Глава 3. Разрешенные пороки

«Больше этики, меньше лицемерия», – под таким лозунгом в январе 1934 года Йозеф Геббельс начал новую пропагандистскую кампанию. Имперский министр народного просвещения открыто признавал, что каждая революция имеет свои недостатки. На его взгляд, одним из недостатков осуществленной в 1933 году «национал-социалистической революции» было превратное толкование новой морали. В собственной газете «Ангрифф» Геббельс яростно нападал на морализаторов, чьи «этические взгляды больше подходили для женского монастыря, а не для современного цивилизованного государства». В определенной мере Геббельс позиционировал себя как защитник прогрессивной сексуальной этики. В каждой строчке своих статей Геббельс изливал желчь на «моральных шпионов», которые норовили «создать в каждом местечке комитеты целомудрия и превратить Германию в объект для критики по поводу ее дичайшего лицемерия». Подобное поведение он называл «постельным фырканьем». Он упивался обвинениями в адрес презренного лицемерия и показного ханжества. Он громил поборников идеи о том, что немецкая женщина должна появляться в обществе лишь в сопровождении своего мужа. Она не должна пить, курить, носить короткие волосы, вызывающе одеваться. Подобные требования, по мнению министра пропаганды, могли высказывать только буржуазные фанатики и высокомерные слепцы.

Действительно, «маленького доктора» вряд ли кто мог обвинить в ханжестве. Но с другой стороны, его семейная жизнь служила образцом для общественного подражания. Он ясно понимал, что его сексуальные нападки были просто необходимы. Во-первых, он как бы давал гарантию тем людям, которые боялись вмешательства в их личную жизнь. Это как бы укрепляло социальную базу нацистского режима. Во-вторых, он заботился о своих собственных привилегиях, недоступных рядовым немцам. «То, что позволено Юпитеру, не позволено быку».

Геббельс до сих про пытался изображать из себя революционера. В своих спорах он не считал нужным опускаться до уровня аргументов о здоровом национальном бытии или экономической воздержанности. Разве национал-социализм не выступал на стороне беззаботной жизни? Разве он не хотел вселить в нацию оптимизм? Разве признаками этого оптимизма не являлось все большее количество людей, купивших себе автомобили, новые наряды, часто посещавших театры и кино? Геббельс публично обличал показанной аскетизм. Люди должны красиво и празднично одеваться, если для этого был повод. Новая Германия должна была избавиться от злобных лицемерных педантов. Приведу в пример выдержку из одной его статьи: «Недавно в одной из газет мы прочитали заметку о девичьих лагерях трудовой службы. Она заставила нас призадуматься. Вот о чем в ней говорилось: „Обустройство девичьих лагерей должно быть простым, но выдерживаться на уровне определенных требований, поскольку целью этих лагерей является приобщение девушек к спартанскому образу жизни: отдых на подушках из сена, подъем в ранние утренние часы, когда еще холодно, простейший утренний туалет без употребления косметики, простая одежда, по возможности униформированная“.

Но это уж чересчур. Мы приветствуем, что женщины должны вставать рано утром. Однако к чему «подъем в утренние часы, когда еще холодно»? Может, стоит обойтись без этого? А что касается «простейшего утреннего туалета», то имеется в виду, видимо, вода, подаваемая из колодцев или труб для орошения полей. Мы не знаем, женат ли автор статьи. Конечно, это его личное дело. Но тот, кто пишет о жизни, не должен, сидя за письменным столом, мечтать о «выносливой» расе и древних спартанцах, которые, как известно, все же различали воспитание мужчин и женщин, учитывая разницу полов и другие соображения. Нам нужны не несушки яиц, а женщины – надежные товарищи в жизни. Ведь нет ни одной женщины, которая бы полностью отказалась от косметических средств для поддержания своей красоты. И не надо путать это с продукцией, выставленной на Курфюрстендамм. (Курфюрстендамм была одной из главных улиц Берлина, на которой находились престижные магазины и фешенебельные рестораны и гостиницы. Для нацистов все это представлялось как декадентская «еврейская» культура, поэтому до 1933 года на ней устраивались многочисленные беспорядки и дебоши.)

Мы предпочитаем видеть женщин, которые в отдельных случаях прибегают к пудре, чтобы, скажем, слегка припудрить свой маленький носик, если он лоснится… Тем же, кто категорически отрицает гигиенические соображения, мы скажем, перефразируя Орфея:

Однако, национал-социалистические педанты настаивали на своих требованиях и выдвигали свои идеалы. Немецкая женщина не пьет, не курит, не пользуется косметикой, презрительно относится к дорогим нарядам. Одним из «апостолов» подобной этики был автор «Азбуки национал-социализма» Курт Ростен. «Немецкая женщина – это не безответственная особа, которая стремится только к легкомысленным удовольствиям, украшает себя безделушками и убранствами, напоминающими блестящую шелуху, под которой скрывается внутренняя пустота», – говорилось в нем. Подобные идеи он даже выразил в поэтической форме:

Как видим, официальная позиция НСДАП – женщины не должны стать добычей похотливых иностранцев, а нация должна сохранить чистоту – давала повод для самых различных трактовок. Среди нацистского руководства не было единого ответа на вопросы: должны ли были женщины отказаться от обычных удовольствий? Противодействовать ли женскому «тщеславию», стремлению быть красивой и желанной? У каждого из бонз были свои соображения по этому поводу, которые обычно были продиктованы личными склонностями, идеологическими и чисто тактическими соображениями. Каждый из них пытался найти соответствующую фразу Гитлера, которая оправдывала бы его позицию. Но Гитлер, видя подобную «борьбу компетенций», не хотел давать какому-нибудь из своих паладинов очевидное преимущество. В различных ситуациях он оказывал поддержку самым различным группам: «нацистским пуританам», сторонникам биологизации жизни или приверженцам «взвешенной цивилизованной» линии.

