Дима
— Как же тебя зовут, девочка? Настя? Давай, ложись-ка на спину, — пожилая докторша пыталась понять, зачем эту больную к ним привезли. Температуры нет, анализы почти в норме. — Так больно? А так? Вот здесь я трогаю. Не болит? Нигде не болит?
Настя лежала вполне спокойно и улыбалась. Ее серые блестящие глаза безмятежно рассматривали потолок. Ни малейших признаков боли или дискомфорта.
Врач стала внимательно читать переводной эпикриз. Жалобы на острую боль, рвоту, потерю сознания… Где это все? Может, они больных перепутали?
— Как твоя фамилия, девочка?
— Полежаева.
Врач сверила данные. Все вроде сходится. Но она не нашла ни единого симптома, который подтверждал бы необходимость госпитализации в хирургическое отделение, и уж тем более операции.
Доктор еще раз пробежала глазами эпикриз. «Находится на лечении в 17-м отделении психиатрической больницы по поводу…» Диагноз зашифрован. Психиатры не пишут диагнозы в историях болезни. Она испытала сочувствие к больной. «Такая молодая, хорошенькая… Пути господни неисповедимы. Может, все-таки просто какая-нибудь депрессия на фоне несчастной любви?»
Она задумалась. Гинекологу надо обязательно показать. Но это уже утром. Доктор знала: сейчас в гинекологии было жарко — женщина с кровотечением и сложные роды.
— Ладно, Настя. Давай-ка спи до утра.
Утром придет заведующий, снова сделают анализы, осмотрит гинеколог — может, что-то и прояснится.
— А куда вы меня положите? — нежно прошелестела Настя.
— Будешь спать пока на кушетке, возле сестринского поста. Места в палате сейчас у нас нет. Если что — зови медсестру.
— Хорошо, как скажете.
Дмитрий сидел в коридоре возле ординаторской и с тоской оглядывал отделение. Боже, какая дремучесть! Крашеные стены, старые кушетки, двери, когда-то белые, выглядели убого, по-сиротски. И вместе с тем он чувствовал острую неудовлетворенность. Впервые в жизни доктор Сурин сидел на скамье запасных, когда другие играли ответственный матч. Сидеть и ждать — вот была теперь его участь.
Вот медсестра в темно-зеленом халате быстро прошла мимо него, обдав таким знакомым запахом операционной. У Димы защипало в глазах.
«Что это со мной? Неужели я плачу? Какой я стал чувствительный за один день!» — он попытался посмеяться над собой. Однако вдруг неожиданно запершило в горле, и он закашлялся. Сначала не сильно — будто просто поперхнулся, — а потом сильнее, сильнее… Он задержал дыхание — кашель не останавливался. В груди словно образовалась мокрая губка — она мешала пройти воздуху. Он не смог вдохнуть — кашлевые толчки тотчас выбрасывали воздух наружу. Дима почувствовал: задыхается. Постовая медсестра стала коситься на него со своего места. Он встал, подошел к ней.
— Можно водички?
Зубы его стучали о край стакана. И тут Дима вспомнил: врач советовал всегда носить с собой таблетку быстродействующего лекарства. Пошарил в кармане — таблетка была. Пальцем продавил серебряную фольгу, опрокинул таблетку в горло, запил. Немного воды выплеснулось на рубашку. Он отдал сестре стакан, попытался улыбнуться и подошел к окну, отворил створку. Сестра умчалась куда-то, он остался один.
«Я что теперь, инвалид?» — подумал он о себе и ощутил вязкий, липкий страх.
— Это вы здесь из психбольницы? — раздался вдруг за его спиной немолодой уже голос.
Он обернулся: пожилая докторша стояла в коридоре возле поста, Настя выглядывала из-за ее спины.
— Вот твоя кушетка.
Доктор властно указала Насте ее место. Настя робко подошла и села. И вдруг Дима подумал, что он и эта девушка — друзья по несчастью. Беда свалилась на них обоих, оба в равной степени одиноки. Украдкой, правда, шевельнулась оправдывающая его родителей мысль: уж они-то никаким образом не способствовали его теперешнему положению, они просто всегда были далеко. Вот и сейчас работают за рубежом и даже не знают о его болезни. Вдруг в сознании отчетливо прозвучало: «Разве это правильно — взваливать на четырнадцатилетнего подростка полную ответственность за его жизнь?»
— Пойдемте поговорим. — Доктор пригласила Сурина в кабинет.
Дима последовал за ней и по дороге с облегчением отметил, что кашель его стал прекращаться.
