МАРКС
…призрак бродит по Европе…
Встав с постели, Хильда подошла к окну с видом на залив. Субботу она начала с чтения главы о дне рождения Софии. Вчера пятнадцать лет исполнилось самой Хильде.
Если отец рассчитывал, что она успеет дочитать до Софииного дня рождения еще накануне, он задал ей слишком быстрый темп: целую пятницу она только и делала, что читала. Зато он оказался прав в том, что поздравление осталось всего одно: песенка, которую Альберто и София спели по-английски. Хильде эта сцена показалась безвкусной.
Итак, София наметила «философический прием» в саду на 23 июня, когда Хильдин отец возвращается из Ливана. Хильда была убеждена, что этот день чреват событиями, не предсказуемыми ни для нее самой, ни для отца.
Одно она знала твердо: прежде чем добраться до Бьеркели, он столкнется с неприятным сюрпризом. Хильде хотелось хоть таким образом проявить сочувствие к Софии и Альберто. Они ведь умоляли ее о помощи…
Мама еще не вернулась с берега. Хильда спустилась на первый этаж и прошла к столику, на котором стоял телефон. Найдя копенгагенский номер Анны и Уле, она аккуратно набрала все цифры.
— Анна Намсдал слушает.
— Привет, это Хильда.
— Как чудесно, что ты позвонила! Что хорошего в Лиллесанне?
— Все отлично, у меня каникулы и вообще. А через неделю приезжает из Ливана папа.
— Вот здорово, правда, Хильда?
— Да, я очень рада… собственно, я по этому поводу и звоню…
— Да?
— Его самолет прибывает в Каструп двадцать третьего, около пяти. Вы будете в этот день в Копенгагене?
— Скорее всего, да. А что?
— Я хотела попросить об одном одолжении.
— Ну конечно, что за проблемы…
— Дело не совсем обычное. И я не знаю, что из этого получится…
— Ты меня просто заинтриговала…
И Хильда принялась рассказывать. Она рассказала о папке, об Альберто с Софией и обо всем прочем. Не раз ей приходилось начинать рассказ заново, потому что то она сама, то ее тетя на другом конце провода вдруг разражалась смехом. Зато, когда Хильда положила трубку, судьба ее плана была решена.
Теперь нужно было приготовить кое-что и здесь, в Норвегии. Впрочем… торопиться некуда.
Остаток дня Хильда провела с мамой. Под вечер они поехали на машине в Кристиансанн, чтобы сходить в кино: надо было чем-то порадовать себя вместо вчерашнего дня, из которого не получилось нормального дня рождения. Когда они проезжали мимо ответвлявшейся от шоссе дороги на Хьевикский аэродром, у Хильды встало на место еще несколько кусочков мозаики, складывавшейся у нее в голове.
Лишь поздно вечером, лежа в постели, Хильда в очередной раз раскрыла толстую папку.
Когда София пролезла через Тайник, было уже почти восемь часов. Мама в это время возилась на клумбе перед входом.
— Ты откуда?
— С той стороны изгороди.
— При чем тут изгородь?
— Разве ты не знаешь, что там идет тропинка?
— Меня интересует, где ты пропадала, София. Ты опять пропустила ужин и даже не предупредила об этом.
— Прости, пожалуйста. Было так хорошо погулять, я увлеклась и зашла слишком далеко.
Мама наконец оторвалась от сорняков и, выпрямившись, посмотрела на Софию.
— А ты случайно не встретила своего философа?
— Представь себе, встретила. Я же говорила, что он тоже любит гулять.
— Он по крайней мере придет на твой прием?
— Придет, он очень обрадовался.
— Я тоже очень рада, София. Просто жду не дождусь этого дня.
Не слышно ли в мамином голосе подвоха? На всякий случай София сказала:
— Я довольна, что пригласила родителей Йорунн. Иначе мне было бы неловко перед ними.
— Ты как хочешь, а я собираюсь поговорить с этим Альберто с глазу на глаз.
— Пожалуйста… Можете уединиться в моей комнате. Я уверена, он тебе понравится.
— Да, забыла сказать. Тебе письмо.
— Письмо?
— Со штемпелем батальона ООН.
