Его разбудил лязг железного засова. Дверь густонаселенной тюремной камеры распахнулась, и выросший на пороге толстобрюхий сержант в расстегнутой на шее гимнастерке зычно гаркнул:

— Подъем на поверку!

Тотчас под потолком в темных заплесневелых кляксах загорелись две тусклые лампы, осветив сумрачным светом длинное помещение с тремя рядами двухъярусных железных коек. Все вокруг враз зашевелилось, на койках под вытертыми байковыми одеялишками, как гигантские гусеницы в коконах, заворочались сонные зеки, потревоженные вторжением охранника. Камера сразу же наполнилась гулом нестройных голосов, кто-то закашлял, зачихал, начал громко, во всю пасть, зевать, послышались смешки.

В карантинном бараке, куда Джокер вернулся отсиживать свою так нелепо заработанную дополнительную «трешку» за побег, были очень странные правила внутреннего распорядка. Вновь поступивших осужденных сначала три недели мурыжили в карантине, где якобы проводили медицинские обследования и психологическое тестирование. На работу не водили, допросов не устраивали — словом, жизнь у новеньких зеков была, можно сказать, вольготная. Правда, говорили, что после карантина отправляли на соседнюю зону — и там-то житуха была отнюдь не сахар. А причиной всему был начальник колонии полковник Прохоренко Анатолий Сергеевич, фанатик «режима» и вообще мужик-зверь. Раньше, говорили, он служил командиром роты на какой-то совсем уж страшной заполярной зоне — в богом забытом городке Североуральске, где он и перенял повадки тамошнего кума, полковника Беспалого. Майор Прохоренко добился на североуральской зоне больших «трудовых» успехов — главным образом благодаря неистовому служебному рвению, и полковник Беспалый дал ему в свое время отличную характеристику на повышение. А поскольку в одной берлоге двум медведям не жить, Прохоренко, получив погоны полковника, сразу был откомандирован в Пермскую область начальником этой самой колонии…

Все эти в общем-то малоинтересные сведения Жорик узнал от соседа по нарам, вора-карманника Егора Тугая — полноватого рыжего зека, который, как выяснилось, краем уха слыхал про лихого люберецкого парня по кличке Джокер и сильно обрадовался, узнав, что его новый сосед как раз тот самый Джокер и есть. Сам же Тугай залетел сюда по одному старому делу: два года он был в бегах и числился в федеральном розыске, потом, казалось, менты про него забыли, он высунул нос в Перми — тут-то его отловили и сунули к Прохоренко на правиловку.

— Че, без завтрака, что ль? — просипел самый старый обитатель карантинного барака семидесятилетний Григорий Локотков по прозвищу Локатор.

— Не вякай! — отрезал сержант и грозно громыхнул толстой связкой ключей. — Пять, минут на оправку — и вперед! После будет тебе завтрак, и обед, и ужин. Три в одном, — и хрипло загоготал.

Джокер свесил голову вниз и увидел, что Тугай как лежал под одеялом, поджав колени под брюхо, так и остался лежать.

— Э, Тугай! — позвал Жорик. — Просыпайся! Поверка!

Одеяло откинулось, и два черных, как угольки, глаза впились в Джокера.

— Ну и хрен с ней, с поверкой. Я-то не убег! — скривил рожу рыжий и осклабился. У него не было трех передних зубов. ^ Пусть сержант проверяет прямо здесь. Башка разламывается. Сил нет подняться. — И он шумно засипел.

— Да хрен ли с ним по пустякам цапаться, — резонно возразил Джокер. — Ему бы только повод тебя в ШИЗО сунуть.

— Ни хера — в карцере воровской дух воспаряет и крепчает в горе! — невесело отшутился Тугай.

Вот за это — за шутковатость и легкое отношение ко всяким житейским тяготам — Джокер сразу зауважал Тугая и даже полюбил. За всю свою недолгую двадцатисемилетнюю жизнь он так уважал разве что только Кабана.