— Вашу больную мы оставляем, а вам ночевать негде, свободных мест нет, — сказала хирург, когда они вошли в ординаторскую.
— Как вы находите ее состояние?
Доктор задумчиво провела пальцами по лбу.
— Пока ничего экстренного нет. Полежит до утра — там будет видно.
Дима почувствовал разочарование.
— Знаете, когда я ее смотрел, — он посмотрел на свои часы, — около двух часов назад, у нее были положительные симптомы…
Доктор выслушала его внимательно. У нее сложилось совсем другое мнение о больной, но за свою жизнь и работу она повидала всякое…
— Ну вот я и говорю: нужно подождать. Полежит, посмотрим… — Она ободряюще улыбнулась Сурину. Симпатичный парень, заботится о больных — нечасто теперь встречаются такие доктора.
— Вы поезжайте, доктор, домой. Что вы здесь будете делать? В ординаторской у меня кушетка одна… — Она повела рукой, и Дима подумал, что ночевать в больничном коридоре действительно неразумно. Хотя ему очень не хотелось оставлять Настю одну. — Я буду проверять ее состояние, часа через два-три подойду, посмотрю. А так — медсестра на посту. Оставьте телефон — если что, мы вас вызовем.
— Хорошо, я сейчас подойду к больной и решу, что мне делать.
— Вот и отлично! — Хирург занялась своими делами.
Дима вышел из ординаторской в коридор и пошел к Насте. Перемена обстановки подействовала на нее прекрасно. Личико опять выглядело загорелым, губы порозовели.
«Наверное, действительно, ошибся. Хотя не понимаю, как это могло произойти».
Он взял Настю за руку. Она приоткрыла сонные глаза.
— Ты спишь?
Губы ее тронула легкая улыбка.
— Мне хорошо. Я сейчас буду спать.
— Ничего не болит?
Она качнула отрицательно головой. Ему захотелось поцеловать ее, такую он вдруг испытал нежность.
— Ну, спи. Все будет хорошо.
Постовая сестра вернулась и стала писать что-то в толстой тетрадке.
— Вы присмотрите за ней? — Дима тихонько кивнул в сторону Насти. Сестра не подняла головы от своего занятия.
— Это за психической, что ли? Да что с ней сделается? У нас тут была одна в прошлом году — здоровее меня. С перитонитом лежала, а лопала все подряд!
— А перитонит отчего развился? — осторожно спросил Дима.
— Не помню уже. Заворот кишки был, кажется.
Дима постоял еще некоторое время в холле, посидел на скамейке, подумал.
Настя спала. Медсестра по-прежнему сидела на своем посту, сняв свой колпак. Уютный свет ночной лампы освещал русую макушку. Стемнело. Все больные расползлись по своим палатам. Наступала ночь. Дима вдруг почувствовал, что очень устал. Такой сегодня выпал ему неожиданно длинный день. Он опять посмотрел на часы. Ехать в Москву было бесполезно. Он даже не знал расписания электричек. В кармане джинсов лежал ключ от комнаты в общежитии. Дима решил съездить туда и вернуться.
— А как добраться до поселка? — Он подсел к медсестре и назвал официальное название населенного пункта, где располагалась психиатрическая больница.
— Маршрутки ходят до двенадцати и с шести утра.
Он подумал, что надо купить что-нибудь поесть. За целый день он только несколько раз пил с Альфией чай.
— А магазин здесь где-нибудь есть?
— На остановке. Маленький, но круглосуточный.
Он снова ощупал ключ. Уже много лет он был почти безраздельным хозяином московской квартиры — родители приезжали и уезжали снова. Но все-таки собственное жилье — это нечто особенное. Оно дает упоительное чувство свободы и независимости. Ты добился хотя бы небольшого, но собственного пристанища, в котором ты — безраздельный хозяин. Диме захотелось скорее посмотреть свою комнату. И его посетила еще одна мысль. Он подумал, что, может быть, очень скоро приведет посмотреть эту комнату Настю. Он улыбнулся, еще раз взглянул на свою подопечную и, решив, что расстается с ней ненадолго, вышел из отделения.
На первом этаже общежития гордо восседал комендант дядя Паша, он же охранник, ключник и кастелянша в одном лице.
— Вы кто будете, молодой человек? — спросил он, изучающе оглядев Диму поверх спущенных на кончик носа очков.
— Я новый доктор.
— Фамилия?
— Сурин. — Дима показал ключ охраннику.
