Книга: Мир Софии
Назад: МАРКС
Дальше: ФРЕЙД

ДАРВИН

…корабль, плывущий по жизни с грузом генов…

 

В воскресенье Хильду разбудила упавшая на пол папка с колечками. Накануне Хильда читала о том, как София и Альберто обсуждают Маркса, и заснула на спине, выпустив папку из рук. Лампа над кроватью горела всю ночь.
Зеленые цифры будильника показывали 8.59.
Хильде снились огромные заводы и закопченные города. На углу одной из улиц маленькая девочка продавала спички. Мимо, не замечая ее, скользили нарядные люди — во фраках и длинных манто.
Вставая с постели, Хильда вдруг вспомнила законодателей, которым предстояло проснуться в созданном ими обществе. Сама она была рада, что проснулась не где-нибудь еще, а в Бьеркели.
Интересно, согласилась бы она проснуться в Норвегии, не зная заранее, где именно это произойдет…
Впрочем, вопрос был не только в том, где проснуться. Вдруг бы она проснулась совсем в другой эпохе… например, в средневековье… или даже в каменном веке, десять-двадцать тысяч лет тому назад? Хильда попыталась представить себе, что сидит у входа в пещеру и занимается выделкой меховой шкуры.
Как бы чувствовала себя пятнадцатилетняя девочка до появления так называемой цивилизации? Как бы она мыслила?
Хильда надела джемпер и, подняв с пола папку, уселась в кровати читать нескончаемое отцовское послание.

 

Стоило Альберто проговорить: «Конец раздела!», как в дверь Майорстуа постучали.
— У нас ведь нет выбора, а? — сказала София.
— Пожалуй, ты права, — пробормотал Альберто.
На крыльце стоял глубокий старик с седой бородой и длинными седыми волосами. В правой руке он держал посох, в левой — большой лист бумаги с изображением корабля, на борту которого кишмя кишели разные звери.
— И кто же вы будете? — спросил Альберто.
— Меня зовут Ноем.
— Я так и думал.
— Между прочим, я твой предок, милый. Но теперь, кажется, не модно помнить своих предков?
— Что у тебя в руке? — спросила София.
— На этой картине изображены все животные, которые спаслись от всемирного потопа. Прими ее, доченька, в подарок от меня.
Когда София взяла у него картину, старец сказал:
— А теперь мне пора домой, поливать виноградные лозы…
С этими словами он подскочил на месте и, щелкнув в воздухе пятками, припустил в лес — так, как умеют только древние старцы в самом хорошем расположении духа.
София и Альберто вернулись в дом и опять сели у окна. София принялась рассматривать картину, но не успела ничего разглядеть, потому что Альберто властной рукой забрал у нее лист.
— Сначала нужно уделить внимание более важным вещам.
— Хорошо, рассказывай.
— Я забыл упомянуть, что последние тридцать четыре года своей жизни Маркс провел в Лондоне. Он переехал туда в 1849 году, а умер в 1883-м. Все это время неподалеку от Лондона жил и Чарлз Дарвин. Он скончался в 1882 году и был торжественно похоронен в Вестминстерском аббатстве, среди выдающихся сынов Англии. Впрочем, пути Маркса и Дарвина пересекаются не только в пространстве и времени. Маркс даже пытался посвятить Дарвину английское издание своего главного труда под названием «Капитал», но Дарвин отклонил эту честь. Когда через год после Дарвина умер Маркс, его друг Фридрих Энгельс сказал: «Подобно тому, как Дарвин открыл закон развития органического мира, Маркс открыл закон развития человеческой истории».
— Ясно.
— Еще одним видным мыслителем, который связывал свою деятельность с Дарвином, был психолог Зигмунд Фрейд. Он также провел последний год своей жизни в Лондоне. Фрейд указывал на то, что и дарвиновское учение об эволюции, и его собственный психоанализ нанесли удар по «инфантильному нарциссизму» человека.
— Как много сразу имен. Мы сейчас говорим о Марксе, Дарвине и Фрейде, верно?
— В более широком смысле можно говорить о натуралистическом течении, получившем распространение с середины XIX века и захватившем значительную часть нашего столетия. Под «натурализмом» понимается восприятие действительности, не признающее иной реальности, кроме природы и чувственного мира, почему сторонник натурализма видит и человека лишь как составную часть природы. Исследователь натуралистического толка основывается в первую очередь на природных факторах, а не на рационалистических спекуляциях или божественном откровении.
— Это относится ко всем троим — Марксу, Дарвину и Фрейду?
— Несомненно. С середины века особую популярность приобрели слова «природа», «среда», «история», «развитие» и «рост». Маркс подчеркивал, что идеология — это продукт материальной базы общества. Дарвин показал, что человек появился в результате длительного биологического развития, а учение Фрейда о бессознательном вскрыло, что человеческие поступки зачастую объясняются «животными» побуждениями, или инстинктами.
— Я примерно понимаю, что ты имеешь в виду под натурализмом, но не лучше ли обсудить каждого из его представителей в отдельности?
— Тогда поговорим о Дарвине, София. Возможно, ты помнишь, что досократики искали естественные объяснения природных процессов. Если они вынуждены были сначала освободиться от мифологических объяснений мира, то Дарвин должен был освободиться от религиозного взгляда на сотворение людей и животных.
— А он разве был философом?
— Дарвин был биологом и естествоиспытателем, но он занимался наукой в Новое время, а оно крайне недоверчиво восприняло библейский взгляд на место человека среди других творений.
— Тогда тебе придется остановиться на дарвиновском учении об эволюции.
— Начнем с самого Дарвина. Родился он в 1809 году в небольшом городке Шрусбери. Его отец (доктор Роберт Дарвин, у которого была репутация прекрасного врача) весьма строго подходил к воспитанию сына. Когда Чарлз учился в старших классах общеобразовательной школы в Шрусбери, ее директор отзывался о нем как о мальчике, который носится вокруг и проводит время в болтовне и бахвальстве — вместо того чтобы заняться чем-нибудь более полезным. Под «чем-нибудь более полезным» директор понимал зубрежку латинских и греческих глаголов, а под «носится вокруг» — в частности, собирание Чарлзом жуков.
