21

Той же ночью ехали по Садовому кольцу и Валентина Николаевна с Азарцевым.

– Есть ли такой ресторан в Москве, куда бы вы хотели пойти специально? – спросил Азарцев, когда они вывернули на шоссе с лесной дороги.

– Да я почти нигде и не была, – доверительно сказала Тина, – особенно в последнее время. И что делается в Москве, я знаю только из газет, да и их читаю нерегулярно.

– В таком случае доверяете ли вы мне выбор? – спросил Азарцев.

– Полностью, – ответила Тина. – Я совершенно в вашей власти.

Так откровенно выраженное полное доверие (хотя и по такому пустяковому вопросу, как выбор места для ужина) вдруг странно сблизило их с Азарцевым. Оба развеселились.

– Хотите, расскажу вам случай из моей практики? – начал Азарцев, и один за другим, как из рога изобилия, посыпались рассказы, забавные и не очень, но всегда понятные и близкие каждому врачу.

К тому времени, когда их покрытая мелкой изморосью машина уже мчалась по Садовому кольцу, Валентина Николаевна, забыв про усталость и суматошный день, тихонько смеялась своим грудным смехом, а обычно спокойный и уравновешенный Азарцев боролся с сильнейшим искушением, будто ненарочно, погладить ее теплую, кругленькую коленку.

– А вы верите в гомеопатию? – спросил он. Они как раз проезжали мимо кинотеатра "Форум", рядом с которым светились витрины гомеопатической аптеки.

– Да как-то не очень, – ответила Тина. – К нам в больницу приходил пару раз один деятель, якобы читать нам лекции. Этот гомеопат был такой бледный и такой занудный, что чуть не вогнал всех в сон. А потом оказалось, он просто хотел, чтобы мы дали ему больных на консультацию. Естественно, хотел заработать. Я в своей практике гомеопатические средства не применяю.

– А в нашей клинике, возможно, будет работать гомеопат. Мы должны использовать все возможности для привлечения больных. Как-то один раз я случайно зашел в эту аптеку купить лейкопластырь, так здесь была такая очередь, что я в ужасе убежал. А потом я подумал: раз люди пользуются этим методом, значит, им помогает?

– Не знаю, – Валентина Николаевна только пожала плечами. Они проехали мимо театра Образцова с его остановившимися часами, развернулись под путепроводом, и Азарцев вскоре заглушил двигатель на стоянке в конце Цветного бульвара.

– Если вы доверили мне свой выбор, – сказал Азарцев, – тогда я приглашаю вас в "Тадж-Махал".

– "Тадж-Махал"? Что это такое?

– На самом деле это замечательно красивый дворец-усыпальница в Индии, который один богатый султан построил в честь своей покойной жены, памятник любви. Я видел этот дворец – зрелище необыкновенное. Но пока у нас с вами нет возможности туда съездить, предлагаю посетить ресторан с таким названием. Он, конечно, не так красив, как оригинал, но кухня там восточная, очень хорошая. Я там бываю.

– Что ж, – весело согласилась Тина. – Давайте пойдем туда.

Цветной бульвар лежал перед ними во всей красе. Цветники на нем не разбивали уже лет сто, зато сохранились скамейки, усиженные молодежью и бомжами, старые деревья, усыпанные листьями газоны… Бульвар был пуст, хотя по сторонам, отделенные от его московской тишины ажурной решеткой и фонарями, неслись машины.

– Давайте немного пройдемся! Ноги немного устали, – смущенно пояснила Тина. – И такая красота здесь сейчас!

Через дорогу, несмотря на поздний час, горели витрины кондитерской, в которой когда-то давно Тина с маленьким еще тогда сыном пила чай после утреннего спектакля в театре Образцова. А рядом с кондитерской, как оказалось, все еще существовал мясной магазин, в котором они тогда же, после спектакля, купили для своего Чарли, четырехмесячного щенка, мясные обрезки. Сын тогда смеялся, что все должны быть довольны. Он любил пирожные, собака – мясо.