Для Гитлера важной была не сама идея, а ее последствия, даже если они были не очень весомы. Вначале в НСДАП велись бурные дискуссии о том, возбранялось ли нацисткам использование косметики. Консерваторы настаивали на запрете. Гитлер отклонил подобное требование. Он не имел ничего против губной помады, лака для ногтей и туши для ресниц. Возможно, тогда в нем говорил не политик, который не хотел терять женскую часть своих восторженных поклонниц, а неудавшийся художник, воздававший должное женской красоте. Когда он увидел первый проект униформы «Союза немецких девушек», девичьего подразделения «Гитлерюгенда», то возмутился: «Это старые мешки! Немедленно переделать!» В 1937 году Гитлер хвастался перед руководителем Орденсбурга «Фогельзанг», элитарного учебного заведения НСДАП, что он как фюрер немецкой нации всегда сопротивлялся пуританским веяниям в моделировании униформы для немецких девушек. Девушки должны были выглядеть симпатичными, привлекательными и здоровыми, а самое главное хорошо одетыми. «Эдак внезапно мы в вопросах моды сможем оказаться в каменном веке», – посмеивался он.

В одной из своих речей он призывал к проявлению большей любезности к женщинам со стороны мужчин и юношей. На это у него имелись особые причины. Женское влияние в национал-социалистическом государстве было не так легко уничтожить, как это поначалу казалось «реакционным мужчинам». Кроме этого в ежедневной жизни партии стало складываться специфическое отношение к женщинам, которое было неким коктейлем из грубоватого высокомерия и неуклюжего товарищества. Подобные настроения никак не способствовали планам по формированию «истинно народного сообщества». Выступая в штабе фюрера в 1942 году, рейхсляйтер Альфред Розенберг говорил о формировании истинной женственности. В качестве примера он сравнивал несколько культурных групп. По его мнению, европейская женщина бездарно пользовалась косметикой, а благодаря своей бурной жестикуляции, выглядела выведенной из себя. Розенберг указывал на индийских женщин, скромно одетых, полных внутреннего и внешнего равновесия. В танцах европейская женщина просто-напросто прыгала, стремясь привлечь к себе внимание и сорвать аплодисменты. Женщины Индии и острова Бали в танцах стремились довести до совершенства каждое движение, полное особого смысла.

Во время этой лекции Розенберг допустил одну непростительную для нациста ошибку. В качестве примера он привел остров Бали, который был населен малайцами, явно выходившими за рамки классификации высшей арийской расы. В итоге получилось, что малайки были самим изяществом и женским совершенством, а европейки шумными кривляками, недостойными уважения Розенберга. Никто бы не обратил на это внимание, если бы не Геббельс.

Прагматичный Геббельс вообще всегда выступал с диаметрально противоположных позиций. В 1942 году он задался вопросом: должны ли изящные балерины нести трудовую повинность, где бы они стали «жирными и неловкими»? С одобрения фюрера он нашел путь решения подобной проблемы. Эти девушки использовались там, где не наносился урон их танцевальному изяществу. Для них были созданы специальные курсы. Впрочем, и эта затея показалась Геббельсу неудачной. В те дни он писал в своем дневнике: «Это прискорбное состояние дел в государстве, когда балерины и певицы должны освобождаться от трудовой повинности специальным указом фюрера, тем самым создавая в сфере немецкого искусства некий анклав, в котором изящество и красота могут безопасно существовать без риска быть подвергнутыми брутальной маскулинизации». Для пророков наподобие Розенберга подобная точка зрения была слишком мирской, слишком светской. Но Геббельс правильно поставил акценты – в условиях использования женщин на военных предприятиях ни о какой истинной женственности речи не шло.

Мнение относительно женского изящества и критику по поводу маскулинизации женщин, конечно, могли высказывать только очень высокопоставленные нацисты. Большинство же членов партии были вынуждены придерживаться официальной позиции НСДАП и нацистского этикета. Функционеры добросовестно следовали линии, которая была спущена сверху. И тут не обходилось без противоречий, которыми была полна вся жизнь в Третьем рейхе.

В первые дни начала Второй мировой войны последовало министерское распоряжение, фактически запрещавшее западные танцы. Региональный чин в Кобленце, отвечавший за партийную пропаганду и культурное просвещение, подготовил для гауляйтера проект решения, которым подвергались запрету танцы в стиле «свинг» (линдихоп и т. д). Они приравнивались к культурному извращению. После подобного запрета любители танцев украшали залы плакатами с недвусмысленными намеками: «Удовольствие не роняет достоинства».

Во многих городах полиция проводила рейды по ресторанам, выявляя курящих женщин. Специальный полицейский уполномоченный в Эрфурте пошел еще дальше – он призвал жителей напоминать всем женщинам о вреде курения и обязанностях матери. Подобные во многом нелепые мероприятия стали следствием пропагандистской неопределенности, которая царила среди руководства Третьего рейха. Там предпочитали ограничиваться общими заявлениями о достоинстве немецкой женщины, его простого поведения, отвращения к украшениям и изысканным нарядам, ее естественного материнского изящества. Но вместе с тем не было никаких конкретных указаний о нормах поведения и правилах специфического нацистского этикета. Любое указание по этому поводу с готовностью подхватывалось мелкими партийными функционерами, что в итоге приводило не просто к произволу, но и вопиющей несогласованности.