— Он наверняка потом жалел о своих словах.
— Позднее, уже изучая богословие, Дарвин также уделял внимание не столько учебе, сколько своей коллекции насекомых и наблюдениям за птицами, поэтому теологию он сдал отнюдь не блестяще. Зато — параллельно с занятиями богословием — он сумел завоевать определенную известность как естествоиспытатель. Помимо других наук его интересовала бурно развивавшаяся в этот период геология. В апреле 1831 года, сразу после окончания теологического курса в Кембридже, Дарвин отправился в путешествие по Северному Уэльсу — изучать залегание горных пород и разыскивать ископаемые останки растений и животных. А в августе того же года двадцатидвухлетний Дарвин получил письмо, которому суждено было перевернуть всю его жизнь…
— И что там говорилось?
— Письмо было от его друга и учителя, Джона Стивена Хензлоу. Тот писал: к нему обратились с просьбой «порекомендовать натуралиста для сопровождения капитана Фицроя, которого правительство направляет обследовать южную оконечность Америки. Я заявил, что считаю Вас во всех отношениях наиболее подходящим человеком из тех, кто согласился бы участвовать в подобном предприятии… Такие подробности, как жалованье и прочее, мне неведомы. Путешествие продлится два года…».
— Надо же, столько запомнить наизусть!
— Пустяки, София.
— И Дарвин согласился?
— Ему безумно хотелось ухватиться за этот шанс, но в его время молодые люди не могли ничего предпринять без разрешения родителей. После долгих уговоров отец все-таки дал его… и вынужден был сам снабдить сына деньгами для путешествия: ничего похожего на жалованье тому так и не выплатили.
— Ой…
— 27 декабря 1831 года британский военный корвет «Бигл» вышел из Плимута и взял курс на Южную Америку. В Англию он вернулся лишь в октябре 1836 года, иными словами, два года растянулись на целых пять лет. Зато и плавание в Южную Америку превратилось в кругосветное путешествие, о котором мы теперь говорим как о самой важной научно-исследовательской экспедиции Нового времени.
— Они что, в буквальном смысле объехали вокруг света?
— Да, в самом буквальном смысле. Из Южной Америки путь их лежал через Тихий океан к берегам Новой Зеландии, Австралии и Южной Африки. Оттуда они снова пошли в Южную Америку и лишь потом наконец повернули в Англию. Сам Дарвин писал: «Путешествие на „Бигле? было самым значительным событием моей жизни».
— Ему, наверное, нелегко было изучать природу на море?
— В первые годы «Бигл» ходил туда-сюда вдоль берегов Южной Америки, что позволило Дарвину узнать этот континент не только с моря, но и с суши. Кроме того, решающую роль сыграли многочисленные высадки на тихоокеанских островах Галапагос, расположенных к западу от Южной Америки. Таким образом Чарлзу Дарвину удалось собрать обширный материал, который он со временем отослал в Англию. А массу своих размышлений над природой и над историей органического мира он оставил при себе. На родину он, двадцатисемилетний, вернулся знаменитым естествоиспытателем. К этому времени у него уже сложилось четкое представление о том, что впоследствии стало основой его теории эволюции. Но опубликовал Дарвин главный труд своей жизни более чем через двадцать лет после возвращения в Англию. Дарвин был осторожным человеком, София, каким и положено быть естествоиспытателю.
— А что это был за главный труд?
— Собственно говоря, их было несколько. Но я имел в виду книгу, вызвавшую в Англии бурные споры: она вышла в 1859 году и называлась «О происхождении видов». Ее полное название звучит: «On the Origin of Species by Means of Natural Selection or the Preservation of Favoured Races in the Struggle for Life». В длинном заглавии фактически выражена суть дарвиновской теории.
— Тогда я бы не отказалась от перевода.
— «О происхождении видов путем естественного отбора, или Сохранение благоприятствуемых пород в борьбе за жизнь».
— Да, название вполне содержательное.
— Но давай разберем его по частям. В «Происхождении видов» Дарвин выдвинул две теории, или два основных тезиса. Прежде всего, он объявил, что все ныне существующие растения и животные происходят от древних, более примитивных видов, то есть он настаивал на существовании биологического развития. Второй высказанный Дарвином тезис состоял в том, что такая эволюция происходит за счет «естественного отбора».
— Потому что выживают сильнейшие?
— Да, но сначала мы ограничимся идеей эволюционного развития, которая сама по себе не была чем-то необычным. В некоторых кругах вера в биологическую эволюцию была распространена еще с начала XIX века. Наиболее выдающимся ее приверженцем был французский зоолог Ламарк. До него мысль о том, что растения и животные развились из более примитивных их видов, высказывал еще дедушка Дарвина, Эразм Дарвин. Однако ни тот ни другой не предлагали сколько-нибудь приемлемого объяснения того, как именно происходит эволюция, и потому не представляли собой серьезной угрозы церковникам.
— А Дарвин представлял?
— Да, на то были свои причины. И деятели церкви, и многие ученые придерживались библейского учения о неизменности различных видов животных и растений. Считалось, что каждый конкретный вид животных был раз и навсегда создан в миг творения. Эта христианская доктрина совпадала с учениями Платона и Аристотеля.
— Каким образом?
— Платонова теория идей основывалась на том, что все виды животных оставались неизменными, поскольку были созданы по образцу вечных идей, или форм. Мысль о неизменности видов животных являлась краеугольным камнем и в философии Аристотеля. Но современники Дарвина сделали ряд наблюдений и находок, которые заставляли в очередной раз усомниться в традиционных представлениях.
— Что это были за наблюдения и находки?
— Во-первых, обнаруживалось все больше и больше ископаемых останков. Кроме того, были найдены хорошо сохранившиеся кости вымерших животных. Сам Дарвин удивлялся останкам морских животных, которые находили в глубине суши. В Южной Америке такие находки ждали его высоко в Андах. Но что делали морские животные высоко в горах? Ты можешь мне сказать, София?