Но сейчас он слукавил — вовсе не заботой о здоровье Тугая объяснялось его желание поскорее разбудить вора. Вчера на сон грядущий у них возник чудной разговор — и Джокер сразу навострил уши, слушал, не перебивал, но и расспросами не докучал. А рассказал ему вчера Тугай, что недавно заслал один важный знакомец ему маляву из Москвы. В ней сообщалось, что тот ищет лихого парня, опытного стрелка, умеющего обращаться с оптикой и, главное, психически уравновешенного, готового пойти на серьезное дело. Такому умельцу было обещано содействие, нехилые бабки, надежная крыша, ну и, естественно, побег с зоны.

Не просидев в карантине и двух недель, но наслышавшись о прелестях прохоренковского «режима», Джокер решил, что три года в этой вонючей дыре — срок нестерпимо долгий. А тут бабки, свобода, живое дело. Было бы грех не воспользоваться удачной мазой и сделать с зоны ноги. Но предлагать самому себя в качестве кандидата ему было негоже. Вот он и вознамерился раскрутить Тугая на дальнейший разговор по поводу этой самой малявки и, даст бог, при случае ввернуть про себя пару-тройку словечек…

— Есть вот какая идэя, — продолжал Шота, пристально глядя на Максима. — Надо подобрать где-нибудь в глубинке подходящего лоха, но лоха ушлого, у которого ручонки порохом опалены и кровушкой мазаны. И чтоб был без комплексов, чтоб за пачку баксов готов был шмальнуть — в кого скажут, не обсуждая. Нужен пацан не из наших, не ангажированный, не из какой-то серьезной команды, иначе потом разборок не оберешься… Одиночка. Или такой, который служил, как верный пес, у кого-то из авторитетных людей, а теперь остался без хозяина.

— Вот это, пожалуй, — веско заметил Кайзер, — самый надежный вариант. Бесхозный пацан.

— Не знаю, можно ли такого найти? — глубокомысленно произнес Шота Черноморский, поднимая очередную рюмку.

Они сидели уже больше часа на террасе узбекского ресторана «Арык» в подмосковных Химках и вели неспешную беседу, расправляясь с огромным блюдом дымящегося жирного плова. Гора оранжевого риса с щедрыми вкраплениями крупных кусочков баранины постепенно уменьшалась с обеих сторон, одновременно опорожнялась и литровая бутылка водки «Русский стандарт», торчащая из заиндевевшего серебряного ведерка с колотым льдом.

— Батоно Шота, — медленно начал Максим Кайзер, — найти такого человека одновременно и легко и трудно. Легко потому, что, если копнуть сейчас по зонам, найдется не один десяток бесхозных пацанов. А трудно потому, что такому пацану ты должен доверять как самому себе. Верно?

Шота задумчиво кивнул и загреб горсть плова. Узбекское яство вор-грузин и русский вор ели по правилам — руками.

— Давай-ка мы двум-трем верным людям разошлем малявки по зонам… Но только чтобы никаких деталей. Все должно остаться конфиденциальным. От кого заява? Кого заказали? Об этом должны знать только трое — ты, я и пацан-снайпер. А Варягу пусть земля будет пухом.

Максим усмехнулся:

— Был у меня один корешок — тот бы справился, верняк. Да вот беда — уже второй год как отдыхает на Ваганьковском.

— То-то и оно, брат, что все верные давно по кладбищам лежат. Так присмотришься, кто выживает? Шушера одна. Смех и грех. Ну да ладно, давай, Макс, чокнемся и выпьем за тех серьезных людей, кто еще жив и кто с нами.

— Ну, бывай, — поддержал своего теперешнего союзника в борьбе с Варягом Максим Кайзер и одним махом выпил рюмку до дна.