— Значит, оно от брата Альберто.
— Нет, София, это уже слишком.
София принялась лихорадочно думать и буквально за одну-две секунды нашлась, что ответить. Она словно получила подсказку от ангела-хранителя.
— Я рассказала Альберто, что собираю редкие марки. А братья на то и существуют, чтобы их иногда использовать.
Этим ответом ей удалось усыпить бдительность мамы.
— Ужин в холодильнике, — примирительным тоном сообщила та.
— А письмо где?
— На холодильнике.
София кинулась в кухню. Штемпель на конверте был от 15 июня 1990 года. Вскрыв конверт, она извлекла из него листок с двумя строками:
Зачем же созидать? Один ответ:
Чтоб созданное все сводить на нет.
Нет, такой ответ Софию не устраивал. Прежде чем сесть за еду, она отнесла листок наверх и положила в шкаф к случайным вещам, накопившимся у нее за последние недели. Рано или поздно она узнает, что значит этот вопрос и зачем он был задан.
Наутро к Софии пришла Йорунн. Поиграв в бадминтон, девочки продолжили обсуждение философического приема. Нужно было придумать какие-нибудь сюрпризы на случай, если гости заскучают.
Когда мама вернулась с работы, разговор опять-таки был о приеме. «Для такого дела ничего не жалко», — время от времени повторяла мама, причем отнюдь не иронически.
Очевидно, «философический прием» казался ей тем самым средством, которое поможет Софии спуститься на землю после месяца беспокойного витания в облаках и интенсивных занятий философией.
К уходу Йорунн они договорились обо всем, от торта и китайских фонариков в саду до философской викторины с учебником философии для юношества в виде приза победителю. Если, конечно, такой учебник существует, в чем София сомневалась.
В четверг, 21 июня — всего за два дня до праздника, — снова позвонил Альберто.
— Алло, это София.
— И Альберто.
— Как дела?
— Все отлично. По-моему, я нашел выход.
— Из чего?
— Сама знаешь. Из духовного рабства, в котором мы с тобой живем, причем уже слишком давно.
— А-а-а…
— Но я не могу разглашать план, пока не приступлю к его выполнению.
— А не поздно? Мне ведь тоже не мешает знать, что предстоит…
— Не глупи. Все наши разговоры прослушиваются. Самое разумное будет помалкивать.
— Неужели положение так плохо?
— Разумеется, дитя мое. Важнейшие шаги следует предпринимать без обсуждения.
— Ну вот…
— Мы с тобой существуем в вымышленной реальности, за словами одной длинной истории. Каждая буковка этого повествования выбивается на дешевой портативной машинке господина майора, так что от его внимания не может ускользнуть ни одно напечатанное слово.
— Это я понимаю. Как же мы тогда скроемся от него.
— Тссс!
— Что?
— Кое-что происходит между строк, куда я и пытаюсь проникнуть с помощью весьма изощренных уловок.
— Понятно.
— Нам нужно с толком использовать оставшиеся дни. В субботу начнется катавасия. Ты можешь прийти сейчас?
— Иду.
София насыпала корма попугайчикам и рыбкам, достала большой лист салата для Говинды и банку с кошачьим кормом для Шер-Хана. Уходя из дома, она выставила его миску на крыльцо.
Затем она пролезла сквозь изгородь и пошла по тропинке с той стороны. Пройдя совсем немного, она вдруг наткнулась в зарослях вереска на письменный стол. За столом сидел пожилой мужчина, занятый какими-то расчетами. София подошла ближе и спросила, как его зовут.
— Скрудж, — ответил он, снова углубляясь в бумаги.
— А я — София. Ты, наверное, бизнесмен?
Он кивнул.
— Да, и очень богатый. Нельзя потерять ни одной кроны, поэтому приходится самому считать и считать.
— Как ты только справляешься!
София помахала ему и двинулась дальше. Буквально через несколько метров она встретила девочку, одиноко сидевшую под высоким деревом. Девочка была одета в лохмотья и выглядела болезненной и бледной. Завидев Софию, девочка запустила руку в кармашек передника и вытащила оттуда пачку спичек.