— Нет.
— Кое-кто утверждал, что их занесли туда люди или звери. Другие считали, что окаменелости и ископаемые останки морских животных сотворены Господом, дабы сбивать с толку разных бездельников.
— А что говорили ученые?
— Геологи чаще всего отстаивали «теорию катаклизмов», согласно которой Земля многократно подвергалась глобальным наводнениям, землетрясениям и прочим катастрофам, уничтожавшим все живое. О подобной катастрофе мы, в частности, узнаём из Библии — я имею в виду историю о всемирном потопе и Ноевом ковчеге. После каждой катастрофы Бог якобы творил новые — более совершенные — виды растений и животных.
— Получается, что ископаемые останки отражали прежние виды живых организмов, которые вроде бы уничтожались чудовищными катастрофами?
— Именно так. Например, говорилось, что в окаменелостях отражаются те виды животных, которым не хватило места в Ноевом ковчеге. Но, отправляясь в плавание на «Бигл», Дарвин взял с собой первый том труда английского геолога Чарлза Лайелла «Принципы геологии». Этот естествоиспытатель утверждал, что современная география Земли — с высокими горами и глубокими долинами — складывалась очень долго и постепенно. Суть его теории состояла в том, что мелкие изменения могут приводить к грандиозным сдвигам в физической географии — если только учитывать огромные временное периоды, за которые они происходят.
— О каких изменениях шла речь?
— Речь шла о тех же самых силах, которые действуют и поныне: о дожде и ветре, о таянии снегов, о землетрясениях и поднятии земной поверхности. Про такое обычно говорят: «капля камень точит» — именно своим непрестанным капаньем. Лайелл считал, что крохотные, постепенные изменения на протяжении долгого времени могут полностью изменять природу. К сожалению, эта теория не объясняла, почему сам Дарвин находил окаменелые останки морских животных высоко в Андах, однако он не упускал из виду мысль о крохотных, постепенных изменениях, которые, по прошествии достаточно долгого времени, могут приводить к грандиозным переменам.
— Он считал, что подобное объяснение применимо и к эволюции животных?
— Да, он задавал себе такой вопрос. Но, как я уже говорил, Дарвин был осторожным человеком. Он задавался каким-то вопросом гораздо раньше, чем осмеливался ответить на него. Иными словами, он опирался на тот же принцип, что и все истинные философы: важно поставить вопрос, а торопиться с ответом не стоит.
— Ясно.
— Решающим фактором в теории Лайелла был возраст Земли. Во времена Дарвина считалось общепризнанным, что с момента сотворения Земли Господом миновало около шести тысяч лет. Эту цифру получили, подсчитав все поколения от Адама и Евы до сегодняшнего дня.
— Какая наивность!
— Задним умом всякий крепок. Дарвин же пришел к выводу, что возраст Земли должен приближаться к тремстам миллионам лет. Ведь было очевидно, что и теория Лайелла о постепенном геологическом развитии, и собственно дарвиновская теория эволюции теряют всякий смысл, если не исходить из бесконечно долгого периода времени.
— И сколько же лет Земле?
— Сегодня ее возраст оценивается в 4,6 миллиарда лет.
— Ничего себе…
— Пока что мы с тобой занимались одним из доводов, которые приводил Дарвин в защиту тезиса о биологической эволюции: послойным залеганием ископаемых останков в горных породах. Другим доказательством стало географическое распределение видов живой природы. Здесь Дарвин привлек в качестве аргумента новый — богатейший — материал, собранный им во время исследовательской экспедиции. Он своими глазами убедился, что разные виды животных в одном регионе могут очень незначительно отличаться друг от друга. Интересные наблюдения он, в частности, сделал к западу от Эквадора, на Галапагосских островах.
— Расскажи!
— Поскольку речь идет о группе прилегающих друг к другу вулканических островов, больших различий в животном и растительном мире там не оказалось. Но Дарвина интересовали как раз небольшие различия. На всем архипелаге он сталкивался с огромными слоновыми черепахами , которые, однако, на разных островах чуточку отличались друг от друга. Неужели Бог сотворил отдельную породу черепах для каждого острова?
— Вряд ли.
— Еще более важное значение имели наблюдения Дарвина над галапагосскими птицами. От острова к острову бросалась в глаза вариативность видов вьюрковых — в частности, по форме клюва. Дарвин доказал, что эти вариации тесно связаны с тем, чем питаются птицы на разных островах. Остроклювый земляной вьюрок питался семенами шишек, миниатюрный славковый вьюрок — насекомыми, а древесный вьюрок добывал насекомых из стволов и веток… У каждого из видов клюв был как нельзя лучше приспособлен для его способа питания. Не могли ли все эти вьюрковые произойти от одного и того же вида вьюрков? Не могли ли они на протяжении времени приспособиться к условиям обитания на разных островах и образовать новые виды?
— И Дарвин пришел к выводу, что могли?
— Да. Вероятно, именно на Галапагосских островах Дарвин и стал «дарвинистом». Он также обратил внимание на то, что по разнообразию видов животных небольшой архипелаг вполне мог соперничать с близлежащим материком, Южной Америкой. Неужели Бог в самом деле создал всех этих животных слегка отличными друг от друга? А может, это результат эволюции? Дарвин все больше сомневался в неизменности видов. Но у него по-прежнему не было убедительного объяснения того, как могло происходить гипотетическое развитие или приспособление к окружающей среде. Впрочем, существовал еще один аргумент в пользу родства всех животных на Земле.
— Какой?
— Развитие зародыша у млекопитающих. Если ты сравнишь эмбрион собаки, летучей мыши, кролика и человека на ранней стадии развития, они окажутся настолько похожими, что ты почти не заметишь разницы. Отличить человеческий эмбрион от зародыша кролика можно будет лишь гораздо позже. Не служит ли это показателем того, что все мы — дальние родственники?
— Но Дарвин все еще не нашел объяснения самому процессу эволюции?
