Давыдов

Хоть Давыдов и предупредил Альфию, что не приедет, после встречи в министерстве он не находил себе места от раздиравших его противоречивых чувств и все-таки решил, что ему необходимо ехать в больницу.

Зашел к Тане — она спала. Он заколебался. Больше, чем видеть Таню, ему хотелось поговорить с Альфией, рассказать о сегодняшней встрече. В глубине души Виталий чувствовал, что по отношению к Тане это несправедливо и даже обидно, но противостоять своему желанию не мог.

«Я же только поговорить», — оправдывал он себя. Но когда постучал в дверь кабинета и услышал уже знакомое «Сейчас открою!», не мог сдержать таившейся в глубине души радости.

— Вы же сказали, что не придете?

Альфия только что узнала от Димы об операции и в раздумье сыпала рыбкам корм.

— Мне необходимо задать вам несколько вопросов. Никто, кроме вас, не сможет ответить на них…

— Я слушаю.

Сегодня Альфие почему-то не хотелось перед ним выделываться. Она скромно уселась за стол и приготовилась к беседе. Беседа с родственниками больных тоже входила в круг ее обязанностей.

Первый вопрос Давыдов задал четко, как по бумажке:

— Имеет ли смысл пригласить к моей жене для постоянной работы с ней еще и профессионального психолога?

Альфия ответила сразу же:

— Пока — не имеет. В дальнейшем — возможно.

Он тут же вцепился:

— А почему?

— Пока не вижу в этом смысла.

Он стал настаивать:

— Моя жена — очень волевой человек. Может быть, она могла бы… — он замешкался в подборе правильного слова, — …подправить состояние мыслительного процесса собственными силами?

Альфия взметнула бровь:

— «…мыслительного процесса»?

— Ну, допустим внушением себе положительного настроя. Медитациями. Ведь есть же какие-то методики воздействия на разум? Гипноз, например.

Ей не очень нравилась его настойчивость.

— Конечно, заниматься самовнушением можно. Но работает это только у тех людей, которые склонны к внушению. Что касается гипноза, такие опыты проводились, они описаны в научной литературе. Достоверной зависимости не определено. И кроме того, у вашей жены сейчас еще не то состояние, при котором можно этим заниматься.

— Но ведь даже больным онкологическими заболеваниями говорят, что они должны верить в выздоровление, напрячь все свои душевные силы, чтобы выздороветь.

— Почему-то всем кажется, что страшнее рака ничего на свете нет. Есть, к сожалению. — Альфия задумалась, пример показался ей интересным, но не совсем правильным. — Считается, что выздоровление онкологических больных зависит в первую очередь от состояния их иммунитета. Известно, что иммунные реакции косвенным образом подвержены влиянию центральной регуляции и, таким образом, действительно зависят от психологического настроя больного. А при психических заболеваниях это, к сожалению, не работает, ведь иммунитет тут ни при чем.

Давыдов растерялся. Он ехал в больницу с мыслью заинтересовать Альфию возможностью применения и других методов лечения Тани, но все его доводы разбивались о ее снисходительно логичные ответы.

— Но ведь что-то же, черт возьми, должно влиять на состояние психики?

Она посмотрела на него непонимающе. Что он кипятится? Неужели он думает, здесь дураки сидят?

— Конечно, должно. Химические препараты.

— А кроме них?

Никто еще не расспрашивал ее с такой настойчивостью. Ей даже стало интересно.

— Но ведь вы сами занимались проблемами мозга? Лучше меня должны знать процессы, которые в нем протекают.

— Мы с Таней работали с животными, у которых мозг все-таки не так развит, как у человека.

— В части биохимии, я думаю, много общего.

— Не скажите. Мы поняли, что нет.

— Не могу с вами согласиться. Может быть, области, отвечающие за рациональное, развиты у животных беднее, но эмоциональная сфера — такая же, если не более сильная. Во всяком случае, у некоторых видов. Имеется масса примеров. Животные любят, страдают, радуются иногда даже ярче, чем человек. — Альфия вспомнила собаку, которая много лет жила у соседей. — Одна собака, которую я знала лично, умерла от тоски по своей хозяйке.

— Скорее всего, нет, — заметил Давыдов. — Собака умерла, наверное, от болезни сердца. У собак ведь бывают инфаркты.

— Ну, может быть. Не буду спорить, я вскрытия не делала.

— Мы говорили с вами о мозге… — напомнил Давыдов.

— Да. О мозге. Есть одна вещь, которая, безусловно, влияет на мозг. Но вы наверняка знаете это явление лучше меня.