— Ты не купишь у меня спички? — спросила она. София пошарила в кармане, проверяя, есть ли у нее с собой деньги. Есть… во всяком случае, одна крона нашлась.
— Почем они?
— Крона.
София протянула девочке крону и застыла со спичками в руке.
— Ты мой первый покупатель. Я уже больше ста лет гибну то от холода, то от голода…
Неудивительно, что никто не покупает у девочки спичек здесь, в глубине леса, подумала София, и тут же вспомнила про богатого бизнесмена, который сидит рядом. Зачем девочке погибать от холода и голода, если у него денег куры не клюют?
— Пойдем со мной.
Взяв девочку за руку, София повела ее назад, к богачу.
— Помоги этой девочке, пускай ей живется лучше, чем сейчас, — сказала она.
— Для этого нужны деньги, — на миг отрываясь от бумаг, отвечал старик, — а я уже говорил тебе, что надо беречь каждую крону.
— Несправедливо, чтобы ты был такой богатый, а девочка — такая бедная, — настаивала София.
— Чепуха! Справедливость бывает только между равными.
— Что ты имеешь в виду?
— Я выбился в люди, трудясь не покладая рук, а за труд положена награда. Преуспевание — двигатель прогресса.
— Ну, знаешь!
— Если ты не поможешь мне, я умру, — проговорила бедная малышка.
Бизнесмен снова поднял взгляд от бумаг — и вдруг что было силы швырнул ручку на стол.
— Ты не числишься в моих расчетах, так что катись-ка в приют для бедных.
— Если ты не поможешь мне, я подожгу лес, — продолжала бедняжка.
Старик наконец вылез из-за стола, но девочка уже чиркнула спичкой и поднесла ее к пучку сухой травы. Трава мгновенно вспыхнула.
Богач замахал руками.
— Помогите! — вскричал он. — Она пустила красного петуха!
— Ты же не знал, что я коммунистка, — с плутоватой улыбкой посмотрела на него девочка.
В следующий миг и девочка, и бизнесмен, и стол исчезли. София осталась наедине с разгоравшейся все сильнее сухостойной травой. Она бросилась затаптывать пожар и вскоре сумела погасить его.
Слава богу! София окинула взглядом почерневшую траву. В руке она по-прежнему сжимала пачку спичек.
Не сама ли она и устроила пожар?
Встретив Альберто перед избушкой, София рассказала о том, что повстречалось ей на пути.
— Скрудж — это сквалыга капиталист из «Рождественской песни в прозе» Чарлза Диккенса. Девочку со спичками ты должна помнить по сказке Андерсена.
— Не странно ли, что я встретила их здесь, в лесу?
— Нет. Это ведь не обычный лес, а сегодня мы поведем разговор о Карле Марксе, так что иллюстрация чудовищных классовых противоречий середины XIX века была вполне к месту. Но давай войдем внутрь. Там майору все же труднее добраться до нас.
Они снова устроились у окна с видом на озеро. В Софии еще жило впечатление, возникшее у нее от озера, когда она отпила из синего пузырька.
Сейчас обе бутылочки стояли на каминной полке. На столе возвышалась миниатюрная копия греческого храма.
— Для чего это? — поинтересовалась София.
— Всему свое время, дитя мое.
И Альберто приступил к рассказу о Марксе:
— Когда Киркегор в 1841 году приехал в Берлин, он, возможно, сидел рядом с Марксом на лекциях Шеллинга. Киркегор посвятил свою магистерскую диссертацию Сократу, Маркс же написал докторскую диссертацию о Демокрите и Эпикуре, то есть об античном материализме. Иными словами, оба уже взяли курс на создание собственной философии.
— И Киркегор стал экзистенциалистом, а Маркс — материалистом?
— Маркса лучше называть историческим материалистом. Но к этому мы еще вернемся.
— Продолжай!
— И Киркегор, и Маркс — каждый по-своему — исходили из философии Гегеля. Оба они используют его способ рассуждений, но отмежевываются от «мирового духа», или того, что мы называем гегелевским идеализмом.
— Для обоих он был слишком расплывчатым.