Около здания цирка сказочно сияли белые шары ламп. Тонконогие изящные лошадки, на спинах которых изгибались танцовщицы, одетые в блестящие капроновые пачки, призывно стучали копытцами на огромных афишах. По улице весело сновала молодежь. А на бульваре все еще было пустынно, только напротив цирка несколько алкоголиков и бомжей заняли скамейки, где посветлее, и разложили на них свой ужин. Тина слегка изменила курс, чтобы незаметно обойти бомжей.

– Какие они несчастные! – сказала она Азарцеву. – Вот мы выписываем из отделения больных, а куда они потом попадают? Хорошо, если сюда, пока не так холодно. Но по ночам температура уже такая, что вполне можно замерзнуть. Если останутся живы, значит, опять попадут к нам.

– Если не согреются тем же, чем отравились, – сказал Азарцев и взял Тину под руку. – А если выпьют чересчур много, то все равно попадут к вам – и дальше все по кругу. Поэтому я вас и зову работать к себе. Но пока мы должны пойти греться сами, потому что никому другому сегодня наша помощь не нужна. Скорее! А то мне кажется, вы тоже замерзли.

Тина не замерзла. Ей было приятно гулять в этом завораживающем моросящем полумраке, она казалась себе романтичной и молодой. Но Азарцев повлек ее с бульвара дальше, на улицу, в ресторан, и она с удовольствием покорилась.

Оформление ресторана было выдержано в прекрасном восточном духе – не какая-то скоропалительно возведенная сакля, из которой одуряюще несет пережаренным шашлыком. Во всем чувствовался выдержанный и утонченный азиатский стиль. Высокие арочные двери поддерживали деревянные колонны с тонкой резьбой. В вестибюле стояли низкие шелковые диваны, а пол устилал огромный ковер. В простенках на полу стояли металлические расписные кувшины с узкими горлышками. На одном из диванов полулежал человек в полосатом шелковом халате и курил кальян.

– Здесь продают опиум? – изумилась Валентина Николаевна.

– В вестибюле? Конечно, нет, – рассмеялся Азарцев. – Этот человек лежит здесь только в рекламных целях. Но видите, он вызвал у вас правильный ход мыслей, правда, то, о чем вы сказали, продается не здесь. Но я опиум не курю. Надеюсь, вы тоже. Не думайте больше об этом.

И чтобы отвлечь спутницу, повел ее в противоположный угол вестибюля, к киоску, где в огромных белых вазах стояли цветы. Целые острова из роз – белых, желтых, багровых – сменялись оазисами хризантем. Кораллово-красные и оранжевые герберы улыбались узкими, как у ромашек, загнутыми назад лепестками. В отдельных сосудах топорщились гладиолусы и орхидеи. Лилии источали аромат южных широт. Были здесь и такие экзотические цветы, названий которых Валентина Николаевна не знала.

– Хочу, чтобы вы выбрали то, что вам нравится! – сказал Азарцев.

– Ох! Здесь так много цветов! – растерялась Тина.

– Выбирайте любимые!

– Я не могу, это трудно! – она секунду подумала и решилась. – Ну, можно мне какую-нибудь розу из тех? – Она показала на вазу, в которой широко раскинулся роскошный букет из белых и бледно-розовых роз. Муж дарил ей розы. Всегда розы и только розы. Мысли ее вновь побежали по кругу, как цирковая лошадка или машина на ралли в Брешии.

Продавец, мужчина средних лет в тюбетейке, услужливо придвинул к ней вазу.

– Пусть дама укажет, – сказал он.

– Любую. Они все одинаково хороши.

Все-таки Тина осторожно показала пальцем на ту, которая показалась ей самой большой и красивой. Розу тут же упаковали в прозрачный целлофановый футляр с золотым обрезом. Тина улыбнулась Азарцеву. Белая роза очень ей шла.

– Минутку! – остановил ее спутник человека в тюбетейке. – Боюсь, Валентина Николаевна, вы себя не знаете! Роза, конечно, очень хороша, но, на мой взгляд, вам подходят совсем другие цветы.

Тина смотрела на него, не понимая.

– Мне довольно! Зачем еще?