— Какое же?

— Гипоксия. Обеднение ткани кислородом.

— Так, может быть, обогатить Танин мозг кислородом?

Она вздохнула.

— Если бы было так просто. Сто раз уже делали такие опыты.

— И что?

— Ни фига. Даже наоборот, слабый и кратковременный уровень гипоксии временами оказывает стимулирующее влияние на мозг. Вы не задумывались, почему в горах туристы, лыжники, альпинисты все друг в друга влюблены?

— Не задумывался. Потому что и так прекрасно знаю: из-за гипоксии, которая развивается на высоте.

Альфия улыбнулась:

— Поэтому, если захотите влюбиться, поезжайте в горы. И песни, и романы, я имею в виду любовные, там возникают практически сами собой.

Виталий вдруг решился.

— А знаете, чем занималась моя жена?

Впервые за последние несколько дней он сказал о Тане свободно, без напряжения.

— Не знаю. Чем?

— Ее исследования тянут на Нобелевскую. Она изучала роль микроэлементов в структуре аминокислот, из которых состоит митохондриальная ДНК клеток мозга. Она встраивала в эту структуру (только вдумайтесь!) разные микроэлементы — серу, мышьяк, кальций, йод — и наблюдала, как они действуют на психику мышей.

— И что-нибудь получилось?

— О да!

При воспоминании о работе глаза Виталия заблестели. Он сидел перед Альфией, как Нептун или Посейдон, управляющий волнами. Волнистые волосы распались по плечам, не хватало только трезубца.

— Фосфор позволял нашим мышкам влюбляться друг в друга. А йод раскалял их страсть до того, что они дрались между собой. Между прочим, доходило и до убийства.

— Одна мышка загрызала другую из ревности?

— Вот вы смеетесь, а не исключено.

Альфия только покачала головой:

— Вы, ученые, все сплошь какие-то сумасшедшие.

Она тут же спохватилась, что сказала двусмысленность, но Виталий этого не заметил:

— Откровенно говоря, я в нашем с Таней тандеме гениальностью не отличался. Я организатор процесса. Обеспечить проведение эксперимента — дело непростое. Нужно достать оборудование, организовать работу, отработать методики — это стало возможным только после того, как меня назначили директором института. Правда, — вспомнил он о своем недавнем разговоре, — директорствовал я, исполняя обязанности. Но все равно в этом и. о. была определенная сила.

— У нас тоже не всегда нужные лекарства есть, — зачем-то вдруг пожаловалась Альфия.

Откровенности способствовало вовсе не упоминание об «и.о.». Просто она давно уже ни с кем не разговаривала о развитии науки. Что с того, что у Давыдова был двойной шкурный интерес? Шкура у всех одна, но вот, например, с Володей ей никогда не удавалось так поговорить. Беседовать с Давыдовым было приятнее.

Он недолго помолчал и добавил:

— Знаете, а я почти уверен, что Таня поставила эксперимент на себе. Можете мне верить, можете нет, но она была на это способна.

Альфия тоже помолчала, поставила локти на стол, сложила по привычке руки под подбородком, внимательно на него посмотрела. Ей не хотелось говорить неприятное, но она должна была это сделать.

— Если окажется правдой, что ваша жена ставила эксперименты на себе, то это, пожалуй, больше говорит о ее болезни, чем о здоровье и героизме.

— Почему? — вскинулся Давыдов.

— А как же иначе? Здоровый человек отдает себе отчет в непредсказуемости и опасности таких действий. Понимает свою ответственность перед другими за непредсказуемые последствия. А больной одержим самой идеей. Для него идея — важнее всего. Плевать на то, что будет потом, после претворения этой идеи в жизнь. Он поставил себе цель — и добивается ее любыми способами. А что из этого выйдет — как повезет.

— Приведите пример, — хрипло попросил Давыдов.

— Пожалуйста. Больной хочет кого-то в себя влюбить. Любимого артиста, например. Или не влюбить, а убить. Или просто заставить узнать о своей персоне или заставить себя бояться. Что он делает? Он подкарауливает своего кумира. Забрасывает его любовными письмами или, может быть, угрозами. Или убивает. Как Джона Леннона, например. Отдает ли больной человек себе отчет в том, что своими действиями он может добиться только отдаления от своего кумира? Волнует ли его то, что он осложняет жизнь человеку, которого любит? Нет, не волнует. Он следует за своей идеей, и пусть земля перевернется — переубедить такого человека невозможно. Его можно только лечить. И под влиянием препаратов он постепенно начинает давать оценку своим действиям.

