и начался город, да это было мне и неважно. Я тупо смотрела в окно и боялась пошевелить рукой. Той рукой, которая была обращена к пустому сиденью. Это было бы ужасно – ошутить рядом с собой пустоту, когда память услужливо подсовывает тебе ощущение прошлого. Поиски утраченного времени полное фуфло по сравнению с тем, что я ощущала тогда во время этой поездки в автобусе. Рядом со мной будто ехало привидение – вроде нет никого, а я чувствовала дыхание и тепло рядом с собой. Я боялась повернуться и как раз поэтому смотрела в окно. О чем я думала? Об обыденном. О том, о чем думала в последнее время почти постоянно. Зачем я живу? Пить, есть, спать, прекрасно сознавая, что твое существование никому не нужно, не хочется. Не жить – страшно. Вот и получается, что привязывает меня к жизни только одно – страх не жить. Я знаю, что некоторые думают, что я просто бешусь с жиру. Я живу в большом городе, у меня есть комната в родительской квартире, есть отопление и свет, я не голодаю и хожу хоть в дешевых, но в незаштопанных колготках (для моей матери, например, незаштопанные колготки, которые надеваешь под брюки, – символ приличного благосостояния). Я также знаю, что многие вполне резонно могут сказать мне, что я ничего такого не сделала и не заслужила, чтобы мне быть по жизни богатой и счастливой, а другие люди, стартовые условия которых были гораздо хуже, чем у меня, добились всего сами, и поэтому я не имею права жаловаться. Но ведь я жалуюсь только на то, что со мной нет ЕГО, с которым я хотела бы прожить жизнь. Неважно – в бедности или в богатстве, скорее в тревогах, чем в радости, мне это все неважно. Я хочу его ощущать рядом. Ощущать в себе, знать, что он здесь, среди живущих, и я всегда смогу до него добраться – на самолете ли, на пароходе, на космическом ли корабле…

И поэтому все мысли о том, что на земле безуспешно борются за жизнь инвалиды, смертельно больные, бедные, в смысле, нищие люди, не спасает. Знание того, что люди в буквальном смысле умирают от голода, но хотят при этом жить и надеются на лучшее, не имеют для меня никакой ценности. Он умер – тот, кого я любила. Вернуть его невозможно. Все, что я ощущаю сейчас как его присутствие, – иллюзия, болезнь моего ума, не более того. Это ужасно. Все, что у меня есть, – это воспоминания.

Я закрыла глаза, хотя начались уже крыши. Высокие парижские крыши с изогнутой кровлей, башенками, решетками, флюгерами и окнами, отражающими солнце. Да, сегодня было солнце, оно согревало мне лицо через стекло автобусного окна, а тогда шел дождь. Я это ясно вспомнила, хотя час назад совершенно не помнила, какая была погода в тот наш приезд.

Я была словно огромная неуклюжая черепаха, вяло шевелящая лапами в море воспоминаний. Пласты воды – то теплые, то прохладные, а иногда ледяные – накатывали, омывая мое черпашье тело – я была рада всем этим пластам. Мне даже вдруг вспомнилась школа и моя училка по французскому – вот уж кого я никогда раньше не вспоминала. Досадным айсбергом проплыли ссоры с родителями, веселой мультипликашкой – университет с его сокурсниками и друзьями. Картинки прошлой жизни извлеклись из памяти сами, так иногда бывает во сне. И когда просыпаешься, не можешь сразу понять – правда это когда-то было или просто приснилось.

Да, в тот наш приезд в Париже шел дождь. Человечек, что нас встречал, довез нас на автобусе до какого-то места. Мы вышли. Мой друг и он о чем-то поговорили. Я стояла в стороне и озиралась по сторонам – все не могла поверить, что я в этом городе. Потом они договорились, и тот человек поймал нам такси. Сказал водителю адрес гостиницы и дал деньги. Я сейчас отчетливо это вспомнила. Даже вспомнила, что на водителе была удивительная шляпа – это был чернокожий парижанин в желтой соломенной шляпе.

Да, они тогда готовили выставку, посвященную войне, что-то связанное с французскими летчиками. Он мог бы готовить выставку о садомазо или о русской кухне – мне было бы все равно. Я была с НИМ – и этого мне совершенно хватало для счастья.

Мы поехали в такси. Я была ошеломлена. Мне было захватывающе интересно. Я себя чувствовала кем-то вроде подруги Джеймса Бонда, которая всегда и во всем помогает своему герою. Я помню, что я сидела на заднем сиденье, прижавшись к боку моего спутника, и капли дождя, промочившего нас, пока мы стояли, холодили мне шею мокрым воротником плаща.

Гостиница нам была забронирована. «Скажи шоферу, – велел мне мой спутник, – что нам нужно в «Королевскую оперу», и спроси, далеко ли это от центра». Я перевела.

– Это в районе Больших бульваров, – ответил шофер, повернув ко мне свое широкоскулое лицо. Шляпа его при этом сдвинулась на затылок. – На улице Мазагра, мадам.

Я чуть не выскочила из машины, чтобы расцеловать этого забавного человека.

– Ты слышал? Ты слышал? – тормошила я своего спутника. – Шофер подумал, что я твоя жена! Он назвал меня «мадам»!

ОН отодвинулся немного и взглянул на меня иронически:

– Ну почему все женщины так хотят замуж? Я лично не вижу в замужестве ничего хорошего. При слове «замуж», Танька, ты дуреешь.

Мне стало стыдно, как будто я сказала что-то совершенно неприличное. Я потупилась и стала сама себя чувствовать мокрым воробьем. Ему, видимо, стало меня жалко, поэтому он снова придвинулся и приобнял меня:

– А не приходит тебе в твою голову, дурочка, что он назвал тебя «мадам», потому что ты с дороги выглядишь на двадцать лет старше, чем есть на самом деле? – ОН обожал дразнить меня, мой друг, и наблюдать за моей реакцией. Естественно, что я тут же схватилась за пудреницу. ОН расхохотался. Он так и думал, что я это сделаю. Я с ним не мыслила самостоятельно, я жила по шаблону.

Однако этот шаблон появлялся во мне, только когда я была с НИМ. Любого другого человека я могла бы искалечить за такие слова. Но мой спутник был не «любой другой». В панике я стала рассматривать свое лицо. У меня был комплекс – из-за нежной кожи у меня рано появились под глазами морщинки. Есть ли они у меня сейчас – не знаю. Наверное, есть, но они меня не волнуют. Впрочем, я и в зеркало теперь практически не смотрюсь. Но тогда я не знала, как мне поступить – то ли убрать пудреницу, то ли нарочно продолжать в нее смотреться.

– Приехали, мадам-месье! – Тогда водитель выручил меня этими словами. Он вопросительно смотрел на нас из-за своей загородки, отделявшей его от салона. Я делано помахала ему.

– Мадам очень хорошо говорит по-французски. – Он даже вылез и открыл передо мной дверцу. И я снова готова была его расцеловать.

– Он похвалил меня! – я похвасталась специально.

Но мой друг опять посмотрел на меня так, что мне снова должно было бы стать стыдно. Совсем с ума сошла – принимать за чистую монету похвалу какого-то негра, к тому же таксиста! Однако теперь я не поддалась ему и поперлась в отель.

– Танька, бери чемодан! – Таксист составил наши вещи у порога. Я обернулась. Мой друг стоял и смотрел на меня, на вывеску отеля, на, откровенно говоря, не самую красивую парижскую улочку с такой красивой, открытой и даже ласковой улыбкой, что я поняла – он ощущает то же, что и я – восторг и удивление. Какая же я глупая, что приставала к нему со своими комплексами! Я тут же схватила свой чемодан, он приобнял меня свободной рукой, и мы вместе вошли в отель – как мне хотелось бы думать, дружной супружеской парой.

Я вдруг опомнилась. Наш туристический автобус чуть резче затормозил у перекрестка. Я огляделась по сторонам, будто спала и вдруг проснулась. Я видела чудесный сон. Что-то холодило мне руку. Я посмотрела. Моя старая пудреница, неизвестно с какого времени завалявшаяся на дне кармашка моей дорожной сумки, была сейчас у меня в руке. Я машинально открыла ее и посмотрелась. На меня смотрело ничего не выражающее черепашье лицо с мутными серыми глазами. Я защелкнула крышку, швырнула пудреницу назад и вдруг заплакала. Беззвучно и горько. Плечи мои даже не согрогнулись, и я не издала ни единого звука. Просто слезы в несколько ручьев текли по щекам, и я не могла и не хотела пошевелиться, чтобы их остановить. Я даже не удосужилаь вытащить платок, чтобы их вытереть.

Наш автобус рванулся со светофора и вдруг круто завернул на Большие бульвары. Я вдруг узнала здание Оперы, зады его с крутыми лесенками оказались справа от моего окна. Сердце у меня запрыгало так, будто в моей груди метались сто испуганных молний: все то, что давно было похоронено в моей памяти, запрятано в темные тайники, закрыто тяжелыми замками действительности, теперь всколыхнулось, взорвалось и расцветило мою жизнь яркими красками. И весь мой мир, который уже много лет для меня представал в однообразном сером цвете, теперь заиграл, заискрился и запел в моей душе. Я поняла, что приехала не зря. Дождь, который прошел в Париже несколько лет назад, вдруг окончился, выглянуло солнце. На платанах снова желтели листья. В проулке на секунду мелькнул светлый купол Сакре-Кер. Автобус стал останавливаться возле отелей. Туристы с сумками поочереди пробирались к выходу. Мы проехали бульвар Бонн-Нувель, и я узнала нашу станцию метро. Лена, Мари и я остались в салоне последними. Автобус остановился, не доезжая до арки Сен-Дени. Крошечная улочка Мазагра, я точно это вспомнила, была налево.

– Гостиница «Королевская опера», – объявил нам наш трансферист. – Автобусу туда ехать нельзя. Но здесь два шага пешком. Пойдемте, я провожу.

Лена и Мари пошли к дверям. Я поковыляла за ними.

– Что с вами? – спросила Мари, случайно обернувшись.

– Ничего.

Теперь они все смотрели на меня.

– Мадмуазель, могу я чем-нибудь помочь? – участливо спросил трансферист, когда я вышла. Он даже взял у меня мою сумку.

