17

Говорят, истинные англичане – снобы. Коренные москвичи – снобы не меньше. И этот снобизм, взращенный в течение десятилетий особенным статусом Москвы перед другими городами, был Татьяне свойствен. Она впитала его с детства, и хотя никогда не делала видимых различий между жителями Петербурга, Самары и Нижневартовска, тем не менее в ее душе глубоко, само собой, укоренилось гордое знание, что она – коренная жительница самого лучшего города страны. Но когда ей пришлось пожить за границей, ее беременность Москвой как-то сама собой закончилась, а нерожденный младенец не вызывал больше ни сожаления, ни горечи.

Таня вышла на «Маяковской», когда-то самой любимой своей станции, не обращая никакого внимания на потолочные мозаичные панно. А ведь в Париже она не раз вспоминала эту станцию, как любила стоять с отцом в вестибюле, держа его за руку, и, задрав голову до головокружения, рассматривать любимые композиции на потолке. Но сегодня, появившись на «Маяковской» после двухлетнего перерыва, Таня совершенно не вспомнила ни о планирующих самолетиках, ни о цветущих яблоневых ветвях, которыми так любовалась в детстве. Она торопилась в квартиру Филиппа.

Позади гостиницы «Пекин» к ней кинулась какая-то тетка в невообразимой шляпе и с толстой сумкой через грудь.

– Девушка, до площади Маяковского как добраться? На чем я могу доехать до площади Маяковского?

Таня посмотрела на нее, не понимая.

– На чем доехать до площади Маяковского? Знаешь или нет?

Тетка тоже не понимала, следует ей ждать ответа или спрашивать у кого-то еще.

– Пардон, мадам, – к Тане вернулась способность соображать. – До площади Маяковского вы можете доехать только верхом на мне, ибо она в двух шагах, – и Таня махнула рукой в сторону каменного Владимира Владимировича. – Но я вас не повезу. Вы слишком много кушать!

– Сумасшедшая какая-то.

Тетка опасливо отодвинулась, а Таня, ужасно довольная собой, побежала по мокрому тротуару к дому. Если Татьяна на первых порах и спрашивала дорогу в Париже, то все, к кому она обращалась, искренне старались помочь. Но, видимо, этого снобистского московского «Ну, разве только на мне!» ей все-таки не хватало.

Она бежала и думала: как же так? Что она за человек? Она сейчас обманула двух людей, не сделавших ей ничего плохого, Филиппа и Тину. Она поступила плохо, бездумно и безрассудно, вступив с Азарцевым в связь. И вместе с тем она не чувствовала никакого раскаяния. Ей было весело от этого, и замирало сердце, как будто она отправилась в опасное приключение, зная, что приключение ненастоящее. Это было похоже на глупый аттракцион, комнату смеха. Зайдешь в дурацкую круглую комнату – там висят зеркала. Ты ужасаешься, видя в них себя, – но ведь это хоть и глупое, но все-таки развлечение. И ты прекрасно знаешь: достаточно выйти на улицу – и снова все встанет на свои места. Главное – найти вовремя выход.

Она быстро миновала консьержку, с любопытством поглядевшую ей вслед, и поднялась пешком на четвертый этаж. Поколебавшись, повертела ключ в руках, вставила его в замочную скважину и осторожно повернула. Дверь открылась. В коридоре было темно, зато дальше в комнатах горел свет.

Таня замерла. Кто-то ходил, и по звуку шагов, по стукам и небольшому громыханию можно было догадаться, что человек сердит – ворчит, стучит, расшвыривает вещи.

– Кто здесь?

Таня почему-то нисколько не испугалась. Шаги в комнате прекратились. «Авантюрная у меня теперь пошла жизнь», – хихикнула Таня и вошла. Невысокая женщина в точно таком же пальто, как у нее, белом, с пушистым мехом, обернулась к двери. Таня опешила:

– Маша?!

Мышка от удивления вытаращила круглые глазки и даже приоткрыла рот.

– Так вот, оказывается, кого мой папочка из Парижа притащил! А я ведь и не догадалась, что ты меня дурила, – сказала она холодно и твердо. – Ай да Танюша, ай да молодец! Отец все уши мне прожужжал, мол, такая девушка – и умница, и красавица! Очень хотел нас с тобой познакомить.

– А ты что, против? – спросила Таня. Стараясь казаться естественной, она расстегнула пальто и бросила его в кресло, сама села на диван. – Я тоже не ожидала тебя здесь увидеть.

– Почему же это? В моем визите как раз нет ничего необычного. Я ведь к себе домой пришла. Эта квартира – моя.

