10

– Вот такую машину я хотел бы иметь! – сказал про джип, выезжавший с больничной автостоянки, доктор Барашков, глядя вдаль из окна ординаторской. Они с Ашотом курили, опершись локтями о подоконник, и стряхивали пепел в цветочный горшок. Мышка на минуту вбежала, окинула взглядом комнату, переставила цветок на свой стол, подсунула мужчинам самодельную пепельницу, сделанную из срезанного пакетика из-под сока, и опять убежала.

– Будут нас сегодня кормить или нет? Где именинница-то? – спросил Барашков, щелчком отправляя окурок в окно и вальяжно потягиваясь, будто умудренный опытом лев, пришедший в пещеру с охоты. Ашот рядом с ним действительно казался маленькой умненькой обезьянкой.

– Да давно все готово! Только никто не идет, все в палатах заняты! – отозвалась Марина, передвигая тарелки чуть не в сотый раз. Букет из небольших, но якобы очень стойких подмосковных роз красовался в стеклянной вазочке посреди стола.

– Передвигать тарелки – лишняя трата времени, – заметил Ашот. – Все равно через минуту все будет съедено и выпито и никакой красоты не останется! Сядь, успокойся и отдохни!

– Ну правда, давайте зовите всех! – сказала Марина. – А то скоро за зарплатой идти, посидеть не успеем!

«Хорошая она все-таки баба! – подумал Барашков. – Хозяйственная, красивая. Вон приоделась, накрасилась. Какие у нее развлечения, кроме как на работе? Дома – сын, магазины, у плиты вторая смена. Все как у всех. Но она молодая, энергичная, ей хочется большего. Она еще не устала надеяться».

– Мариночка! – вслух сказал он. – Жаль, что у нас в отделении нет магнитофона. А то мы с тобой показали бы всем, как надо танцевать аргентинское танго.

– Почему танго? – удивилась Марина.

– Потому что ты страстная, как мулатка! Роскошная и молодая!

Барашков подошел и завалил покрасневшую Марину на свою руку в головокружительном па. Марина уже сняла халат и дежурную пижамную робу и надела бежевый свитер с высоким воротником и узкую юбку с длинным разрезом. Пластичная Марина, моментально сориентировавшись, согнула ногу, обнажив приятное глазу колено в шелковистом чулке, и упала головой на плечо Барашкову, вытянув вверх руку.

– Вах! – в восторге поднял глаза к небу Ашот, и тут в ординаторскую ввалилась вся компания, собранная Валентиной Николаевной. Таня в блестящем чешуйчатом платье, на рукав которого просочилась капелька крови из вены после переливания. Валерий Павлович в очках и огромном накрахмаленном медицинском колпаке, сдвинутом на затылок. Мышка, тоже уже успевшая снять халат и оставшаяся в сереньком трикотажном костюмчике в духе Шанель. После всех вошла Тина. Она, как и мужчины, была в униформе.

– Без халатов! Без халатов! Поздравления без халатов! – закричали девчонки и захлопали в ладоши. Это была игра. В отделении сложилась традиция: во время поздравлений, таких, например, как Новый год, Восьмое марта и дни рождения, дамы должны сидеть за столом в платьях без халатов. Мужчинам разрешалось оставаться в чем они хотят. Начало традиции положила Татьяна.

– Женщины мы или нет? – однажды заявила она. – Вон по телевизору показывают программу «Без галстуков». А мы чем хуже? Можем мы три раза в год покрасоваться без халатов? А то домой приходишь – сначала в ванную, потом в постель. Платье надеть некуда!

– А зачем тебе в постели платье? – сказал ей Барашков. – Радуйся, что такая экономия!

– Ну вас к черту! – заявила Татьяна. – У нас в отделении врачей шестеро, а мужик только один. Ашот.

– А ты по какому признаку определяла? – заинтересовался Барашков.

– По уму!

Татьяна за словом в карман не лезла. Мышка не выдержала и фыркнула от смеха.

Валерий Павлович тогда тоже присутствовал при том разговоре. Не обращая ни на кого внимания, он ел принесенный из дома бутерброд с колбасой, шумно, с удовольствием прихлебывал чай из граненого стакана и читал медицинский журнал.

– Да делайте что хотите! – ответил он, когда Татьяна спросила его мнение. Барашков мог поручиться, что Валерий Павлович и не понял, о чем его спрашивали. Мелкий шрифт поглотил его внимание целиком.