— Ясное дело. В общих чертах можно сказать, что Гегелем завершилась эпоха построения крупных философских систем. После него философия приобретает совершенно иное направление. Вместо больших спекулятивных систем разрабатываются философии типа «экзистенциализма» или «философии действия». Действие имел в виду и Маркс, констатируя, что «философы лишь различным образом объясняли мир, но дело заключается в том, чтобы изменить его». Эти слова знаменуют собой перелом в истории философии.
— После Скруджа и девочки со спичками у меня нет проблем с пониманием Маркса.
— Итак, Маркс рассуждает не абстрактно, а с определенной практической — и политической — целью. Помимо философии, Маркс занимался историей, социологией и экономикой.
— И был новатором во всех этих областях?
— Ни один другой философ не сыграл столь большой роли для практической политики. С другой стороны, не следует отождествлять все взгляды, известные под названием «марксизма», с собственным мировоззрением Маркса. Считается, что он стал «марксистом» в середине сороковых годов, но Маркс и позднее не раз подчеркивал, что он не «марксист».
— А Иисус Христос был христианином?
— Это тоже проблематично.
— Рассказывай дальше.
— С самого начала в создании будущего «марксизма» участвовал друг и коллега Маркса Фридрих Энгельс.
В XX веке свой вклад в марксизм или «марксизм-ленинизм» внесли Ленин, Сталин, Мао Цзэдун и многие другие.
— В таком случае предлагаю ограничиться Марксом. Ты, кажется, сказал, что он был «историческим материалистом»?
— Он не был «философским материалистом», как атомисты древности и механистические материалисты XVII-XVIII веков, а считал, что наше сознание определяется в первую очередь существующими в обществе материальными условиями, или производственными отношениями. Производственные отношения играют решающую роль и в историческом развитии.
— Это уже не гегелевский «мировой дух».
— Гегель доказывал, что историческое развитие движется напряжением между противоречиями, которые разрешаются быстрой переменой. Маркс развивает эту мысль далее. Но, если верить Марксу, многоуважаемый господин Гегель стоял на голове.
— Всю жизнь?
— Гегель называл движущую силу истории «мировым духом», или «мировым разумом». А это, согласно Марксу, и означает ставить все с ног на голову. Сам он стремился показать решающую роль материальных изменений. Иными словами, не «духовные условия» вызывают материальные изменения, а, наоборот, материальные изменения создают новые духовные условия. Маркс, в частности, делал упор на экономических силах в обществе, которые вызывают изменения и таким образом движут историю вперед.
— У тебя есть хоть один пример?
— Античные философия и естествознание преследовали чисто теоретическую цель. Ученых мало интересовало, как применить свои знания для практических преобразований.
— И дальше?
— Это соответствовало организации всей хозяйственной жизни того времени. Производство в значительной мере основывалось на рабском труде, а потому свободным гражданам не требовалось улучшать производство с помощью практических изобретений. Вот тебе пример того, как материальные отношения в обществе сказываются на философских размышлениях.
— Понятно.
— Такие материальные, экономические и социальные отношения в обществе Маркс называл базисом. Господствующее в обществе мировоззрение, его политические организации и законы, а также его религию, мораль, искусство, философию и другие науки — все это Маркс называл надстройкой.
— Значит, базис и надстройка.
— А теперь будь добра, передай мне греческий храм.
— Пожалуйста.
— Это уменьшенная копия древнего Парфенона на Акрополе, который ты созерцала в действительности.
— Точнее, на видео.
— Храм этот, как ты можешь заметить, построен искусно и изящно. При взгляде на него в первую очередь обращаешь внимание на крышу и примыкающую к ней часть фасада, фронтон. Эту часть мы можем назвать «надстройкой». Однако крыша не умеет парить в воздухе.
— Ее подпирают колонны.
— Прежде всего само здание опирается на прочный фундамент — или «базис», — который и несет на себе все сооружение. Так же, по Марксу, и материальные отношения несут на себе все существующие в обществе мысли и идеи. Иначе говоря, надстройка общества есть производное, или отражение, его базиса.
— Ты хочешь сказать, что Платонова теория идей есть отражение и виноделия, и производства горшков?