– Я не вмешиваюсь в ваши отношения с отцом, – пожала плечами Татьяна. – Он дал мне ключи и сказал, что я буду здесь жить.

Мышка помолчала.

– И ты не знала, что он мой отец?

– Не знала. Сообразила только во время нашей последней встречи.

– Но ведь мы похожи! И у нас с отцом одна фамилия.

– Я паспорт у него не проверяла. А сходство – мало ли кто на кого похож... Я не подумала о тебе, извини. А потом, даже если бы я и знала, что ты – его дочь, что бы это изменило?

Они помолчали. Мышка свернула какую-то тряпку, убрала ее в шкаф. Надела сапоги.

– Ты что, действительно собираешься здесь жить?

– А почему бы и нет?

– Имей в виду! – Мышка с высоты своего маленького роста взглянула на высокую Таню с угрозой, что выглядело скорее забавно. – Имей в виду! Здесь много разных бывало! – Таня высокомерно подняла бровь, а Мышка вздернула подбородок. – И эти старые вещи, что стоят в квартире, – это моя память, и я никому не позволю их убрать! Поняла?

– Нужны мне твои вещи, еще с ними возиться...

Таня прошла в ванную, напустила в ванну воды. Коричневая дорожка ржавчины бежала от самого крана до сливного отверстия.

– Развела здесь антисанитарию! – нарочно крикнула Таня в сторону Мышки.

– Я тебя сюда не звала.

Мышка схватила свою сумку и, не попрощавшись, вышла из квартиры.

«Только бы он на ней не женился! Только бы не женился!» – повторяла она как заклинание всю дорогу до дома и даже когда нажимала на кнопку ворот, ограждающих престижный московский пентхаус.

– Отец не приезжал? – спросила Маша у охранника, бросившегося открывать ворота.

– Не приезжали Филипп Иванович! – уверенно ответил охранник. – Ни сами не приезжали, ни водитель его не приезжал.

«Он, наверное, и не приедет, поедет сразу туда!» – догадалась Мышка, и сердце у нее защемило от ревности.

В холле первого этажа ее встретил охранник второй линии. Она быстро кивнула ему, чтобы он не заметил ее расстроенного лица, и поднялась в квартиру. Домработница, предупрежденная охраной, открыла ей дверь.

– Кушать будете, Машенька?

– Не буду. Только чаю выпью.

Домработница приняла у Маши пальто.

– Ой, где-то пылью запачкали!

Она пару раз провела щеткой по подолу и повесила пальто в шкаф.

Маша прошла в спальню. Села на кровать, потом опустилась на спину, не поднимая ног.

«Ну почему все не складывается? – спрашивала она себя, глядя в безукоризненно ровный потолок. – Была семья – мать, отец, бабушка, дочка. Все ходили на работу, дружно жили, дочка росла, ни о каких заграницах не думали! Быть богатыми не мечтали. Максимум, чего хотели, – поехать на Золотые Пески. Потом – бац, вторая смена! Папа – миллионер, мама – миллионер... Все что хочешь могут купить. У мамы – завод, у папы – девушки. Бабушка умерла. Дочка живет в пентхаусе одна-одинешенька...»

– Чай, пожалуйста, Машенька.

– Иду.

Маша встала, прошла в кухню. На изящном блюдечке желтел тонко порезанный кружочками лимон, в фарфоровой чашке золотился чай.

– Конфетки нет? – спросила Маша, размешивая сахар своей детской серебряной ложкой с коричневым медведем на конце ручки.

– Пирожное есть, специально для вас покупала, свежее, с ромом.

– А коньяка нет?

– Как же нет? У нас всегда есть хороший коньяк. Филипп Иванович любит. «Курвуазье» или «Наполеон»? – Домработница полезла в резной буфет и достала несколько бутылок на выбор. – Вот еще «Мартель» и «Реми Мартен». – Она надела очки, прочитала по-французски: – «Луи Тринадцатый. Гранд Шампань».

– Давайте их все сюда. Сейчас буду сравнивать, как девушек, – скомандовала Маша.

Домработница с удивлением на нее посмотрела. Такого решительного и угрюмого выражения лица у своей хозяйки она еще никогда не видела.

– А есть у нас что-нибудь поесть? – Филипп Иванович опять влез в свои широченные джинсы и вельветовую куртку.

– Я не успела.

Только Таня вышла из-под душа, как раздался звонок в дверь.

– Ты занятая девушка, я знаю.

Филипп притянул ее к себе и поцеловал. «Столько поцелуев в день, сколько сегодня, у меня, пожалуй, за всю мою жизнь не было», – подумала Татьяна.