— Он неотступно размышлял над теорией Лайелла по поводу крошечных изменений, которые на протяжении длительного времени приводят к весьма ощутимым последствиям, однако по-прежнему не находил им универсального объяснения. Дарвин был знаком с теорией французского зоолога Ламарка. Тот утверждал, что разные виды животных самостоятельно развивали необходимые им особенности и признаки. Жирафы, например, отрастили такую длинную шею, потому что из поколения в поколение тянулись к деревьям за листьями. Согласно Ламарку, свойства, которые отдельная особь вырабатывает у себя путем собственных усилий, наследуются ее потомками. Но это учение о наследуемости «приобретенных признаков» Дарвин отринул от себя просто-напросто потому, что у Ламарка не было доказательств для столь смелых выводов. Дарвина занимало другое соображение, которое, можно сказать, лежало на поверхности. Ведь механизм развития вида фактически был у него под носом.
— Ну ладно, не томи.
— Я хочу, чтоб ты сама догадалась, что это за механизм, а потому спрашиваю: если у тебя есть три коровы, но прокормить ты можешь только двух, что ты сделаешь в этом случае?
— Наверное, забью одну из них?
— Хорошо… И какую же ты забьешь корову?
— Конечно, ту, которая дает меньше всех молока.
— Ты уверена?
— Да, это было бы логично.
— Так и поступали люди на протяжении тысячелетий. Но не будем оставлять своим вниманием двух других коров. Предположим, ты хочешь, чтобы одна из них принесла теленка. Какую корову ты выберешь для этого?
— Естественно, ту, которая лучше доится. Тогда из телки тоже вырастет хорошая дойная корова.
— Значит, ты отдаешь предпочтение высокоудойным коровам перед остальными? Тогда вот тебе новое задание. Ты ходишь на охоту, и у тебя есть две легавые. Если тебе придется расстаться с одной из них, какую ты захочешь сохранить?
— Разумеется, я захочу сохранить ту, у которой тоньше чутье и которая лучше выискивает нужную мне дичь.
— Следовательно, ты бы отдала преимущество лучшей из двух легавых. Точно так, София, и поступали свыше десяти тысяч лет люди при разведении животных. Куры не всегда несли по пять яиц в неделю, у овец не всегда было столько шерсти, сколько теперь, а лошади не всегда были такими сильными и резвыми. Человек занимался искусственным отбором, причем не только животных, но и растений. Никто не станет сажать плохой картофель, если можно найти семенные клубни лучшего качества. Никто не станет жать пшеницу, если колос уродился пустой. Дарвин как раз подчеркивал, что на свете не бывает двух одинаковых коров, двух одинаковых колосьев, двух одинаковых собак или двух одинаковых вьюрков. Природа предлагает огромный набор вариаций. Даже внутри одного вида не бывает совершенно одинаковых особей. Возможно, ты заметила это, когда отпила из пузырька синей жидкости.
— Еще бы не заметить.
— Тогда Дарвин спросил себя: не действует ли подобный механизм и в природе? Не резонно ли предположить, что природа осуществляет «естественный отбор» особей, которым позволено жить дальше? И еще: не могло ли действие такого механизма в течение длительного времени привести к созданию новых видов растений и животных?
— Готова поклясться, что ответ будет утвердительный.
— Дарвин пока не представлял себе, каким образом мог осуществляться «естественный отбор», но в октябре 1838 года — ровно через два года после возвращения «Бигла» — ему в руки попалась небольшая книжка специалиста по проблемам населения Томаса Роберта Мальтуса. Книжка называлась «Опыт о законе народонаселения». Идею своего сочинения Мальтус позаимствовал у американца Бенджамина Франклина, который среди прочего изобрел громоотвод. Франклин отмечал, что, если бы в природе не существовали ограничивающие факторы, один-единственный вид растений или животных мог бы заполонить всю Землю. Но, поскольку таких видов множество, они сдерживают развитие друг друга.
— Ясно.
— Развив эту мысль далее, Мальтус применил ее к положению с жителями Земли. Согласно Мальтусу, способность человека размножаться настолько высока, что постоянно рождается намного больше детей, чем может выжить.
Поскольку производство продуктов питания никогда не поспевает за ростом народонаселения, утверждал Мальтус, огромное число людей обречено в борьбе за существование на гибель. Выживут — и, соответственно, продолжат род — те, которые докажут свое превосходство в этой борьбе.
— Звучит логично.
— Но это и было универсальным механизмом, который искал Дарвин. Он вмиг обрел объяснение того, как происходит эволюция. Она связана с естественным отбором в борьбе за существование: наиболее приспособленный к обстоятельствам остается жить и продолжает род. Это было второе положение, выдвинутое им в труде о происхождении видов, где он писал: «Считается, что из всех известных животных наименьшая воспроизводительная способность у слона», но если бы все слонята выживали, «то по истечении 740-750 лет от одной пары получилось бы около 19 миллионов живых слонов».
— Не говоря уже о тысячах икринок, которые откладывает одна треска.
— Дарвин также подчеркивал, что наиболее ожесточенно борются за выживание самые близкие друг к другу виды, поскольку им приходится соперничать в борьбе за одинаковый корм. Вот когда по-настоящему пригождаются маленькие преимущества — небольшие положительные отклонения от среднего уровня. Чем напряженнее идет борьба за существование, тем быстрее происходит развитие новых видов: тут выживают лишь самые приспособленные, все остальные вымирают.
— Значит, чем меньше корма и чем крупнее выводки, тем быстрее происходит развитие?
— Речь идет не только о наличии еды. Не менее важно избежать участи быть съеденным другими животными. Тут может пригодиться, например, защитная окраска или умение быстро бегать, издалека замечать врагов… в крайнем случае даже неприятный вкус. Хорошее средство и яд, умерщвляющий хищников. Неслучайно многие кактусы ядовиты, София. В пустыне не растет почти ничего, кроме кактусов, поэтому им приходится опасаться травоядных животных.
— У большинства кактусов есть еще колючки.