— А ордер на вселение где? — Дядя Паша бдительно выполнял свой долг.
— В отделении остался, — вспомнил Дима.
Действительно ордер он оставил в своем рюкзаке в папке с документами и вспомнил об этом только теперь. Из небольшого пакета, который он держал в руках, доносился аппетитный запах белого хлеба и краковской колбасы.
Неужели не пустит? Диме вдруг, даже больше, чем есть, захотелось спать.
— Сейчас проверим.
Охранник, не торопясь, открыл широкую тетрадь в дерматиновом переплете, и его толстый указательный палец стал медленно продвигаться вдоль длинного столбца с фамилиями.
«Ни фига не везет. Поеду назад», — уже решил Дима. Палец остановился.
— Есть такой. Сурин. Дмитрий Ильич. Из семнадцатого отделения. Паспорт с собой?
К счастью, паспорт лежал в нагрудном кармане.
— Откуда приехали, Дмитрий Ильич? — Дядя Паша был большой любитель поговорить. — Работать или на короткий срок, на учебу?
— Работать.
— А-а-а. Хорошо. У меня вот давление все время прыгает… Распишитесь вот тут. — Дядя Паша пододвинул Диме журнал. — Значит, если чай нужен, соль, сигареты или спички — оставьте заказ. Я в ночной магазин сбегаю. Здесь недалеко. Обслужу быстро, по первому разряду. За небольшую копеечку, как известно.
«Значит, и сюда ветер частного предпринимательства докатился, надо будет принять к сведению», — несмотря на усталость, усмехнулся Сурин.
— Так сбегать? Может, за бутылочкой?
— Спасибо. Я спать буду.
— Ну, в следующий раз. А вещи-то ваши где?
— В отделении остались.
— Я бы мог донести.
Дима поднялся на третий этаж. Он ожидал увидеть что-то вроде длинного коридора с тусклыми лампочками, потеками на стенах и жуткой кухней с бельевыми веревками под потолком. Веревки действительно присутствовали, но во дворе, перед входом в подъезд. А общежитием оказался один отсек современного восьмиэтажного дома. Квартиры — двух— и трехкомнатные — имели общие кухни и туалеты, а комнаты принадлежали разным хозяевам.
Он сличил номер квартиры на бирке ключа и двери. Кажется, здесь. Провернул ключ в замке. В темноте нащупал на стене выключатель и зажег свет.
Низкая деревянная кровать была аккуратно застелена. На письменном столе стояла настольная лампа-колпак с голубым абажуром. Дима нажал на кнопку. На светло-коричневом шпоне высветилась выцарапанная надпись: «Оренбург. 2006 год». Выдвинул ящик стола — в нем валялся чей-то отксерокопированный реферат. «Малопрогредиентная шизофрения и пограничные состояния». Он полистал страницы и ничего не понял. «Наверное, тут селят врачей, приехавших повышать квалификацию», — подумал он и огорчился, что ему пока повышать нечего. «С другой стороны, психиатры не могут оперировать язву желудка», — эта мысль его немного успокоила.
Он снял рубашку, джинсы и отправился в душ. Задвижка была сломана. Он подергал дверь соседней комнаты. Она была заперта. «Да пусть подглядывают, кто хочет», — решил он и отвернул кран с горячей водой. «Наверное, нет ее. Выключили на лето». Но вода прекрасно потекла, и Дима с наслаждением постоял под обжигающими струями минут десять. Потом почувствовал, что хочет есть. Он отломил по куску колбасы и хлеба и с закрытыми глазами сжевал их, запив купленной по дороге бутылкой пива. Сам не заметив как, он повалился на подушку. «Я подремлю полчаса и встану, поеду в больницу», — подумал он.
Перед глазами вдруг началось мельтешение. Вот главный врач смотрит его документы, вот станция метро, возле которой он сел в автобус… Дима стал погружаться в вязкое тепло сна. «Нужно ехать… Конечно. Но только на чем? Сейчас ведь ночь. На автобусе… Какое странное название — „Красная Шапочка“. Но ведь она ходит только в Москву?» Что это с ним? Снится ему это или было на самом деле?
