12
Лампы в ординаторской, как это всегда казалось по ночам, жужжали громче обычного. Когда на улицах переставали ездить машины и гасли огни в окнах близлежащих домов, больничный корпус казался единственным островом жизни в лабиринте пустынных ночных улиц. Поблизости не было ни ресторанов, ни клубов, только панельные дома, потухшие коробки закрытых на ночь детских садов и школ, редкие магазины с переполненными урнами у входов и пустыри. И Маше по ночам всегда казалось, что настоящая жизнь рождается, копошится и умирает не в мировом океане, а именно здесь, в этой огромной больнице, в пределах ее бетонных стен и большей частью плохо заклеенных окон.
Валентина Николаевна спала, а Маша, Барашков и Дорн обсуждали ее анализы.
– Боже мой, откуда такой сахар в крови? – Маша внимательно читала распечатку. – Сахар в крови, кетоновые тела в моче. Неужели это диабетическая кома? – Она посмотрела сначала на Барашкова, а потом на Дорна.
Владик Дорн сидел за компьютером и щелкал мышкой. Черно-белые картинки исследований сменялись на экране одна за другой. Барашков курил, отвернувшись в темноту окна. С тех пор как Тину доставили в отделение, прошло около пяти часов.
Голос Марьи Филипповны сейчас уже не был таким робким, как несколько лет назад, но в трудные минуты она по привычке обращалась к Барашкову. Если бы рядом с ней была Тина, она повернулась бы со своим вопросом к ней. Но Тина сейчас ответить ей не могла.
– Вон сидит специалист, – Барашков кивнул на Дорна. – Пусть все тщательно проверяет по органам. В комплексе все надо обсуждать. – По тому, как он тщательно разминал в пепельнице окурки прикуренных друг от друга сигарет, Мышка видела, что Аркадий Петрович нервничает.
«Хорошо хоть, что Владик спокоен, – думала она. – У нас с Барашковым сейчас преобладают эмоции. Когда речь идет о близких людях, у врачей часто теряется способность трезво соображать».
– У меня от вашего дыма башка раскалывается, – сказал Дорн Барашкову, отрываясь наконец от экрана и принимая более свободную позу – Тысячу раз просил вас не курить в общей комнате!
Аркадий открыл было рот, чтобы ответить, но Мышка опередила:
– Умоляю вас, перестаньте! Для пользы дела!
Барашков смолчал, выкинул сигарету, взял у Мышки листки с анализами, уже в пятый раз просмотрел их. Кое-что в них было ему непонятно.
– Вот смотри, – показал он Мышке. – Здесь, здесь и здесь. И уровень гормонов. Такое сочетание на диабет непохоже.
– Но что? – Взгляд у Мышки опять стал беспомощным, как два года назад, когда она в качестве клинического ординатора, подражая Тине, держала за руки всех больных.
– Что, что… – ворчливо ответил Барашков. – Знал бы прикуп, так можно было бы и не работать. Не знаю пока! – Он с яростью стукнул кулаком по спинке стула. – Спасибо, что хоть с головой у Тины все в порядке. Травма оказалась поверхностной.
– Ну и хорошо, – вздохнула Мышка. – Кровь вытекла, значит, хоть поверхностной гематомы не будет.
Дорн передернул плечами.
– Рано радуетесь. – Он откинулся в кресле и принялся раскачиваться на стуле. – Голова тоже еще не все значит.
Мышка, почувствовав, что он что-то нашел, раскопал, подсела к нему ближе за стол. Прическа у нее растрепалась, лицо осунулось, но она совершенно не думала об этом.
«Как он быстро разбирается во всех этих непонятных картинках, – с восхищением думала она про Дорна. – Все-таки он настоящий специалист!»
– Ты не пугай, раньше времени! – сочным баритоном сказал Барашков. – Если нашел что, скажи! Нечего цену себе набивать!