Но Азарцев внимательным и серьезным взглядом методично обшаривал весь цветник, а человек в тюбетейке, предвкушая хорошую выручку, поворачивал перед ним вазы с цветами. Наконец Азарцев нашел то, что искал. Еле заметным движением он указал продавцу на цветы, незаметно стоявшие в сторонке. Тот мгновенно понял Азарцева.

– О! У господина прекрасный вкус, – забормотал он, доставая охапку. – Это самые изысканные экземпляры из всех, что вы могли бы достать в Москве.

Тина изумленно перевела взгляд на Азарцева. Как он смог за такое короткое время понять, что она собой представляет на самом деле? Ведь цветы, что он выбрал для нее, могли бы быть символом ее жизни. Только сейчас она это поняла.

Перед ней были ирисы. Не примитивные, с короткими стеблями и тремя толстыми сине-фиолетовыми лепестками, что время от времени продаются во всех цветочных киосках у метро. Перед ней были королевские ирисы. Темные, медовые, с тонкими золотистыми прожилками и нежным бархатным ворсом на лепестках. Попадались среди них и нежно-лиловые и бледно-голубые с бутонами, сложенными в виде куполов восточных мечетей, и с нижними лепестками, изогнутыми, словно пенистые гребни высоких волн. У цветов были тонкие, длинные стебли и нежные мягкие листья, изгибами повторяющие форму лепестков.

Валентина Николаевна ахнула. Это были точно такие же ирисы, что изображены на стенках ее шкафов в гостиной! Она и не думала, что такие цветы бывают на самом деле, они казались лишь фантазией Серебряного века. Неброские, легчайшие на вид создания, потерянные в общей массе цветов. Нестойкие, молчаливые, не приспособленные к борьбе. Но как же нежен был их еле уловимый аромат, как непередаваемо изысканна красота!

Она взяла в руки букет.

Тина была не очень светлой блондинкой. Ее одежда – черное платье, черное пальто, желто-зеленая косынка на плечах – создавали фон. А сами ирисы подходили ее лицу так же органично, как будто это были лица ее детей, только прилетевших откуда-то из другой галактики.

Продавец в тюбетейке восхищенно прищелкнул языком.

– С вас бы картину писать! – заметил Азарцев, расплачиваясь. – Типа "Дама с горностаем". Или, в крайнем случае, сфотографировать для модного журнала.

– Не надо их упаковывать, – попросила Тина продавца. – Я хочу вдыхать их аромат.

– Мы сейчас поставим их в вазу, – Азарцев помог ей снять пальто, взял под руку и повел в большой зал. Тина вошла и в нерешительности остановилась.

Перед ней открылся кусочек восточной улицы. Дома, сады, мечеть с двумя минаретами были так искусно нарисованы на стенах, что создавали почти полную иллюзию города. В центре зала раскинулся квадратный пруд с лебедями, мраморными ступенями, ведущими к воде, и с низкими ажурными парапетами. Прямо из пола поднимались кадки с цветущим миндалем. То, что деревца искусственные, Тина догадалась не с первого раза. Потолок был стеклянным. Несмотря на то что в Москве почти наступила ночь, голубое искусственное небо было залито весенним солнцем, и в зале было светло, словно от утреннего апрельского солнца где-нибудь в Ташкенте или в Бомбее. Прямо на улице стояли жаровни. Горящие, облитые чем-то ароматным дрова давали достаточно жара, чтобы приготовить в медных казанах золотистый плов. Уже потом Азарцев объяснил Тине, что в потолке спрятаны мощные вытяжки, чтобы посетители и работники не чувствовали дыма. Вдалеке, но все равно на глазах у публики находилась собственно кухня, где на цепях в полумраке висели огромные котлы, а над ними поднимался ароматный пряный пар. Столики стояли полукругом, как бы на берегу пруда, в котором плавали настоящие лебеди.

Валентина Николаевна не верила своим глазам. В центре Москвы – такое чудо! Как здорово изменилась жизнь. И как она сама оказалась далеко от этой жизни! А уж ее реанимационное отделение… и говорить нечего.