– Ты плакала? – спросила Лена.

– Нет. Это дождь. – Я сама не понимала, чего я несла.

– Дождь? – Они взглянули на безоблачное небо.

– Пустяки, – заверила я.

Мари на меня внимательно посмотрела. Я сделала вид, что инцидент исчерпан, и храбро вошла в те же гостиничные двери, в которые уже входила раньше. Трансферист отнес наши ваучеры за стойку регистрации. Лена вытащила свой паспорт. Мари присела в сторонке. Холл не показался мне знакомым, и это позволило мне без эксцессов тоже отдать свой паспорт вежливой девушке-администратору. Трансферист, попрощавшись с Мари и не обращая больше внимания на нас, ушел. Мы с Леной получили ключи и потащили вещи к лифту. Мари пошла с нами. В лифте зеркало отражало нашу группу в полный рост. Я хотела отвернуться, но не удержалась. В зеркале стояли Лена, Мари и еще какая-то женщина. Я даже сразу не поняла, что это – я. Хотя пример с пудреницей мог бы послужить мне уроком. Как же они должны воспринимать меня? Во мне снова поднялся тот страх, который приходил ко мне по ночам. Все сбылось. Так и есть. Я больше не тот человек, которого я в себе знала. Эта тусклая, злая, больная тетка – это была и я, и не я. Я просто устала с дороги! Пришли на ум спасительные слова из тех дней. Нет, врешь. Дорога тут ни при чем, – расхохотался мой страх. Теперь эта женщина – это ты. И такой, какой ты была, ты больше никогда не будешь. Я закрыла глаза. Бывают же в жизни совпадения! Зачем я приехала в эту же самую гостиницу! Как глупо было с моей стороны во всем довериться Лене. Почему я не посмотрела ваучер с названием отеля, еще когда мы были в Москве? Я не смогу, не смогу здесь жить!

– Приехали! – Лена толкнула меня под локоть. Двери лифта раскрылись, мы подтащили вещи к своему номеру, Лена вставила карточку-ключ…

И вот тут меня и прорвало. Желтые шторы, шкафчик без дверок и что-то похожее на козетку… От козетки мне стало по-настоящему плохо. Я впомнила, что ОН обожал меня любить именно на этой (а может быть, на такой же точно, но я решила, что на ЭТОЙ) козетке. Я вдруг завыла. Завыла, бросилась на эту довольно шаткую вещицу грудью и стала обливать ее слезами. Лена и Маша остолбенело стояли посреди крошечного номера.

– Таня, ты что? – Лена неуверенно погладила меня по спине. Я только дернула ногой и зарычала:

– Отстань!

Лена отошла и испуганно посмотрела на Мари. Та выглянула в коридор. Кругом было пусто. Маша решительно закрыла дверь нашего номера.

– Ну-ка, перестаньте и выпейте воды! – Она прошла в ванную и принесла воды из-под крана. Лена перехватила у нее стакан и поднесла ко мне.

– Уйдите от меня! – рыдала я, теперь перевернувшись на спину. Голова моя лежала на сиденье этой треклятой козетки, смотрела я в потолок, а ноги мои нелепо протянулись по полу, заняв собой почти все пространство до противоположной стены. Перед моими глазами стояло в тумане слез ЕГО лицо – почти всегда насмешливое его выражение сменялось детским, почти испуганным в момент наслаждения. Как будто он боялся, что что-то недополучит от меня. Я отчетливо видела на потолке, как в зеркале, наши тела – мое, обнаженное, гибкое. Молодое. И его – уже со складочками и ямками, но такое теплое, родное, желанное… Я рыдала вслух, горько и глухо, как ухает филин.

– Да прекратите же вы истерику! Что случилось? – Мари была раздосадованна, а Лена испуганна.

– Может быть, вызвать врача?

Я только бессмысленно размахивала в воздухе руками.

Мари вздохнула, присела на корточки и крепко, внезапно, обняла меня, не давая мне вырваться.

– Все будет хорошо, слышите? Все будет хорошо! – уговаривала она меня тем же голосом, каким уговаривала Лулу.

И вдруг под влиянием ее голоса я внезапно обмякла, замолчала и провалилась то ли в обморок, то ли в кратковременный сон. Во всяком случае, на какое-то время действительность совершенно перестала для меня существовать.

– Ну-ка, подхватывай ее, – сказала Лене Мари, и вдвоем не без труда они взвалили меня на кровать. – Как ты думаешь, у нее есть с собой халат или по крайней мере ночная сорочка? Хорошо бы ее переодеть во что-нибудь, что не мешало бы дышать.

– Надо посмотреть в ее сумке. – Лена решительно открыла замок и выложила мои вещи на соседнюю кровать. – Смотрите! – Из моих скудных тряпок выскользнул пакет. Три старые фотографии просвечивали сквозь прозрачную полиэтиленовую пленку.

Я и ОН на берегу Сены возле «Консьержери», я и ОН на острове Святого Людовика, я и ОН на той самой скамейке на задах Нотр-Дам…

– Ты знала, что она уже раньше бывала в Париже? – спросила у Лены Мари, бегло просмотрев фотографии.

– О ней никто ничего не знал. Я взяла ее с собой, потому что кроме нее мне не с кем было ехать, – вяло сказала Лена.

– Весьма опрометчиво пускаться в такие путешествия с малознакомыми людьми. – Мари потеряла свой безмятежный вид, и это ей не шло.

– Что теперь делать? – жалобно спросила Лена. Перспектива возиться со мной, в то время как назавтра у нее была назначена встреча с Валерием, ее совершенно не устраивала.

– Нельзя оставлять ее одну, – сказала Мари. Ей вообще-то тоже не улыбалось тратить на меня время. В квартире сидела запертая Лулу, и Мари представляла, как собачке должно быть обидно. Пропало их совместное воскресенье. – Если она в течение получаса придет в себя, – Мари взглянула на свои швейцарские часики, – поедем все вместе ко мне в гости.

– А если нет?

– Тогда придется отправить ее в больницу. Так будет лучше для всех, – произнесла Мари. Ей от всех этих приключений ужасно хотелось выпить. Лене тоже хотелось выпить. Но, собственно, не ради самого пития, а, так сказать, отпраздновать поездку. И перед Мари ей, конечно, тоже было неудобно. В общем, когда я открыла глаза, они обе сидели на Лениной кровати и в четыре глаза смотрели на меня. Смотрели с опаской – не собираюсь ли я их укусить. И странное дело, мне стало как-то странно легко и даже, стыдно сказать, весело, будто с диким ревом и слезами я потеряла четверть своего жизненного веса.

Определенно, я чувствовала себя лучше. Лена и Мари переглянулись.

– Она пришла в сознание.

Я сказала:

– Простите. Мне страшно неудобно.

Они молчали и продолжали с сомнением смотреть на меня. Очевидно, не могли оценить мое состояние.

– Я уже в полном порядке. – Они все еще не понимали, можно ли со мной нормально общаться. Я оказалась в глупом положении. Если я сейчас попытаюсь встать, может быть, они снова навалятся на меня? Но и лежать больше мне тоже не хотелось.

Я сказала:

– Можно я встану?

Обе переглянулись.

– Тань, ты точно в порядке? – Лена наклонилась к моему лицу и вглядывалась в мои зрачки. Так делают врачи «Скорой помощи» в сериалах.

– Да я не помираю, не бойся.

Она отодвинулась, и я спустила ноги с постели. Мари тоже встала и отошла подальше.

– Я вас не укушу. – Почему-то теперь она стала меня раздражать, эта Мари.

– Ну и хорошо. – Она, казалось, приняла какое-то решение. Облизнула губы, прошла в ванную и покрыла их наново светлой губной помадой.

– Если вы уже оклемались, я предлагаю вызвать такси и поехать ко мне в гости.

– Вообще-то у меня на сегодняшний вечер были другие планы.

– Таня, поедем! – умоляюще прошептала мне Ленка. – Я не могу тебя оставить одну и к Маше в гости не поехать тоже не могу.

«В конце концов нужно быть справедливой не только к себе, – подумала я. – Они и так потратили на меня столько времени».

– Ну, хорошо, спасибо… – промямлила я. Мари вышла первой и спустилась к портье. Таня помогла мне напялить запасной свитер, потому что тот, который был на мне, был облит слезами и соплями, и через некоторое время мы все втроем вышли на улицу.

Лена знала, что Валерий с товарищами будут совершать перелет из Москвы в Ле Бурже приблизительно в то же время, что и мы с ней, но только мы – на пассажирском самолете, а они на своих «Су». Она даже наивно сказала Валерию при расставании в Москве:

– Вот было бы здорово увидеться в небе!

Он снисходительно засмеялся.

– Мы полетим разными эшелонами.

– Эшелонами?

– Так называются воздушные коридоры, по которым летают самолеты. И даже если бы мы летели в одно время, мы все равно не могли бы увидеть друг друга. Слишком разные скорости. И военные самолеты не летают над пассажирскими из соображений безопасности.

– Жаль… Мне было бы приятно увидеть ваши самолеты.

– Это работа. – Он как-то по-новому взглянул на Лену.

– Я понимаю.

Этот разговор состоялся накануне, но сейчас Лене казалось, что между вчерашним днем и сегодняшним прошло уже очень много времени. Она ждала звонка от Валерия. День подходил к концу. Звонка все не было. И пока я закатывалась в истерике, Лена мучилась сомнениями – все ли в порядке у Валерия, не сорвался ли их замечательный план, не вмешались ли еще какие-нибудь непредсказуемые обстоятельства. Пожалуй, в сравнении с Леной и Мари, которые были озабочены реальными делами – одна женихом, а другая собачкой, – я оказалась наиболее свободной: меня мучили виртульные переживания, а их – самые настоящие.

Итак, мы вышли на бульвар.

Осенний вечер был не по-московски теплым. Легкий ветерок пах морем. Платаны роняли сухие листья, но кроны их были еще по-летнему полны. Во всех кафе горели огни, и в них под навесами за столиками, выставленными на улице, сидели люди – группами, парами и поодиночке. Некоторые были с собачками. Звучала музыка, светились окна, громадно высились светлые здания – все похожие друг на друга и ни одного одинакового. По асфальту бесшумно катились машины.

– Я – в сказке, – сказала Лена.