— Нет, все гораздо сложнее, что сознает и о чем пишет сам Маркс. Между базисом общества и его надстройкой происходит взаимодействие. Если бы Маркс отрицал такое взаимодействие, он был бы «механистическим материалистом». Но, поскольку он признает существование между базисом и надстройкой взаимодействия, или диалектического воздействия, мы называем Маркса диалектическим марксистом. Кстати, тебе не мешает вспомнить, что Платон не был ни гончаром, ни виноделом.
— Хорошо. Ты расскажешь что-нибудь еще про храм?
— Немножко. Если ты присмотришься к базису храма, то сможешь описать его мне.
— Колонны стоят на трехступенчатом фундаменте…
— В базисе, на который опирается общество, мы также различаем три ступени, или три уровня. Самую «нижнюю» ступень можно назвать «условиями производства». Сюда входят существующие в обществе природные условия или ресурсы, прежде всего климатические условия и полезные ископаемые. Они составляют подлинную основу государств и определяют рамки того, какое производство может иметь данное общество. От той же основы зависит, каким типом общества и какой культурой оно может обладать.
— Например, в Сахаре нельзя заниматься ловом сельди, а в Северной Норвегии — выращивать финики.
— Ты верно уловила суть дела. Не только производство, но и образ мыслей, скажем, у бедуинов и в рыбацком поселке Северной Норвегии сильно разнятся. Следующая ступень — какие в обществе «производительные силы». Тут Маркс имеет в виду инструменты, оборудование и механизмы, которыми пользуется человек.
— В старину ловить рыбу отправлялись в лодке, теперь ее добывают на громадных траулерах.
— Ты уже затронула следующую ступень базиса, а именно: кому принадлежат средства производства. Все, что относится к организации работы, к разделению труда и владению средствами производства, Маркс называл «производственными отношениями».
— Ясно.
— Итак, мы можем сделать вывод, что политические и идеологические отношения в обществе зависят от способа производства в нем. Неудивительно, что сегодня мы думаем несколько иначе — и придерживаемся несколько иных законов нравственности, — чем это было, например, в феодальном обществе.
— В таком случае Маркс не верил в естественное право, единое на все времена.
— Нет, решение вопроса о том, что хорошо с точки зрения морали, зависит, по Марксу, от базиса конкретного общества. Например, далеко не случайно, что в старой (крестьянской) общине пару для женитьбы или замужества подыскивали детям родители: помимо всего прочего, нужно было учитывать, кто станет наследником усадьбы. В современном крупном городе социальные условия совсем другие. Здесь можно встретить своего суженого (суженую) в гостях или на дискотеке, а со временем, если ты достаточно влюблен, не столь уж трудно найти жилье для двоих.
— Я бы не потерпела, если б мои родители решали, за кого мне выходить замуж.
— Конечно, ты ведь тоже дитя своего времени. Маркс подчеркивает, что, поскольку вся история представляет собой борьбу классов, чаще всего решающая роль в определении правильного и неправильного, хорошего и дурного принадлежит господствующему классу. Иначе говоря, в истории все зависит прежде всего от того, кому принадлежат средства производства.
— А разве мысли и идеи не участвуют в исторических изменениях?
— И да и нет. Маркс понимал, что и надстройка может воздействовать на базис, но он отрицал за ней способность иметь собственную, независимую историю. То, что двигало историю от древнего рабовладельческого общества к сегодняшнему, индустриальному, определялось в первую очередь изменениями базиса.
— Да, ты уже говорил.
— Во всех фазах истории наблюдалось противостояние двух господствующих общественных классов, утверждал Маркс. В древнем рабовладельческом обществе противостояли друг другу свободные граждане и рабы, в средневековом феодальном обществе — феодалы и крепостные крестьяне, а впоследствии — аристократы и буржуа. Но в эпоху самого Маркса, которую он называет буржуазным, или капиталистическим, обществом, такое противостояние наблюдается прежде всего между капиталистами и рабочими, или пролетариями. Другими словами, речь идет о противостоянии тех, кто владеет, и тех, кто не владеет средствами производства. Если же «правящий класс» не желает отказываться от своей власти, какие-либо изменения возможны лишь с помощью революции.