К Азарцеву подошел человек, высокий, наголо бритый и респектабельный настолько, насколько может быть респектабелен распорядитель такого заведения. Белоснежная атласная бабочка сияла у него под подбородком, ниже матово чернел великолепный смокинг. Азарцев в своем сером джемпере выглядел по сравнению с ним простовато. Мэтр вежливо наклонил в приветствии голову, Азарцев протянул руку, тот с уважением и долей почтительности пожал ее и повел гостей на прекрасное место. Столик располагался недалеко от центра, в среднем ряду, под веточками цветущего дерева. В двух шагах перед ними расстилалась водная гладь. Если бы лебедь подплыл к ним поближе, Валентина Николаевна, не размахиваясь, могла угостить его корочкой хлеба.

– Я к вашим услугам, – сказал мэтр. Небрежным взмахом он отдал приказание официанту, одновременно давая понять, что эта пара – его личные гости. Через секунду официант возник перед ними с наполненной водой вазой. Тина опустила в нее цветы, и они смотрелись изысканно и небрежно, но вместе с тем так естественно, будто над букетом работал опытный флорист. Розу она положила на стол рядом.

– Здесь безупречно все, – сказал Азарцев Тине, – и кюфта-шурпа, и лагман, и кебаб, но плов, доверьтесь мне еще раз, выше всяких похвал.

– Тогда, конечно, плов, – согласилась Тина. Она почувствовала, что голодна просто ужасно. Ведь за день она почти ничего не ела, если не считать утреннего сыра, символической трапезы на дне рождения и кусочка котлеты, разделенной с Чарли.

– И вино, – сказал Азарцев. – Из моих запасов. Фанагорийское, красное.

Мэтр опять поклонился, повернулся и удалился с редким достоинством, без суеты и подобострастия. По его виду можно было понять, что все будет сделано в лучшем виде. Однако что-то в его лице показалось Валентине Николаевне странным.

– У вас свои винные погреба? – спросила она Азарцева.

– Как у Жерара Депардье, – засмеялся он. – А если серьезно, в процветание этого ресторана и я внес свою скромную лепту.

– Каким же образом?

– Во-первых, я прооперировал нашего гостеприимного хозяина и, как видите, удачно. А во-вторых, я посоветовал ему место, где надо закупать прекрасное вино, причем значительно дешевле, чем французское или испанское. На Востоке ведь производят вина преимущественно крепленые, сладкие. Здесь, в Москве, они не многим по вкусу. Вино к мясу должно быть сухим. Во всяком случае, в Европе привыкли к этому. А Фанагория находится не в Испании, не во Франции, не в Турции, не в Италии и не в Греции. Исторически так называется местность у нас, в Краснодарском крае, неподалеку от Темрюка. Я, кстати, люблю эти вина больше, чем французские или испанские. Они более насыщенные, более вязкие. К тому же, – прищурившись, улыбнулся Азарцев, – надо поддерживать отечественного производителя и изыскивать средства для клиники. Кстати, в нашей клинике больным на обед и ужин, по их желанию, тоже будут подавать вина оттуда. Или из Франции, если кто захочет. У нас в клинике будет хороший повар.

– Вы настоящий делец, – с уважением сказала Тина.

– Деловой человек, так звучит лучше.

– Между прочим, родители моего мужа родом из Краснодарского края, – сказала Тина. – Я много раз бывала у них и пила их домашнее вино, но никогда не слышала такого названия – "Фанагория". Как много мне еще неизвестно.

– Не грустите, – ласково прикоснулся к ее руке Азарцев. – Жизнь коротка, искусство вечно. Главное для всех, что вы прекрасный доктор. Кстати, мы подошли к волнующей меня, как администратора, теме. Я понял, что вы замужем. С вашим сыном мы уже познакомились.

– Я замужем, – подтвердила Тина. И по тому, как спокойно, как о чем-то неизбежном, не вдаваясь в подробности, она это сказала, Азарцев понял, что он не должен развивать эту тему. Но почему-то ему стало приятно, что Тина не стала расхваливать достоинства своего мужа и рассказывать о том, как замечательно они живут, а коротко и просто констатировала факт. И только.

– Надеюсь, у вас не будет неприятностей? – Он опять осторожно дотронулся до ее руки. Она поняла.