Я в этой сказке уже была. Маша в ней жила. Мы стояли втроем и думали все о разном. Не знаю, что чувствовали Лена и Мари, но мне вдруг захотелось назад, в свою виртуальность. В черно-белый парижский дождь, в мокрое такси, в поцелуи на козетке. Я смотрела на яркие картинки вокруг и чувствовала себя до омерзания реальной. Вдруг я поняла, что мне нужно сделать, чтобы вернуться в прошлое. Я должна была выпить. И много выпить.

– Вы поезжайте, а я пойду в кафе, – сказала я как можно более твердым голосом.

– Тань, ты же обещала! – Лена смотрела на меня почти что с ненавистью. Мари тоже разозлилась.

– Вы выложили из сумки ваш паспорт?

– Нет. – Я действительно даже не думала о каком-то паспорте.

– Бегать по консульствам не входит в наши задачи, – холодно сказала она. Подъехала машина.

– Танька, идем! – Лена буквально впихнула меня в такси. И я поехала. Но сколько ни закрывала глаза, пытаясь сосредоточиться, черно-белый Париж больше не входил в мое сознание. «Это потому, что водитель – не негр в желтой шляпе», – с мрачной иронией сказала я себе.

– У меня дома есть коньяк, – вдруг сказала Мари. И я вдруг подумала, что ее, наверное, от меня уже тошнит.

Мы доехали до Марсова поля. Эйфелева башня горела, как мне показалось, гораздо ярче, чем десять лет назад, но толпы людей из разных стран все так же скользили между ее ажурных ног. В стороне в ночном небе золотился купол церкви Дома инвалидов. Лена смотрела по сторонам, раскрыв рот. Я смотрела на все это великолепие без единой мысли. Мари, уже не скрывая, торопилась домой. Вдруг у Лены зазвонил телефон.

– Я в твоей гостинице, а ты где? – спросил ее Валерий. Мари посмотрела на меня, я – на Лену. Щеки ее зарделись.

– Мы с моей подругой идем к моей тете. – Она отошла в сторонку.

Мари посмотрела на часы. Лулу давным-давно пора было выводить гулять.

– Можешь сказать, где она живет?

– У Эйфелевой башни, – неуверенно пробормотала Лена.

– Я сейчас приеду за тобой.

– Но я не знаю… Может быть, сейчас это не очень удобно. – Лене очень хотелось провести этот вечер с Валерием, но теперь в историю вмешались мы двое – я и Мари, и наивная Лена думала, что будет неудобно оставить нас прямо здесь.

На мой взгляд, это было бы как раз очень удобно. Мари отдохнула бы от нас. Вид у нее сейчас был, прямо скажем, бледноват.

– Скажи мне адрес тети, я приеду.

Лена неуверенно повернулась к Мари:

– Это мой жених. Можно я скажу ему ваш адрес? Он собирается за мной приехать.

Мари вздохнула и взяла у нее трубку:

– Соедините меня с портье, я продиктую ему адрес.

И мы пошли к дому Мари. Она шагала впереди, торопясь, как мне показалось, и чуть-чуть согнувшись. Она устала и больше не следила за своей походкой. Лена же, наоборот, летела как на крыльях. Она все оглядывалась по сторонам, как будто хотела получше запомнить все, чтобы потом пройти этим же путем с Валерием.

«Счастливая!» – без всякой зависти вдруг подумала про нее я.

Вскоре мы свернули и вошли в подъезд. Дом был длинный, опоясанный по этажам лоджиями. Ничего особенного, обычная многоэтажка. Даже странно, что в центре Парижа были такие.

Мы вышли из лифта, и сразу же до нас донесся жалобный собачий визг. Я заметила, что у Мари дрожали руки, когда она отпирала дверь.

– Лулу! – позвала она нежно. Визг прекратился, но в комнате никого не было видно, только несколько довольно больших лужиц блестели на полу в свете огней Эйфелевой башни. Мы нерешительно остановились возле входной двери.

– Простите собаку. Она, как видите, меня не дождалась. – Мари сбросила туфли, прошла на носочках, огибая лужи, и нагнулась под диван.

– Лулу, иди сюда!

Ответом было молчание. Тогда Мари встала на колени перед диваном.

– Лулу, выходи! – Мари будто просила прощения. – Ну, я ведь знаю, что ты там! – Комок черно-белых спутанных волос на миг показался из-под дивана. Показался и спрятался. Послышалось глухое рычание.

– Ну, вылезай! – Мари схватила собачку за передние лапы и потащила. Лулу неохотно выкатилась, как на лыжах, и ее глаза недобро блеснули сквозь челку на нас и опять спрятались за волосами. Мы с Леной так и стояли, не входя в комнату. Я почувствовала себя виноватой.

– Знаете, Мари, мы все-таки пойдем. Погуляем внизу, пока не приедет Валерий.

– Проходите, я сейчас все вытру. – В руках Мари уже были ведро и тряпка. Лулу опять где-то скрылась. – А как же коньяк? Вы ведь хотели выпить? – Мари неуверенно посмотрела на меня.

– Обойдусь.

Лулу бочком выскользнула из угла и шмыгнула в кухню. Через секунду оттуда донеслись негромкие звуки – будто кто-то тихонько босиком шлепал по полу. Это Лулу стала жадно пить воду из миски. Мари пошла, взглянула на нее и вернулась.

– Нет, сидите. Лену я все равно не отпущу, пока за ней не придут. Мне кажется, выпить теперь не помешает нам всем. – Она снова скрылась в кухне, я видела – она насыпала Лулу сухой корм, погладила ее и тут же снова возникла в дверях с коньяком и стаканами. Тут наконец пришел черед и Лениных конфет. Всяческие «Мишки» были высыпаны из кулька в стеклянную салатницу и поставлены перед нами. Мы с Леной сидели, будто овечки. Маша подсела к нам.

– Ну же, Лулу! Я не сержусь на лужи! Иди ко мне! – крикнула она в сторону кухни. Лулу вышла, облизываясь, и, теперь уже не торопясь, вскарабкалась к ней на колени.

– Слава богу, все в сборе. – Мари чмокнула Лулу в кудлатую макушку, пересадила ее в угол дивана и разлила коньяк.

– Ну, девочки, хряпнем! – И с этими словами она превратилась в не очень уже молодую, довольно обыкновенную москвичку. Каждый день такие встречаются и в метро, и в магазинах, и прут тяжелые сумки в свои семейства, и входят в горящие избы, и останавливают на скаку всяких животных.

Я как-то расслабилась и разом опрокинула в себя все, что было налито в рюмку. И, на удивление, даже не закашлялась. Глядя на меня, Лена поморщилась, наверное, подумала, что я еще и пьянчужка. На самом деле я почти не пила. Только кофе.

Мари, кстати, как и я, хорошо хлебнула. Лена в ожидании свидания только чуть-чуть пригубила напиток (а коньяк был хорош, если, конечно, я что-то понимаю в коньяке). И мы опять замолчали на небольшом диванчике Мари. Никто из нас не знал, что сказать. Только Лулу почесывалась в своем углу так, что меня просто подмывало спросить, не водятся ли у нее блохи. Лена, как я понимала, украдкой посматривала на настенные часы и про себя высчитывала время, сколько понадобится ее дорогому супермену, чтобы добраться до квартиры. Мари опять взяла Лулу на руки и стала что-то нежно нашептывать ей на ушко. Пауза явно затянулась.

– А нельзя еще коньяка? – вдруг спросила я. Ей-богу, первая порция не оказала на меня никакого действия. Наверное, это привычка к кофе сделала меня нечувствительной к алкоголю.

Мари, не подав виду, взялась за бутылку.

– Да я могу и сама налить, – на меня напал какой-то бес. Мне вдруг захотелось разрушить этот мирок, в котором все для всех было определено. Одна, я кинула взгляд на Лену, случайно подцепила хорошего жениха. Теперь у нее пойдет по накатанной дорожке – квартира, дети, машина, поездки в санаторий. (Я, кстати сказать, не подозревала о случившемся в санатории с первой женой.) Разве Лена прилагала какие-то усилия, чтобы ее жизнь образовалась таким образом? Нет, никаких. Это все получилось случайно. Теперь в Париже они будут гулять, целоваться и миловаться, а послезавтра поедут на авиасалон, где эта никчемная девица (я подумала о Лене) вместе с другими приглашенными будет сидеть в ложе для гостей, а ее жених наверняка посвятит своей невесте какой-нибудь самый сложный из всех рискованных пируэтов. За это она его вечером зацелует чуть не до смерти, и они проведут вместе бурную р-р-романтическую ночь! А я в это время буду лежать одна в пустом гостиничном номере. Я залпом выпила свой коньяк и перевела взгляд на Мари.

«Эта тоже хороша! – сознание мое постепенно подергивалось туманом. – Целуется все время со своей ободранной псиной».

Мари будто подслушала мои мысли, подняла голову и внимательно на меня посмотрела.

– Ваше здоровье?

– А я уже выпила свой коньяк, – с вызовом я показала ей свою пустую рюмку. Лулу неодобрительно покосилась на мою руку.

– Бог любит троицу, – сказала Мари и снова взяла бутылку.

– Таня! – За ее спиной Лена взяла меня за руку и тряхнула. – Тебе опять будет плохо.

– Не будет, – произнесла я и снова выпила. Лена отказалась, Мари тоже чуть-чуть пригубила из своей той, еще первой, порции.

– А не скучаете ли вы по вашей несчастной Родине? – вдруг с пафосом вопросила я у растерявшейся Мари. – Или вам глубоко плевать на то, как мы там живем?

– Я так и знала. – Лена смотрела на меня умоляюще. Как же, жених уже должен скоро приехать, а я тут надралась как свинья. Что же это подумает обо мне этот летчик-налетчик? Говорят же, с кем поведешься, от того и наберешься. Это или примерно это я донесла до Лениного сознания. А заодно и до Мари.

Мари после моей тирады встала, взяла под мышку Лулу и ушла с ней в кухню. Заодно она унесла мою рюмку. Я услышала, как звякнуло в раковине стекло и зажурчала вода.

– Тань, ты сможешь одна добраться до гостиницы? – Лена смотрела на меня одновременно и сердито, и в то же время умоляюще.