Тогда Шота не стал вдаваться в подробности своего плана, который он наверняка уже придумал. Максим понял почему. Такова была обычная манера грузинского авторитета. Он действовал тонко, как настоящий психотерапевт, вынуждая своих пациентов самим совершать поступки или делать выводы, которые ему выгодны, при этом создавая у них полную иллюзию самостоятельного выбора. Итак, Шота во время их встречи в подмосковной рощице, в их первом разговоре на эту тему, дал Максиму психологическую установку — заставить его продумать идею убийства Варяга. Теперь, в ресторане «Арык», на свет выползли конкретные детали коварного плана.

— А ты пусти на зону маляву. Подпиши своим погоня-лом. Тебя знают, тебе доверяют, тебя уважают. Так и так, мол, нужен такой-то для серьезного дела. Подходящему кандидату мы поможем без лишних хлопот покинуть зону, переправиться в Москву, а потом обеспечим всем необходимым… Но о конкретном объекте упоминать, конечно, не следует… — на всякий случай уточнил Шота.

Максим Кайзер даже привстал на стуле.

— Ты что, Шота! Ты меня совсем за идиота считаешь? Варяга же всякий уличный сопляк знает! А покажи мне такого кретина, который по собственной воле, да хоть за лимон баксов, станет в Варяга стрелять! Нет, конечно, я с тобой полностью согласен: это должен быть лох. Но лох с гонором, с амбициями, чтобы сразу четко усек задание, лишних вопросов не задавал и чтобы исполнил на сто процентов. И главное, чтобы до бабок был жаден. Вот такому если посулить сто тысяч — он родную маму пришибет.

Шота сначала согласно кивнул, но потом, помолчав, тяжело выдавил из себя:

— Вот Варяга — вряд ли. Варяга может отказаться, и у такого кишка тонка…

— Да ладно тебе. Ты уж из Варяга господа бога не делай. Он такой же смертный, как и все мы, из плоти и крови сработан. Давай лучше выпьем. Все будет пучком.

После утренней поверки и скудного завтрака Джокер вернулся в барак и завалился на свои нары во втором ярусе. Тугай, так и не сходив на завтрак, по-прежнему лежал на нарах и вроде как дремал, накрывшись одеялом с головой.

— Слышь, Тугай, — откашлявшись, позвал Жорик. — Ты спишь?

Вор шевельнулся и что-то едва буркнул.

Ты, никак, заболел? — не унимался Джокер.

Тугай слегка откинул одеяло, и Джокер увидел, что лицо у того раскраснелось и лоб покрыт испариной.

— Э, брат, да у тебя высокая температура, — сочувственно закивал головой Жорик.

— Да вроде того, — прохрипел вор. — Чой-то мне хреново.

— Может, в лазарет пойдешь?

— Да хули ему в лазарет! — раздался сзади надтреснутый громогласный голос Митяя Поспелова. — Он и здеся подохнет как миленький. И будет этому рыжему колобку земля Винни-Пухом… — Шутка завершилась мерзким ехидным хохотком.

Митяй был старожил карантинного барака, известный на Южном Урале беспредельщик, который когда-то, на заре своей карьеры, был знатным медвежатником, да спился, бросил почетную воровскую профессию и постепенно опустился на низшую ступеньку воровской иерархии, промышляя чем ни попадя — от вокзальных краж до обычного попрошайничества. В карантине он сидел уже шестой месяц, потому что ему дали пятак за групповой разбой, а потом адвокаты добились пересмотра приговора, дело отослали на доследование, и он затор-чал тут до Окончательного решения. Митяй не то что пользовался большим авторитетом среди зеков, но его побаивались за силу, непредсказуемость, крутой нрав, но самое главное — за мерзкий, неуправляемый характер и злопамятность. На ровном месте Митяй мог вдруг вспылить и затеять драку, которая обычно кончалась жестокой поножовщиной: Митяй непременно выуживал из складок своей длинной, до колен, рубахи заточку и без Долгих размышлений пырял противников в живот…

Джокеру выходки Митяя давно не нравились. Вот и сейчас ему не понравилось, как он разговаривает со своим сокамерником. Он сполз с верхнего яруса и, ввинтив в наглеца острый взгляд, тихо произнес:

— Ты бы топал отсюда, Митяй, а?