— Не менее важную роль играет и способность размножаться. Дарвин подробно изучал хитроумные системы опыления у растений. Их яркие цвета и сладкие запахи предназначены для привлечения насекомых, участвующих в опылении. С той же целью (имея в виду размножение) выводят свои красивые трели птицы. Слишком спокойный или печальный бык, которого не интересуют коровы, и сам не представляет интереса для истории рода. Такие отклоняющиеся признаки почти сразу обречены на исчезновение. Ведь единственное предназначение особи — достичь половозрелого возраста и оставить потомство. Это напоминает долгую-предолгую эстафету. Особи, которые по той или иной причине не сумели передать свою наследственность далее, отбраковываются, так что порода улучшается. Помимо всего прочего, в выживающих вариациях накапливается такое качество, как хорошая сопротивляемость болезням.
— Значит, происходит улучшение всего?
— Постоянная отбраковка ведет к тому, что особи, лучше приспособленные к определенной среде — или к определенной экологической нише, — в конечном счете и получают возможность продолжения рода в данной среде. Однако преимущество в одной среде вовсе не обязательно остается преимуществом в другой. Для некоторых вьюрков на Галапагосских островах большое значение имела способность хорошо летать. Но она отнюдь не так существенна в другой обстановке, где пища добывается копошением в земле, да еще при отсутствии хищников. Именно благодаря наличию в природе большого количества разных ниш с течением времени и образовалось много разных видов животных.
— Но людей всего один вид.
— Да, потому что люди умеют замечательно приспосабливаться к различным условиям жизни. Дарвин пришел в восхищение, когда увидел, как выживают индейцы в холодном климате Огненной Земли. Однако это не значит, что все люди одинаковы. Если у жителей экватора более темная кожа, чем у тех, кто живет в северных краях, это объясняется ее лучшей защитой от солнца. Белые люди, много бывающие на солнце, больше подвержены раку кожи.
— А иметь белую кожу, если ты живешь в северных широтах, — тоже преимущество?
— Да, в противном случае все жители Земли были бы чернокожими. Но белый тип кожи легче образует так называемые «солнечные» витамины, а это небезразлично там, где мало солнца, хотя сегодня имеет меньшее значение, поскольку мы можем обеспечить себя необходимым количеством таких витаминов с едой. И все же в природе нет ничего случайного: виной всему — крохотные изменения, которые происходили в течение бесконечного множества поколений.
— Просто дух захватывает при одной мысли об этом.
— Здорово, а? В таком случае давай хотя бы предварительно сформулируем суть эволюционной теории Дарвина.
— Давай.
— Мы можем сказать, что «сырьем», или материалом, для развития жизни на Земле служат постоянные вариации между особями внутри одного и того же вида, а также крупные выводки, из которых выживает лишь очень небольшая часть экземпляров. «Механизм», или движущая сила, такой эволюции — естественный отбор в борьбе за существование.
Этот отбор неизменно приводит к выживанию сильнейших, или «наиболее приспособленных».
— Звучит не менее логично, чем арифметическая задача. А как восприняли книгу о происхождении видов современники?
— Вокруг нее поднялась настоящая свара. Церковь выдвинула резкие возражения, а мнения английских ученых мужей разделились. В этом не было ничего удивительного: Дарвин фактически отстранил Бога от сотворения мира. Кое-кто, впрочем, резонно замечал, что создание существ, обладающих врожденной способностью к развитию, следует считать более великим актом, чем единовременное сотворение всего и вся.
— Посмотри! — закричала вдруг София, вскакивая со стула.
Она показывала в окно. По берегу озера, держась за руки, шла обнаженная пара, мужчина и женщина.
— Это Адам и Ева, — сказал Альберто. — Через некоторое время им придется разделить судьбу Красной Шапочки и Алисы из Страны чудес. Вот почему они появились перед нами.
София подошла ближе к окну и смотрела им вслед, пока они не скрылись между деревьями.
— А Дарвин считал, что и люди произошли от животных?
— В 1871 году он опубликовал книгу «Происхождение человека», в которой указывает все случаи сходства между людьми и животными, а также утверждает, что человек и человекообразная обезьяна, вероятно, некогда развились от общего предка. К этому времени были обнаружены первые ископаемые черепа вымершего вида человека, сначала в каменоломне на гибралтарской скале, а несколько лет спустя — в долине Неандерталь в Германии. Как ни странно, в 1871 году протестов было куда меньше, чем в 1859-м, когда Дарвин выпустил «Происхождение видов».
Впрочем, мысль о происхождении человека от животных была подспудно заложена уже в первой книге. И, как я упоминал раньше, в 1882 году, когда Дарвин умер, он удостоился торжественных похорон как один из крупнейших деятелей науки.
— Значит, в конце концов он дождался почета и уважения?
— В конце концов дождался. Но сначала его называли «опаснейшим человеком в Англии».
— Боже мой!
— «Будем надеяться, что это неправда, — заявила одна благородная дама, — но если это правда, будем надеяться, что она не получит широкой огласки». Известный ученый выразил примерно ту же мысль: «Унизительное открытие, и чем меньше о нем будут говорить, тем лучше».
— Таким образом они чуть ли не давали доказательство, что человек произошел от страуса!
— Можно сказать и так. Но нам легко рассуждать постфактум, а тогда многие вынуждены были пересмотреть свое отношение к библейской версии сотворения мира. Английский писатель Джон Рескин высказался так: «Хоть бы эти геологи оставили меня в покое. Я слышу стук их молотков в конце каждого стиха Библии».
— И удары геологических молотков заставляли усомниться в словах Господа?
— Да, Рескин имел в виду именно это. Ведь рушилось не только буквальное толкование изложенной в Библии истории о сотворении мира. Согласно дарвиновской теории, человек, если уж на то пошло, был создан в результате совершенно случайных вариаций вида. Более того: Дарвин сделал человека продуктом столь безэмоционального процесса, как «борьба за существование».
— А Дарвин объяснил, каким образом получаются эти «случайные вариации»?
