17

В косметологической клинике работа двигалась своим чередом. Блестящий представительский автомобиль только успевал подвозить назначенных на операцию пациенток. Их тут же встречали улыбки и заботливые руки вспомогательного персонала, и в считаные минуты слегка одуревшие от происходящего женщины были раздеты, осмотрены терапевтом и снова одеты, теперь уже в шуршащие от крахмала одноразовые голубые халаты. Волосы у всех были умело убраны под специальные шапочки, ноги забинтованы эластичными бинтами, всем в нужном порядке была сделана инъекция расслабляющих лекарств, и вот уже друг за другом эти укутанные в голубое, перебинтованные и завязанные нимфы через определенные промежутки времени въезжали в операционные, чтобы выехать оттуда бесчувственными, зато потенциально красивыми. И эта потенциальная красота скрывалась до времени за повязками, кровоподтеками и отеками. Пузыри со льдом, обезболивающие лекарства, доктор-терапевт со своим фонендоскопом и аппаратом, измеряющим давление, – все было наготове.

Пожилая дама с голубыми волосами была оставлена предпоследней. Когда пришел и ее черед улечься на каталку для того, чтобы въехать в операционную на манер Клеопатры, она экзальтированно протянула руку и воскликнула:

– Нет, я всем докажу, что смогу пройти через это!

– Куда уж вы теперь денетесь с каталки-то? Конечно, докажете! – отозвалась дежурная медсестра и покатила ее вперед.

Азарцев царил, напевая, в операционной. Он лепил там лбы, носы, груди, ноги, а вместе с ними и судьбы. Юлия носилась по клинике, будто черная молния, следя затем, чтобы все остальное было в порядке. Сейчас она шепотом ругала нового буфетчика. Согласно рекомендациям лучших диетологов, больным после операции, тем, кто уже пришел в себя, должен быть подан теплый отвар шиповника и крепкий куриный бульон. Буфетчик не справлялся.

«Ну что он копается!» – Юля еле сдерживала себя. Парень же был чуть не парализован ее присутствием. Атмосфера в буфетной накалялась. В такую-то ответственную минуту в дверях показалось сильно осунувшееся лицо Саши, Антонининой дочки.

– Можно вас на минутку? – робко спросила она Юлию, и та, подумав, что Саша пришла по поручению матери сказать, во сколько завтра будут готовы обещанные булочки, вышла к ней в коридор. Саша стояла поникшая, бледная до зелени, с крупными каплями пота на лбу.

«Господи, угораздило же ее заболеть! Нельзя ее допускать до продуктов. И видимо, Антонину тоже придется прогнать. А то еще перезаразим всех пациентов».

– Ты в больницу ходила? – накинулась на Сашу Юля. – Анализы принесла?

– Мне не надо ходить. Я не больна, – чуть слышно пролепетала Саша. – Мне о другом с вами нужно поговорить…

– Что еще? Как я могу допустить тебя к работе без справки? – Юлия лихорадочно думала, что же делать. Никто, кроме Тоньки, не умел так хорошо готовить.

– Мне справка не нужна! – прошептала Саша. – Я в положении… В общем, я должна сделать аборт! – И она с отчаянием посмотрела на Юлию.

– Так вот в чем дело! – Глаза Юли сверкнули холодной неприязнью. Противные девчонки! Совершенно без ума. Юля всегда считала себя самой практичной и самой умной. Других женщин она или ненавидела, или презирала. – Но зачем ты пришла ко мне? Я аборты не делаю! – Юлии нисколько не было жалко Сашу. Ее интересовало одно – вовремя ли принесет завтра Антонина булочки.

– Я была в новом отделении, там, в углу сада. – Саша неопределенно мотнула головой. – Говорила с доктором. Он не возражает. Все равно, говорит, больных пока нет. Только ему нужно ваше письменное разрешение.

– Еще чего! С какой это стати? – Юля ужасно разозлилась. Не успели открыться, как эти безмозглые девки уже повадились туда шастать! – Для этого есть районная женская консультация. Иди туда. А у нас учреждение закрытого типа. Мы не можем обслуживать всю вашу деревню!

– Но я же одна! И доктор не возражает! – умоляюще залепетала Саша. – А в районную консультацию мне нельзя! Там же всех знают! Сразу мамке расскажут. Она меня убьет за аборт! Или из дома выгонит! – Вид у девочки был такой, будто она сейчас упадет.