– При чем тут «набивать»? – презрительно улыбнулся Дорн. Он быстро менял на экране картинки, отыскивая необходимую. Вот он нашел ту, что искал, запомнил изображение и включил принтер. Через несколько секунд на свет божий появились чуть влажные листы с изображением. Владик быстро стал делать на них пометки. – Смотрите сюда, – обращался он больше к Мышке, чем к Аркадию. – Видите тень возле верхнего полюса почки? С этой стороны есть, а с этой нет. И в этом ракурсе так же. И в этом.
– Значит, почка? – ахнула Маша. А Барашков даже не стал притворятся, будто что-то видит. У Дорна своя специальность, у него – своя. Каждый должен делать то, что знает.
– Не почка. Надпочечник. Смотрите, с этой стороны он меньше обычного, а с этой – гораздо больше, и вот здесь имеется подозрительное уплотнение ткани.
Барашков еще до того, как Дорн объяснил, понял все сам.
Дорн повернулся к Маше.
– Вероятнее всего, разрастание ткани происходит из мозгового слоя надпочечника, но может быть и смешанного происхождения: из мозгового и коркового.
– Опухоль?
– Опухоль, – подтвердил Дорн с удовлетворением искателя, наконец нашедшего предмет своих длительных поисков. Он с искренним интересом рассматривал картинки то так, то сяк. – Точно опухоль! Сравнительно не очень большая, достаточно плотная, с четкими контурами.
За компьютером Владик преображался, становился искренним, без налета присущей ему неприятной вкрадчивости, особенно когда он разговаривал с женщинами. Исчезал его слащавый тон, который он сам считал неотразимым, а Мышка терпеть не могла. Он и нравился ей таким, каким был сейчас – деловым, умным, умелым.
– А по другим органам как?
– Кроме этого образования все чисто. Нигде ничего нет. Я внимательно посмотрел.
Барашков не признавал никаких Википедий. Руки его сами потянулись к книжной полке, откуда он достал второй том «Клинической онкологии».
– Все правильно, а я осел, – спокойно констатировал он, быстро пробегая глазами по строчкам. – Не мог сразу сам догадаться. Все и было как здесь описано: нарушения сосудистого тонуса, минерального и глюкокортикоидного обмена. Отсюда и клиника. Все эти обмороки, ну и соответствующее настроение. – Он захлопнул книгу. – Извиняет меня только то, что остальные тоже ни о чем таком не подумали. Да, такие штуки довольно редко встречаются. – Он задумался.
Мышка закрыла лицо руками, откинулась на сиденье.
– Ты плачешь, что ли? – спросил Барашков.
– Нет. Просто не знаю, что делать. Какая-то безысходность. – Она потерла глаза, убрала руки, вздохнула, и Аркадий увидел, что она действительно даже не думала плакать.
– Ну и что теперь? – спросил Владик. Он достал из своего ящика пакетик мятной жвачки и засунул пластинку в рот.
– А ты не дрейфь! – отозвался Барашков. – Еще не все потеряно. Диагноз не уточнен. Опухоль не обязательно должна быть злокачественной. Если доброкачественная – удалят вместе с надпочечником. Второй надпочечник останется. И все. Возьмет на себя функцию первого. Пока мы должны корректировать Тинино состояние. Это сложно, но можно. Минеральный обмен наладить можем?
Маша отозвалась со своего места:
– Можем.
– Глюкокортикоидный можем?
– Можем.
– Сосудистый тонус поддержим?
– Да.
– Ну вот, и хватит пока работы. – Аркадий старался говорить бодрым голосом, хотя на душе у него тоже было тяжело. Действительно, какой будет окончательный диагноз? Что впереди?
Дорн тем временем выключил компьютер, напялил на монитор прозрачный чехол.
– А вы долго состояние-то корректировать собираетесь? – поинтересовался он. – Переводить больную надо в профильное учреждение. Там хоть сделают лапароскопию с биопсией – будет видно, что за опухоль. Ау нас ей лежать бессмысленно. Так накорректируете, что тошно станет!
Мышка сделала Дорну страшные глаза.