– Не думаю, что будут, – сказала она. Она действительно так не думала. – Ведь ничего же не было.

– К сожалению, – он сказал так, чтобы она поняла, что он перевел разговор в шутку. Она поняла все прекрасно и улыбнулась в ответ.

И тут принесли плов Это был действительно плов, а не просто пошлая смесь риса и мяса, которую подают в большинстве едальных заведений. Он был пахуч, золотист и насыщен Востоком так, как бывает насыщена им гроздь винограда, спелая хурма и нежные завитки каракулевой шубки. Дымящуюся гору янтарного риса в расписной пиале украшали поджаристые кусочки ароматного мяса вперемешку с дольками прозрачного чеснока и оранжевыми вкраплениями моркови. Черный перец, изюм и барбарис дополняли картину. Зелень подали на блюде отдельно. Горячий лаваш лежал на белоснежных льняных салфетках. Принесли и налили в бокалы вино; старинный хрусталь, преломляя оттенки граната, играл на свету.

– Если я сейчас чего-нибудь не съем, то умру! – сказала Валентина Николаевна, отломила лаваш, попробовала кусочек мяса и в восхищении закрыла глаза.

– Я бы никогда не смогла так приготовить!

– Эта технология отрабатывалась веками, – заметил Азарцев и подумал, что многие женщины стали бы расхваливать собственные кулинарные способности и рассказывать, что надо добавить, чтобы плов стал еще лучше.

– Лучше, чем здесь, приготовить нельзя, – сказала Тина, как бы отвечая на его мысли. – Даже не нужно и пытаться. Надо просто приходить сюда и получать наслаждение. Я понимаю, почему вы здесь частый гость.

– Тогда приятного аппетита, – сказал Азарцев и поднял бокал.

Они ели и пили. Сначала, как водится, пили за здоровье. Потом за успехи в работе. Потом за успехи в совместной работе. Потом за детей. И когда был произнесен последний тост, Тина поняла, что если она съест еще кусочек, то лопнет.

Бритоголовый был начеку – на столе тут же появился чайник. Прекрасный, тонкого фарфора чайник с кипятком, следом – точно такой же, но меньше размером с заваркой и такого же рисунка чайные пиалы. Отдельно принесли какое-то необыкновенно вкусное варенье, лимон и маленькие медовые печеньица. Ничего подобного Тина не пробовала никогда. Она выпила чаю с вареньем, съела печеньице и не только не лопнула, но и захотела еще.

– Это особенность восточной кухни, – сказал Азарцев. – Чем больше ешь, тем больше хочется. Я сделал правильный выбор?

– Говоря языком рекламы, это просто пир вкуса. Как вы откопали такое чудесное место?

– Мой пациент однажды пригласил меня сюда. С этого и пошло.

Бритоголовый человек в смокинге стоял поодаль и ласково улыбался. От выпитого Тина перестала смущаться и смогла разглядеть его лучше. Она поняла, что именно оперировал Азарцев. Его лицо представляло собой красивую загадочную маску, на которой отдельной жизнью жили глаза. Нос, щеки, губы и брови были безукоризненно правильны и красивы, но каким-то чутьем Тина поняла, что кожа его лица ничего не чувствует, и раньше этот человек имел совсем другие черты.

– Вы изменили ему внешность? Зачем? Он преступник? – спросила Тина.

– Конечно, нет, – сказал спокойно Азарцев. – Он пострадал в горящей машине. Его взорвали. Сначала в институте трансплантологии ему сделали пересадку кожи, а уж потом за дело взялся я. И сделал свое дело неплохо. Я сформировал лицо из того, что осталось. Правда, он, к примеру, не может поднять в удивлении брови. Однако рот он открывать может, моргать тоже. Впрочем, веки были почти не повреждены. Но вы бы никогда не подумали, что у него вместо лица – спина, откуда была взята кожа для пересадки.

– Никогда! – торжественно подтвердила Тина.

– Я даже умудрился сформировать что-то вроде естественных складок на лице, чтобы оно было не похоже на дыню с глазами.

– Вам это удалось, – с уважением сказала Тина.