— А что ты скажешь про коммунистическое общество?
— Маркса особенно интересовал переход от капиталистического общества к коммунистическому. Он также подробно анализирует капиталистический способ производства. Но прежде чем переходить к этой теме, надо коснуться взглядов Маркса на труд.
— Надо так надо!
— В юности, до того как Маркс стал коммунистом, его интересовала проблема человеческого труда. Рассмотрением сходных вопросов занимался и Гегель, который считал отношения между человеком и бытием двусторонними, или «диалектическими»: изменяя бытие, человек и сам подвергается изменению. Или, если выразить ту же мысль иначе: работая, человек входит в бытие и влияет на него, но в процессе труда бытие тоже проникает в человека и влияет на его сознание.
— Скажи мне, какая у тебя работа, и я скажу тебе, кто ты.
— Если кратко, в этом и состоит суть Марксовой идеи. То, как мы трудимся, влияет на наше сознание, а сознание в свою очередь влияет на наш труд. Ты можешь сказать, что это отражает взаимоотношения между «рукой» и «духом». Вот почему человеческое познание тесно связано с трудом.
— Наверное, не очень приятно быть безработным.
— Да, человек, не имеющий работы, чувствует себя опустошенным, что подметил еще Гегель. И для Гегеля, и для Маркса работа — нечто положительное, тесно связанное с понятием человека.
— Значит, быть рабочим уже само по себе нечто положительное?
— Изначально — да. Но именно по этому поводу Маркс подвергает капиталистический способ производства уничтожающей критике.
— Расскажи!
— При капиталистической системе рабочий трудится на другого, а потому работа становится чем-то вне его, перестает принадлежать ему самому. Рабочий отчуждается от своего труда — и таким образом отчуждается от самого себя, утрачивает свою человеческую сущность. Пользуясь выражением Гегеля, Маркс говорит, что рабочий подвергается отчуждению.
— У меня есть тетя, которая больше двадцати лет проработала на фабрике упаковщицей конфет, так что мне легко понять, что ты имеешь в виду. По ее словам, каждое утро она идет на работу с ненавистью.
— Но если она ненавидит свою работу, София, она должна отчасти ненавидеть и себя.
— Конфеты она, во всяком случае, ненавидит.
— В капиталистическом обществе работа организована таким образом, что рабочий, по сути дела, занят рабским трудом для другого общественного класса. Рабочий фактически отдает свою рабочую силу — а с ней и свою человеческую жизнь — буржуазии.
— Неужели положение вправду настолько ужасно?
— Мы с тобой говорим о Марксе, а значит, должны исходить из условий общественного развития, существовавших в середине XIX века. В этом случае ответить на твой вопрос можно только: «Да». Рабочий зачастую проводил двенадцатичасовой рабочий день в неотапливаемом цеху. Из-за мизерной оплаты труда работать вынуждены были даже дети и беременные женщины, так что социальные условия порой были просто невыносимы. Во многих местах часть заработка выдавалась дешевой водкой, а женщины под давлением обстоятельств продавали себя «хозяевам города». Короче говоря, именно в той области, которая призвана свидетельствовать об аристократизме человека, то есть в области труда, рабочий был низведен до положения скотины.
— Меня прямо зло берет.
— Вот и Маркса брало зло. В то же время дети буржуазии имели возможность принять полезную для здоровья ванну, а потом в просторных теплых комнатах поиграть на скрипке или посидеть за фортепиано, чтобы затем съесть обед из четырех блюд. Впрочем, скрипкой и фортепиано нередко угощали и по вечерам, после верховой прогулки.
— Фу, какая несправедливость!
— Маркс тоже так считал. В 1848 году он совместно с Энгельсом издал «Манифест Коммунистической партии». Первое предложение «Манифеста» гласит: «Призрак бродит по Европе — призрак коммунизма».
— Мне даже страшно стало.
— Буржуазии тоже стало страшно, потому что пролетарии начали поднимать против нее восстания. Хочешь послушать, чем кончается «Манифест»?
— Непременно.