Культурные пессимисты, помешанные на тевтонских ценностях, в изменениях тогдашней моды видели результат воздействия на общество вырождающейся, дегенеративной городской цивилизации. Но новые правители Германии подходили к этому вопросу с опаской. При этом открыто высказываться, давая какие-то конкретные оценки, побаивались. Вспомним хотя бы реакцию Гитлера на униформу «Союза немецких девочек». Но с другой стороны находились дремучие консерваторы, которые яростно нападали на любые новые веяния. Одним из лидеров таковых был священник Курт Энгельбрехт. С яростью, достойной любого клерикала, он обрушивался на стремление к показной роскоши. В модных новинках он видел только лишь проявление порочной чувственности, греховного эротизма и необузданной животной страсти. По его мнению, немецкая женщина должна была одеваться просто и благородно. «Броские цвета и яркие материал подходят только шлюхам», – провозглашал он. На культурном уровне у обывателя появился новый образ врага: это парижская проститутка, которая обшивалась у еврейских портных, диктуя моду немецким женщинам. Французская мода провозглашалась позором. Дело доходило до абсурда. Немецкий дух теперь должен был проникать даже в такое тривиальное дело, как приобретение женщинами шляпок. В этом вопросе тоталитарному государству даже не требовалось насильственно вмешиваться в эту сферу частной жизни. «Диктатура вкусов» осуществлялась при помощи пуританских обывателей, фанатичных буржуа. Героиня одного из модных в те времена романов отказалась от пудры и косметики. Это был само собой разумеющий шаг, так как женщина решила пойти навстречу убеждениям мужа, который величаво заявлял: «У меня есть пена для бритья, флакон одеколона и душ. Это – все, что мне требуется!»

Этот подход был очень выигрышен. Идеологические высказывания руководства Третьего рейха, направленные против изменения моды, на самом деле скрывали экономические интересы. Партия была заинтересованной стороной в этом процессе. В 1939 году имперский организационный руководитель НСДАП Роберт Лей открыл в Берлине «Дом культуры и красоты». Не возражая против женской красоты, Лей на открытии этого заведения подчеркнул, что красота вовсе не сводится к модным новшествам. Для него это были далеко не просто слова. В этом вопросе Лей мог смело ссылаться на одну из речей фюрера. В 1933 году Гитлер на выступлении, посвященном проблемам немецкого искусства, заявил, что «беспрецедентность еще не является свидетельством качества». Вслед за этим эсэсовский журнал «Черный корпус» начал критику изменения моды и повального увлечения новациями. В качестве объекта для нападок были выбраны изделия модисток, украшенные бразильскими цветами и миниатюрными австралийскими аистами. Тогда подобные наряды стоили очень дорого. Но возмущение, как и стоило полагать, было вызвано не их ценой. Под сомнение ставились сами критерии красоты, диктуемые материалистической модой. Так началась новая пропагандистская кампания.

Хуго Кайзер, автор «Советов для немецких девушек, готовящихся стать матерями и домохозяйками», заявлял в своем пособии, что 99 % немецких девушек вообще не нуждаются в косметике. И уж подавно немецкие женщины не нуждались в косметической продукции Франции– злейшего врага Германии. Он утверждал, что немецкая промышленность была в состоянии дать все, что требовалось женщине. «Немецкая косметика ничем не уступает французской!» Использование французской косметики даже провозглашалось преступлением против немецкой экономики. Заявление далеко не случайное. Дело в том, что только в 1932 году во Францию ушло 8 миллионов марок, которыми была оплачена тамошняя парфюмерия.

Но семь лет спустя, в 1939 году, нашлось более удачное экономическое объяснение отказа от косметики, нежели угроза хозяйственной самостоятельности Германии. В условиях начала войны немецкая промышленность должна была сосредоточиться на производстве оружия и боеприпасов, а не каких-то модных безделушек. Теперь Роберт Лей вновь вытащил на свет теорию о том, что нельзя ставить знак равенства между истинной модой и безумными новинками. Нашлось даже подходящее обоснование: бессмысленное потребление текстиля, мешавшее военному планированию. Нацистская пресса тут же подхватила эту идею, провозгласив «Войну против излишних трат». Теперь модные безделушки и изысканные наряды считались не просто отсутствием немецкого вкуса, но и чуть ли не военным преступлением.

Для более эффективного навязывания подобного мнения пришлось вновь прибегнуть к абстрактным суждениям. Новая Германия провозглашала в качестве идеала красоты целомудренное материнское изящество, в то время как королевы красоты в западных державах определись только степенью обнаженности претенденток. Именно эти проституированные особы были ответственны за появление модных новинок. Манекенщицы и девушки с обложек были чужды биологической функции немецкой женщины и ее служению нации. Навязанный почти всему миру облик красавиц на самом деле являлся скрытым изображением проститутки. И тут делался новый выход – за проституцией стояли евреи. А значит, именно они диктовали и контролировали моду. В качестве «бесспорного» доказательства этого приводились слова, применяемые к западной моде – «шикарный, экстравагантный, стильный».

Перед лицом таких аргументов возражения по поводу моды и женской красоты казалась более чем небезопасными. Чтобы совсем не нагнетать обстановку, «Черный корпус» как-то публиковал снисходительную заметку: «Эти замечания не стоит воспринимать как нападки на губную помаду, пудру и шелковые чулки. Это – лишь скромное напоминание, как эти атрибуты красоты могут подменить истинные ценности».

