Предпринимавшиеся ранее исследования оказались не в состоянии постичь суть родовых символов, так как в них вообще не учитывался символический характер знака, равно как и суть символов в целом. Родовой знак является символом в самом глубочайшем понимании смысла этого слова. Родовой знак принадлежит к символам, которые традиционно относились к разряду правовых символов, так как они отражали жизнь в общине как в некой правовой общности.

Для современного человека очень сложно понять и осознать, что когда-то являлось символом и какую роль этот символ играл в жизни наших предков в дохристианское время, равно как и в последующие столетия.

В нашей попытке интерпретации родовых символов мы хотим отталкиваться от слов Якоба Гримма, написанных им в предисловии к «Древностям германского права». Эти слова предельно ясно и изящно отражают различия, которые существуют между древнегерманской и современной правовой жизнью, равно как и обозначают судьбоносный путь германского права. Эти слова звучали так: «Вместо цветущих символов — стопы бумаг, вместо суда под бездонно синим небом — пыльные канцелярии».

Символ и написанное слово являются выражением двух противопоставленных друг другу способов мышления. Они являются специфическим выражением двух мировоззрений.

Символ находит свое место в религиозном переживании собственного вида, в ощущении целостности, которая коренится в признании вневременного, божественного происхождения всех вещей и всего миропорядка. Написанное слово, напротив, происходит из мира, где отдельно взятый человек больше не ощущает себя частью органического целого, а мыслит себя только лишь как индивидуум, который полагает себя центром собственного существования. Подобная предпосылка является исходным пунктом для действия и мыслей «человека слова». При этом он может проявлять себя в качестве индивидуума в рамках замкнутой группы людей.

Интеллектуальной формой подобного индивидуалистического мировосприятия стал рационализм. В этой интеллектуальной форме человек полагает нормой познание собственной жизненной функции, закономерностей своего исходного пункта жизни. Рациональный человек хочет «познать» весь мир. Он проявляет выявленную им самим волю к познанию и пытается выразить ее в отвлеченных понятиях, в числах и в математических формулах. Из подобного отношения к миру возникает механизированная форма владения им. Рациональный человек определяет мир и жизнь, делает эти умозрительные дефиниции абсолютными ценностями, абсолютным законом.

Человек же, который ощущает себя составной частью органического целого, напротив, исходит из принципов вневременного возникновения всех вещей и именно с такой позиции пытается трактовать их смысл, законы жизни и миропорядок в целом. В своих действиях он не пытается сделать ничего иного, кроме как выразить свое восприятие целостности.

Для него высшей нормой был закон происхождения. Он предполагал целеустремленное исполнение, что позволяло самостоятельно постигнуть принцип целостности и происхождения. Исполнение этого закона становится событием в церемонии, которую человек хочет осуществить и осуществляет как определенное действие. Однако он хочет завершить это действие, если была воспринята его определенная, чувственная форма. Если это действие было выполнено и приняло форму, то о нем можно говорить как о символе.

Символ является совпадением исполненного действия и формы, следовательно, выступает как неотъемлемое единение явственного и неявственного. Мы встречаем формализацию неявственного в сфере немецкой культуры в торжественном обращении, которое может выступать в виде отдельного слова или словесной формулы, в жесте, в действии как церемонии или в празднестве, в знаке.

Символ является осуществлением восприятия целостности. Он — это признание вневременного происхождения и признание его, происхождения, власти. Символ сам является частью этой власти, а потому может восприниматься как самовластное явление. Символ является проекцией могущества происхождения на современность (реальность).

Символы не могут возникать искусственным путем. Они также не могут меняться местами, не могут заменять друг друга. Действие и форма являются необходимыми. Символ же является необходимой формой существования, подразумевающей их. Символы являются также необходимыми потому, что они подчинены закону внутреннего соответствия (аналогии). Их содержание было воспринято из религиозного восприятия происхождения.

Фигура действия как феномена сознания и особенности формы его воплощения являются необходимыми также в силу других причин, будучи тесно с ними связанными. Форма и действие являются выражением, самовоплощением народного духа, того, что делает народ конкретным народом, а племя конкретным племенем. Того, что в языке и в религии, в праве и в обычаях выступает как особенность народа или племени. Поэтому каждое символическое действие является связанным с общностью, даже если оно было осуществлено отдельным человеком.

Социальное действие является символическим актом, так как оно является исполнением религиозного переживания. Поэтому действия надо понимать в целом, поэтому надо постигать символ вообще.

Наконец, символическое действие является социальным актом, так как оно направлено не на достижение личных целей, а выполняется во имя общности. Его смысл сводится к следующему: сообщество в его всеобъемлющих особых сферах (как, например, члены семьи, род, соседский коллектив, народ) должно обрести свое совершенное выражение, то есть претворять в жизнь порядок происхождения.