— Или не начинает, — сказал Виталий.

— Или не начинает, — подтвердила Альфия. — Но тогда такой человек должен быть изолирован от общества. А что касается великих открытий — так за мою практику у меня было человек восемь больных, которые независимо друг от друга открывали средства от рака.

— А может, правда открывали? — прищурился Виталий.

— Да нет, не открывали. Водитель троллейбуса или няня из детского садика лекарство от рака открыть не могут. Они могут созвать телеоператоров и заявить, что у них прорезался третий глаз, или утверждать, что видели во сне марсиан и те подсказали им это средство, и даже собирать под эти разговоры немалые деньги с доверчивых граждан. Но лекарство они открыть не в состоянии. У них нет теоретической подготовки и научной базы. Вы лучше меня знаете, что открытиями занимаются целые научные институты. И то с весьма скромными результатами. Не мне вам объяснять — опыты, проверки, статистическая обработка результатов… А воз и ныне там.

— Но ведь мы с Таней не шарлатаны. Мы проводили настоящие опыты под эгидой настоящего научного учреждения. Что же, вы теперь утверждаете, что мы с Таней больны?

— Про вас я не говорю, — Альфия посмотрела на часы. Все-таки что там нашли у этой Полежаевой? Если операция была — она должна была уже быть окончена.

— Ваше поведение не свидетельствует о болезни. А что касается Татьяны Петровны…

— Я протоколы опытов могу показать.

— Да я ваши опыты не оспариваю. Вы меня поймите: ко мне привезли больную, практически только что вышедшую из комы. Как она в нее впала, почему — об этом я могу судить только из истории болезни. Ваши слова с этой историей расходятся. Объективной информации о том, что произошло с вашей женой до ее поступления в питерскую больницу, у меня нет. Я оцениваю ее поведение на сегодняшний день. И уверяю вас, это поведение ничем особенным не отличается от поведения других больных. Клиника развивается своим чередом. Она дает определенную психическую симптоматику. А уж отчего это случилось — от опытов ли, или, наоборот, напряженная работа способствовала обострению и срыву, — бог знает! Мое дело — лечить.

— Если Таня больна — значит, и я болен, — сказал Виталий.

— История знает и более катастрофические примеры, когда одна сверхценная идея, поднятая на щит недобросовестными людьми, обрастает миллионами последователей.

Он посмотрел на нее с ужасом:

— Такое впечатление, что мы все больны. Мы все находимся в сумерках сознания…

Альфие хотелось закончить разговор. Ей нужно было позвонить в больницу, где оперировали Настю. Она хотела сама узнать, к какому выводу пришли врачи. В конце концов, это она отвечала за состояние больной. Рабочий день заканчивался, и Альфия боялась, что сменившийся дежурный может быть не в курсе событий.

— Извините, я должна позвонить, — наконец, проговорила она. — Проконтролировать одну больную. Ей недавно сделали операцию.

Давыдов поднялся.

— Я понимаю, что и так отнимаю у вас много времени. Но… можно, я потом еще к вам зайду? После того, как схожу к Тане. Я подожду, когда вы освободитесь. — Его тон был почти умоляющим.

— Но ведь я тоже должна пойти к больным в отделение. У меня много дел.

— Я понимаю.

Альфию поразила разница между его вчерашним и сегодняшним поведением. «Что с ним такое произошло?» — подумала она. А он будто ответил на ее мысли:

— Знаете, когда я ехал сюда, я подумал, что у меня, вообще-то, никого нет, кроме Тани. И теперь еще… вас.

Виталий смотрел на нее исподлобья, сам не понимая, зачем пустился в откровения, и ловил себя на мысли, что между всеми этими разговорами, умными фразами, деликатными умолчаниями не перестает любоваться этой женщиной, ее странной, холодной яркой красотой.

«Если б он знал, как мерзко, тревожно, холодно у меня на душе, пожалел бы он меня, как жалеет свою жену?» — вдруг спросила себя Альфия и не пришла ни к какому ответу.

Давыдов пошел к двери. Она открыла и выпустила его. Проходя в дверь, он ненароком коснулся ее руки.

«Случайно или нарочно? И то и другое плохо, — подумала Альфия и тут же усмехнулась: — А как насчет того, что она, не колеблясь, легла бы в постель с молодым доктором и провела эту ночь с Володей?»

От этих мыслей ей стало еще тоскливее. Она захлопнула за Давыдовым дверь и взялась за телефон.