– Ага! Испугалась! – Я казалась себе необыкновенно остроумной. Почему это у всех все должно быть хорошо, и только у меня – плохо?

Мари вышла из кухни без собаки и протянула мне стакан.

– Выпейте воды. Может быть, это вас успокоит, – холодно сказала она.

Я взяла у нее стакан и со всего маха швырнула его в противоположную стену. Одновременно со звоном разбившегося стекла раздался звонок домофона. Мари взглянула на Лену. Та кинулась в коридор. Мари застыла у стенки рядом с лужей воды. С площадки донесся шум лифта.

– Валера, ты? Как хорошо, что ты пришел так быстро!

– На помощь пришли Вооруженные силы? Целая эскадрилья или авианосец? А как там у вас в Министерстве обороны с коррупцией? – Я восседала на диване одна, будто была здесь хозяйкой. Лулу заливалась визгливым лаем и металась между мной и входной дверью. Лена кинулась открывать. Ни разу я еще не видела ее жениха.

– Извините, что поздно. – Он вошел и остановился у дверей.

Валерий оказался блондином. У него была хорошая фигура и хорошее лицо. Короткая кожаная куртка ему очень шла, но в целом такие «правильные» мужчины были не в моем вкусе. В студенческие времена мне всегда хотелось над такими типами посмеяться.

– Почему одежда не по уставу?! – рявкнула я с дивана.

Валерий на секунду оторопел.

– Три наряда вне очереди! – продолжала я.

– Сделай же что-нибудь, – вцепилась ему в рукав Лена. – Как приехала в Париж, так не может успокоиться.

– Не метите ли в министры обороны? Может… – Я действительно никак не могла успокоиться. Отчего-то мне захотелось довести его до бешенства.

Валерий сделал в мою сторону быстрое движение.

– Животное! Чтоб тебя… – Закончить предложение мне не удалось, так как через секунду я уже валялась на полу с красной от оплеухи щекой.

– Вы ее убили! – в ужасе сказала Мари.

Я была очень даже жива, больно мне не было, только кружилась голова – не от удара, от коньяка, но вставать с пола не хотелось. Меня охватила апатия. Доигралась, получила по морде. Уже лет восемь меня никто не бил. Меня вообще никто не бил, кроме НЕГО. Но на НЕГО я даже не могла сердиться. Я валялась на полу с закрытыми глазами и вспоминала отзвук другой пощечины. Кажется даже, по той же самой щеке. Я сказала тогда, что очень хочу родить, и получила так же, как и сейчас, по морде.

– Ты что, с ума сошла? – Ни до, ни после я не видела у него ТАКОГО лица. Будто заговорила каменная глыба. – Надо быть ответственной! Что значит родить? А как ты будешь воспитывать ребенка?

Я тогда сказала:

– А ты?

Его глаза, обычно серые, позеленели от злости.

– Разве я давал тебе когда-нибудь повод думать, что хочу еще одного ребенка?

– Но ведь те твои дети не от меня?

– Запомни, идиотка! – Он не сказал это, а будто отрубил. – Дети бывают сами по себе. Их надо кормить, учить и лечить независимо от того, кто их мать или отец.

Я тогда сидела и тупо смотрела на него. Он подошел ко мне, поцеловал в макушку и сказал уже мягче:

– Танька, мы не имеем права заводить ребенка. Я не разобрался со своей жизнью, а ты хочешь навязать мне еще чью-то.

– Но с другими своими детьми ты прекрасно разбираешься.

Вот тут-то он и стукнул меня.

– Никогда не лезь не в свои дела.

И сейчас, лежа на ковре, я думала, что ОН был прав. Может быть, он предчувствовал, что скоро умрет? Как бы я сейчас жила с ребенком? Как бы там ни было, повторять со своим ребенком ошибки своей матери я не хотела.

– Валера, что ты с ней сделал? – Голос Лены раздался надо мной.

Я чуть-чуть разомкнула веки. Она стояла и смотрела то на меня, то на своего жениха в явном недоумении.

Я быстро снова закрыла глаза. Пусть-ка этот бугай тоже поволнуется. Небось ему мало не покажется, если выяснится, что он меня убил. Но Валерий спокойно отряхивал руки. Он даже не подумал оправдываться. Скотина!

– Ничего с ней не будет. Я ее шлепнул не сильно, просто чтобы она замолчала. Получилось звонко, но сейчас оклемается.

– Как вы могли? – Теперь Мари опустилась передо мной на колени и попыталась нащупать мой пульс. Лена в ужасе сжала голову руками. Валерий брезгливо склонился надо мной.

– Да жива она, не волнуйтесь. Ковер у вас мягкий, сильно удариться она не могла.

Лена совершенно не знала, что делать. Если ее жених меня убил, им здесь, во Франции, не выпутаться. Конечно, я вела себя отвратительно, но бить женщину… Над этим можно было задуматься, но задумываться ей сейчас не хотелось.

Мари поднялась с пола и стала рыться в каком-то блокноте.

– Наверное, придется вызывать службу спасения. Или врача… Нет, – она возмущенно смотрела на Валерия. – Это же надо было так сделать…

Лена жалобно лепетала, кружа за ней по пятам:

– Господи, вы не волнуйтесь! Только бы Танька пришла в себя! Мы ее перевезем в гостиницу…

Вид у Мари был растерзанный. Ну и в историю она попала! Полная квартира каких-то людей, незнакомая женщина валяется на полу, и вдобавок Лулу осторожно подкралась к Валерию и во всеобщей суматохе вцепилась ему в ногу.

– Вот это да! Она мне прокусила ботинок, – удивился тот. – Маленькая, а кусается! – Хитрая Лулу уже отбежала подальше и скалила зубы на всех из кухни.

– Лулу! – закричала Мари.

– Так тебе и надо. – Валяться на полу мне надоело, и я поднялась. На удивление, я чувствовала себя неплохо. Конечно, горела щека, но всосавшийся в кровь коньяк смягчил мою боль и притушил злость.

– Слава богу! – Лена помогла мне снова сесть на диван.

Лулу из кухни делала вид, что загрызет сейчас всех чужих, кто находится в комнате.

– Знаете что? – У Мари наконец созрело решение. – Пусть Таня останется у меня, а вы, – она посмотрела в сторону Лены и Валерия, – уходите. Увидимся после, иначе соседи вызовут полицию.

– Конечно, пусть уходят, пока этот дебил не поубивал тут всех.

Лена, которой, прямо сказать, хотелось уйти больше всего на свете, кинулась к Мари, чтобы расцеловать ее в обе щеки. Валерий то ли не расслышал моих слов, то ли не понял в этом шуме и гаме, но только не прореагировал. Он во все глаза смотрел на Мари.

В конце концов, они даже не стали прощаться со мной. Лена схватила его за руку и поволокла к лифту. Мари закрыла за ними дверь и, не произнеся ни слова, достала из шкафа плед и постельное белье. Выразительно положив его рядом со мной, она вышла на кухню, и я слышала, как она там в одиночестве что-то выпила. По-моему, это был коньяк. Я бы, правда, выпила с ней еще, но она мне не предложила. Я было хотела и ей кое-что сказать, но тут меня, что называется, «догнало», я запрокинулась головой на диванную подушку, ногами сползла чуть ли не до середины комнаты и вот уже по-настоящему заснула.

– Черт бы побрал этих идиотов! – сквозь сон я услышала, как это сказала Мари. Она еще постояла надо мной в изнеможении, не в силах понять, что ей делать теперь с моим телом. Наконец, со вздохом она набросила на меня плед и оставила в покое.

Они с Лулу эту ночь провели в неудобном раскладном кресле, и до сих пор, когда я иногда вспоминаю этот свой день в Париже, я верю, что истинные христианские чувства не могут умереть в людях окончательно.

– Куда мы пойдем? – Лена, очутившись на улице, на нервной почве начала хохотать. Верно говорят: «Не имела баба забот, так купила она порося». Ну, вот я как раз и оказалась для Лены порядочной свиньей. И, освободившись наконец от заботы обо мне, Лена почувствовала себя счастливой.

На улицах по-прежнему были люди. Эйфелева башня горела огнями. Трава на газонах от ее света приобрела зеленый оттенок фантастической красоты. Вдоль Марсова поля таинственно темнели пирамиды туй.

Валерий шел рядом.

– Поедем к тебе в гостиницу?

Лена смутилась. Откровенно говоря, ей пока не хотелось в гостиницу. Хотелось еще погулять.

– Не знаю… Может, пройдемся пешком?

Валерий посмотрел на часы.

– Я должен вернуться к утру. В девять начнется предполетная подготовка. Потом обед, снова подготовка, ужин – и спать. Послезавтра полеты. Времени мало.

– Тогда поехали, – тоненько сказала Лена. Ей нужно теперь привыкать к жизни по расписанию. Да ее жизнь и в Москве не отличалась особым разнообразием.

Они вышли к Дому инвалидов. Валерий стал ловить такси, а она старалась запомнить все, что видела вокруг. Какая волшебная ночь! Вот белые розы на газоне – нежные головки не шелохнутся на стройных стеблях. Ей казалось, что она сама такая же, как эти розы. А ведь в путеводителе написано, что здесь, на Марсовом поле, какая-то военная школа или что-то еще, связанное с милитари. Война и розы. Как странно, неестественно. Она подошла и взяла Валерия за руку. Поездка по ночному Парижу, к сожалению, не заняла у них и десяти минут. И вот они с Валерием уже расплачивались с водителем перед входом в гостиницу. Ключ от номера был у Лены в сумочке.

Ночной портье не обратил на них никакого внимания. Когда двери лифта сомкнулись за ними, Валерий привлек Лену к себе. Что-то изменилось в его поцелуе. Лена поняла – это был поцелуй мужчины, который очень хочет. Налета дружественности, что-то вроде того, что мы с тобой, дорогая, не только любовники, но и большие друзья, прямо-таки товарищи по оружию, который всегда раньше сопровождал его ласки, не было и в помине. «Вот что делает Париж с мужчинами!» – только и успела подумать она. Дальше происходило что-то необыкновенное. Во всяком случае, она таких ощущений еще никогда не испытывала. Даже не подозревала, что ее тело и его тело могут быть такими слаженными, такими желанными и так чувствовать и понимать друг друга. Он отпустил ее только перед рассветом, и она не уставала от его ласк, наоборот, ей хотелось повторения – еще и еще. Когда же, наконец, она почувствовала, что он изнемог, и тоже задремала, прижавшись губами к его плечу, и потом, окончательно расслабившись, вытянулась и заснула крепким сном, она не поняла, что еще в предутренней темноте он выскользнул из постели, быстро оделся и ушел, поцеловав ее на прощание.