«Это вы все по молодости кокетничаете друг с другом, – свидетельствовал весь вид старого доктора. – А мне скоро на пенсию, у меня жена, дочери, внучки, дача, мне не до ваших глупых разговоров».

Барашков брал дежурств больше всех, ему тоже было не до костюмов. И лишь Ашот всегда обращал внимание на то, кто как одет, и если видел на женщине что-то новенькое, с легкостью отпускал шуточный комплимент, но так, что даме всегда было приятно. Ашот тогда встал на сторону Татьяны, Мышка замялась, но потом тоже проголосовала «за». У Валентины Николаевны на всякий случай спрашивать не стали. Таким образом, большинством голосов традиция была установлена, и Татьяна следила, чтобы она не нарушалась.

Вот и сейчас девушки начали хлопать в ладоши, требуя, чтобы Тина сняла свой халат.

– Да некогда мне! – сказала Валентина Николаевна, но девушки продолжали хлопать, и ей пришлось подчиниться. Стараясь казаться незаметной, она расстегнула пуговицы, стянула халат и скромно присела на синий диван, разгладив на коленях прямую серую юбку.

«Да-а… – критически оглядела ее Марина. – Кофточке, наверное, лет двадцать. Куплена в магазине „Лейпциг“ еще при советской власти».

Однако, невзирая на кофточку, Ашот и Барашков быстро уселись на диван по обеим сторонам от Валентины Николаевны. С другой стороны к Ашоту подсела Татьяна, и Марине ничего не оставалось, как быстро отсечь Мышку, чтобы та не успела занять место рядом с Аркадием Петровичем. Мышка, таким образом, оказалась соседкой Валерия Павловича, который с шумом уселся последним с краю, чтобы удобнее было выходить из-за стола. Он уже заступил на дежурство.

– Наполним бокалы! – сказала Тина и встала.

Когда было нужно говорить, она говорила хорошо. Сказывалась практика комсомольских собраний еще в институтские годы. А сейчас говорить хорошо было нужно. Поздравляя Татьяну, Тина хотела отдать дань ее красоте и ее уму и, кроме того, поблагодарить Таню за ее сегодняшний поступок, за дачу крови. Для врачей ее отделения не было ничего необычного в том, чтобы сдать кровь (и сама Тина, когда надо было, ложилась на стол), но ей хотелось каким-нибудь образом стимулировать Таню, вызвать у нее интерес к работе. Потому что, Тина чувствовала, случись в отделении кризис, на Таню положиться нельзя. Никто толком не знал, что у нее в голове. Но сегодня, не сделай Таня то, что сделала, больной бы не выдержал операции. И по этому случаю Валентина Николаевна хотела говорить хорошо. И она сказала так, что все захлопали. А Таня сидела молча, опустив глаза. И конечно, никто опять не знал, о чем она думает.

Все чокнулись пластмассовыми мензурками, в которых больным в других отделениях раздают лекарства. Валентина Николаевна села, нацепила на вилку кусочек сыра и вспомнила, что так и не выяснила у Марины, что же на самом деле произошло с банками крови и куда они делись.

Шампанское улетучивалось мгновенно. Еда исчезала с тарелок, будто по мановению волшебной палочки. Никто, естественно, не наелся, но, слегка заморив червячка, люди расслабились, подобрели, раскраснелись от выпитого, заулыбались – и жизнь перестала казаться им занудливой старой теткой, держательницей будущего наследства, ради которого стоит терпеть постоянные муки.

Барашков с Ашотом с обеих сторон обняли Валентину Николаевну, причем Аркадий что-то ей тихо рассказывал, а Ашот внимательно слушал. Троица напоминала группу, танцующую сиртаки. Татьяна, красиво изображая хозяйку дома, докладывала на тарелки оставшиеся куски. Валерий Павлович уже заторопился в палаты. Мышка, после дежурства осоловевшая от тридцати миллилитров шампанского, смотрела на всех круглыми, типично мышиными глазками и ждала, когда ей дадут торт. Она обожала сладкое. А бело-кремовый торт был прекрасен и своими размерами и очертаниями напоминал гостиницу «Балчуг», если смотреть на нее с другого берега Москвы-реки.

– Какой огромный! – восхитилась Мышка и подумала, что если она присядет на корточки, то поместится как раз в самую середину торта, как в старых американских комедиях.