Но кто в действительности мог официально указать, являлось то или иное платье порождением еврейского духа или нет? Только партийная верхушка. Тщетность подобных начинаний стала очевидна в годы войны. Когда в 1941 году немецкие войска окончательно закрепились в оккупированной Франции, то долгожданными подарками, направляемыми домой своим женам немецкими офицерами, стали именно нейлоновые чулки, французское нижнее белье и косметика. И это в то время, когда имперский пресс-центр заявлял, что, установив «новый порядок» в Европе, Германия должна была навязать там свою моду! Подобные статьи были скорее комичным отражением действительности. Автор одной из них, Эрнст Герберт Леманн вполне серьезно утверждал, что Франция и Англия использовали свою моду для укрепления геополитического могущества! В один момент мода из чисто культурного фактора превратилась в вопрос политической важности. Поскольку, если верить Леманну, мода являлась инструментом империалистической политики западных держав, то она должна была использоваться в таком же качестве и в Великом Германском рейхе.

Даже там, где наряды женщин не противоречили нацистским установкам, было не все гладко. В соответствии с тоталитарными установками экономии ресурсов женская одежда, впрочем, как и мужская, должна была использоваться и в повседневности, и в быту. Но тут возникал еще один парадокс. Из чисто политических соображений нацистская верхушка провозгласила лозунг «Мода– враг национального платья». Но как нарядные национальные костюмы могли сочетаться с экономией ресурсов? Даже если допустить, что крестьяне могли повседневно использовать национальные наряды, то как это относилось к жителям городов, работавшим на фабриках и заводах? Впрочем, этот лозунг никто не воспринял всерьез. Национальные костюмы очень быстро заменила униформа. Однажды надев униформу «Юнгфолька», детского подразделения «Гитлерюгенда», дети фактически проводили в ней все время. Теперь униформа становилась их судьбой. Выйдя из униформы «Югенфолька», они надевали другую – «Гитлерюгенда» и «Союза немецких девушек». Затем была униформа «Имперской трудовой повинности», «Национал-социалистического союза немецких студентов», «Национал-социалистического женского союза» и т. д. Фактически каждому немцу полагалась своя униформа.

Эти унылые одеяния имели очень мало общего с нарядными национальными костюмами. Впрочем, даже ношение униформы женщинами проходило под лозунгом: «Вера и Красота!» Подлинные проявления этого идеала нацисты находили в девичьих танцах, приобретших для Третьего рейха почти ритуальный характер. Босые, с заплетенными с косы волосами, голубоглазые блондинки водили хороводы почти на каждом празднике.

Примеры того, как должна была одеваться немецкая женщина и девушка, наглядно демонстрировалась на собраниях Национал-социалистического женского союза, традиционно проходивших в Нюрнберге. Корреспондент «Франкфуртер цайтунг» не без скрытой иронии описал такое мероприятие в 1938 году: «Явились взору несколько женщин, одетых в национальные костюмы всех областей рейха, и немцев, проживавших за его границами. Они предстали в искрящихся юбках, красочных платках, черных бархатных жакетах, шелковистых передниках, с красными лентам, вплетенными в волосы». Появившиеся на их фоне студентки, члены из «Союза немецких девушек», работницы «Имперской трудовой повинности», за свои бело-синюю униформу были сопоставлены с проводницами поездов. Впрочем, авторы этой газеты всегда отличались свободомыслием, насколько оно было возможно в Третьем рейхе.

В 1943 году пропагандистская артиллерия Йозефа Геббельса начала «тотальную войну». Человек, еще недавно надсмехавшийся над ханжеством партийных бонз, провозгласил «культ красоты» вредным и пагубным. Женщины должны были до окончательной победы отказать себе во всем. «Лучше походить год-два в старых, подлатанных платьях, чем носить лохмотья на протяжении веков!» Геббельс настолько рьяно взялся за дело, что Гитлеру пришлось одернуть его: «Если вы так и дальше будете бороться против красоты, то превратите ее во врага немецкой женщины». Министру пропаганды пришлось срочно исправлять положение. В одном из выступлений Геббельс не менее возвышенно заявил: «Тотальная война– это не площадка для плебейских игр. Нет никакой потребности, чтобы молодые женщины превращали себя в уродин». «Фёлькише беобахтер» тут же стала публиковать советы, как можно просто и дешево сделать нарядные костюмы из старых вещей. Вопрос о моде и вкусах было решено отложить до окончания войны.

Мода была далеко не единственным моментом, который в одночасье из второстепенного превратился в вопрос государственной важности. Взять хотя бы то же курение. Геббельс и здесь пытался быть выразителем «либеральных» настроений. Он неоднократно очень презрительно отзывался о тех, кто пытался бороться с курением женщин. Заядлый курильщик, вспоминая о «времени борьбы», он любил отпустить драматическую фразу: «Курение – единственное удовольствие, которое у меня осталось. Именно поэтому от него так трудно избавиться». Занимая пост государственного министра, Геббельс, действительно, не раз пытался бросить курить (по политическим мотивам), но привычка оказалась сильнее. В годы войны он выкуривал до 30 сигарет в день. Впрочем, делал он это в одиночестве. Он всячески старался, чтобы в его кабинете не было и признака табачного дыма.

Для подобного скрытного поведения было две причины. Во-первых, В Третьем рейхе существовало устойчивое мнение, что истинные арийцы не могут быть «рабами никотина и алкоголя». Геббельс как бы пытался компенсировать свою тщедушность и хромоту многочисленными любовными похождениями. С другой стороны, для рядового обывателя он должен был оставаться неким «полубогом», а потому Геббельс при любом удачном поводе демонстрировал свою «идеальную немецкую семью». Публичное курение повредило бы его имиджу, которым он очень дорожил.