Валерий шагал по Большим бульварам, а Париж в это время только еще готовился просыпаться. Уборщики сонно разворачивали змеи шлангов, чтобы смыть в сточные канавы нападавшие за вечер листья платанов. Пустые такси медленно ехали по улицам в поисках запоздалых гуляк. Перед кафе на бульваре Монмартр выгружали в корзинах устрицы, остро пахнущие морем. Привозили их теперь не разносчики на тележках, как во времена Моруа, Ремарка и старины Хэма, а на мотоциклах и легковых «каблуках» – но Валерий ничего не знал об этом. Запах устриц – острый, наполненный морем, не нравился ему. Он шагал, торопясь, а ноздри его немного двигались, и он морщился, стараясь избавиться от всего, что связывало его с морем. Он шел быстро, будто наведенный на цель, не заглядываясь ни на кафе, ни на крыши домов – все разные, но все великолепные. Его не заинтересовала и уже открывшаяся булочная на углу Итальянского бульвара, почти возле Оперы, из окошка которой толстая негритянка завлекала одиноких путников волшебным ароматом плюшек. И на здание Оперы с множеством лесенок, балкончиков, золотых финтифлюшечек и золотой арфой Орфея на крыше он тоже не обратил внимания. Он шел вперед, влекомый странным чувством, присущим зверям в период гона или людям – когда они говорят, что их посетило озарение. Он шел интуитивно и быстро, почти как Шварценеггер-Терминатор, выбирая дорогу не по карте, не по указателям улиц. Впрочем, в Париже трудно заблудиться, особенно человеку военному, хоть раз видевшему Париж на карте. В общем, практически пробежав, гонимый интуицией, Большие бульвары, у Оперы Валерий спустился в метро и далее поехал к Трокадеро – ближайшей остановке от Эйфелевой башни.

Мари спала, во сне чувствуя, что тело ее еще сковано усталостью. Тем приятнее ей казался этот сон или полудрема, тем блаженнее всем существом она чувствовала, что еще может лежать в тепле, не вставая. Когда раздался звонок в дверь, она пошевелилась, но сквозь сон подумала, что вставать в такую рань ни за что не будет.

Однако в это время уже не спала я. Разница во времени между Москвой и Парижем дала о себе знать, и я, кстати, в этот день совершенно не мучимая бессонницей, проснулась как штык в семь по московскому времени. К тому же не последнюю роль в моем пробуждении сыграли затекшая от неудобной позы спина и невыносимый храп Лулу. Так что в то самое время, когда Мари досыпала на своем кресле, я осторожно вышла из ее кухни на кусок крыши. Париж расстилался подо мной океаном крыш, и швейная игла Башни высилась хоть и сбоку, но совсем рядом со мной, так, что мне показалось, что я, встав на цыпочки, могла бы потянуться и прыгнуть, достав ее рукой в прыжке. И у меня защемило сердце от счастья и ужаса, что вчера я потеряла целый вечер, а сейчас еще могу потерять и день, если останусь проводить утро с Машей.

Я тут же решила немедленно освободить квартиру Мари от своего присутствия. Не тут-то было. Лулу перестала храпеть, приоткрыла один глаз, сквозь челку подозрительно глянула на меня и заворчала. Мари повернулась на спину и застонала. Я замерла. Мне вовсе не хотелось ни здороваться с ней, ни объясняться, ни говорить жалобным голосом «Извините!», мне хотелось просто уйти и никогда больше в эту квартиру не возвращаться.

В этот момент и раздался звонок.

Я посмотрела на Лулу, думая, что та сейчас оглушительно залает. Ничего подобного. Подлая собачонка уткнула свой черный нос в лапы, очевидно, в надежде, что кто бы ни вошел сейчас в квартиру, ее не заметят. Звонок повторился.

– Мари! Звонят в дверь! – осторожно сказала я, обернувшись к креслу.

– Откройте сами, если не трудно, – промычала она и демонстративно повернулась на другой бок. Мне ничего не осталось сделать, как пойти отпереть и остолбенеть. Как ни была я вчера пьяна, Валерия я не забыла. И это он сейчас, словно робот, шагнул прямо в комнату мимо меня.

– Что-то с Леной?

Он не удостоил меня ответом. Секунду он постоял на месте, как бы оценивая обстановку, потом осторожно подошел к импровизированной постели Мари и заглянул ей в лицо. Будто завороженная, я тоже шагнула в комнату.

Мари теперь лежала, повернувшись к окну. Лицо ее, все еще хранившее следы ночной усталости, было бледным и казалось от этого немного больным. Непричесанные светлые пряди закрывали лоб и половину щеки. Валерий вдруг присел перед постелью на корточки и осторожно отвел ее волосы. Он смотрел внимательно, как делают молодые собаки, стараясь запомнить новые видения и запахи. Странное выражение умиления и узнавания появилось в довольно обычных, правильных, но не очень выразительных чертах его лица.

«Может, он маньяк?» – мелькнула у меня единственная подходящая случаю мысль. Но Лениному жениху было, по-видимому, наплевать на мои мысли. Он все смотрел на Мари, не отрывая взгляда. Я тихонько, по стеночке стала подкрадываться ближе.

Если он кинется на меня, мне одной с ним не справиться. Я старалась ступать как можно тише. Но как назло, нога моя ни с того ни с сего подвернулась, и я плюхнулась на четвереньки прямо перед креслом Мари, но с другой от Валерия стороны.

– Тише ты, разбудишь! – прошипел он мне. Полная возмущения, я поднялась во весь рост, готовая поставить его на место. Вчерашнюю пощечину я тоже не забыла.

– Если ты уже собралась – брысь отсюда! – сказал Валерий шепотом, но с таким выражением лица, будто прогонял кошку.

– Никуда не пойду! – Я словно забыла, что еще пять минут назад сама кралась к двери.

– Это еще почему? – удивился он.

– А вдруг ты с ней что-нибудь сделаешь?

Валерий поднялся и тоже выпрямился во весь рост. Так мы с ним и стояли с разных сторон над креслом Мари. Сама же она со стоном натянула на голову одеяло.

– Что, например, сделаю? – Он теперь смотрел на меня чуть ли не с омерзением.

– Убьешь ее, например! – Я и не заметила, как стала повышать голос.

– Ты что, сумасшедшая?

– Вовсе не сумасшедшея! Кто меня вчера так отоварил, что до сих пор шека болит?

– Пить надо меньше, дура! – презрительно сказал он.

– Ну, дайте же человеку поспать, идиоты, – заворочалась под одеялом Мари. Лулу, которая весь наш разговор с Валерием трусливо пряталась под хозяйкиным креслом, наконец тоже высунула наружу морду.

– Тоже хороша! – сказала я ей. – Гавкаешь, когда не надо, а чуть что – только тебя и видели.

Лулу остервенело залаяла в ответ. И зазвенел будильник.

– А что, у нас опять «Чуть что»? – Зевая, Мари высунулась из-под одеяла и стала рукой искать часы. Вдруг она увидела Валерия, сказала: «Ой!» и опять натянула одеяло до подбородка. Потом она посмотрела на меня и спросила, досадливо поморщившись: – Неужели у нас тут опять что-то происходит?

– Не знаю! – теперь уже громко и сердито сказала я и показала на Валерия: – Вот он явился ни свет ни заря и всех перебудил! А я тут ни при чем! – Во мне проснулась какая-то детская глупость – желание наябедничать. Хотя я никогда в своей жизни ябедой не была. Я даже покосилась на Мари не без подобострастия: – Я вовсе не хотела его пускать!

Но тут Мари пришла в голову та же мысль, что и мне.

– Что-нибудь с Леной?

Валерий пожал плечами.

– С Леной все в порядке. Она спит в гостинице.

Мы обе с Мари молчали, ожидая продолжения. Зачем-то ведь снова явился он сюда ни свет ни заря?

– Я пришел, – Валерий помолчал секунду, – чтобы пригласить вас, Маша, – он немного подумал и посмотрел на меня, – вернее, вас обеих, – он вдруг мне подмигнул, – на завтрашнее авиашоу.

Мы с Машей непонимающе молчали. Мы-то тут при чем, и вообще зачем для этого надо было переться в такую рань? Можно было все передать и через Лену.

– Спасибо, но… не могу обещать, – замялась Мари. – Я ведь работаю… И потом, я думала, вы специально приехали сюда вместе с Леной?

– Ну, да! – сказал Валерий и как-то очень уж небрежно, на мой взгляд, пожал плечами. – Но я буду вместе с Леной. А ей будет даже веселее, если вы приедете.

– Я не приду! – сказала я громко. Никакое авиашоу не входило в мои планы.

И тут он посмотрел на меня так, что я тут же и поняла: разве я тебя, дуру, приглашаю?

Он подошел опять поближе к креслу.

– Но я надеюсь, что вы найдете время, Мари?

Я чуть не ахнула, глядя на него. Откуда только взялись в его лице и нежность, и смущение?

– Честно скажу, не знаю. Я ведь ничего не понимаю в самолетах…

– Лена тоже ничего не понимает! – тут он осекся, перехватив мой взгляд.

«Знаю, что ты все расскажешь Ленке, – теперь говорили его глаза, – но имей в виду, я не делаю ничего плохого! Просто было невежливо не пригласить Мари на шоу. Она столько возилась с вами, ведь так?»

Я весьма скептически поджала губы.

«А не твое собачье дело!» – будто ответил он мне и снова повернулся к Мари.

– Лена вам позвонит, чтобы вы ехали завтра вместе! – Он резко повернулся и быстро пошел к выходу так, чтобы Мари ничего не успела возразить. Я уже возмущенно качала ему вслед головой, но тут Мари резко высунулась из-под одеяла.

– Постойте! А как же ваша укушенная нога? Болит?

– И не думает! Собака прокусила только ботинок! – Он улыбнулся вдруг весело и по-мальчишески, и дверь за ним закрылась. Мари так и сидела на кресле, глядя на дверь. Лулу осторожно тявкнула вслед.