– Чтобы всем хватило и на завтра осталось! – сказала Татьяна, уже приступая к раздаче бумажных тарелочек с аппетитными пышными и в то же время влажными от ромовой пропитки кусками бисквита.

– Кто любит с розочками?

– Я-я-я! – заревел Барашков.

Ашот негромко добродушно смеялся, исподтишка наблюдая, как красиво и ловко двигаются Татьянины руки, обтянутые голубой чешуей нарядного платья.

Появилась банка разведенного спирта – Марина выставила украдкой.

– Вы не очень-то! Быстро опьянеете от усталости! – пристально посмотрела на Барашкова Тина. Он же, чувствуя вину за утренний разговор, старался быть с ней нежен. Марина почти с ненавистью наблюдала, как Аркадий, развернувшись всем корпусом к Валентине Николаевне, заглядывал ей в глаза. Лицо Барашкова раскраснелось, волосы растрепались, на кончике носа выступили капельки пота. Как все рыжие, он имел сосуды очень близко под кожей, и его грудь, видневшаяся в вырезе больничной пижамы, тоже покрылась красными пятнами. Аркадий рассказывал анекдоты, обращаясь к Ашоту, но сам будто бы ненароком обнимал Тину за плечи. Закончилось все тем, что он уронил ей на колени приличный кусок торта. Тина вытерла юбку салфеткой и снисходительно посмотрела на него, как мать на расшалившегося ребенка.

«И зачем я предложила ему утром пойти ко мне? – недоумевала Тина, стараясь избежать объятий. – У меня ведь к нему ничего, оказывается, нет. Да, наверное, и не было».

Марине казалось, что она вот-вот расплачется.

«А я-то, дура, осталась из-за него! – думала она. – Нужен был мне этот день рождения! Лучше бы выспалась в одиночестве, пока дома нет никого. А сейчас приду – крик, шум, мама вернется с работы, Толик из сада, сначала буду готовить ужин, потом укладывать Толика спать, потом посуду мыть. И все – время за полночь. А потом опять на работу, и опять все сначала – капельницы, уколы, листы назначений, банки с кровью, мытье полов… И самое главное – опять надо быть веселой с Барашковым. Чтобы не подумал, что она какая-то Баба-яга. Ловить его взгляды, выглядеть не замученной, а красивой. Следить за словами и делать вид, что она образованна и умна. И после всего этого геройства опять ни на что не надеяться. Да кто такая Валентина Николаевна? Прыщ на ровном месте. Пользуется успехом только потому, что кто-то когда-то по недосмотру сделал ее заведующей отделением и теперь все обязаны прислушиваться к ее словам и выполнять ее приказания».

Так думала Марина и старалась не смотреть в сторону Барашкова, но глаза сами собой поворачивались к нему.

– Все! Давайте тарелку с тортом, я чай выпью прямо в палате! – с шумом отодвинул свой стул Чистяков и кусочком салфетки вытер лицо. Он двинулся к выходу, держа в одной руке граненый стакан с чаем, а в другой – тарелку с куском торта. Чай был горячий, и Чистяков дул на стакан, смешно надувая щеки.

– Девчонкам-то, медсестрам, что работают в палатах, отнесите торт, если не жалко! – выходя, сказал он.

– А как же! – ответила Тина. – Не беспокойтесь, всем раздадим. Разделим поровну, никого не обидим! Марина, ты этим займись! – Тина спокойно повернулась в ее сторону.

Но что-то внезапно мелькнувшее в лице Марины подсказало Толмачёвой, что она не к месту это сказала, лучше бы попросила кого-нибудь другого. Но менять решение стало уже поздно.

– Почему это в нашем отделении принято обращаться к сестрам на «ты»?! – вдруг вызывающе громко сказала Марина. – Сестры что, люди второго сорта?

В ординаторской как-то внезапно наступила полная тишина.

– Какая муха тебя укусила? – поинтересовался Барашков при полном молчании остальных. Тина села, залившись краской, закусив до боли губу. Она всегда сама первая была за то, чтобы к сестрам обращаться только на «вы». Когда она была в возрасте Тани и Мышки, так и делала. Но потом ее обращения по всей форме к пигалицам, только что окончившим медучилище и к тому же бесконечно менявшимся, то поступающим на работу, то увольняющимся, показались ей смешными. Тем более что все остальные доктора во всех отделениях всегда обращались к сестрам неофициально. Конечно, пару-тройку заслуженных по возрасту и по стажу работы сестер все называли на «вы» – старшую сестру больницы и старшую сестру хирургического блока. Остальные для Валентины Николаевны были еще «девочками», такими же, как Мышка и Таня.