Второй причиной было то, что курение осуждал фюрер, идол и пример для подражания не только Геббельса, но и миллионов немцев. К тому же Гитлер был вегетарианцем. Геббельс был просто вынужден следовать за ним. В итоге на общественных приемах пища на столе семейства Геббельсов была скудной и неаппетитной. Впрочем, скрытые от глаз посторонних, они не отказывали себе в удовольствии вкусно поесть.

Гитлер категорически отказался от табака, алкоголя и мяса. Очень немногие из нацистских бонз последовали его примеру. Это вынуждало их к особой осторожности, дабы случайно не попасть на глаза фюреру с сигаретой или бокалом вина. Лучше всех удалось приспособиться Мартину Борману. Гитлер не переносил запаха табака, а Борман был заядлый курильщик. Проводя долгие часы с фюрером, партайгеноссе ни разу не закурил. Либо терпел, либо на минуту выбегал из комнаты. Борман был не дурак выпить, а Гитлер не потреблял спиртного. Лишь в короткие дни отлучек Борман мог позволить себе напиться: в присутствии Гитлера он не брал в рот даже капли алкоголя. В военные годы в ставке Гитлера подавался на стол овощной суп, ломтик хлеба и творог. Обжора Борман также сидел на голодной диете.

Фанатичный трезвенник, Гитлер иногда превращал свои убеждения в странную веру, которая запрещала употреблять мясо и алкоголь, курить, так как это могло послужить началом реакции для крушения нации. В своих мечтах после победы в мировой войне он обращал всех национал-социалистов в свою «вегетарианскую религию»: «Общество будущего будет состоять только из вегетарианцев». Ему рисовалось, как курение будет запрещено государственными законами, а членам партии запретят алкоголь. Отношение фюрера к табаку и курению было известно всем немцам, да и не только им. Как это часто бывало в Третьем рейхе, его высказывания послужили поводом для начала новой пропагандисткой кампании. Хотя эта компания касалась только рядовых немцев. Нацистская верхушка продолжила свое прежнее существование. Кальтербрунер, после гибели Гейдриха возглавивший Главное управление имперской безопасности, выкуривал по несколько пачек сигарет в день. В итоге все его пальцы были не просто желтыми, а почти коричневыми от табака. Не собирался он воздерживаться и от алкоголя. Свой рабочий день он начинал с бутылки шампанского, а заканчивал бутылкой коньяка.

Или другой пример – Роберт Лей. Он был лидером самой крупной национал-социалистической организации – «Немецкого трудового фронта». Всем было известно, что он – пьяница и бабник. Но к другим он предъявлял совершенно другие требования. Отказ от курения и алкоголя он превратил в некую проверку мужской воли. В учебных заведениях партии, Орденсбургах, подчинявшихся Лею, обе эти «вольности» запрещались в качестве дисциплинарного требования. Иногда Лей великодушно говорил кадетам Ореднсбургов: «Любой человек может пить и курить, пока это не вредит его здоровью и делу, которым он занимается». Судя по всему Лей не считал, что его ежедневные пьянки мешали его деятельности. За постоянный перегар, который несся изо рта рейхсляйтера, Лея прозвали «имперским злопыхателем». Не меньшие вольности себе позволял и главный нацистский порнограф, гауляйтер Франконии Юлиус Штрейхер. Однако постоянное пьянство не мешало ему решительно выступить против курящих женщин.

Подобные кампании были обречены на провал. В основном они сводились к некоторым взысканиям с женщин, которые осмеливались публично курить. Этим все и ограничивалось. Нелепость подобной ситуации нашла свое отражение в ироничном стишке тех времен: «Лицемерие», в котором были такие строки:

Мелкие «недостатки» рядового немца оказалось не под силу вылечить даже нацистам. Обывателю было очень сложно объяснить, почему любовь к элегантности, табаку и стакану хорошего вина вдруг была заклеймена как ненемецкий недостаток. Нацистская верхушка очень скоро поняла, что нельзя бесконечно закручивать гайки. Наиболее успешным решением сложившегося противоречия стал проект «Сила через радость».

«Сила через радость» была создана доктором Леем, имперским организационным руководителем НСДАП, одновременно занимавшего пост главы «Немецкого трудового фронта». Новая организация должна была заняться досугом рядовых немцев, что должно было снять напряженность и нервозность в обществе, вызванную нацистскими преобразованиями. Но это была вовсе не забота о гражданах Третьего рейха. «Сила через радость» заботилась о них лишь как о винтиках огромной машины, которая должна была служить геополитическим замыслам Гитлера.

Лей умел должным образом организовывать досуг. «Сила через радость» никогда не сталкивалась с финансовыми трудностями. Она получала в свое распоряжение не только финансы, конфискованные у профсоюзов, но и огромные государственные субсидии. Острословы ехидно подмечали, что далеко не случайно первым мероприятием «Силы через радость» стала постановка в «Народном театре» пьесы Шиллера «Воры».

Так чем же занималась «Сила через радость»? Это бюро досуга организовывало театральные постановки, концерты, кинопоказы, выставки, социальные акции. Только в 1937 году более 38 миллионов немцев посетило около 117 тысяч подобных мероприятий. В сферу деятельности «Силы» попадали даже самые отдаленные деревни. В свою очередь, устроители подобных культурных мероприятий должны были позаботиться, чтобы атмосфера на них соответствовала нацистским установкам. Категорически запрещалось использовать комические номера, выступления танцовщиц в стиле кабаре. Параллельно с простыми развлечениями «Немецкие предприятия народного образования», курируемые Леем, организовывали просветительные лекции, вовлекши в сферу организованной политики почти 17 миллионов человек. «Спортивное бюро» за четыре года своего существования охватило более 10 миллионов человек. В декабре 1936 года нацистское правительство объявило атлетику некой начальной военной подготовкой, которая, кроме всего прочего, должна была содействовать расовому совершенствованию. Имперский спортивный руководитель Ганс фон Хаммер очень удачно подобрал определение для подобного рода деятельности – «политико-физическое воспитание». Международный Олимпийский комитет очень высоко оценил деятельность «Силы через радость», за что эта организация в 1938 году была награждена специальным кубком.