– Совсем с ума сошел! – сказала я. – Приперся в шесть утра, чтобы пригласить нас на авиашоу!

Мари высунула ноги на пол, зевнула, взъерошила светлую копну волос и улыбнулась:

– По сравнению с тем, что вчера вытворяли тут вы, Таня, приход этого человека – всего лишь небольшая неосмотрительность.

– Я осознала свою вину, – скрипучим голосом выдавила я.

И вдруг Маша выскочила из постели, вытянулась вся в струнку, демонстрируя мне очаровательную фигуру, и легкими шагами подошла к окну – раздернула шторы. Солнце тут же ворвалось в комнату и расцветило пол веселыми пятнами. Влетел ветер и отозвался в моей душе мрачным вихрем. Да делайте, что хотите. Какое, в конце концов, мне дело до вас?

– Какой хороший денек! Подумать только, что уже осень. Пойдемте, Таня, на крышу пить кофе! У меня перед работой еще есть полчаса.

Нет, я не хотела здесь больше задерживаться ни одной минуты. Я повернулась и молча пошла к двери.

А Мари и не подумала мне возражать. Она отправилась в ванную, с удовольствием приняла очень горячий душ, растерлась пушистым полотенцем и намазалась с головы до ног пахучим кремом. После этого, напевая, она сварила себе кофе и разогрела в микроволновке молоко для собаки. Потом она натянула джинсы и взяла поводок. Прогулка с Лулу доставила ей сегодня большое удовольствие.

Несмотря на все, что я теперь думала о Мари, Париж в это утро околдовал и меня. Я не пошла, как ходят туристы, привычным путем, – по Марсовому полю к Военной школе. И не пошла путем «американским» – по проспекту президента Кеннеди до высотки Радио Франс, а потом по мостику через Сену к символу американизма – копии статуи Свободы. Ноги сами понесли меня в другом направлении. Осмысливая мой путь теперь, я вообще даже не могу твердо утверждать, что память – это продукт деятельности мозга, как утверждают физиологи. Мой мозг не помнил дороги, но ноги (а может, клетки памяти в тот момент перенеслись в мои подошвы?), мои ноги вынесли меня сами. Безошибочно и точно, по набережной и улице с неизвестным мне названием я вышла туда, где стояла десять лет назад со своим спутником таким же ясным воскресным утром. Тогда мы тоже шли с ним от Эйфелевой башни и случайно оказались сбоку от англиканской церкви.

– Смотри! Это же американцы. Они выходят после окончания воскресной службы, – он остановился на углу.

Мне был непонятен его интерес – что тут такого? Люди выходят из церкви. Какая разница, французы они или американцы? Но он стоял и жадно смотрел. Я молчала, стараясь ему не мешать. Иногда моему спутнику становилось неудобно – не передо мной, перед ними. Теми, кто выходил – вдруг кто-нибудь заметит, что он глазеет на людей, как на зверей в зоопарке. Тогда он отводил глаза, делая вид, что разглядывает архитектуру церкви, но через некоторое время опять возвращался к своему жадному созерцанию. Эти люди, американцы, интересовали его куда больше, чем я.

– Ну, пойдем! – осмелилась я попросить его. – Я уже замерзла.

– Скоро пойдем, не мешай!

Поток прихожан прекратился довольно быстро, но мой спутник все еще стоял на самом ветру и ловил взглядом оставшихся редких посетителей.

– Зачем тебе здесь стоять? – не понимала я. – Вход в церковь открыт. Можешь свободно в нее войти. Никому не запрещают входить в церковь и после богослужения, будь ты хоть мусульманин, хоть православный. Хоть кто!

Он посмотрел на меня, как на низшее существо, и со злостью сказал:

– Наплевать мне на церковь. Я смотрю на людей. Это люди из другого мира, в котором ты никогда не жила и жить не будешь. Неужели тебе не интересно?

В его глазах я была мокрицей, которая осмелилась немного проползти по его штанине. Примерно с земли до уровня колена.

И я отчетливо помню, что меня и эти его слова, и его взгляд не только не разозлили, но привели в страшное смятение.

«Я чем-то не угодила ему?» – забилась в виске обжигающая ледяным страхом мысль. Но чем? Ведь ночью у нас все было хорошо? Однако я боялась даже перед собой утверждать это наверняка.

– Ну, ладно… – Я сдалась, даже и не думая бороться за себя, за собственные желания. – Если ты хочешь, мы еще постоим.

Он посмотрел на меня с иронией:

– Танька, ты ничего не поняла!

– Но что я должна понять? Ты объясни – я постараюсь!

Я совсем запуталась. Что он хочет от меня?

– Танька, они всегда были свободными. С рождения. Их воспитывали не так, как нас. Это много значит, Танька.

– Негров в Африке тоже воспитывают не так, как нас. Однако ты же не поехал в Африку на них смотреть.

Он еще молчал некоторое время, прежде чем ответить. И я видела, что он задумался не над ответом мне, ответ ему был ясен, он задумался над чем-то своим.

– Мы привыкли жить по инструкциям, – наконец сказал ОН, отвернувшись от меня, и я была вынуждена следовать за ним, как Луна за Землей, чтобы не потерять ни слова. – Мы привыкли следовать правилам. С рождения – в детский сад. Потом в школу. Потом в институт. Если не поступишь – ты неудачник. Если окончишь, но не будешь работать – вообще ненормальный.

– Но ведь и за границей так же?

– Танька, ты дура! Так же, да не так же! Люди, у которых есть деньги, совершенно спокойно могут не работать, и их никто не будет осуждать.

– Но ведь у нас денег нет? – Я смотрела на него почти с жалостью. Так вот он о чем. Он боится, что его все считают неудачником.

– Да будь у меня хоть миллион долларов, все мои жены, бывшие и настоящие, все, как одна, послали бы меня работать. Вкалывать на какую-нибудь дурацкую фирму. Или в сраное рекламное агентство, в котором люди пекут такое говно! Чтобы я был послушным, покладистым. Вставал в семь часов, обязательно брился, получал гроши, но был как бы при работе.

– Я никогда тебе ничего о работе не говорила…

Он еще раз взглянул на меня с сожалением, будто хотел сказать, не говорила, потому что я не твой муж.

И вот сейчас я стояла в Париже уже без него и вспоминала наш разговор, и снова смотрела на колокольню и узкий длинный неф самой церкви. Погода была точно такая же, как тогда, но сейчас ветер казался мне более теплым, а солнце – поярче. Двери церкви были закрыты.

Войти? Не войти? В тот раз мы так внутрь и не вошли.

– Ладно, Танька, пошли! – он смилостивился надо мной, обнял за плечи, повернул и потащил куда-то в проулок. – Детей, хоть и глупых, все равно приходится кормить, чтобы они не умерли с голоду.

«Глупый ребенок…» Вообще-то мне было тогда не так уж мало лет – двадцать два или даже двадцать три… Подсчитывать сейчас было неохота. Конечно, в слове «глупый» было уничижение, но ведь «ребенок» же… Я была согласна остаться глупым ребенком навеки. Только бы быть ЕГО ребенком!

Тогда на мне был модный белый плащ. Ветер кружил по гранитным ступеням желтые листья. Я подняла повыше воротник своей куртки.

И на черта я сейчас пойду внутрь?

Раньше я думала, что это страшно – знать, что мир есть, он существует, а тебя в нем уже нет. А теперь мне не страшно. Ведь ОН уже умер. Он получил этот опыт вперед меня, так чего мне бояться? Для чего я живу?

ОН говорил тогда о свободе. Да, я не свободна. И никогда не буду свободной. Видимо, меня действительно так воспитали. Я прекрасно знаю, что мир несовершенен, и в нем много чего можно усовершенствовать, но в нашей стране это невозможно. А для меня это вообще нигде невозможно. Я даже не буду пытаться. Я все равно даже для себя ничего не сумею сделать правильно. Что уж говорить о том, что надо быть полезной другим?

И почему-то в этот момент передо мной отчетливо всплыло нежно-бледное лицо Мари и молоденькая мордочка Ленки. Они всплыли на миг и исчезли.

Я шагнула через улицу. Прохожих было немного, машин тоже. Отойдя подальше, я обернулась, чтобы снова посмотреть на церковь. Да, я не свободна, но моя несвобода мне дорога. Может быть, она единственное, что меня еще охраняет от смерти. Я мыслю стереотипами. Один из них: покончить с собой – это больно. Другой: я не люблю разговаривать со своей матерью, но, если вдруг она заболеет, я не смогу ее бросить. Я должна буду ухаживать за ней. Третий: если кто-то кого-то любит, то эти люди должны жениться и жить вместе. И все в таком роде.

Я остановилась и посмотрела назад через дорогу, чтобы мысленно попрощаться с церковью. Но черт возьми! Она вдруг показалась мне странной – гораздо меньшей и какой-то другой архитектуры. Я еще немного прошла вперед – хотела оглянуться еще раз – вдруг просто ракурс оказался не тот, и взгляд мой неожиданно уперся в набережную. Впереди меня была Сена. Я, ничего не понимая, подошла к парапету. Я вроде бы помнила, что там, где мы стояли с НИМ, реки не было. Я закрыла руками лицо, чтобы сосредоточиться. Нет, я не могла ошибиться. Я помнила отчетливо – ОН взял меня за плечи, и мы пошли каким-то узким проулком. Зашли в ближайшее кафе… Я вернулась. Обошла церковь кругом. Нигде никакого проулка не было. Незнакомые улицы. Мне стало страшно. Будто кто-то специально запутал меня.

Я спросила себя: может, так люди сходят с ума?

Какого цвета была машина, которая меня только что пропустила через дорогу? Я ничего не помнила. Как же я могла запомнить церковь, у которой стояла восемь лет назад?

Нет, надо успокоиться. Перво-наперво проверить память. Я стояла у парапета. Только что по набережной навстречу мне прошел человек с собакой. Кто это был? Мужчина, женщина? Какой породы была собака? Я напряглась и еле сдержала себя, чтобы тут же не обернуться. Нельзя оборачиваться! Я должна вспомнить сама. Я закрыла глаза, чтобы сосредоточиться. Еще раз, спокойно! Я вспоминала… Только что навстречу мне прошел мужчина… Средних лет… Его собака была невысокая, кудлатая. Похожая на Лулу. Нет, шерсть Лулу – черно-белая. Собака, прошедшая сейчас передо мной, была другого цвета. Какого?