– Будет лежать у нас столько, сколько нужно, – отрезал Барашков. – До окончательной постановки диагноза. Лапароскопию с биопсией можно сделать и у нас. А вернее всего, что хирурги сразу пойдут на операцию по удалению надпочечника и сразу отдадут весь материал в патанатомию. Второй надпочечник оставят до выяснения обстоятельств. Наш патологоанатом, как вы знаете, хоть и страшный хитрец, но диагност один из лучших в городе. Вся Москва на консультации к Ризкину ездит. Я ему полностью доверяю. Кстати, – обратился он к Дорну, – какой надпочечник поражен, правый или левый?
– Левый, – ответил Дорн.
– Ну, хоть в этом повезло.
– Что же в этом хорошего? – одновременно спросили Мышка и Владик.
– Так правый же оперировать труднее, – пожал плечами Аркадий. Он хоть и был анестезиолог, но анатомию и топографическую анатомию знал прекрасно. – К правому нижняя полая вена ближе подходит. Если заденешь… Лучше про это не говорить. Но думать про это надо.
Дорн внимательно посмотрел на Аркадия, и Маша поняла, что эти его слова он запомнил намертво, так же, как и она сама.
– Вообще-то, операции по удалению надпочечников сложны, пожалуй, больше для анестезиологов, чем для хирургов… – сказал задумчиво Барашков. Он помнил, как трудно было поддерживать больных во время операций после дорожных происшествий. Особенно при ударах сзади, при разрывах почек, надпочечников, при разрывах печени, селезенки… Да… Сколько пережили они и скольких спасли тогда с Валерием Павловичем, Тиной, Ашотом… – Он поскреб подбородок. В последнее время в процессе каких-нибудь трудностей у него свирепо начинали чесаться лицо и руки. И кожа в этих местах покрывалась какими-то противными пятнами. А вот подбородок зачесался впервые.
– Это у тебя на нервной почве! – говорила ему жена Людмила. – Бросай, к черту, свою работу, переходи к нам, в гомеопатию. И денег больше, и нервы целее. – Барашков вспомнил, как перед случившимся этим самым коллапсом он рассказывал Тине, как хорошо Люся организовала в своей поликлинике гомеопатический кабинет.
– Что же я, идиот, ничего не заметил! Ведь ей наверняка, пока я сидел, было уже плохо. И Ашота с нами нет, – сокрушенно покачал головой Аркадий, размышляя вслух. – Уж он-то разбирался в клинической патофизиологии лучше всех. Вас теперь не учат так, как дрючили нас. – Он показал пальцем на Дорна. – Поэтому вы ни черта и не знаете…
– Аркадий Петрович! Не надо ссориться! – выдохнула Мышка.
– Да что «Аркадий Петрович! Аркадий Петро-ович!», – передразнил ее Барашков. – Разогнать-то наше отделение разогнали, а кто теперь на серьезных операциях наркоз дает? Все тот же Аркадий Петрович, да еще в единственном числе. Раньше-то нас пятеро, между прочим, было.
– Зато столько аппаратуры, сколько у нас, прежде никогда до этого не было. И мы ведь делаем исследования не только нашим больным, но и больничным. – Мышка горячо защищалась – пусть Аркадий Петрович все-таки привыкнет к мысли, что и от нее больнице большая польза.
– Здесь надо уточнить! – развернулся в своем кресле Дорн. – Делаем мы, но больничные пациенты платят в больничную кассу! Нам идет только процент, и небольшой, – уточнил он. – А это – несправедливо. И вообще, если хотите знать мое мнение – я настаиваю, чтобы эту вашу заведующую перевести в профильное отделение. Умрет она у нас, что тогда скажет вам, Марья Филипповна, главный врач? – Дорн насмешливо посмотрел на Машу.
– Никуда мы ее переводить не будем. – Аркадий хлопнул ладонью по столу. – Надпочечник хирурги и у нас удалят. Они меня знают, я их. И Тину они должны помнить. Сколько мы с их больными раньше колупались? Теперь и нам надо помочь. Технически они справятся, а после операции возьмем ее опять к нам. Ее от нас никуда отпускать нельзя: кто знает, как может повернуться дело.