Да! Марина преподнесла ей хороший урок! Тина уже была готова извиниться.

– Ты что, сдурела? – вдруг вылезла Татьяна. – Мы между собой тут все на «ты», исключая Чистякова, потому что ему уже шестьдесят, и Валентину Николаевну ввиду ее начальственного положения. Во всяком случае, мы с Ашотом, Аркадием и Марьей Филипповной на «ты»!

«Боже мой! – подумала Тина. – Марьей Филипповной! Я уже почти забыла, что Машу так зовут! Все „Мышка“ да „Мышка“, в лучшем случае „Маша“. Насколько недопустимо так обращаться к людям! Невольно, но их обижать!»

– Я прошу простить меня, – сказала Тина, – за то, что, не желая никого обидеть, я допускала неуважительное обращение к людям!

– Еще чего не хватало! – заявила Татьяна. – Вот когда Маринка попухнет над учебниками шесть лет в меде, когда после этого возьмет всю ответственность за лечение больных на себя, вот тогда я буду ее называть «Марина Николаевна». А пока пусть так походит, без отчества! А то больно умные все стали!

– Главное, – сказал Ашот, – что мы тебя, Мариночка, любим и уважаем! Но если тебе, дорогая, этого недостаточно, я клянусь, что с этого дня буду называть тебя только на «вы» и по отчеству!

– Как Аллу Борисовну! – фыркнула Таня.

– Если ты хочешь, Марина, я тоже буду! – сказала Мышка.

Валентина Николаевна никак не могла придумать повод, чтобы закончить разговор, как вдруг на помощь ей пришел старый, весь в трещинах отделенческий телефон, стоявший на столе у Барашкова. Внезапно он разразился визгливой, настойчивой трелью.

– Привет! – сказал Аркадий Петрович. – Давно что-то тебя не было слышно.

Тина встала, подошла к столу, взяла трубку:

– Алло?

– Вы явитесь, наконец, сегодня за зарплатой или нет? Долго вас надо ждать? Я через полчаса закрываю кассу! – заорала трубка так, что визгливый голос кассирши разнесся по всей ординаторской.

Валентина Николаевна обомлела. Когда кто-то из бухгалтерии звонил ей в кабинет, с ней разговаривали вполне вежливо.

– Они что, все время так орут? – посмотрела она на Барашкова. Он мягко взял у нее из рук трубку, положил на рычаг и картинно поклонился Тине.

– Так орут! Ах, как некрасиво они орут! Ангел вы наш неземной! – Тина машинально схватилась рукой за голову и отступила от Аркадия на два шага. А он, внезапно разошедшись, заорал: – Да ведь у них деньги в руках! Финансирование! А у нас какие-то там больные, которые никому не нужны. Мы для всех – мелкие мерзкие докторишки, которые все равно что мухи, всем надоедают, нудят и жалуются, что им есть нечего. И деловые люди вынуждены тратить свое драгоценное время и популярно нам объяснять, что врачебные ставки придуманы не ими. И то, что зарплата наша как раз складывается из этих дурацких ставок. А то, что в холле перед кабинетом главного врача стоит дорогая мебель, а сам кабинет обшит натуральным деревом – не наше собачье дело. Мы должны самосовершенствоваться и не допускать ошибок.

– Что с тобой? Перестань! – поднялся Ашот.

– Не мешай, дай я скажу! – зажал ему рот Барашков своей огромной белой рукой. – А кого-нибудь волнует, что на курсах усовершенствования я был последний раз семь лет назад? – кричал он. – Конечно, у больницы на усовершенствование какого-то там среднего докторишки совершенно нет денег! Кого-нибудь волнует, что справочник лекарственных средств Видаля имеется один на всю больницу и лежит у старшей сестры? А я, как с институтских времен пользовался Машковским двадцатилетней давности, так им и пользуюсь? Может быть, кого-нибудь волнует, что этих лекарственных средств, про которые у Видаля написано, в отделениях никто в глаза не видел, хотя у старшей медсестры они есть. Когда закупали новое оборудование, никто и не помнит. И это никого не волнует. Волнует только качество лечения! И как без проблем официально утвердить расценки на платные услуги. А у нас в отделении платных услуг быть не может. И поэтому, пока мы с вами, Валентина Николаевна, не начальники, мы должны жить по принципу «всяк сверчок знай свой шесток»! И не удивляться, что какая-то девчонка из бухгалтерии с восемью классами образования может в любой момент послать нас с вами на хрен. Понятно?