– Да ладно придуряться-то! – Юлия брезгливо отодвинулась от нее. – Какие мы нежные! «Всех зна-а-ют! Мамка из дома выгонит!» – Ее лицо искривилось в брезгливой и злой гримасе. – А то твоя мамка не знает до сих пор, с кем ты трахалась!

– Мамка не знает! – прижала Саша руки к груди. – Честное слово! Она строгая! Она точно убьет!

– Все, хватит! – У Юлии заболела голова от этого дурацкого разговора и Сашиных умоляющих глаз. – Только попробуй еще раз пойти к нашему доктору! Я тогда сама мамке твоей все расскажу о твоих делах. Никакого разрешения я тебе не даю, и даже не вздумай больше надоедать кому-нибудь своими глупыми просьбами! Выгоню с работы и мамку, и тебя! – Юлия быстро отвернулась от девочки и пошла по своим делам. А Саша, выходя на лестницу, еще долго шептала, прижав ко рту кулак:

– Ну, почему она не хочет? Почему! Ведь не ей же придется делать, а доктору… А он согласился… Ведь для нее это такой пустяк… – И слезы прозрачными струями сами текли из ее глаз.

Юлия же с раздражением подумала, что ей непременно придется поговорить с врачом-гинекологом Борисом Ливенсоном. Он был, конечно, прекрасным специалистом, она сама пользовалась, когда надо, его услугами, но как это некстати, что он тоже оказался доброхотом, как и Азарцев! Как все-таки мужики ведутся на молоденьких девочек! Так далеко она с ними не уедет. Надо будет выговорить Боре со всей строгостью. Эдак он тут разведет притон для местных б…ей! От одной к другой быстро пойдут передавать, только разреши один разок. Надо его предупредить, чтоб не допускал даже близко ни одну идиотку к новому отделению!

И пока Юля в уме прокручивала гневную петицию врачу высшей категории Боре Ливенсону, Сашины ноги сами собой несли ее к низенькому, но крепкому дому местной знахарки Клавдии. Она дернула за калитку. За заборчиком раздался собачий лай. Пока хозяйка выглядывала в окно, надевала сапоги и выходила во двор, Саша, зажимая в руке деньги, невидящим взглядом смотрела на последние, догорающие в палисаднике темно-красным огнем прижухшие от холода георгины. И ей даже в голову не могло прийти, что вид этих угасающих соцветий станет последним прекрасным видением в ее небольшой, но такой чистой и уже прожитой жизни.

Тина лежала в темноте палаты с раскрытыми глазами. Неясный луч света через приоткрытую дверь пробивался из коридора. Сегодня дежурила Рая. Она сочла, что Тинино состояние не так уж и плохо, поэтому позволила себе провести ночь не на стуле за столиком в палате больной, а с относительным удобством на кушетке в медсестринской комнате. Барашков и Мышка тоже уехали по домам – на этом настояла сама Тина, настолько у них был измученный вид после того, как несколько ночей подряд они дежурили возле нее, сменяя друг друга. Дежурить сегодня оставили Дорна, хотя, по наблюдениям Тины, он к больным вообще предпочитал не заходить.

Полоска света возле двери стала будто бы несколько шире. Валентина Николаевна повернула голову и увидела, как женская фигура в халате до пола появилась в дверях и шепотом сказала:

– Извините, пожалуйста, вы еще не спите?

– Не сплю.

– Можно войти?

– Входите… – Тина приподнялась на постели и включила свет в изголовье. На мгновение она зажмурила глаза, а когда открыла их, то увидела, что возле нее стоит молодая женщина в махровом халате и полотенце, намотанном на голове в виде чалмы, застенчиво теребя пояс с кручеными шелковыми кистями.

– Я ваша соседка. Мне надо у вас кое-что спросить. А днем прийти к вам в палату нельзя. К вам не пускают.

– Почему не пускают?

– Чтобы не заразить вас перед операцией. Вам не говорят, но я слышала, что операция будет послезавтра.

– Отчего же мне не говорят? – еще больше удивилась Тина.