Однако «жемчужиной» в политике досуга, проводимой «Силой», были путешествия, которые организовывались специальным Туристическим бюро. «Сила через радость» использовала эти вояжи для повсеместной рекламы достижений национал-социализма. Это также имело достаточно ощутимый экономический эффект. Если в 1934 году железные дороги получали от туристических поездок около 7 миллионов марок, то благодаря «Силе» эта цифра увеличилась в восемь раз. И это только за один год! В следующем, 1935 году, «Сила через радость» смогла привлечь к себе 3 миллиона туристов, которые выложили в кассы железных дорог 68 миллионов марок! В основном эти суммы пошли на развитие сельского хозяйства. Это был точный расчет. Рисовалась идиллическая картинка: народ, отдыхая, не просто тратит деньги, а направляет их на помощь сельскому хозяйству. В определенный момент программа отдыха в сельской местности стала чуть ли не государственной задачей. Но далеко не все проводили свои выходные и отпуск в деревне. Некоторым посчастливилось пережить захватывающий круиз по Средиземному морю. Из 10 миллионов людей, которые до начала войны воспользовались туристическими услугами «Силы через радость», почти каждый двадцатый провел свое путешествие за границей. Для этой цели «Сила» построила с дюжину белоснежных лайнеров водоизмещением в 200 тысяч тонн. Это была очень выгодная инвестиция, так как позже они стали использоваться в военных целях. Так, уже в начале 1939 года на них из Испании был вывезен Легион «Кондор», немецкое военное подразделение, сражавшееся на стороне генерала Франко. Кстати, оплата транспортировки военных на родину – 209 тысяч марок – была произведена из кассы «Немецкого трудового фронта», материнской организации «Силы». Финансово оправдана была и акция по продаже по линии «Силы через радость» «Фольксвагенов», превратившихся воистину в «народный автомобиль» (дословный перевод названия марки машины). Центр отдыха на острове Рюген, располагавшийся в Балтийском море, был в годы войны превращен в гигантскую больницу – опять же социальные инвестиции в войну.

Но зарубежные туры «Силы», несмотря на все заявления, были достаточно дорогими. Недельная поездка по Балтийскому морю стоила 32 марки, а в тур в Италию – 155 марок. Для сравнения приведу несколько цифр. В 1935 году среднестатистическая заработная плата рабочего на заводе составляла 120 марок в месяц. Так что далеко на каждый мог прокатиться на белоснежном лайнере до Италии. По этому поводу не раз отпускались критические замечания, мол, подобные туры были доступны зажиточным немцам, а не обычным рабочим. Роберт Лей в качестве ответа на эту критику приводил другие данные. 60 % немцев, воспользовавшихся туристическими услугами «Силы», зарабатывали менее 100 марок в месяц, 33 % – от 100 до 150 марок, и лишь 6 % – более 250 марок. Но, как ни крути, международным туром скорее бы воспользовался зажиточный человек, нежели обычный трудяга.

Один французский корреспондент, путешествовавший вместе в немецкой группой в 1937 году к берегам Норвегии, привел сведения о социальном статусе пассажиров. Из 939 человек, находившихся на лайнере, 217 были рабочими, 249 – мелкими служащими, 202 – работницами социальной сфере, 187 – чьими-то женами, а 28 человек имели собственное дело. Таким образом, только четверть путешествующих принадлежала собственно к рабочему классу.

Но у Роберта Лея и на это было запасено объяснение. Рабочими он считал не только тех, кто трудился на заводах и на шахтах. В «Немецком трудовом фронте» в качестве рабочего рассматривали любого, кто был нанят на любую работу, а потому слово «рабочий» приобретало более высокое и почтенное значение, чем «пролетарий». Подобные туристические поездки, кроме всего прочего, ставили себе вполне ясные идеологические цели. Те, кто выезжал в качестве туриста за рубеж, должны были укрепиться в сознании своего патриотизма и национальной гордости. Специально обученные организаторы должны были обеспечить ненавязчивую политическую обработку туристов. Для этого как нельзя лучше подходила сама форма морского путешествия. Отпуск превращался в некое идеологическое воспитание. В течение нескольких недель пассажиры знаменитого лайнера «Вильгельм Густлофф» совершали свою поездку под неусыпным контролем специальных сотрудников. Экскурсии на берег были редким явлением, к тому же сходили с лайнера только в строго определенных странах. Культурная же программа развлечений на теплоходе, начиная от утренней гимнастики, заканчивая ночным пением народных песен, должна была укрепить национальное единство Германии. Уклониться от подобных мероприятий было нереально – за этим специально следили. Кроме этого в пассажирские списки постоянно включали сотрудников СД, задача которых состояла в налаживании связей с командой и отдыхающими, проверки их лояльности режиму.

Герхард Штарк, пресс-секретарь «Немецкого трудового фронта», в этой связи был весьма откровенен: «Мы посылаем рабочих в отпуск на наши лайнеры и в наши собственные санатории не для того, чтобы конкретный человек получал удовольствие. Мы это делаем, дабы поддерживать в конкретном индивидууме работоспособность, чтобы после отдыха он принимался за работу с новыми силами. „Сила через радость“ в некотором смысле проводит амортизацию трудящихся, подобно тому, как время от времени надо амортизировать мотор автомобиля, проехавшего большие расстояния». Роберт Лей сформулировал эту мысль еще более ясно и цинично: «Мы больше не имеем никаких отдельных личностей. Уходят в прошлое времена, когда каждый мог отдыхать, как ему нравилось». Организационный руководитель НСДАП заявил даже, что и сон постепенно переставал быть частным делом. Досуг немцев должен был быть строго регламентированным. Национал-социализм родил собственный праздничный календарь, который очень сильно отличался от того, к которому уже привыкли немцы.