– Тогда одевайся, пойдем куда-нибудь, поужинаем. У меня сегодня был неплохой денек – провел важные переговоры.

Одинцов снова снял домашнюю куртку, которую пятнадцать минут назад натянул с видимым удовольствием, и стал надевать ботинки.

«А животик-то мешает», – мельком взглянула от зеркала Таня и вспомнила худощавого Азарцева. Ей опять стало страшно и весело. Три года без любовника – и вот сразу двое!

Она натянула свой «примороженный изморозью» свитер и куртку с хвостиком.

– Не замерзнешь?

– Мы куда-нибудь недалеко.

– Тут есть одно неплохое местечко.

Таня не знала, говорить или не говорить Филиппу, что сегодня она видела его дочь. Тогда пришлось бы сказать, что она была знакома с Машей и раньше. Все это выглядело как-то неубедительно. Таня решила пустить все на самотек.

Водитель уже уехал, и они пошли пешком по вечерней Москве.

– Не Елисейские Поля, – сказала Таня.

– А я люблю Москву. Особенно район «Кропоткинской». От Христа Спасителя до Садового кольца. И бульвар. Когда я был студентом, еще никакого Спасителя не было, и мы с ребятами ходили в бассейн «Москва». В институте давали абонементы. Он был как раз на этом месте. И я его как будто и сейчас вижу под всеми этими куполами. После плавания от хлорки у всех ужасно чесались глаза, но почему-то если мы потом шли пить пиво – вся эта чесотка проходила.

– У тебя же крест на груди, а ты богохульствуешь.

У Тани появилось странное ощущение, что они с Мышкой – будто две потерявшиеся в раннем детстве сестры из какого-то сериала и теперь из ревности борются за любовь общего отца. Собственного отца Таня общим с Мышкой отнюдь не считала, он занимал отдельное место.

– Крест на груди по нынешним временам никому не помешает, а на бога надейся, а сам не плошай! – объяснил свое отношение к религии Филипп Иванович.

Таня в целом была с ним согласна.

– А я, оказывается, работала вместе с Машей, твоей дочерью, – совершенно неожиданно сказала она. – Еще до моей поездки. А сегодня она приходила к нам на квартиру. Дала мне понять, что не приветствует наши встречи. Но мне вообще-то все равно, что думает по поводу наших встреч твоя дочь.

Филипп Иванович замолчал и молчал долго, пока они не пришли в небольшое кафе.

– Не очень пафосно, но хорошо кормят, – объяснил Филипп. – Я здесь обедаю иногда, когда бываю поблизости.

Они зашли в пустой зал. Сбоку к Филиппу услужливо кинулась красноротая девица в форменном темном платье, ненатурально улыбнулась, как знакомому, но ничего не сказала. Одинцов выбрал столик у окна. За окном темнели деревья и решетка бульвара. У Тани впервые защемило сердце – она вспомнила Янушку, уличные кафе, старые дома в Латинском квартале. «Ничего, – подумала она. – Если постараться, Елисейские Поля еще будут у моих ног».

Принесли еду. Они стали есть, Филипп, прищурившись, не поднимал голову от тарелки, не глядел на Таню. Что-то в нем переменилось после рассказа о Маше. Внутри Тани будто засвербел маленький бесенок.

– Тебе что, не нравится, что я раньше была знакома с Машей? – спросила она, когда им принесли кофе.

– Я родом из-под Рязани. – Филипп просмаковал первый глоток и поставил чашку. – Всего в жизни добился сам. – Он пальцами сделал знак официантке, и когда та подлетела, приказал: «Принеси коньяк, только хороший». Девица умчалась за стойку, Таня внутренне напряглась. «Это что, нотация?» Филипп продолжал размеренно, будто рубил дрова:

– Я уважаю трудовой народ. Моя дочь – трудовой народ. Эта девка, – он показал пальцем на официантку, она улыбнулась в ответ, – тоже трудовой народ. И я их уважаю.

– А я, по-вашему, содержанка. Уважения не заслуживаю, – ответила Таня.

Все в ней вспыхнуло. «Вот оно как! Они еще и месяца вместе не прожили, а ее уже укоряют». Она поднялась из-за столика.

– Сядь! – сказал Филипп Филиппович и потянул ее вниз за руку. – Я еще не решил, как вас между собой примирить. Но тебя я прошу... – Таня услышала в его голосе не просьбу, а приказ. – Бабушкины вещи не трогай! Маша очень переживает, если старые вещи исчезают и на их месте появляется что-то новое. За кожаную мебель она меня пилила месяца два.

– А кожаную мебель, по-видимому, купила моя предшественница?