Если понять суть и функции символа, то можно постигнуть сущность германских людей, германской духовной и культурной истории. Во времена древних германцев не имелось ни одной сферы жизни, которая не была бы связана символом как существенным выражением всех предпринятых действий. Это относилось к культу и к праву, к обрядам и к традициям, к войне и к миру, к миру живущих и к общению с миром мертвых. Наиболее внушительным свидетельством этих переживаний и действий, отраженных в символе, являются памятники древнего германского права. Очень редкие из них сохранились в подлинном виде. Для этих памятников символическое является настолько присущим, что французский историк права Мишель охарактеризовал германское право как «сверхсимволичное» (ультрасимволичное). Якоб Гримм в своей работе «Древности германского права» охватил все проявления символического в старогерманских исторических источниках во всей их глубине и многообразии. Во всяком случае, в этой работе он приводил убедительные доказательства того, что в праве наших предков символ был господствующей формой выражения. Поэтому суть данного права можно определить следующим образом: это была прикладная религия. Смысл этой правовой символики можно трактовать так: правом назывались жизненные отношения, если они являлись законно оправданными, ориентированными на древнее переживание вневременного, божественного происхождения всего миропорядка. Поэтому изначально право произносилось как ê или êwa, то есть вечное, вневременное явление (Ewige).

Именно в этот мир, чьим характерным выражением являлся символ, вторглось новое право, которое требовало своего признания. Право, которое отказалось от религиозных основ и символов, подменив их грандиозной системой понятий. Это было римское право позднего времени. В нем религиозное отношение к миру было заменено индивидуалистичным прагматизмом. Место символа заняли документы. Правовым отныне являлось не духовное действие, не духовный акт, а понятийная формулировка и письменное фиксирование во время правовой сделки пожеланий сторон, которые скреплялись подписью, то есть указанием имен.

Борьба между германским и римским правом в значительной ее части может трактоваться как борьба между символом и документом. Эта борьба является настолько важной главой в истории германского духа, что этому сюжету необходимо посвятить отдельное, более обстоятельное исследование. Эта борьба закончилась победой римско-юридического документа.

В этой борьбе, которую вели между собой германский символ и римский документ, родовые знаки сыграли особую роль, о чем мы поведаем позднее. В начале этой книги мы утверждали, что научные круги, которые посвятили себя делу изучения родовых символов, преимущественно состояли из юристов, а потому не могли понять суть символа. Юриспруденция фактически не была в состоянии справиться с задачей — вернуть символу его недостающее значение.

Отталкиваясь от точки зрения, что право по меньшей мере было по своей форме выражения отвлеченным, представители истории права видели и видят до сих пор в правовой символике в первую очередь проявления недостаточности, а именно недостаточности понятийного мышления, которое было заменено очевидным или образным исполнением юридического акта. Из этого формализма развилось определенное представление о символах права (например, жезл — подтверждение полномочий) и определенные действия заявлений через символы (например, преломление посоха или жезла как изгнание из рода). После этого символические формы стали почвой для возникновения абстракций, целого ряда отвлеченных понятий. Ошибочность данного способа рассмотрения материала заключается в том, что он полностью игнорирует проблему формы, которая является едва ли не центральным вопросом для гуманитарных и духовных наук. На рационально-понятийном уровне юридического мышления не существует никакой проблемы формы. «Материю каждый видит сам по себе; содержание находит тот, кто что-то совершил и сделал; однако форма остается величайшей тайной» (Гёте).

Символ как форму не нужно путать с символом, являющимся аллегорией, метафорой, идеограммой или схожим явлением. Все они являются лишь образами подразумеваемого и предназначены для того, чтобы только указывать. В то же самое время символ не означает то, что под ним подразумевается. Символ — это не смысловой образ, а принявшая форму суть явления. Символ — это сущность, облаченная в форму. Аллегории, метафоры и т. д. являются лишь порождением воображения, но отнюдь не формотворчеством во время акта, чем, собственно, и является символ.

В завершение несколько замечаний о самом слове «символ». Требуется пояснение, почему для обозначения всех знаменательных событий в германской духовной истории мы используем слово иностранного происхождения. Оно является таковым, несмотря на то что вошло в обиход в немецком языке еще несколько столетий назад. Однако в новом верхненемецком языке нет подходящего слова, которое, подобно слову «символ», столь точно охарактеризовало бы значение этого явления.

Якоб Гримм принципиально отказывался от германизированного перевода слова «символ» как «отличительный признак, примета» (Wahrzeichen), так как подобное словоупотребление было неудобным и непривычным. Мы придерживаемся аналогичной точки зрения, так как намереваемся с самого начала избежать любых недоразумений в трактовках. Беспорядок в словах ведет к беспорядку в терминах, а стало быть, вызывает беспорядок в науке.