– А потом, – задумчиво произнес Азарцев, – вы же тоже не спрашиваете у поступающих больных характеристику с места работы? А вдруг те, кто лежит у вас, тоже не совсем добропорядочные граждане?

Тина вновь вспомнила свое отделение, вытертый линолеум, одинокую пальму в конце коридора, Валерия Павловича, мотающегося от одного больного к другому… Алкаша, прооперированного днем после кровотечения, кавказца, попавшего на стол после многочисленных ранений, девочку Нику с отравлением уксусной кислотой, буйного "повешенного" и свою подругу Аню Большакову, которую она собственными руками отдала в неизвестность. И почему-то Валентина Николаевна почувствовала себя виноватой за то, что оставила их, будто предала, пусть даже на миг. Ей захотелось как можно скорее уйти из этого прекрасного ресторана и оказаться снова там, где она чувствовала себя на своем месте.

Азарцев заметил перемену в ее настроении.

– Спасибо за прекрасный вечер и ужин, – сказала Тина. – К сожалению, мне пора.

Азарцев молча отодвинул стул, проводил в гардероб. Пока он подавал спутнице пальто, официант вынес уже упакованные ирисы и розу. Тина прижала цветы к груди, но, упакованные в целлофан, они не пахли. Приятно было снова пройтись по ночному бульвару до стоянки. Пока Азарцев открывал дверцы, протирал стекло, Тина стояла и с удовольствием вдыхала влажный московский воздух. Ресторан почти мгновенно отдалился от нее и застрял где-то глубоко в памяти. Подошел Азарцев, открыл дверцу, чтобы усадить в машину, положил цветы на заднее сиденье. Она молча села.

– Домой? – спросил он, включая двигатель.

И тут Тина ощутила щемящую тоску. Вечер окончен: ей нужно возвращаться домой, разговаривать с мужем и объясняться с сыном, а завтра нужно будет проснуться пораньше и приготовить еду. И эта тоска была столь невыносима, что Тина неожиданно для себя решительно сказала:

– Нет, не домой. Пожалуй, я поеду в больницу.

Азарцев пристально посмотрел на нее, но промолчал.

До больницы они доехали быстро. Тине больше не хотелось задерживать Азарцева, они и так провели вместе много времени. Она мечтала очутиться у себя в кабинете, надеть рабочий халат и некоторое время посидеть в тишине, снова вспомнить вечер во всех подробностях, по минутам. Ей нужно было подумать о предложении Азарцева. А потом все-таки набраться мужества и пойти в ЛОР-отделение выяснить, что же случилось с ее подругой Аней Большаковой. Она должна была узнать правду не дожидаясь утра.

– Ну, что же все-таки вы мне скажете насчет нашей совместной работы? – спросил Азарцев, подавая ей цветы и свою визитную карточку.

"Вот он, шанс для Аркадия!" – подумала Тина и, глядя в глаза Азарцеву, начала:

– Знаете, у нас в отделении работает прекрасный доктор. Вы его видели, это Барашков. За него я могу поручиться как за себя.

– Я бы хотел работать именно с вами, – мягко, но в то же время тоном, не терпящим возражений, отрезал Азарцев.

Тина поняла, что дальнейшее обсуждение кандидатуры Аркадия бессмысленно.

– Тогда позвольте я вам сама позвоню. Скоро. На днях. – Она неуверенно подала руку для рукопожатия.

– Сегодня, начиная с самого утра, – сказал Азарцев, глядя ей в глаза, – я получил большое удовольствие от общения с вами.

Тинина рука была такая хорошенькая, маленькая и теплая, что ему захотелось перевернуть ее ладонью вверх и поцеловать, но Азарцев сдержался. Подождав, пока Тина скроется за дверью приемного отделения, он сел обратно в машину, включил сотовый телефон, молчавший весь вечер, выехал из больничного двора и поехал почти через всю ночную Москву к себе домой, на Юго-Запад.

– Что ж, посмотрим, – протянул он, имея в виду Тину и все, что с ней связано. Возможное согласие на работу, которого он очень хотел, и вечер, проведенный с ней сегодня, и досадный эпизод с ее сыном… Но Владимир уже привык к тому, что желаемое и действительное в жизни часто не сходятся, и не давал себе расслабляться.