– Ты очень красивая, – сказал Филипп Иванович. – И неглупая. Но сейчас ведешь себя неправильно.

Таня снова встала.

– Знаешь, Филипп, я не для того приехала сюда из... – она хотела сказать «из Парижа», – из своего исследовательского центра, чтобы выслушивать, правильно или неправильно я себя веду.

– Ты ведешь себя как дура, – повторил Филипп. – И я не хочу тебе напоминать про твой центр то, что уже говорил тебе раньше. Но что-то все-таки в тебе есть, из-за чего я тебя сюда и привез. А вовсе не из-за твоих сисек, как ты, наверное, думаешь.

– Тогда, должно быть, из-за попы, – съязвила Таня.

Филипп усмехнулся.

– Вот из-за попы – да. – Потом допил кофе и заметил уже серьезно: – А большей частью из-за того, что ты чем-то похожа на мою рязанскую бабку. Сила в тебе русская, женская есть. И фигурой, кстати, ты на нее тоже похожа.

– А ты в детстве, когда свою бабушку с заткнутым подолом видел, трахнуть ее не хотел?

Он смазал ее по щеке, но не сильно.

– Будешь дальше продолжать в том же духе?

– А ты меня не затыкай. – Таня вполне владела собой. – У меня, между прочим, папа – профессор и мама – доктор наук, и я сама – не нищая побирушка. И у меня есть свой дом, и свой мир, и все то, что я ценю, – в том числе и исследовательский центр, кстати.

Таня так говорила, но чувствовала, что все-таки не папа-профессор, и не мама – доктор наук, и даже не Центр имени Ганса Селье позволяют ей так держаться с Филиппом. Завтрашнее свидание с Азарцевым, его слова любви, повторенные десятки раз – вот что давало ей ощущение силы и внутреннего спокойствия.

– И я хочу иметь свой дом, – сказала она. – Не эту засранную квартиру, в которой жили бабушка, дедушка, дочка, внучка и десять Жучек, а мой собственный дом, в котором я буду хозяйкой. Буду покупать и переставлять, готовить и стирать все, что хочу, но для себя и своей семьи, без оглядки на непонятное и нелюбимое. Если начинать жизнь, то с чистого листа.

– С чистого листа начинают в первом классе, – сказал Филипп. – А у мальчиков постарше уже есть биографии. И я не хочу от своей биографии избавляться. Она не постыдная, я тебя уверяю.

– А у меня тоже есть своя биография. И у меня, кроме прошлого, есть еще и будущее. – Таня встала. – Спасибо за ужин.

– Сядь! – еще раз спокойно повторил Филипп Иванович. – Что у тебя прошлое и будущее, я знаю. А вот права у тебя есть?

– Только одно. Жить так, как хочу!

– Да я не об этом. – Он посмотрел на нее с хитрым прищуром. – Водительские права у тебя есть?

– Нет, – растерялась Татьяна.

– Вот и запишись завтра на курсы. Сдашь на права – куплю тебе машину.

Таня вся загорелась внутри, она уже давно хотела иметь свою машину. Но просто так сдаться она не могла.

– «Семерку»? – спросила она.

– А ты какую хочешь?

– «Ауди ТТ».

– Ну, куплю тебе «ТТ». Но для начала не новую. Посмотрим, как ты будешь водить.

– Это в качестве компенсации за квартиру? – уточнила она.

– Не перебарщивай, хватит, – приказал Филипп и знаком подозвал официантку, чтобы расплатиться. – Будешь меня возить, когда я выпью.

– А какая машина у Маши? – вдруг, прищурив глаза, спросила Таня.

– Никакой. Я ей не покупал.

– Почему?

– Да она не сможет водить. Не хочу, чтобы она рисковала. Сейчас в Москве на улицах столько придурков!

– А за меня, значит, вы не боитесь. Я и хотела услышать от вас этот ответ, – сказала Таня.

– Хватит скандалить, пошли домой! – Филипп крепко взял ее под руку. – Выпила на копейку, а разоралась на миллион!

«Ну, я тебе покажу завтра! Я тебе покажу!» – Таня стояла и смотрела в темноту, пока он ловил машину. Она словно уже ощущала себя в объятиях Азарцева. И ночью в постели с Филиппом она была, как никогда, огонь.

«Какая девчонка! – думал он, когда она уже заснула, а он прошел в ванную. – Какая девчонка!»

Филипп Иванович вдруг заметил и разбитое зеркало над раковиной, и ванну в потеках. «Надо будет спросить у юристов, что у нас сейчас делается на рынке жилья. Купить, что ли, новую квартиру? А эту оставить Маше, как она есть...»