– Чтобы не тревожить, – приложила палец к губам женщина. – Но я считаю, что это неправильно. Может, вы захотите что-нибудь сделать напоследок…

«Это Барашков, наверное, придумал, – подумала Тина, – увезти меня на операцию под действием снотворного, чтобы я не знала. Атеист хренов. Но, с другой стороны, конечно, он прав. Зачем мне думать о том, что будет завтра, послезавтра… В конце концов, какая разница, когда умереть? Приготовлений у меня все равно никаких. Зла я ни на кого не держу. Сказать никому ничего не желаю. И всех простила. Хотя…»

– Так вы зачем пришли? – спросила она женщину.

– Меня спасла ваша знакомая! – заговорщицки прошептала та. – Но этому никто не верит! А мне очень нужно ее найти.

– Какая именно знакомая? Ко мне приходили несколько знакомых.

– Та, которая вошла с рыжим доктором и сказала, что даст мне гомеопатические шарики. Она их оставила на бумажке и велела пить через три часа. Мне нужно срочно найти эту женщину. Лекарство у меня осталось только на завтра, и мне очень страшно, что оно закончится и голова снова заболит. А где ее искать, я не знаю.

– Так это у вас голова болела? – наконец поняла Тина.

– Да. Но уже целый день я не чувствую боли и даже не могу этому поверить. Это так странно… Как по волшебству. То болела, а теперь не болит! – Женщина осторожно постучала по чалме. – Поверите, я уже хотела покончить с собой. Невозможно было терпеть такую боль.

– Вы думаете, это от шариков прошло? – изумилась Тина.

– Сама не знаю. Но отчего еще? Мне столько давали разных лекарств, и ничего не помогало. Все руки искололи. Слышали, наверное, как я целыми днями об стенку стучала?

– Да вы присядьте, – пригласила Тина. Женщина подумала и села, придерживая чалму, чтоб не свалилась, на край ее кровати. – А зачем у вас на голове полотенце?

– Как намотаю, так легче становится. И головой стучать не так больно.

– Так вы же сказали, что все прошло? – За все прошедшие дни разговор с этой женщиной более всего заинтересовал Тину.

– Прошло. Но страшно. Вдруг опять начнется?

– А зачем вы головой об стенку стучали? – осторожно спросила Тина и испугалась, вдруг женщина обидится. Но та даже виду не показала, что вопрос ей неприятен.

– Когда я головой стучала, – объяснила она, – боль была как бы снаружи. И она словно заглушала ту боль, что шла изнутри. А если не стучать, ощущение было такое, будто изнутри в голову вбиты гвозди, и они все время ноют. Я никогда раньше такого не испытывала. Говорю вам, хоть вешайся. И вы уж меня извините, может, вам перед операцией и не до меня, но я знаю, что эта женщина, которая дала мне шарики, была у вас в палате. Значит, вы ее знаете.

– Все это как-то странно, – как бы про себя сказала Тина.

– Не верите? – Женщина обиженно отодвинулась. – Мне никто не верит. Мужу вон сказали, что меня надо в психушку отдать… А до этого я к кому только не ездила. И порчу снимала, и по монастырям… Все без толку. И вдруг – семь шариков шесть раз в день – и как по волшебству!

– Совпало, наверное, с предыдущим лечением, – пробормотала Тина.

Женщина вдруг встала перед ее кроватью на колени.

– Вот вам крест, что не вру! Скажите мне, кто эта женщина? Помогите ее найти.

– Что вы, встаньте! – Тина опешила. – Женщину эту найти вовсе несложно. Ее зовут Людмила Борисовна. Она гомеопат. Жена нашего Аркадия Петровича. Вы его самого попросите, он, я думаю, вам не откажет, телефон ее даст. Я ее номера не знаю, он мне не нужен. Мы с ней просто учились вместе. И вы будьте спокойны, Люда вас вылечит. Все будет хорошо.

Женщина встала и поцеловала Тину в щеку.

– Удачи вам на операции!

– Спасибо.

Она ушла, и Тина в тишине ночи услышала, как она прошла к себе в палату. Скрипнула кровать. Стука об стену, к которому Тина уже привыкла, больше не было.

«Гомеопатия… Что за наука такая? В институте говорили, что лженаука. А сейчас лекарств этих развелось и фирм… Народ лечится, шарики глотает… Чудеса!»

Она закрыла глаза, как показалось ей, на минутку. А когда открыла, медсестра Раиса уже раздергивала шторы, возле кровати пахли хлоркой мокрые разводы от влажной уборки, и мама возле кухонного шкафчика готовила крепкий чай.