Азарцев привык возвращаться поздно. Он рано вставал, мало спал, но такая жизнь была ему по душе. Особенно после того, как выросла дочь и перестала под утро перебираться под его бок и сладко сопеть в ключицу.

Когда он ставил машину в ракушку, зазвонил телефон.

"Кому это быть так поздно?" – подумал он.

– Надеюсь, не разбудила? – Голос бывшей жены звучал как-то ехидно. Перед глазами возникло ее тонкое лицо, доведенное до совершенства двумя пластическими операциями. Время было позднее – значит, на волосах у нее голубая повязка, а веки, лоб, шея и щеки блестят от крема.

– Да, Юля? – устало спросил он.

– Ты что же, по ночам теперь водишь пациенток осматривать клинику? – спросила она. – Осмотру не помешала?

Он представил ее глаза. Огромные, бледно-голубые, почти прозрачные, с хищной точкой зрачка, когда-то они манили его, завораживали, а теперь не имели магической силы. Иногда ему казалось, что Юлин взгляд свидетельствует о безумии. Но больше никаких признаков безумия у нее не проявлялось. Бывшая жена оказалась на редкость практичной в быту женщиной. Помешана она была только на своей внешности. Но этим отличаются сотни, если не тысячи женщин, его потенциальных пациенток. Азарцев привык к этой форме помешательства.

– Юля, мы же с тобой договорились, – сказал он. – Развод – это в первую очередь утрата влияния на другого человека. И ты никак не можешь влиять на мои поступки. Ты у меня работаешь, и только. Моя личная жизнь тебя не касается. Как, впрочем, и меня не касается твоя жизнь. Ведь это же ты хотела свободы? Она у тебя есть. Меня интересуют только дела дочери. Она дома?

– А что, у тебя появилась личная жизнь? – с издевкой спросила жена, оставив без внимания вопрос о дочери.

На что это она намекала? На то, что, измученный строительством больницы, он был не часто нежен с ней в постели? Больница была вовсе ни при чем. Просто ко времени строительства больницы оказалось, что его безумная любовь к жене прошла. Необыкновенными во внешности Юли были только глаза. Сама она считала себя выдающейся красавицей, хотела успеха, восхищения, светской круговерти, которой он в силу его профессии не мог ей дать. Она мучила его упреками. И ее необыкновенные, сводившие его с ума глаза со временем потеряли для него притягательность. Он стал смотреть на жену как на пациентку.

Юля не хотела мириться с возрастом. Первую пластическую операцию она сделала в тридцать лет, вторую – в тридцать пять. Лицо ее становилось все глаже, теперь она выглядела бы на двадцать, если бы не ее огромные пустые глаза. Азарцеву стало казаться, что в ее взгляде затаился страх старости. Иногда ему казалось, что она стала выглядеть на все девяносто, как змея, возраст которой никогда сразу не определишь. К тому же Юля обожала модные сумки, туфли, одежду под змеиную кожу. Это еще более увеличивало сходство со змеей. Собственно, это маниакальное упорство бывшей жены в борьбе за молодость и навело Азарцева на мысль построить косметологическую клинику. Что ж, время покажет, был ли он прав.

– Юля, ты не ответила, – сказал Азарцев, – Оля пришла? У них в институте сегодня дискотека. Она мне говорила, что собиралась туда пойти.

– Оля спит, – холодно ответила жена. – Когда дочь была маленькой, ты ею не интересовался. Теперь, когда она выросла, ты спрашиваешь о ней каждый день. Ты что, хочешь выработать у нее комплекс Электры?

– Юля, иди спать, – спокойно сказал Азарцев. Он привык к подобным перепалкам и не обращал на них внимания. Они его не задевали. Он-то ведь прекрасно знал, что, когда дочь была маленькой, он работал хирургом день и ночь, писал диссертацию, зарабатывал деньги. И всегда любил Олю. Ему не нужно было оправдываться.

– Спокойной ночи, Юля, – сказал он. – Имей в виду, что подкупленного тобой охранника я завтра уволю.