Пока Барашков говорил, все в ординаторской погрустнели, притихли.

– Ну зачем ты? Праздник испортил, – снял с себя белую руку Барашкова маленький Ашот. – А то ты нам новость сказал! Просветил.

Валентина Николаевна тираду Барашкова слушала без возражений, рассматривая носки своих туфель. Но когда Аркадий замолчал, медленно подняла голову.

– А я думала, вы понимаете, где мы с вами работаем. И в какой стране мы живем, – сказала она. – Я только не понимаю, что в этой ситуации вы хотите лично от меня? Чем я могу вам помочь? Ничем не могу. И вы это знаете хорошо, как никто другой. Денег нам с вами никто не даст. Не подо что давать! Доход мы принести больнице не можем. Мы можем только вызвать неудовольствие и раздражение начальства, и наше начальство будет искать повод, чтобы каким-либо образом это раздражение унять. – Валентина Николаевна разозлилась. Уж кому-кому, а Барашкову хорошо было известно истинное положение дел. Собственно, никаких секретов в отделении ни от кого и не было, но именно с ним она по дружбе делилась вестями, доходившими из начальственного кабинета. – Ну, чего вы хотите? Чтобы нас с вами сожрали? Сожрут, не беспокойтесь.

– А кто тогда будет работать?

– Найдется кто, не волнуйтесь! А мы-то с вами куда пойдем? Наркоманов по квартирам вытаскивать? Так и этот рынок медицинских услуг уже занят. А потом, что, вы, не знаете, на кого можно нарваться в этих притонах? У вас, между прочим, – дочь, у меня – сын, я не хочу рисковать. И вам не советую.

Тина обдумывала ситуацию в отделении не один раз. Пока она ничего своим сотрудникам предложить не могла. Раз главного врача устраивало положение дел, трудно сдвинуться с мертвой точки. Да, они рабы, они бесправны, и с этим ничего поделать нельзя. Приходилось мириться. Ставки в государственных больницах везде одни и те же. Оставалось просто работать и ждать. Или уходить, но куда?

Она вспомнила об Азарцеве, вздохнула, закусила губу, но раздражение на Барашкова просилось выплеснуться.

– И что вы доскребываетесь до меня, черт вас возьми? – подошла Толмачёва к нему и взглянула прямо в глаза. – Или это у меня в кабинете стоит новая финская мебель и я не даю вам на ней посидеть? Или я в отличие от вас пользуюсь какими-то благами? Или мне по особому благоволению выделяют дефицитные дорогие лекарства, которые я тайком выдаю своим больным?

Все молчали. Все знали, что Тина была права. Она никогда не пользовалась своим положением, чтобы выцарапать себе хоть какие-нибудь привилегии. Даже халаты стирала сама дома в стиральной машинке, не желая обременять этим сестер. «Раз мы не можем платить сестрам за стирку, каждый заботится о себе сам», – однажды установила заведующая отделением.

– Прости меня, – тихо сказал Аркадий и поднес к губам руку Тины. – Что со мной творится, я сам не знаю.

– Пойдем в бухгалтерию получать деньги, – сказала Тина Барашкову. – А вы все подтягивайтесь за нами. Я только в палаты на прощание загляну! Кстати, – сказала она уже в дверях, – пожалуйста, имейте в виду, что скоро опять нужно будет оформлять подписку. «Архив патологии» для отделения я выпишу сама, а уж «Анестезиологию и реаниматологию» придется выписывать, как и раньше, в складчину.

– Придется, – сказал Ашот и закурил сигарету. Мышка поддакнула, словно эхо.

Валентина Николаевна настойчиво взяла Барашкова под руку и увлекла в коридор. Как только за ними закрылась дверь, здоровая крепкая Марина обрушилась на хрупкое плечо маленькой Мышки и зарыдала в голос. Ашот сказал сочувственно: «Вах, вах, вах…» – бросил сигарету и стал помогать Тане убирать со стола тарелки.