– Боже мой, мама! Ты уже пришла! А я, значит, проспала всю ночь. Как раньше, не просыпаясь. Какое это счастье!

Чей-то мужской голос сказал в коридоре за дверью:

– Человеком движет инстинкт самосохранения. Когда он срабатывает, о смерти не думаешь.

«Кто же это?» – подумала Тина. Голос показался ей знакомым, но узнать его она не смогла. Голос Барашкова прозвучал в ответ незнакомцу:

– Мы, анестезиологи, давно знаем, что важнее всего гомеостаз. Как учил Клод Бернар, поддержка постоянства внутренней среды. Фактически для нас это и есть инстинкт самосохранения. Организм работает, как самый умный компьютер. Сохранять постоянными температуру тела, давление, обмен веществ, уровень гормонов – это и есть постоянство внутренней среды.

– И сохраняет это постоянство программист, который называется вовсе не господом богом, – засмеялся незнакомец, – а господин анестезиолог Аркадий Петрович Барашков.

– Точно так! – засмеялся и Барашков и вошел в палату. Вместе с ним в дверях появился невысокий человечек с вытянутым и каким-то угловатым лицом, остатками курчавых черных волос на затылке и мефистофельским носом. Валентина Сергеевна сразу узнала в нем умницу, провокатора, хулигана, заведующего патологоанатомическим отделением больницы Михаила Борисовича Ризкина.

– Ну здравствуйте, дорогая! Давненько мы с вами не виделись! – Его зеленые в крапинку глаза внимательно смотрели на Валентину Николаевну.

– Раньше я говорила, что чем меньше вас видишь, тем лучше спишь, – пошутила она. – А сейчас могу сказать только, что рада с вами встретиться. Хотя, признаюсь, вы мучили меня в моих кошмарных снах.

– Да если б только вас, Валентина Николаевна. Я же всей больнице в кошмарах снюсь! – Михаил Борисович довольно хохотнул и присел на стул возле кровати. – Ну, что, дорогая, завтра – вперед? Аркадий вон всю больницу уже на уши поставил.

– Завтра. Ну что ж. – Тине вдруг стало очень страшно. Значит, сегодня у нее остался только день. «Можно храбриться сколько угодно, – подумала она, – но вот к тебе входят с приговором и говорят – завтра… Завтра казнь…» – Она закрыла глаза.

– Ну что это? Не вижу я оптимизма. – Риз кин тоже, как и все другие, оценивал перемены в Тининой внешности. «Сдала Валентина Николаевна, сдала. Какое это чертово состояние – болезнь!»

– Какой же оптимизм, если опухоль с достаточной долей вероятности может быть злокачественной… – Тине надоело ходить вокруг да около. Все чего-то не договаривают, замалчивают, убеждают ее, что операция – решение всех проблем… Что она, дурочка? Совсем как в ее снах? «Ты не врач, Тина, ты уже не врач…»

– А чего это вы раньше времени рассуждаете, что там за опухоль? Это не ваша компетенция, а моя, – Ризкин сделал вид, что обиделся. – Вот прооперируем, тогда и будем планы строить, разговоры разговаривать. А до того молчите и терпите. – Он встал и повернулся к Аркадию, молча слушавшему этот разговор. – Все. До завтра. Я пошел. – Очень прямо, не оборачиваясь и не сгибаясь, он вышел из палаты, а место его у постели Тины занял Аркадий.

– Ну, девочка, ты все поняла? Вечером сестры сделают все что надо, подготовят тебя к операции. На ночь уколем снотворное.

Тина молчала. А может, лучше умереть прямо на операционном столе? По крайней мере, под наркозом. Не мучиться и других не мучить…

– Знаешь что, смени-ка это унылое выражение лица! – вдруг строго сказал Барашков. – Вся больница за тебя болеет. Оперировать будут парни из общей хирургии. Заведующий и еще один, помоложе. Ты их обоих знаешь. И только попробуй разнюнься! Что ты думаешь, лишняя смертность на операции кому-нибудь нужна?

– О чем разговор! – Тина попыталась улыбнуться. – Никому не нужна. Я знаю. Наркоз ты будешь давать?

– Да. Я договорился, хотя это тоже не полагается. И их анестезиолог будет присутствовать. Вместе станем работать. Кстати, хирурги совсем не обрадовались этому. Все-таки я же не работаю у них официально. Ты понимаешь?