Ответом ему был наигранный, высокий, такой же холодный, как ее глаза, смех. Увольнять бывшую жену он не собирался. Во-первых, она действительно была хорошим специалистом, а во-вторых, ей трудно было бы устроиться на такую хорошо оплачиваемую работу. Без сомнения, это сказалось бы на Оле. К тому же она тогда потребовала бы с него просто непомерное количество денег и замучила бесконечными требованиями.

"Почему она снова не выходит замуж? – рассеянно подумал он, поднимаясь по лестнице. – Ей было бы тогда легче. Красивая женщина не у дел – это трагедия".

Дальше развивать мысль Азарцев не стал и мгновенно забыл о жене, как только отключил телефон. И пока не уснул, ему слышался чуть неясный, теплый и какой-то домашний, негромкий голос Тины. Засыпал он с мыслью, что ему очень хочется, чтобы эта женщина позвонила ему как можно скорее. Лучше бы завтра.

Марина еще издалека, когда только подходила к собственному дому, увидела знакомую мужскую фигуру, маячившую у подъезда. Но Марине было не до знакомых фигур, она очень расстроилась и устала. Она уже и забыла мужчину, но тот загородил ей дорогу к заветной двери и шагнул навстречу.

Марина подняла глаза. Долго не могла понять, кто это, и наконец узнала. Когда она его любила, это был худенький стройный мальчик. Теперь он стал здоровым мужиком. Что-то в лице осталось прежним, и в то же время этот человек казался совсем чужим.

– Здравствуй! – Мужчина протянул ей руку навстречу, пытаясь остановить. При других обстоятельствах Марина и остановилась бы. Сколько раз она думала, что когда-нибудь эта встреча произойдет! Хотя бы из любопытства отец должен посмотреть на своего сына. Вот тогда она нарядит сына во все лучшее, попросит что-нибудь прочитать "с выражением" из знакомой детской книжки, представит свою жизнь с мальчиком в достатке и согласии. Но день сегодня выдался больно неудачный.

– Иди ты туда, откуда пришел! – сказала Марина. – Нечего у нашего подъезда ошиваться. Ты в свое время сына не признал, ну и черт с тобой. Ни ему, ни тем более мне ты не нужен!

– Постой! Не руби с плеча! Давай поговорим спокойно. – Он был силен теперь, ее бывший муж. Удерживать ее ему ничего не стоило.

– А ну двигай отсюда! И не смей даже пытаться увидеть моего мальчика! – Марина что было силы оттолкнула его. Тяжелая дверь подъезда с грохотом захлопнулась за ней и больше не отворялась.

– Да мальчика-то как раз я уже видел… Мальчик – вылитый я. С ним-то мы уже познакомились, – сказал вслед мужчина, потирая чисто выбритый подбородок, на котором еще не так давно красовалась шкиперская борода. Он еще немного постоял у подъезда, а потом задумчиво пошел со двора. – Что ж, придется наведаться еще раз! И не раз! – сказал он.

А из окна четвертого этажа из-за занавески смотрели ему вслед голова пожилой женщины, Марининой матери, и круглая головенка его сына.

– Если вы можете сегодня обойтись без меня, – сказала им Марина, снимая в прихожей куртку и ботинки на каблуках, – то я тогда пойду спать. Очень устала.

– Ложись, ложись, доченька, – заботливо проговорила мать, чтобы избежать неминуемых расспросов.

"Нет, что-то здесь не то, они что-то скрывают. У матери какой-то неестественный тон", – успела подумать Марина, закрывая глаза и укрываясь одеялом. Но додумать свою мысль она не успела и мгновенно заснула.

А бабушка с внуком, ужиная на кухне поджаренными макаронами, разрабатывали план, как аккуратнее рассказать маме о состоявшемся свидании с отцом и, самое главное, о подарках. Красивую коробку с настоящим кимоно Марининого размера пока убрали с глаз долой в кладовую. Спрятать же игрушечный, но сделанный как настоящий автомат не было никакой возможности, Толик собирался улечься с ним в постель. Бабушка же была растрогана и покорена вещью, о которой давно, но безуспешно мечтала, – под ее кроватью стояла коробка с японским кухонным комбайном.