Год начинался 15 января с отмечания незначительного праздника, посвященного первым политическим успехам нацистов, которых удалось достигнуть во время выборов в ландтаг округа Детмольд-Липпе. Затем шло 30 января – более известное как День прихода к власти. Это праздник сопровождался массовыми факельными шествиями и заявлениями о пробуждении Германии и наступлении «тысячелетнего рейха». 24 февраля справлялся день появления на свет в 1920 года официальной национал-социалистической программы партии. «День национального траура», пришедшийся на 16 марта, был постепенно видоизменен. Сначала он получил название «День памяти героев», а после введения всеобщей воинской повинности – «День военной свободы».

20 апреля вся Германия справляла день рождения фюрера. По своей помпезности и размаху этот праздник далеко обошел дни рождения кайзеров, которые традиционно справлялись в Германии. Гитлер как главнокомандующий принимал военные парады, а со всех концов страны устремлялись ритуальные колонны «Гитлерюгенда». Это шествие получило название «Путь к фюреру».

В 1933 году Гитлер сделал очень смелый шаг – он провозгласил 1 мая Днем национального труда. К тому времени профсоюзы были разгромлены и в «Немецкий трудовой фронт» принудительно были влиты 25 миллионов «солдат труда». Согласно доктрине народного сообщества рабочий класс должен был отказаться от ряда своих требований во имя восстановления единства нации. Теперь же на 1 мая вместо транспарантов, призывавших к социалистической классовой борьбе, на манифестациях господствовали другие лозунги: «Сила через радость и радость через силу!»

На второе воскресенье мая был назначен День матери. В этот день женщинам дарились цветы. Это было исключительно светское мероприятие – члены «Союза немецких девушек» становились неким фоном для церемоний, на которых нацисты превозносили плодородие женщин.

В июне и декабре официально праздновались языческие праздники – День летнего солнцестояния (21 июня) и Юль (23 декабря). Эти обряды получили наибольшее распространение среди молодежи, околдованной новыми ритуалами, кострами, огненными колесами и патетическими речами эсэсовцев, которым специально навязывалась новая эрзац-религия. Но языческий маскарад был не в состоянии выкорчевать вековые христианские традиции, вместо Юля во многих семьях продолжали справлять Рождество.

День национального труда имел свою деревенскую копию – день немецкого крестьянства, который превращался в некий праздник урожая. Центральное празднование проходило 2 октября на горе Бюкельберг. В этот день свой триумф праздновали аграрный романтизм «фёлькише» и сторонники мифа о «крови и почве». О размахах этого ритуала говорят хотя бы цифры: в 1933 года на горе собралось 500 тысяч крестьян, в 1934 году – 700 тысяч, в 1935 году – почти миллион. Главный расовый идеолог Третьего рейха Вальтер Дарре приветствовал крестьян как «биологический источник расового государства». Гитлер же называл их не иначе как «будущее нации». Гигантская демонстрация заканчивалась многочасовым показом вооружений.

Каждый год 9 ноября проходило некое мифологизированное мероприятие, посвященное неудачному путчу 1923 году, более известному под названием «пивной путч». В этот день оказывались почести «мученикам движения». Для павших в 1923 году 16 человек был сооружен специальный мемориал, у которого и происходило это мрачное действие. Именно в этот день кандидаты в СС давали клятву на верность фюреру, в которой клялись пожертвовать жизнью, если это понадобится.

Частью ежегодного цикла был партийный съезд партии, который проходил каждый год в первой половине сентября. В течении целой недели в Нюрнберге проходило представление, которое должно было продемонстрировать всему миру сплоченность немецкой нации. Сценические постановки политического характера проходили на фоне средневековой архитектуры Нюрнберга, которые совмещались с многотысячными парадами, «лесами» колышущихся знамен, волшебных куполов, создаваемых ночью сотнями прожекторов.

Эти торжества, кроме собственно праздничного компонента, выполняли еще одну важную задачу – они подавляли волю человека, способствовали его слиянию с массой. Годовой цикл национал-социалистических праздников очень хорошо способствовал этому начинанию – постановщики массовых шествий, демонстраций, собраний оказались неплохими знатоками человеческой психологии. Бесконечно повторяемые лозунги, выкроенные по одному идеологическому лекалу, лишали человека собственных убеждений, сокрушали его стремление к сопротивлению. Это, конечно, не касалось убежденных противников режима. Но рядовые немцы, еще недавно свято дорожившие своей личной жизнью, в одночасье предоставили ее в распоряжение нацистского руководства. Старые убеждения были отброшены. Это одна из причин, почему нацистский режим сделал ставку на молодежь, которая не имела богатого жизненного опыта. Ее было проще сформировать по новым образцам. В молодом поколении разжигался национальный энтузиазм, во имя которого оно могло пожертвовать своей личной жизнью. Но даже скептические наблюдатели отмечали волшебное воздействие массовых мероприятий, проводимых нацистами. Французский посол в Берлине в течение долгого времени отказывался посещать партийные съезда нацистов, так как опасался попасть под их воздействие. Он не мог найти ни одного логичного объяснения для подобной мобилизации чувств. Он достаточно точно описал то, что происходило каждый год в Нюрнберге: «Древним городом овладевал коллективный энтузиазм. Тысячи простых мужчин и женщин были возвеличены, охваченны романтической лихорадкой, мистическим экстазом, священным бредом. На семь дней Нюрнберг погружался в безумие».