Маша размышляла. Дело не в операции, дело в послеоперационном уходе. Справятся ли они? Что это за опухоль? Если злокачественная – однозначно надо переводить Валентину Николаевну в онкологическую больницу. А если доброкачественная? Тогда удалять надпочечник. Это сложно. Надпочечник – один из центров регуляции. Второй может дать сбой прямо во время операции.
Она потерла лоб.
– Давайте вместе решать. У меня, во всяком случае, практики лечения больных с такой патологией еще не было.
– Да у тебя вообще мало что в жизни было! – разозлился Дорн. «Неужели эта курица пойдет на поводу у Барашкова?» – Я настаиваю, что больную надо переводить! Сами говорите, что случай сложный. Пока мы тут телепаться будем, от нас остальные больные убегут. И палату лучшую занимаем. А кто будет лечение оплачивать – неизвестно.
– Владик, ты не о том говоришь! – ужаснулась Мышка. – Ты что, не понимаешь?
– О том самом! – повернулся Дорн в сторону Барашкова. – У меня, между прочим, семья. И сколько Барашков мне глаза ни колет, что у меня на уме только деньги, я эти деньги на сто процентов отрабатываю. Что бы он сейчас делал без моей диагностики?
– Да, заткнись ты, великий диагност, – досадливо поморщился Барашков. – Нечего хвастаться, что увидел опухоль на экране! На экране слепой бы увидел! Ты без экрана попробуй догадайся!
– А я не гадалка! – Дорн демонстративно выдул из жвачки пузырь.
Маша и Барашков переглянулись.
– Знаешь, – проговорил задумчиво Барашков, – я все думаю: что в тебе не так? А теперь понял: ты – тупой! Несмотря на всю твою диагностику!
– Не тупой, а рациональный! И на ваше мнение мне глубоко плевать. – Дорн встал и принялся собираться домой.
– Послушайте! – Маше надоели их споры. – Вы все-таки мне скажите: если эти скачки давления дает надпочечник, почему тогда развился такой глубокий коллапс? По идее, давление должно было не упасть, а подняться?
– Надо патологическую физиологию читать, – отозвался Аркадий. – Я сейчас без подготовки не могу объяснить.
Дорн фыркнул:
– Естественно! Великий врач Барашков!
– А нечего фыркать, – поморщился Аркадий. – Я не господь бог, чтобы все знать. Возьмите книжку, сядьте, прочитайте. Гормоны надпочечников участвуют в регуляции сосудистого тонуса. Как прямо, так и опосредованно. Подробностей не помню и этого не стыжусь. Патология редкая, ни один врач не может знать все на свете во всех областях. Но я приду домой и прочитаю, в отличие от тебя.
– Ночью читать будете? – уточнил Дорн.
– Ночью, – ответил Аркадий. – А что в этом плохого? Я, пока не прочитаю, и заснуть не смогу.
– А я вот завтра утром приду, постучу по клавишам и все узнаю. И не буду гадать на кофейной гуще, что за коллапс да откуда коллапс…
– Вот тебя бы в больничное приемное отделение на ночное бы дежурство оставить! – ответил Барашков. – И без компьютера. Вот я бы тогда на тебя посмотрел. А программу прочитать и обезьяну научить можно, это заслуга небольшая. Кстати, давайте решать, кто останется здесь сегодня дежурить.
– Ну, надеюсь, я вам больше не нужен? – высоко поднял брови Дорн. – Могу я наконец считать себя свободным? – Он уже снял халат и остановился в дверях.
– Да вали, ты, вали! – отозвался Барашков.
Мышке его тон показался несправедливым. Она решила вступиться за Владика.
– Владислав Федорович очень нам помог. Отрицать это глупо. Конечно, теперь мы справимся здесь сами. – Мышка с укоризной посмотрела на Барашкова. Все-таки для Дорна Тина была чужим человеком, и Владик не обязан был сидеть здесь полночи. Его рабочий день давно уже закончился, Аркадий не должен был об этом забывать.
Дорн сделал Барашкову реверанс и исчез за дверями. Барашков и Маша остались в ординаторской. Лампы гудели, казалось, нестерпимо громко. У Мышки стала раскалываться голова. Ей захотелось поскорее уйти из этой комнаты, как-то сразу опустевшей без Дорна.