Я обернулась. Набережная передо мной была пуста. У меня подкосились ноги. Какая-то мистика!

Но вдруг на другой стороне дороги, не со стороны реки, а со стороны домов я увидела удаляющуюся от меня женщину. С собакой на поводке. И псина вовсе не была похожей на Лулу. Это был черный и гладкий французский бульдог. Если еще минут двадцать назад я была уверена в своем пути, в местности, в воспоминаниях, то теперь я уже сомневалась, в самом ли деле я – это я? А может быть, я нахожусь уже даже и не в Париже?

Нет, что за чепуха! Передо мной от другого берега отходили заполненные туристами плоские катера с ярко-оранжевыми сиденьями. Я повернулась и нашла в небе иглу Эйфелевой башни.

Нет, все-таки я в Париже. И тут меня осенило: господи, как же все просто! Вот оно объяснение. Я вдруг поняла, почему ОН меня не любил.

Я была – другая! Может быть, похожая на кого-то, но не та. И он относился ко мне не так, как к другим, потому что не могу ведь я принять эту церковь, которая сейчас возникла передо мной, как ту, настоящую, что была когда-то. И я для НЕГО настоящей не была. И все мои заслуги были для него, словно чужая проходная улица. И потому-то я была другая, я не смогла ЕМУ доказать, что я достойнее всех, кто занимал его внимание, кто по непонятным для меня причинам вдруг становился его женами и матерями его детей, в то время как я, при всех своих усилиях, навечно остаюсь для него «Танькой». И именно потому, что я была другая, ему было на меня наплевать, как мне сейчас наплевать на эту, другую церковь. И не его вина, что это я по своей легкомысленности и самонадеянности верила, что своей любовью сумею переломить его равнодушие ко мне, сумею развернуть его чувства в свою сторону. Фиг! Если ты ненастоящая, если ты другая – ничего из этого не получится… Я, не оборачиваясь, пошла прочь. Я ошиблась. Это просто была не та церковь.

А Лену незадолго до того разбудил звонок Валерия.

– Валер, а ты где?

– Еду на аэродром.

Она ждала какого-то продолжения, хоть капельку чего-то, что напомнило бы и ей и ему о прошедшей ночи, но он говорил отрывисто и сухо.

Он не один, кругом посторонние люди, – догадалась она. Вкратце суть разговора свелась к тому, что Валерий попросил Лену связаться с теткой и пригласить ее на завтрашний праздник. Он даже подобрал уже весомые аргументы, но Лена не возражала, и это сократило их разговор еще больше.

– Ты сейчас куда? – спросил он в заключение.

– Пойду, погуляю.

И Лена отправилась к Елисейским Полям.

Елисейские Поля означают райские поля, а вовсе не землевладения какого-то фантастического Елисея, наподобие королевича из «Сказки о мертвой царевне и семи богатырях». Лене было даже забавно, что до того, как она прочитала путеводитель, у нее было примерно такое представление.

Четырнадцатого июля – когда улица, а вернее бульвар, которым, в сущности, являются Елисейские Поля в той их половине, которая располагается ближе к Тюильри, украшен французскими флагами, и по ней маршируют нарядные военные и сам президент Французской Республики говорит речь – она кажется торжественной и широкой. В обычный же воскресный денек, каким выдался этот день в Париже, эта легендарная авеню представилась Лене вполне домашней, милой и уютной. Многие магазины не работали, в кинотеатрах народу с утра не было вовсе, поток машин не утомлял шумом, и праздношатающихся прохожих было не так уж много. Лена была немного удивлена – эта знаменитая улица даже показалась ей скучноватой. И даже знаменитая Триумфальная арка, пропускающая через себя улицу, как каменная радуга, не произвела на Лену должного впечатления. Ничего особенного, у нас на Кутузовском – арка больше.

С разочарованием она подумала, что вообще-то она совсем по-другому представляла себе утро в Париже. С другой стороны, а что ее, собственно, не устраивало? Лена задумалась и решила, что вообще-то ей и желать большего нечего – все хорошо. Валерий ушел от нее утром, она сейчас была свободна, здорова и не голодна. Настроение у нее улучшилось, она подошла к подножию Арки и решила перейти на блинный пятачок к Вечному огню, от которого как раз в это время расходились сгорбленные ветераны. Низенькие корейцы фотографировались на фоне центрального барельефа с «Марсельезой». Лена постояла в самом центре площадки и разглядела, как было написано в путеводителе, на строгой прямой улице с одного конца площадь Тюильри, а с другого – безумное чудище Дефанса. Но в душе ее не было ни восторга, которого она ожидала, ни нежности к Парижу.

Она пошла от огня по кругу и стала внимательно, как прилежная ученица, осматривать боковые барельефы. Со стороны улицы Ваграм Ленино внимание привлекла надпись: «Аустерлиц». Ей сразу вспомнился вбитый в голову образ – тонкий и храбрый князь Андрей падает со знаменем в руке под высоким небом. На но барельефе арки было изображено совсем другое – победные лица французских солдат и под колесами пушек поверженные русские воины.

Какая гадость! Лена пошла, но тут снова зазвонил из сумки ее телефон.

– Ты перезвонила Мари? – теперь уже без всякого приветствия переспросил жених.

– Еще не успела.

– А что ты делаешь? – В его голосе было и удивление, и неудовольствие, что его просьба-приказ были до сих пор не выполнены.

– Я вот тут смотрю, как наших под Аустерлицем отколошматили, – с каким-то непонятным злорадством вдруг сказала Лена.

– Ты, собственно, где? – спросил Валерий.

– У Триумфальной арки, – голос Лены был наполнен одновременно и иронией и торжеством. Мол, я не просто не позвонила, я делом занимаюсь, достопримечательности осматриваю.

– Ну, позвони, пожалуйста, – уже миролюбиво-просительно повторил жених.

– Ладно, позвоню, – сказала Лена уже своим обычным голосом и, действительно, уйдя с исторического места, чтобы связь была нормальной, перезвонила Мари и пошла, куда глаза глядят.

Как оказалось через самое короткое время, Ленкины глаза незримо глядели в мою сторону. И как это часто бывает, когда что-то не ищешь, это что-то находится само собой. В данном случае этим чем-то была для Ленки я. И это объяснить просто: оказавшись без мужчины, женщина ищет подругу – надо и выговориться, и выплакаться. И хоть я подругой для Ленки не была, здесь, в Париже, я невольно оказалась для нее самым близким человеком. Не к Мари же, которую она почти не знала, ей было идти со своей печалью?

А попалась я Ленке на глаза, потому что, наугад углубившись от набережной в какой-то переулок, внезапно снова попала на место, показавшееся мне знакомым. Передо мной снова была церковь, очень похожая на ту, перед которой стояли мы с моим другом. И я выпялилась на нее, как баран на новые ворота. И угол этого сооружения был практически таким же, как тот, что я обнаружила в начале своего сегодняшнего пути. Я сообразила: здания были похожи. Вернее, они были типичны. В башке у меня заныло, закрутилось, зажглось и поплыло разноцветными пятнами: вот серый камень углов, вот яркие пятна травы и темные пирамиды туй. Так все же – которая из них? Та или эта? Я подошла ближе к фасаду. Какой-то мужчина, поглощенный своими мыслями, остановился перед закрытыми высокими дверями рядом со мной.

Я спросила его на плохом английском:

– Что это за церковь?

– Американский кафедральный собор, – ответил он с неудовольствием. Верхом неприличия с моей стороны было спрашивать его о чем-то в то время, когда он, согласно своей протестантской вере, собирался общаться с Богом напрямую.

Значит, именно рядом с этим зданием мы стояли тогда с моим другом, а не с тем, которое двадцать минут назад вызвало у меня такую бурю воспоминаний. Я прошла за угол и прислонилась лбом к каменной стене. Теперь моя душа, истощившись у предыдущего здания, была пуста. Я не могла исторгнуть из нее ни крупинки чувства. Мой рот скривился в презрительной усмешке над самой собой. Я ошиблась, я опять ошиблась!

Я вздохнула и повернулась к стене спиной. Передо мной открылось прекрасное синее небо.

– Я ошиблась, – сказала я себе. – Но это по крайней мере означает, что с головой у меня все в порядке. Приняла одно здание за другое. Ну и что? Они похожи. В целом ничего плохого в этом нет. Наоборот, нашлось логичное объяснение тому, что я заблудилась на набережной.

Я огляделась – вон и проулок, где было кафе, куда мы зашли тогда. Но мне почему-то не захотелось в него зайти снова. Я просто прошла мимо и заглянула внутрь. Кажется, тогда мы сидели за столиком у окна, но теперь я ничего не почувствовала. Видимо, на вчерашней козетке вылилась большая часть моих слез. Но нет, козетка здесь была ни при чем. Что-то во мне сломалось сегодня. Как раз возле церкви. Я без конца перетирала одну только мысль – когда я была настоящей? До НЕГО или с НИМ? И мне казалось, я никогда этого не пойму.

Машинально я шла и шла, пока не открылся мне перекресток широких и элегантных улиц. Блестящие машины катились передо мной в четырех направлениях. Прохожих заметно прибавилось. Обнявшиеся парочки ворковали, продвигаясь по пути удовольствий. Мотоциклисты катили на своих «тачках» в разноцветных блестящих шлемах. Кипела жизнь. И я подумала одновременно с сожалением, но вместе с тем и с гордостью, что не хочу участвовать в ней, хочу находиться выше ее простых радостей, наблюдать за жизнью как бы издалека, не отрываясь от нее окончательно и навсегда. Я закрыла глаза и попыталась напрячься изо всех сил, желая ощутить того, незримого, с кем ходила здесь много лет назад. Я все еще помнила почти каждое его слово, но ощущение, что он сейчас находится рядом со мной, подобное тому, что я испытывала вчера в автобусе или в гостиничном номере, все не приходило. Какая-то женщина, случайно оказавшаяся рядом со мной, бегло взглянула на меня и остановилась:

– Вам помочь?