— «Коммунисты считают презренным делом скрывать свои взгляды и намерения. Они открыто заявляют, что их цели могут быть достигнуты лишь путем насильственного ниспровержения всего существующего общественного строя. Пусть господствующие классы содрогаются перед Коммунистической Революцией. Пролетариям нечего в ней терять кроме своих цепей. Приобретут же они весь мир. Пролетарии всех стран, соединяйтесь!»
— Если жизнь действительно была такая страшная, как ты рассказываешь, я бы и сама подписалась под этим манифестом. Но сегодня ведь никто не живет в таких условиях?
— В Норвегии никто, а в других странах… кое-где люди до сих пор живут в нечеловеческих условиях, производя при этом товары, которые все больше и больше обогащают капиталистов. Маркс называл это эксплуатацией.
— Пожалуйста, объясни, что он имел в виду.
— Товар, который производит рабочий, обладает определенной продажной стоимостью.
— И что?
— Если вычесть из продажной стоимости заработок рабочего и другие производственные расходы, всегда остается некая сумма, которую Маркс называл прибавочной стоимостью, или прибылью. Иначе говоря, капиталист присваивает себе стоимость, на самом деле созданную рабочим. Это и называется «эксплуатацией».
— Понятно.
— Далее, капиталист может вложить часть прибыли в новый капитал — например, в модернизацию производства. Он делает это в расчете на то, что сумеет производить товар еще дешевле. Он также надеется, что в следующий раз прибыль возрастет.
— Логично.
— Логично это только на первый взгляд. В конце концов дело начинает идти вовсе не так, как рассчитывал капиталист.
— Почему?
— Маркс утверждал, что в капиталистическом способе производства заложены внутренние противоречия. Капитализм — это саморазрушительная экономическая система, потому что ей недостает рационального управления.
— Это даже хорошо для угнетаемых.
— Да, в капиталистической системе заложен ее скорый крах. В некотором смысле капитализм «прогрессивен», поскольку представляет собой стадию на пути к коммунизму.
— Ты можешь привести пример, который бы подтверждал саморазрушительность капитализма?
— Выше уже шла речь о капиталисте, который получил довольно большую прибыль и использовал часть ее на модернизацию предприятия. Кое-что ушло на уроки скрипки для детей и на супругу, поскольку у нее завелись дорогие прихоти.
— И дальше?
— Капиталист покупает новые станки, и ему требуется меньше работников. Новое оборудование он приобретает для того, чтобы повысить конкурентоспособность своего предприятия.
— Ясно.
— Но так рассуждает не один он, поэтому и другие производства делаются все более и более эффективными. Заводы укрупняются и переходят в руки все меньшего числа владельцев. И что происходит затем, София?
— Ой…
— Им требуется все меньше и меньше рабочей силы, появляется все больше и больше безработных, в результате чего усугубляются социальные проблемы. Такие кризисы предупреждают, что капитализм идет к своей погибели. Но для капитализма характерны и другие саморазрушительные черты. Когда все больше прибыли надо выделять на нужды производства, а прибыток не настолько велик, чтобы обеспечивать производство товаров по конкурентоспособным ценам…
— Да?
— Как ты думаешь, что делает в таком случае капиталист?
— Честно говоря, не знаю.
— Представь себе, что ты владелец завода и не можешь свести концы с концами. Тебе грозит банкротство. И вот я спрашиваю: «Что ты можешь сделать для экономии средств?»
— Снизить зарплату?
— Отлично! Это действительно самый умный ход. Но если все капиталисты будут такими умными, как ты (а в этом можно не сомневаться), рабочие настолько обеднеют, что у них не останется денег на покупки, то есть сократится покупательная способность. Так мы попадаем в заколдованный круг. Уничтожение частной собственности предрешено, считал Маркс. Вскоре мы оказываемся перед революционной ситуацией.
— Понимаю.
— Короче говоря, дело кончается тем, что пролетарии восстают и берут средства производства в свои руки.
— И что потом?
— Некоторое время будет существовать новое «классовое общество», в котором пролетариат своей властью подавляет сопротивление буржуазии. Такую власть Маркс называл диктатурой пролетариата. Но после переходного периода диктатура пролетариата сменяется «бесклассовым», или коммунистическим, обществом. В таком обществе средства производства принадлежат «всем», то есть самому народу. Там каждый будет «трудиться по способностям» и «получать по потребностям». Кроме того, в руки народа перейдет и труд, так что с присущим капитализму «отчуждением» будет покончено.