— Ты затронула наиболее слабое звено его теории. У Дарвина были весьма смутные представления о наследственности. Какие-то изменения возникают при скрещивании. Дети одних родителей никогда не бывают абсолютно одинаковыми. Уже тут наблюдаются определенные вариации. С другой стороны, таким образом едва ли может появиться что-то принципиально новое. Кроме всего прочего, некоторые растения и животные размножаются почкованием или простым делением клетки. В вопросе о том, как возникают вариации, теорию Дарвина дополнил так называемый неодарвинизм.
— Расскажи!
— В конечном счете всякая жизнь и всякое размножение связаны с делением клетки. Когда клетка делится надвое, получаются две одинаковые клетки с совершенно одинаковой наследственностью. Итак, под клеточным делением мы понимаем копирование клеткой самой себя.
— И что дальше?
— Иногда в процессе деления происходит небольшой сбой — скопированная клетка оказывается чуточку отличной от материнской. В современной биологии такое изменение называется мутацией. Мутации могут быть абсолютно несущественными, а могут серьезно изменять свойства особи. Они бывают и явно вредными, так что попадающиеся в больших выводках «мутанты» выбраковываются. Кстати, многие болезни вызываются именно подобными мутациями. Но иногда мутация снабжает особь положительным качеством, которое как раз помогает данному экземпляру в его борьбе за существование.
— Например, длинной шеей?
— Ламарк объяснял длинную шею жирафов тем, что они постоянно вытягивают ее, но, по дарвинизму, приобретенные признаки ни в коем случае не наследуются. Дарвин утверждал, что длина шеи у предков жирафов связана с естественной вариативностью. Неодарвинизм дополняет это объяснение, указывая на конкретную причину подобных вариаций.
— То есть на мутации.
— Да, чисто случайные изменения наследственности у отдельных предков жирафов дали им чуть более длинную шею, чем была у других. При нехватке корма это отклонение могло играть решающую роль. Жирафу, который дотягивался до самых высоких веток, жилось лучше. Можно также предположить, что некоторые из «пражирафов» развили в себе способность добывать пищу, выкапывая ее из земли. В результате по прошествии длительного времени вымерший вид животных мог разделиться на два отдельных вида.
— Понятно.
— Возьмем несколько более свежих примеров того, как действует естественный отбор. Его принцип крайне прост.
— Выкладывай свои примеры!
— В Англии водится бабочка, известная под названием березовая пяденица. Как явствует из названия, эти бабочки живут на светлых стволах берез. Если мы оглянемся назад, в XVIII век, то увидим, что в большинстве они были светло-серого цвета. Почему, София?
— Чтобы быть менее заметными для голодных птиц.
— Но время от времени, по причине чисто случайных мутаций, среди березовых пядениц рождались и темные особи. Как ты думаешь, что происходило с темными экземплярами?
— Их было легче заметить, поэтому они чаще попадали в клюв птицам.
— Иными словами, в этой среде — то есть на светлых стволах — темная окраска была признаком неблагоприятным, а потому росла популяция светлых пядениц. Но вот окружающая среда изменилась. Индустриализация привела к тому, что во многих местах белые стволы почернели от копоти. Что, по-твоему, стало происходить с пяденицами теперь?
— Вероятно, темные особи выживали лучше?
— Да, вскоре их число стало расти. В некоторых местах за период с 1848-го по 1948 год доля черных пядениц выросла с одного до 99 процентов. В изменившейся среде светлая окраска перестала быть преимуществом в борьбе за существование. Скорее наоборот! Белые «проигравшие», стоило им только показаться на дереве, мгновенно «выпалывались» птицами. Но в природе снова наблюдается существенное изменение. За последние годы благодаря меньшему использованию угля и усовершенствованию оборудования для очистки воздуха окружающая среда стала намного чище.
— И стволы берез снова посветлели?
— Да, а потому в окрасе пядениц опять наблюдается преобладание белого цвета. Это действует закон природы, который называется приспособляемостью.
— Ясно.
— Но можно привести и много других примеров человеческого вмешательства в природу.
— Каких?
— Человек, скажем, пытается бороться с вредителями при помощи различных ядов. Поначалу борьба может быть успешной. Но, распыляя над полем или фруктовым садом химикаты, мы фактически вызываем для вредителей экологическую катастрофу местного масштаба, в результате которой — благодаря постоянным мутациям — иногда выводится группа вредителей, обладающих невосприимчивостью, или резистентностью, к используемому яду. Эти «победители» получают возможность развернуться, и бороться с вредителями становится все сложнее и сложнее — именно из-за попыток человека извести их. Выживают, естественно, наиболее резистентные вариации.
— Какой ужас!
— Во всяком случае, есть о чем задуматься. Мы ведь и в собственном организме пытаемся побороть вредных нахлебников — я имею в виду бактерии.
— Мы прибегаем к пенициллину и другим антибиотикам.
— А курс пенициллина для маленьких негодяев — это «экологическая катастрофа». Зато вскоре после обильного орошения пенициллином отдельные бактерии оказываются по нашей милости резистентными. Так мы сами выращиваем бактерии, с которыми труднее бороться. Приходится лечиться все более сильными антибиотиками, и в конце концов…
— В конце концов бактерии начинают отбирать у нас хлеб, да? Может, пора их отстреливать?
— Наверное, это было бы слишком. Но совершенно очевидно, что современная медицина создала для себя серьезную проблему. Дело ведь не только в том, что конкретные бактерии стали зловреднее прежнего. Раньше многие дети не становились взрослыми, а погибали от разных болезней. Да, зачастую выживало меньшинство. Современная же медицина как бы отключила естественный отбор. То, что выручает в трудную минуту одного индивидуума, может в конечном счете подорвать сопротивляемость к болезням всего человеческого рода. Если мы не обратим внимание на так называемую «гигиену наследственности», это может привести к вырождению человека, поскольку исчезнут наследственные предпосылки для избегания серьезных болезней.
— Перспектива малоприятная.