– Понимаю. – Тина действительно понимала, что все это было организовать нелегко. – Только у меня к тебе одна просьба.

– Какая?

– Зубы мне, когда наркоз будешь давать, не сломай. Договорились?

– Ах ты, мерзавка! – Аркадий засмеялся. – А ты зубы-то вынуть не забудь. Они же у тебя вставные! – Он шутил, но лицо его оставалось напряженным. Озабоченным.

– Как только встану после операции – убью тебя за эти слова! Даже жена не спасет! – со всей серьезностью ответила ему Тина.

Барашков замолчал, не поднимаясь с места, не в силах уйти, смотрел на нее. Он думал, что завтра к этому времени операция уже должна быть закончена. При всех благоприятных обстоятельствах Тина еще будет без сознания. Дышать за нее станет аппарат искусственной вентиляции легких, а на боку, на месте ушитой операционной раны, будет видна аккуратная повязка с пластмассовой трубочкой для выпуска жидкости. Только бы выжила! А дальше… Он уже не в силах знать, что будет дальше. Ее тайный жизненный код уже зашифрован в нескольких строчках текста патогистологического заключения, только завтра Ризкину еще предстоит его расшифровать. Собственно, эти строчки и будут означать суть происходящего – жизнь или смерть. Перед глазами Барашкова встал невысокий призрак Михаила Борисовича как верховного властителя судеб, и Аркадий мысленно сплюнул через плечо и постучал по дереву.

– Ну, Тина, я пойду. У меня еще много дел.

– Иди, Аркадий. – Она не смогла улыбнуться. Только прищурилась. – Слушай, ты ведь наверняка все уже прочитал про надпочечники. И про опухоли тоже.

– Ну, прочитал.

– Сам прочитал, дай почитать другому.

Барашков помолчал, погладил Тину по руке.

– Потом почитаешь. После операции.

Он поцеловал ее в щеку и ушел. Подошла мама. Сказала, что вечером приедет и отец. Она не стала говорить, что звонила Тининому сыну Алеше в Краснодар и что он очень испугался и расстроился.

Сестра Леночка прислала письмо, напечатанное на компьютере, с трогательными заверениями в любви и с пожеланиями скорейшего выздоровления. Затем позвонила подруга Аня уже из косметологической клиники и сказала, что договорилась насчет операции. Ее операция тоже будет завтра. При этом Аня со всей серьезностью заметила, что неизвестно еще, какая операция важнее – кончик носа будет виден всем, а твой, Валька, шрам на боку только тем, с кем ты пойдешь в баню или на пляж.

– А на пляже можно носить и закрытый купальник! – бодрым голосом добавила она.

– Конечно-конечно, – поспешила согласиться с ней Тина.

Уже ближе к вечеру в палату зашла Мышка. Она тихонько затворила за собой дверь, подошла к постели и робко присела. Это выглядело так, будто прежняя девочка-ординатор зашла к старшему товарищу о чем-то посоветоваться. Тина слегка напряглась.

– Валентина Николаевна, – Мышка опустила голову и положила маленькие ручки на колени. В одной из них была зажата какая-то бумажка, от которой Маша то и дело отщипывала кусочки. – Скажите мне откровенно… – Мышка помолчала и посмотрела Тине прямо в глаза: – Неужели вы считаете, что я в самом деле перед вами виновата?

Валентина Николаевна молчала. Она, в общем, даже не знала, что ответить. Конечно, ей было не до Мышкиных переживаний, и в то же время она чувствовала, что разговор этот имеет право состояться.

– Знаете, меня это очень тяготит, – сказала Маша. – Если вы будете справедливой, вы ведь не сможете не признать, что я не виновата в том, что отделение разогнали!

– А я тебя в этом и не виню.

– Но ведь я чувствую, что все-таки какое-то недовольство с вашей стороны и со стороны Барашкова есть.

Тина смотрела на нее задумчиво, грустно.

– Да ни в чем, Маша, ты не виновата. Ни в чем. – Не могла же действительно Тина сказать ей, что ни к чему барышням рядиться в крестьянок. Рано или поздно все становится явным, и чувство неловкости с обеих сторон уже никогда потом не проходит.