– Знаете, вы тоже идите домой, – сказала она Барашкову. – Валентина Николаевна в более-менее стабильном состоянии. Я подежурю возле нее. Справлюсь без вас. В крайнем случае позвоню, а вы смените меня завтра.
Барашков подумал, что Маша права. Сейчас Тина спит и должна проспать до утра. Колготиться здесь вдвоем всю ночь не было никакого смысла. Силы могли понадобиться и позже.
– Хорошо, – сказал он. – Оставайся. Завтра я приду, введем контрастное вещество, Дорн уточнит размеры опухоли. Пригласим консультантов. Послушаем, что они скажут.
Мышка постеснялась спросить, кто будет оплачивать консультацию.
– Оплачу я, – угадал ее мысли Барашков. Мышка обрадованно вздохнула.
Они прошли напоследок в палату, посмотрели Тину, и Барашков ушел. Маша посмотрела остальных. Та женщина, которая систематически билась головой в стену смежной с Тиной палаты, к счастью, тоже спала, как всегда оставив включенными все лампы. И только в бывшем Тинином кабинете беспокойно ворочалась и вздыхала без сна Генриетта Львовна. Молодясь и храбрясь на людях, по ночам она испытывала страх перед будущим. Мышка, заглянувшая к ней, не в силах была проводить душеспасительные беседы, поэтому просто велела сделать Генриетте Львовне укол снотворного, а сама вернулась к Валентине Николаевне.
В кухонном отсеке ее палаты она включила небольшой электрический чайник, заварила чай, нарезала лимон, проглотила таблетку анальгина. Аккуратно прикрыв дверь в палату, она вышла в коридор, достала сотовый телефон, набрала номер. Ответ раздался не сразу.
– Папа, ты где? – спросила она, услышав знакомый голос.
– В данную минуту в Париже, как раз хотел спросить, что тебе привезти?
Мышка представила круглую голову отца с коротко подстриженным ежиком волос и пробивающейся сединой на висках, характерные треугольнички бровей, домиками возвышающихся над насмешливыми внимательными глазами, и ощутила такую острую потребность укрыться в его объятиях, что зашептала отчаянно:
– Ничего мне не надо, папа! Я соскучилась. Сам приезжай. Мне здесь так трудно, так плохо!
– Что-нибудь на работе случилось? – забеспокоился отец. – Или личное?
– Да нет у меня личного. – Она подумала, что он осудит ее за слабость. И уже совсем другим, почти спокойным голосом она сказала: – Как-то очень много вдруг перепуталось…
Отец еще не произнес ничего в ответ, а она уже знала, что он скажет, и угадала.
– Никогда не распускай нюни! У тебя хорошая голова. Не принимай решения сразу. А уж если решила – не отступай. Дави и жми! Забудь о таком бессмысленном понятии, как справедливость. Оно часто мешает. Справедливость – для всех разная. То, что хорошо для одного, не может быть хорошим для всех. Поступай только так, как считаешь нужным.
Она все это уже знала. Но все-таки ей стало легче.
– А ты когда приедешь? – спросила она.
– Как закончу дела, – ответил отец.
– Какие дела могут быть в Париже? Ты опять по девочкам? – Мышка вздохнула. – Поосторожнее там с африканками. Не безумствуй уж очень сильно.
– И ты тоже не безумствуй, дочурка, – хмыкнул отец и отключился. Маша сунула телефончик в карман, вернулась в палату. Кругляшок лимона уже растрепался в ее стакане и высветлил темно-коричневый чай. Она взяла из коробки несколько кусочков сахара и стала грызть, оправдывая свое прозвище. «Жалко, пирожное слопала днем. Весьма опрометчиво поступила». – Она вздохнула и подумала, что впредь надо держать в кабинете запасы.
А Аркадий Петрович Барашков в это время еще ехал на метро к Тининому дому – туда, где во дворе он оставил свою машину. Он думал, что тянуть и терять им нечего, и, как только Тинино состояние станет стабильным, нужно будет принимать решение об операции. Операция предстоит непростая, но другого выхода нет.