…Места в салоне все оказались заняты. Дима посмотрел вдоль прохода: по обеим сторонам сидели какие-то обыкновенные, невзрачные люди. На переднем сиденье оживленно болтали о чем-то доктор Дыня и доктор Картошка. Красивая дама, чьи волнистые черные волосы были приглажены на прямой пробор, будто блестящие птичьи крылья, оценивающе глянула на него со своего сиденья у окна в середине автобуса и тут же отвернулась. Во сне он узнал Альфию. Он нерешительно тронулся вперед. Кресло рядом с ней, единственное во всем салоне, оказалось свободным. «Если нельзя будет сесть — постою где-нибудь сзади». Он поравнялся со свободным сиденьем, мгновение помедлил и двинулся дальше. Вдруг дама резко выбросила в его сторону палец и повелительно сказала: «Садитесь!» Он пробормотал что-то извинительно-благодарственное и неловко сел.
— Вещи логичнее поставить под сиденье. — Дама высокомерно взглянула на его простую трикотажную рубашку, на тяжеловатые для такой жары джинсы.
— Не беспокойтесь. Они мне не мешают.
— Мне будут мешать. Разговаривать будет неудобно.
— А мы будем разговаривать? — попытался он пошутить.
— Может быть, если мне с вами не будет скучно, — сухо пообещала дама и решительно поймала взглядом его зрачки.
Автобус вырулил на широкий проспект. За окном мелькали кварталы новостроек, торговые центры, газоны, дорожные развязки. Пассажиры переговаривались друг с другом, чему-то смеялись, кто-то через проход показывал фотографии. Его соседка вначале прислушивалась к разноголосому гомону с еле заметной презрительной гримасой, потом вдруг болезненно поморщилась, будто все эти разговоры вызвали у нее страшную боль, и в изнеможении откинула голову на серый льняной подголовник. Он подождал некоторое время. Дама вытянулась на сиденье и прикрыла глаза.
Автобус уверенно двигался к МКАД. Краешек пластиковой обертки портрета доктора Фрейда под дуновением теплого ветра отклеился от стекла и мелко дрожал в потоке воздуха, как нежданно попавшаяся в плен муха.
Дима украдкой косился на соседку. На ее загорелом гладком лице не дрожал ни один мускул, только длинные блестящие серьги слегка покачивались в такт потряхиваниям автобуса. Дама, казалось, спала. Дима почему-то почувствовал себя оскорбленным. «Зачем же обещала, что будем разговаривать?» Все вокруг утихли — видимо, тоже решили вздремнуть.
В автобусе стало жарко. Сквозь светлые занавески яростно жгло летнее солнце. Урчание двигателя будто отодвинулось далеко.
— Имейте в виду: «Красная Шапочка» уходит ровно в восемь! — услышал он вдруг возле своей щеки.
Дима вздрогнул. Около его лица близко-близко синели странные раскосые глаза незнакомки и внимательно его рассматривали, обследовали каждую черточку. Его волной накрыл аромат духов. Дима почувствовал возбуждение, которое показалось неприятным — с ним играли. Он нахмурился и промолчал.
Незнакомка отодвинулась, усмехнулась. Ее розовые блестящие губы приоткрылись, обнажив ровные зубы:
— Запомните! Опаздывать нельзя!
Красивое лицо вдруг сделалось равнодушным. Дама отвернулось к окну. «Сумасшедший дом», — с раздражением подумал Дмитрий. Он ждал продолжения, но дама больше не сказала Диме ни слова.
Автобус уже ехал за городом. Строительные рынки, придорожные кафе, подмосковные городки, раскрашенные бензоколонки — все сменяло друг друга в солнечной дымке.
Потом «Красная Шапочка» замедлила ход и свернула. Теперь за окнами мелькали березовые рощицы и дачные участки. Понеслись пригорки да взгорки. Нарядный поселок кирпичных коттеджей сменился типовыми панельными пятиэтажками. Наконец показались заброшенная колхозная ферма и маленький пруд, двухэтажная школа, крохотный детский сад. За ними появилась длинная аллея ярко-зеленых лиственниц, а дальше — сосновый бор, красная кирпичная церковь с высокой облупившейся колокольней…
Вот автобус въехал в открытые чугунные решетчатые ворота. Около тридцати легковых машин уже припарковались на площадке. «Красная Шапочка» сделала разворот посреди довольно большой заасфальтированной площади и остановилась у голубой деревянной будочки-остановки. Люди неторопливо стали вставать со своих мест. Дама провела рукой по своему лицу, будто сняла паутину, и, подавив зевок, взяла с колен сумку.
Дима, нарочно не взглянув на нее, потянулся за всеми к выходу. Еще из автобусного окна он увидел столб со стрелочками указателей и отметил одну, с надписью «Административный корпус». Выскочил из автобуса и, не оглядываясь, пошел в указанном направлении.
Главного врача он удачно застал в кабинете.