– Тогда скажите мне, почему раньше мы все работали в гораздо худших условиях, чем сейчас, но вы умели держать все отделение в мире и согласии, а у меня ничего не получается! Доход от отделения сравнительно небольшой, сотрудники вечно ссорятся, да и эффект от лечения, честно говоря, уж не настолько велик. Раньше, я помню, мы вытаскивали таких тяжеленных больных! Когда уже никто и не надеялся! А сейчас все время происходит какая-то возня, нервотрепка на пустом месте. Нет ни той отдачи, что была раньше, ни удовлетворения от того, что мы делаем.

Тина вздохнула, помолчала некоторое время, будто собиралась с мыслями, потом сказала:

– У нас в отделении были свои задачи, у вас теперь – свои. Ты стараешься, это видно. Опыт приходит с годами.

Придет он и к тебе. Надо просто знать, от кого что можно ждать. Что же касается моего заведования, то ты просто забыла, что Аркадий Петрович и в то время был всем недоволен и часто пенял и мне, что я ничего не могу сделать для отделения – ни стулья выбить, ни новый аппарат искусственного дыхания приобрести, ни кафель для туалета, ни что-нибудь еще. У вас же теперь, – Тина усмехнулась – туалеты в порядке.

Мышка встрепенулась, но Тина не дала ей договорить.

– Ты не волнуйся. У тебя организовано все правильно. Все хорошо. Ты просто мыслишь еще пока другими категориями. Ничто человеческое тебе пока не чуждо. Тебе хочется хорошего коллектива, работы единомышленников. Но коллектив создать – очень и очень непростая задача, над ней надо работать не один год. И надо чтобы люди в нем были приблизительно одинаковые. Мне просто в этом отношении повезло немного больше, чем тебе.

Мышка посидела возле нее молча. Потом вдруг порывисто наклонилась к ней и горячо прошептала:

– Вы не сомневайтесь во мне, Валентина Николаевна! Мы вас вытащим! Верьте нам. Все будет хорошо. Только верьте! Помните, как вы нас учили? «Нас трое у постели больного…» – Мышка сама чуть не плакала.

Тина посмотрела на нее и грустно улыбнулась.

– Какая же ты все-таки еще маленькая девочка, Маша. Маленькая и, наверное, не очень счастливая… – Она похлопала Мышку по руке своим коронным успокаивающим жестом, который все они впоследствии переняли у нее, но Маша с огорчением поняла, что Тина сказала это ей только в утешение, чтобы не спорить. И еще поняла Маша, что за время болезни какое-то новое знание, с которым она, Мышка, сама была еще пока незнакома, открылось Валентине Николаевне. А знание это заключалось в том, что смерть, по сути, не так уж страшна и есть на самом деле альтернатива жизни.

Владик Дорн в недоумении осматривал больную. Показатели крови, давления, другие параметры – все было по-прежнему. И вид больной был точно такой же, как раньше: худое лицо, огненные глаза, дурацкая чалма, намотанная на голову. На стуле около кровати, как и раньше, лежали туго скрученные жгутом полотенца, которыми она в период припадка стягивала себе лоб. Разница была только в одном – теперь больная утверждала, что головной боли она вообще больше не чувствует. Так же, по ее словам, бесследно исчезла сухость во рту и улучшилось настроение. Теперь больная требовала, чтобы ее завтра же выписали домой.

– Нам надо довести до конца курс, назначенный профессором. Осталось потерпеть еще четыре дня – шестнадцать уколов. Мы не можем прекратить лечение на полдороге.

– Но у меня уже ничего не болит! – возражала больная.

– Но еще не факт, что не заболит снова, если прервать лечение, – уговаривал Дорн. – Потом, нам с вами еще надо доделать массаж…

– У меня дома будет массаж, я приглашу домой массажистку.

– Я не хочу на вас давить, но вы все-таки подумайте о моих словах, посоветуйтесь с мужем. В конце концов, он ведь сам просил нас провести все возможные методы лечения.

Пациентка с каменным видом молчала, не отвечая больше на его слова. Владик, вздохнув, вышел из палаты и пошел к Мышке.

– Нет, каково? – сказал он, плотно закрывая за собой дверь. – Никакой благодарности, никакого понимания! То она недуром ломилась башкой об стену, а сейчас требует, чтобы ее срочно выписали домой!

– Ты об этой…? – Маша назвала фамилию Тининой соседки.