— Однако истинный философ не должен воздерживаться от указания на «малоприятные» вещи, если он считает, что говорит правду. Давай снова подведем итог.
— Милости просим!
— Можно сказать, что жизнь — это гигантская лотерея, в которой на виду остаются только победители.
— Что это значит?
— Тот, кто проиграл в борьбе за существование, ушел. За каждым видом животных или растений стоят миллионы лет отбора «выигравших билетов», тогда как «проигравшие билеты»… выступают только однажды. Иными словами, в современном растительном и животном мире действуют исключительно победители гигантской лотереи жизни.
— Потому что сохраняется только самое лучшее.
— Можно сказать и так. А теперь дай мне, пожалуйста, картину, которую принес этот… смотритель зоопарка.
София протянула ему лист. Ноев ковчег занимал лишь одну его сторону, тогда как на другой было изображено генеалогическое древо всех видов животных. Эту-то сторону Альберто и хотел показать ей.
— На этой схеме показано распределение по группам различных видов животных и растений. Тут видно, к какому классу, отряду и семейству принадлежат конкретные виды.
— Да.
— Человек вместе с обезьянами принадлежит к отряду приматов. Приматы относятся к классу млекопитающих, а все млекопитающие входят в группу позвоночных, которые в свою очередь принадлежат к многоклеточным животным.
— Похоже на Аристотеля.
— Совершенно верно. Однако схема дает представление не только о современном распределении видов, но и об истории развития живой природы. Ты, например, видишь, что птицы в свое время отделились от пресмыкающихся, а пресмыкающиеся некогда отделились от земноводных, которые в свою очередь отделились от рыб.
— Да, все очень четко.
— Каждое раздвоение линий означает мутации, приводившие к возникновению новых видов. Так постепенно создавались различные семейства и отряды. Впрочем, схема крайне упрощает положение. На самом деле сегодня существует свыше миллиона видов животных, и этот миллион составляет лишь незначительную долю живших на Земле видов. Здесь, например, есть такой вымерший класс животных, как трилобиты.
— А в самом низу одноклеточные животные?
— Некоторые из них, вероятно, не изменялись два-три миллиарда лет. Смотри, от этих одноклеточных организмов идет линия и к миру растений, потому что растения, по всей вероятности, происходят от той же «праклетки», что и все животные.
— Вижу. Но у меня возник один вопрос.
— Да?
— Откуда появилась эта самая «праклетка»? У Дарвина был какой-нибудь ответ?
— Я уже говорил, что Дарвин был весьма осторожным человеком. Тем не менее тут он позволил себе высказать догадку. Он писал:
«…если бы (если бы да кабы!) мы могли представить себе теплую лужицу, в которой присутствуют соли аммиака и фосфора, свет, тепло, электричество и прочее, и в этой лужице в результате химической реакции получилось бы белковое соединение, готовое к еще более сложным реакциям…»
— Да, что тогда?
— Дарвин размышлял над тем, как предположительно могла возникнуть из неорганической материи первая живая клетка. И опять-таки он попал в точку. Современная наука считает, что зачатки примитивной жизни возникли в такой «теплой лужице», какую обрисовал Дарвин.
— Расскажи подробнее!
— Нам придется ограничиться беглым обзором. И запомни: мы оставляем Дарвина и перескакиваем к новейшим исследованиям по зарождению жизни на Земле.
— Я сгораю от любопытства. Неужели кто-то уже точно знает, как произошла жизнь?
— Может быть, и неточно, но многие кусочки мозаики, представляющей картину того, как могла зародиться жизнь, встали на место.
— Дальше!
— Прежде всего следует договориться, что вся живая природа на Земле — как растительный, так и животный мир — построена практически из одинакового материала. Самое простое определение, какое можно дать жизни, или органической природе, гласит: жизнь есть субстанция, способная в питательном растворе делиться на две совершенно одинаковые части. Этот процесс регулируется веществом под названием ДНК (дезоксирибонуклеиновая кислота). В ДНК, которая вместе с белком образует хромосомы, заключена наследственная информация, присутствующая во всех живых клетках. Мы также говорим о молекуле ДНК, поскольку ДНК в действительности представляет собой сложное молекулярное соединение, или макромолекулу. Итак, нас интересует вопрос о том, как появилась первая молекула ДНК.
— Да.
— Наша Земля образовалась вместе с Солнечной системой, то есть 4,6 миллиарда лет назад. Вначале это была раскаленная масса, но постепенно земная кора остыла. По данным современной науки, жизнь возникла около трех-четырех миллиардов лет тому назад.
— Это кажется совершенно неправдоподобным.
— Подожди высказывать сомнения, пока не услышишь всего остального. Во-первых, учти, что земной шар выглядел совершенно иначе, чем теперь. Поскольку на Земле не было жизни, в атмосфере не было и кислорода. Свободный кислород появился благодаря фотосинтезу растений. А отсутствие кислорода — крайне важный фактор. Дело в том, что появление органических веществ, из которых в свою очередь могла составиться ДНК, практически немыслимо в атмосфере, содержащей кислород.
— Почему?
— Потому что кислород легко вступает в химические реакции. И составные части молекулы ДНК просто-напросто окислились бы задолго до ее образования.
— Предположим.
— Вот почему мы вправе утверждать, что сегодня возникновение новых организмов невозможно — даже таких элементарных, как бактерия или вирус. Следовательно, абсолютно всё живое на Земле примерно одного возраста. Родословная слона столь же длинна, как и простейшей бактерии. Фактически можно сказать, что слон — или, предположим, человек — представляет из себя взаимосвязанную колонию одноклеточных организмов. Ведь в каждой самой малюсенькой клеточке нашего тела заложена абсолютно одинаковая наследственная информация, в ней содержится полное описание того, кто мы такие.
— Удивительно.
— Самая большая загадка живой природы заключается в способности клеток многоклеточного организма специализироваться на определенных функциях. Ведь каждая клетка не реализует все заложенные в ней наследственные свойства. Некоторые из этих свойств, или генов, как бы «включены», другие — «выключены». Клетка печени воспроизводит белки, отличные от нервной клетки или клетки кожи. Но и в клетке печени, и в нервной клетке, и в клетке эпидермиса содержится та же молекула ДНК, в которой записана вся информация об организме.