Роберт Лей точно следовал этому рецепту: во всех развлекательных мероприятиях главным действующим лицом был коллектив. Личное мнение должно было быть вычеркнуто «национальной анестезией».

Французский посол Андре Франсуа Понсет не раз обращал внимание, что красота нацистских мероприятий, роскошь немецкого гостеприимства околдовала многих иностранцев, которых руководство Третьего рейха тысячами приглашало к себе с страну. Но приглашали далеко не всех. Это были те люди, которые, ослепленные немецким великолепием, могли быть инфицированы нацистским вирусом. Домой они должны были возвращаться убежденными сторонниками Гитлера, восхищенные его доктриной. Не видя обратную сторону медали: концентрационные лагеря, опыты над людьми, принудительную стерилизацию – они пытались формировать общественное мнение у себя на родине.

Нацистский режим делал все возможное, чтобы очаровать иностранных гостей. В течение многих лет зарубежных гостей окутывали заботой и дружелюбным отношением. Это было чем-то большим, чем просто политической вербовкой. Это была попытка получить признание во всем мире.

Когда в 1936 году в Берлине проводились Олимпийский игры, то Третий рейх получил долгожданную возможностью продемонстрировать всему человечеству свою «энергию и очарование». Немецкие атлеты выиграли медалей больше, чем их соперники. Представители различных стран и континентов были просто поражены итогами этой Олимпиады. Многие уехали обратно буквально очарованные аурой нового порядка в Германии. Устроители игр в очередной раз проявили себя тонкими знатоками человеческих душ.

Летом 1936 года нацистская Германия объявила о невиданных – до 60 процентов – скидках на железнодорожные билеты, а сам год был объявлен Международным фестивальным годом по всему рейху (старая испробованная тактика «Силы через радость»). Молодежь всей Европы толпой хлынула в Германию, горя желанием посмотреть происходящую там великую социальную революцию – Олимпиада была всего лишь глазурью на пироге.

На самом деле Олимпийские игры, как и многие массовые мероприятия, были всего лишь поводом, чтобы показать людям привлекательность «нового порядка» в Германии, но теперь речь шла не столько о немцах, сколько иностранных представителях. Ведомство Геббельса буквально за насколько недель превратило Германию в сказочную страну. Первые впечатление от чистоты, порядка приглушили у многих обостренные антинацистские чувства. Деревья в аллеях были превращены в некоторое подобие блестящих канделябров. Армейские офицеры возвели диковинный понтонный мост. Команды спортсменов и официальных лиц сопровождали немецкие девушки, облаченные в костюмы эпохи Возрождения. Они работали не только сопровождающими, но и официантками, поднося пиво, шампанское, холодные закуски. После великолепного фейерверка немецкие балерины показали гостям изысканную программу. Это все было заслугами Геббельса.

Герман Геринг, всегда стремившийся к развлечениям и саморекламе, решил тоже приложить руку к Олимпийским играм. Специально для гостей страны он сотворил некоторое подобие деревни XVIII века с пекарней, гостиницей, крестьянскими домами, ярмаркой. Тучный маршал хотел соответствовать укрепившейся за ним репутации весельчака, а потому повсюду демонстрировал гостям свое радушие. Он пил с ними пиво, катался на каруселях, танцевал, насколько позволяло его телосложение. В одну из олимпийских ночей он решил переплюнуть Геббельса и устроил постановку при помощи государственной оперы. Импровизированная сцена была драпирована дорогими шелками, в проходах стояли «лакеи» в красных ливреях и напудренных париках. Они держали в руках фонари.

Вслед за первыми лицами рейха откликнулись на эти мероприятия и функционеры помельче. Свою важность хотели продемонстрировать Йоахим фон Риббентроп, в 1936 году известный больше как крупный торговец шампанским и бывший вышибала и штурмовик Христиан Вебер. В 1936 году, фактически накануне Олимпийских игр, Риббентроп был назначен послом в Лондон. Несмотря на свое презрение к спорту, он все-таки решил использовать открытие Игр как удобный повод для проведения праздничного торжества. Он пригласил более 700 человек в шатер, разбитый рядом со своей резиденций. В нем, конечно, не было ни лакеев, ни спутниц в средневековых одеяниях. Да и истинно германским это мероприятие можно было назвать с натяжкой – подавали в основном шампанское. Но его можно считать вполне изысканным на фоне того, что было устроено Христианом Вебером, старым нацистом из Мюнхена. Вебер был в свое время телохранителем Гитлера, но со временем фюрер охладел к своему старому другу, и тому приходилось довольствоваться скромными постами в Баварии. Организованная им вечеринка больше напоминала легендарные попойки штурмовиков. Она была устроена только для мужчин, присутствовавшие на ней женщины и девушки были предназначены только для того, чтобы развлекать подвыпивших гостей. Девушек предоставил ему гауляйтер Баварии Адольф Вагнер. За самим Вебером закрепилась репутация редкостного бабника, за что он получил прозвище «жеребец Рим». Его пристрастия были более чем очевидными. В 1938 году он организовал в замке Нимфенбург так называемую «ночь амазонок», достаточно откровенное действие, лишь формально облаченное в мифологический контекст. Не решаясь критиковать отсутствие вкуса у могущественного Вебера, мюнхенские газеты назвали этот мифологический стриптиз «выдающимся социальным событием года».

Не было ничего новаторского в утехах нацистских бонз – все это была безвкусица, утрированная бюргерская культура прошлого.