– О ком же еще? Что мне с ней делать, выписывать, что ли? – Владик плюхнулся в кресло и положил ноги на перекладину под столом. Положить ноги прямо на Мышкин стол он все-таки не решился.

– Хочет домой – выписывай. – Маша смотрела на Дорна и недоумевала. Три дня прошло с тех пор, как он страстно целовал ее в этом самом кабинете. И больше ни слова личного, ни намека. Что это было с ним тогда? И что сейчас с ней происходит? Маша прикрыла глаза. Все тело ее затопило желание. Она забыла бы обо всем: о его ненадежности, меркантильности, даже склочности, только бы он подошел к ней и обнял. Как в тот раз – не дружески, а по-мужски – сильно и страстно.

– Больная уйдет – койко-дни потеряем. – Владик взял со стола подаренный сувенир – хорошенькую ручку с золотым пером – и скептически повертел в руках.

«Ну, подойди! Обними!» – кричало ему Машино сердце.

– Кто тебе дарит такие дурацкие подарки?

– А ты что, ревнуешь? – Чего бы она не отдала, чтобы он сказал «да».

– Нисколько. – Он небрежно швырнул ручку на стол.

– Я думаю, пусть лучше она уйдет от нас якобы выздоровевшая, чем мы дождемся, пока ее боли вернутся. – Маша потерла лоб и отвернулась к окну, чтобы не смотреть на Дорна.

– Так ты считаешь, что это не наше лечение ей помогло?

– Барашков утверждает, что боль ей сняла его жена, врач-гомеопат.

– И ты веришь этому шарлатану?

– Как не верить? Еще сутки назад я думала, что она всю стену своей головой разнесет, а сейчас сидит как огурчик.

– Маринованный огурчик не первой свежести, – заметил Дорн. – Я вам все время говорил, что эта больная – симулянтка, и это все было заранее подстроено!

– Да ну, ерунда! – Мышка на минутку отвернулась от окна и посмотрела на него. – Есть же объективные признаки испытываемой боли. А то так любой человек придет и скажет: «Мне больно, давай мне больничный, освобождай от армии, плати пенсию!» Нет, она не врала! Я верю, что боль она чувствовала. И, в общем, не верить Барашкову у меня поводов нет.

– Хочешь быть для всех добренькой? – Владик прищурил глаза и стал похож на голодного леопарда.

Маша помолчала, сглотнула слюну, ее подташнивало от напряжения. Она думала – все-таки подойдет он или нет?

Дорн собрался уходить.

– Так выписывать или нет?

Мышка посмотрела на него и вдруг поняла, что больше не хочет, чтобы он ее обнял. Пропало желание.

– Знаешь, Владик, – сказала она. – Ты и красивый, и умный, но все-таки чего-то в тебе не хватает. Чего-то эмоционального, наверное. До такой степени не хватает, что хочется превратить тебя опять в маленького мальчика и воспитать по-другому. Чтобы ты вырос таким же красивым и умным, как сейчас, но чтобы еще был и добрым! – Ее эскапада была настолько неожиданна, что Владик не нашелся сразу, что ответить. Он посмотрел на нее молча и вышел из кабинета. Мышка прислушалась – Дорн шел по коридору и насвистывал веселую песенку. Только свист его был невеселый.

«Да, не поцеловал ее больше, – думал он. – Ну, не хотелось мне этого. Почему я всем чем-то обязан?» Он вспомнил, как осторожно за завтраком подложил перед женой рекламу из женского журнала. «Аборты в загородной клинике. Лечение и отдых в ближайшем Подмосковье».

– Прекрасное место, – вскользь заметил он за кофе. Алла спокойно взяла журнал, еще раз мельком пробежала взглядом по строчкам и вдруг быстрым движением разорвала журнал на половинки и швырнула ему в лицо.

Дверь в комнатку Генриетты Львовны была открыта, туда, конечно, никого еще не положили. Голос Барашкова раздавался из палаты Тины. Райки не было в коридоре, и только ее подружка, сидя за столом, делала вид, что серьезно изучает листы назначений. Внезапно обернувшись, Владик увидел, что она с каким-то странным ехидством глядит ему вслед. Он вздохнул и закрыл за собой дверь ординаторской.

А Маша сидела у себя в кабинете и размышляла. «Любить и видеть все недостатки – разве так можно? – спрашивала она себя. И сама же себе отвечала: – Оказывается, можно».