— Все это звучит потрясающе, но что из этого вышло? Состоялась ли революция?
— И да и нет. Современные экономисты доказали, что Маркс ошибался по многим важным пунктам, в частности, при анализе кризисов капитализма. Маркс также недостаточно учитывал эксплуатацию окружающей среды, которую мы сегодня все больше осознаем. Но… и это очень серьезное «но»…
— Да?
— Марксизм привел к грандиозным переменам. Нет сомнения в том, что социализму в значительной степени удалось покончить с бесчеловечным обществом. Во всяком случае, у нас в Европе общество более справедливое — и проявляющее больше солидарности, — чем было при Марксе. Этим мы обязаны как самому Марксу, так и всему социалистическому движению.
— А что, собственно, произошло?
— После Маркса социалистическое движение разделилось на два основных направления: с одной стороны, мы получили социал-демократию, с другой — ленинизм. По социал-демократическому пути, предусматривавшему постепенный и мирный переход к социализму, пошла Западная Европа. Этот путь можно назвать «постепенной революцией», или «реформизмом». Ленинизм, сохранивший веру Маркса в то, что лишь революция способна победить прежнее классовое общество, приобрел ведущее значение в странах Восточной Европы, Азии и Африки. Эти два движения — каждое на своем фланге — фактически победили нужду и угнетение.
— Но не возникла ли при этом новая форма угнетения, например, в Советском Союзе и Восточной Европе?
— Ты, несомненно, права. Перед нами очередное свидетельство того, что во всем, к чему прикасается человек, добро перемешивается со злом. Абсурдно было бы упрекать Маркса за отрицательные стороны жизни, сложившиеся в так называемых социалистических странах через пятьдесят или сто лет после его смерти. И тем не менее он, вероятно, плохо учел одну вещь: при коммунизме управлять государством тоже будут всего лишь люди. Утопическая «страна счастья» в принципе невозможна. Человек всегда будет создавать себе новые проблемы.
— Это уж точно.
— И тут, София, мы ставим точку.
— Подожди! Ты разве не сказал, что справедливость возможна только среди равных?
— Нет, это сказал Скрудж, а не я.
— Откуда ты знаешь, что он говорил?
— Видишь ли… мы с тобой — порождение одного автора, а посему гораздо более тесно связаны друг с другом, чем это может показаться на первый взгляд.
— Тоже мне — любитель иронии!
— Притом двойной, София. Это двойная ирония.
— Но вернемся к вопросу о справедливости. Во всяком случае, ты точно сказал, что Маркс считал капитализм несправедливым обществом. А как бы ты определил справедливое общество?
— Американский философ Джон Ролз, который занимается вопросами морали, под влиянием марксизма попытался дать такое определение через следующий пример: представь себе, что тебя выбрали в облеченный высокими полномочиями совет, которому предстоит создать все законы будущего общества.
— Я была бы не прочь войти в такой совет.
— Членам совета нужно взвесить абсолютно все детали, потому что, как только они придут к согласию и подпишут законы, они тут же умрут.
— Ну и ну!
— Только не насовсем. Их ожидает скорое пробуждение — уже в новом обществе, для которого они составили законы. Суть дела в том, что члены совета не будут знать, какое место им предстоит занять в новом обществе.
— Поняла.
— Такое общество было бы справедливым, потому что образовалось бы из равных граждан.
— И гражданок!
— Разумеется. Ни один член совета не знал бы даже того, станет ли он мужчиной или женщиной. Поскольку шансы пятьдесят на пятьдесят, в том обществе одинаково хорошо жилось бы и мужчинам, и женщинам.
— Звучит привлекательно.
— Теперь скажи мне, была ли Европа во времена Маркса таким обществом?
— Нет!
— А в современном мире ты можешь назвать такое общество?
— Гмм… вряд ли.
— Вот и поразмысли, что это значит. Засим вопрос о Карле Марксе исчерпан.
— Что-что?
— Конец раздела!