— Дальше!
— При отсутствии в атмосфере кислорода вокруг земного шара не было и защитного озонового слоя, иными словами, ничто не препятствовало проникновению сюда космического излучения. А это очень важно, поскольку такое излучение, по всей вероятности, и сыграло решающую роль в образовании первых сложных молекул. Благодаря космической энергии отдельные химические вещества начали сливаться в макромолекулы.
— О'кей.
— Уточняю: для образования сложных молекул, из которых состоит вся органическая природа, необходимо соблюдение по меньшей мере двух условий: в атмосфере не должно содержаться кислорода и необходим доступ излучению из космического пространства.
— Ясно.
— Однажды в «теплой лужице», или «первобытном бульоне», как его предпочитает называть современная наука, возникла чрезвычайно сложная макромолекула, обладавшая поразительной способностью делиться на две одинаковые части. Отсюда, София, и берет начало вся длинная цепочка эволюции. Слегка упрощая, можно сказать, что мы имеем дело с первым наследственным материалом, первой ДНК или первой органической клеткой. Она стала делиться, делиться и делиться, при этом с самого начала наблюдались мутации. Спустя бесконечно долгое время случилось так, что одноклеточные организмы соединились в более сложные многоклеточные, а там запустился и фотосинтез растений, благодаря которому была создана богатая кислородом атмосфера. Появление атмосферы сыграло двоякую роль: с одной стороны, смогли развиться животные, дышащие легкими, с другой — атмосфера защитила органический мир от вредоносного космического излучения. Ведь это излучение — которое, возможно, стало «искрой», необходимой для зарождения первой клетки, — было губительным для всего живого.
— Но атмосфера не могла появиться за один день. Как выжили первые организмы?
— Жизнь зародилась в первобытном «океане», который мы называем «первобытным бульоном». Там организмы были защищены от смертоносного излучения. Лишь значительно позже — после появления атмосферы — выползли на сушу первые земноводные. А что было дальше, мы уже говорили. Теперь мы сидим в лесной избушке и оглядываемся на эволюцию, которая заняла три или четыре миллиарда лет.
— И ты по-прежнему считаешь, что все произошло случайно?
— Нет, этого я не говорил. Как явствует из генеалогического древа, эволюция имела определенное направление. На протяжении многих миллионов лет создавались животные со все более сложной нервной системой, а затем и со все более крупным мозгом. По-моему, это не могло быть случайностью. А ты как считаешь?
— Я не верю, что человеческий глаз получился в результате чистой случайности. Тебе не кажется, что в том, чтобы мы могли видеть окружающий мир, заложен некий смысл?
— Эволюция глаза удивляла и Дарвина. Ему казалось нелогичным, чтобы такой тонкий и красивый орган, как глаз, развился лишь в результате естественного отбора.
София не сводила взгляда с Альберто. Ей вдруг пришла в голову мысль о странности того, что она живет именно сейчас, что это будет ее единственная жизнь и что ей не суждено когда-либо обрести новую. И у нее вдруг вырвалось:
— «Зачем же созидать? Один ответ: чтоб созданное все сводить на нет».
— Тебе негоже произносить такие слова, дитя мое, — строго посмотрел на нее Альберто. — Это речи дьявола.
— Дьявола?
— Или Мефистофеля, из гётевского «Фауста». «Was soil uns denn das ew'ge Schaffen! Geschaffeneszunichtshinwegzuraffen!»
— Но какой смысл он вкладывает в эти слова?
— Когда Фауст умирает — и оглядывается на свою долгую жизнь, — он торжественно провозглашает:
«Мгновенье!
О, как прекрасно ты, повремени
Воплощены следы моих борений,
И не сотрутся никогда они».
И, это торжество предвосхищая,
Я высший миг сейчас переживаю.

— Красиво!
— Но тут вступает дьявол. Как только Фаусту приходит конец, Мефистофель восклицает:
Конец? Нелепое словцо.
Чему конец? Что, собственно, случилось?
Раз нечто и ничто осуществилось,
То было ль вправду что-то налицо?
Зачем же созидать? Один ответ:
Чтоб созданное все сводить на нет.
«Все кончено». А было ли начало?
Могло ли быть? Лишь видимость мелькала,
Зато в понятье вечной пустоты
Двусмысленности нет и темноты.

— Это слишком пессимистично. В таком случае первая цитата мне нравится больше. Хотя его жизнь подошла к концу, Фауст видел смысл в тех «следах борений», которые он оставил после себя.
— Не благодаря ли дарвиновскому учению об эволюции мы ощущаем себя участниками некоего великого процесса, в контексте которого приобретают значимость даже мельчайшие организмы? Мы — планета жизни, София! Мы — огромный корабль, плывущий во Вселенной вокруг пылающего Солнца. И в то же время каждый из нас — корабль, плывущий по жизни с грузом генов. Доставив свой груз в следующий порт, мы можем считать, что жили не напрасно. Ту же мысль высказал в стихотворении «Псалом II» Бьёрнстьерне Бьёрнсон:
Слава предвечной весне, породившей
Все, что мы сущим зовем!
В день воскресенья встанет оживший
В лучшем обличье своем.
Род порождает род.
Род стремится вперед,
Век за веком бредет,
Мир за миром встает,
Гибнет и снова цветет.

Ты, приобщившийся здешней усладе,
Ставший цветком той весны,
День этот выпейвечного ради,
Житель невечной страны.
Вносишь ты лепту свою,
Вечному в вечном краю,
В сердце надежду храня.
Вздох твой короткийродня
Воздуху вечного дня!

— Чудесные строки.
— Тогда не будем их портить разговором. Скажу только одно: «Конец раздела!»
— Тебе не надоела эта ирония?
— Я сказал: «Конец!» Ты должна меня слушаться.
Назад: МАРКС
Дальше: ФРЕЙД