– Нет, нет. – Она смотрела на меня с сомнением. В знак благодарности и того, что я вполне адекватна, я помахала ей рукой. Она пошла, еще несколько раз оглянувшись в мою сторону. Я тоже пошла за ней, без цели.

И вдруг сбоку послышался знакомый голос:

– Привет! – Энтузиазма в этом возгласе не было. Я повернула голову. Передо мной стояла Лена.

Если бы она кинулась ко мне с объятиями или стала тормошить меня и спрашивать, что я здесь делаю, и удивляться, что, мол, надо же вот так, не сговариваясь, вдруг встретиться не где-нибудь, а в самом Париже, я послала бы ее куда подальше и ушла. Но Лена стояла передо мной молча и смотрела на меня так обыденно, будто мы с ней только что вышли из нашей рабочей комнаты в нашей московской фирме и через минуту встретились там же в буфете. И этот ее обыденный вид без радости в глазах при виде моей персоны вдруг странно подействовал на меня. В голове пронеслось: вот – Лена. Мы с ней какую-то часть жизни проводим сообща. Она не сделала мне ничего плохого. Вчера она возилась со мной весь вечер. Я не должна поворачиваться к ней спиной, если я – нормальный человек.

И после этих правильных в принципе мыслей в моей голове не родилось ничего лучшего, кроме банальнейшего вопроса:

– Ты что здесь делаешь?

– Прогуливаюсь, – Лена слегка пожала плечами.

Что-то неважный у нее был вид.

– А где твой жених? – Я тут же вспомнила о Мари.

– Уехал.

Она не стала морочить мне голову, мол, я же тебе говорила, что Валерий будет очень занят и что ему надо готовиться к полетам и, собственно, поэтому я и пригласила тебя с собой и так далее, и так до бесконечности, как любят делать женщины, чтобы оправдать свое одиночество.

– Куда ты теперь? – спросила я.

Она пожала плечами:

– Не знаю. Мне все равно.

Я предложила:

– Надо чего-нибудь пожрать.

Вообще я не любительница выражений «жрать», «срать» и тому подобных, не говоря уже о матерных, но вот сейчас интуитивно я поняла, что употребленное мной «пожрать» вышло уместно и Ленку развеселило.

– Чего-нибудь французского?

Я засмеялась:

– Давай! Слопаем с тобой по какому-нибудь фуа-гра! – Я даже забыла, что дома не ем и только пью кофе.

– Ну, идем?

– Идем! – Я взяла ее под руку. И вдруг мы обе, не сговариваясь, заскакали по тротуару, как две безумные козлицы, и захохотали так громко, что от нас шарахнулась парочка деликатных французских клошаров, не вовремя вылезших из-под моста. И нас «понесло». Мы дико хохотали и вели себя совершенно неприлично. Даже официант во время нашей шикарной трапезы поглядывал на нас с изумлением, но нам было плевать. После еды мы с ней еще долго бродили по Парижу. И когда наконец вернулись в гостиницу, ноги у нас гудели так, что мыслей в голове уже не осталось. Мы кинули жребий – кому из нас первой залечь в горячую ванну. Он выпал мне, и из ванной комнаты я слышала, как Лена разговаривала со своей теткой. Когда я вышла, Лена сказала:

– А ты не хочешь поехать на авиашоу? Со мной поедет Маша. Я могла бы устроить билет и тебе.

– Боже упаси!

– Но что ты завтра будешь делать одна?

Ленкино осунувшееся от усталости личико выражало раскаяние – как же, подруга (я поняла, что теперь она меня считала подругой) остается одна, когда они все вместе едут развлекаться!

– Не переживай! Есть у меня чем заняться. Обойдусь без твоего Валерия.

– Ты сердишься на оплеуху! Но пойми… – начала было Ленка.

– Иди лучше в ванную. – А когда она вышла оттуда, я громко стала сопеть, чтобы она подумала, что я уже сплю. Но я не спала, а вспоминала, что я уехала на несколько дней отдохнуть, потому что ОН все равно прогнал меня в очередном приступе раздражения. Я уехала, а ОН умер. И никто даже не вспомнил обо мне из всех его приятелей, включая того, с кем он что-то делал в Париже, чтобы сообщить мне. И когда я вернулась, все уже было кончено. Он был похоронен по блату на престижном кладбище в окружении своих жен, детей от разных браков и деятелей искусства, хотя по заслугам не был достоин этого приятного пустяка. А я еще долго потом не могла поверить, что его больше нет, что мне не надо бежать к нему с кастрюлькой бульона в его комнатушку, которую он называл студией и в которой прятался от всех своих семейств. Мне не надо было больше навещать его в больнице, вызволять из милиции, потому что у него была слабость драться с представителями закона…

Я могла наконец заняться собственной жизнью. Вот тут-то как раз и оказалось, что собственной жизни у меня нет.

Наутро мы с Ленкой проспали самым позорным образом. Мари появилась у нас в комнате в половине седьмого утра, элегантная и невозмутимая. На ней был надет все тот же вчерашний светло-серый костюм с голубой косынкой, но сверху – ослепительно белый плащ. Примерно такой же был у меня, когда я в первый раз была с НИМ в Париже. За этот плащ я почему-то еще больше Мари невзлюбила. На Ленкином же стуле лежали приготовленные старые джинсы и теплый коричневый кардиган. Под него она собиралась напялить черную водолазку, а голову повязать своим любимым пестрым платком.

«Ну и будет выглядеть в своем платке да в пуховом кардигане как московская курица!» – вдруг с досадой подумала я.

Вообще-то, казалось бы, какое мне было дело до Ленки и до ее тетки? Собрались вместе ехать, ну и поезжайте! Но нет, необъяснима русская женская душа. Пока Мари аккуратно, чтобы не накапать на свой ослепительный плащ, пила предложенный мной кофе, а сама Ленка чистила зубы, я незаметно убрала с Ленкиного стула ее вязаное барахло и положила на ее черную водолазку свою короткую кожаную куртку – еще из тех времен, но так и не вышедшую из моды. Вот так-то будет лучше, прикинула я. В моей куртке с заклепками Ленкина молодость будет выигрышно оттенена сорокалетней элегантностью Мари.

– Мы можем опоздать, – произнесла Мари, поглядев на свои маленькие часики на браслете-цепочке.

– Ну, сам-то герой в это время уже будет возле своего самолета! Он не узнает о вашем опоздании, – сказала я и поинтересовалась: – Собачку-то с кем оставили? Не нагадит она снова у вас по всей квартире?

Мари холодно на меня посмотрела и поставила чашку.

– Мерси. Очень вкусный кофе.

– Московский. Растет у нас на каждом углу прямо в банках.

– Это вы о чем? – Улыбающаяся Ленка возникла из ванной комнаты, розовая от смущения. Сама пригласила тетку, и сама же опоздала.

Мари взглянула на нее и не могла не улыбнуться – так наивно выглядела Ленка.

– Ты ослепительно хороша, но собирайся же скорее! – Она достала из сумки солнечные очки и водрузила их себе на нос, будто боясь ослепнуть от Ленкиной молодости.

– Я быстро! – Ленка, отвернувшись, надела лифчик и впрыгнула в водолазку. Я видела, что Мари сквозь свои черные очки смотрит на Лену, не может оторваться.

Смотри, смотри. И почему я тогда сразу приняла Ленкину сторону, я до сих пор не знаю. Мари ведь не сделала ничего плохого, подумаешь, согласилась поехать на шоу? Ленка изо всех сил торопилась вползти в узкие по моде джинсы.

– Глотни горяченького на дорогу. – Пока она закручивала волосы в пучок, собираясь спрятать их под косынку, я, прямо как мамка, наливала ей кофе. А когда увидела, что она сделала со своими волосами, ахнула: – Ты что, опупела прятать свою красоту? – Я сунула чашку с кофе ей в руки, и пока она глотала его, обжигаясь, перевязала на ней платок так, чтобы пушистая грива волос спускалась из-под него почти до пояса.

– Спасибо, Таня! – Ленка, наверное, никогда в жизни не видела меня такой, как сегодня утром. Ну и пусть! Что уж у них там получится на этом их шоу – не мое дело. Но отдавать на растерзание неопытную Ленку этой французской мегере – так я теперь думала о Мари – было не в моих правилах.

– Спасибо за кофе, и до свидания! – Мари тоже встала со стула и направилась к выходу. Ленка схватилась было за свой кардиган, но я его быстро перехватила.

– Вот куртка. Бери! Будет тебе как раз впору. – Я накинула куртку Ленке на плечи.

– Нет-нет! Зачем? – удивилась Лена. – Я пойду в своем!

– Находишься еще в своем! – прошипела я. – Бери, не отказывайся! Я знаю, что говорю.

Мари уже нетерпеливо постукивала пальчиком по косяку, но упрямая Ленка ни за что не хотела ехать в моей куртке. В этот момент и прозвенел мобильник.

– Это Валера! А мы еще здесь! – испугалась она и машинально включила громкую связь.

– Привет, вы уже едете? – Из телефона действительно звучал голос Валерия.

– Да-да, мы едем, – залепетала Ленка. Я посмотрела на нее с иронией, как будто сама не была такой же.

– Ты вместе с Машей? – уточнил он.

– Конечно. – Ленка все-таки напялила на себя свой кардиган и теперь влезала в кроссовки.

– Отлично! Вас будет встречать Серж Валли. А я уже не смогу увидеться с вами до полетов. – Он отключился.

– Кто нас будет встречать? – вдруг разогнулась Лена.

– Какой-то Серж Валли, если я правильно расслышала, – сказала я.

Ленка посмотрела на меня чуть ли не с испугом и стала стягивать с себя кардиган. И потянула к себе мою кожаную куртку, которую я все еще держала в руках. Мари была уже в коридоре у лифта.

– Вот так-то лучше. Слушайся старших! – попробовала я пошутить, но что-то в Ленкином взгляде меня остановило.

– Ну, давай! Чтоб все было хорошо! – Я поцеловала Ленку в щеку и подтолкнула ее к выходу. Она вышла, а я кинулась к окну, чтобы не пропустить момент, когда они будут идти по улице. Я хотела убедиться, что Ленка в моей куртке выглядит как надо. В кардигане было бы хуже. И я в этом убедилась.

Ленка и Мари свернули за угол. Я отвернулась от окна и в одиночестве повалилась на свою постель.