— Не понял? — очумев от таких слов, Митяй развернулся к посмевшему его одернуть зеку.

— Я говорю, сгинь отсюда. И хавло свое больше не разевай, а то как бы тебе землю не запушили…

— Че? — яростно взвизгнул здоровяк, считавший себя местным паханом. Озверело глядя на обидчика и одергивая на выпирающем животе грязно-белый свитерок, он заорал во всю глотку: — Ты откуда взялся, шмакодявка? Да я тя мизинцем щас как клопа раздавлю.

И впрямь разница в росте и в весовой категории между противниками оказалась разительная: Митяй был кряжистый, крепкий парень под сто восемьдесят восемь, с пудовыми кулачищами и всем своим видом мог внушить безотчетный страх, а во внешности Джокера, при его скромном росте и неплотном телосложении, не было ничего устрашающего — разве что недавно бритая голова. Словом, ситуация типа Давид и Голиаф… Но Джокер был не из робких.

— Смотри не тресни, злыдень! — хладнокровно-насмешливо отозвался он, понимая, что суровой драки им не избежать, а потому еще больше хотел вывести осточертевшего ему соперника из равновесия.

Митяй, теряя контроль над собой, раззявив губастый рот, молча ринулся на оборзевшего новичка, выбросив вперед сжатую в кулак правую руку. Джокер легко увернулся и, отклонившись, почти без размаха врезал Митяю ногой под коленную чашечку. Тот охнул и припал на ушибленную ногу.

— А-а-ах, сучонок! — захрипел он. — Ну, ща я из тебя котлету-неваляй сделаю! — С этими словами Митяй снова бросился на Джокера и, пользуясь тем, что пространство между нарами было слишком узким, облапил его за плечи обеими руками, сдавил шею и стал душить со всей мочи. Но Джокер не стал вырываться, понимая, что силы все равно неравны, а изловчился и снова ногой ударил Митяя в пах. На ногах у Джокера были надеты все те же зимние кроссовки «Найк», в которых его взяли. Он любил эти кроссовки главным образом за то, что у них на носках были налеплены плотные нашлепки из литой резины, что делало его обувь грозным оружием. Литой резиновый носок «Найка» смачно вошел в мягкую промежность громилы. Тот опять взвыл и невольно отпустил шею противника. Жорик только этого и ждал. Он схватился обеими руками за спинку верхней койки, подтянулся и впечатал обе ноги Митяю в рожу, прямо в его мерзкий губастый рот. Удар оказался очень силен — Митяй отлетел на три метра и ударился затылком о стену. Из разбитых губ и десен неудержимо хлынула кровь, обагрив грязно-серую робу. Пахан невольно прикрыл разбитое хлебало руками, и в этот момент Джокер, подлетев вплотную, нанес врагу несколько жестоких прямых ударов кулаком в лицо. И некогда грозный противник вдруг осел, теряя контроль над собой, пытаясь лишь бессильно прикрываться от безжалостных и точных ударов. Теперь этот Голиаф уже не представлял опасности. Джокер вошел с ним в клинч, нащупал на спине что-то твердое, залез под робу и вытащил заточку с пластмассовой рукояткой.

— Теперь пошел вон! — по-деловому распорядился Джокер. — И чтоб я тебя больше не слышал, понял или нет?

Но Митяй, не привыкший так просто сдаваться, начи ная приходить в себя, глухо зарычав, попытался что-то возразить победителю. И даже сделал новую попытку броситься снова на Джокера. Тогда тот, не став искушать судьбу, выхватил заточку из чехла и два раза хладнокровно и нацеленно всадил ее по самую рукоятку Митяя в правое предплечье. Митяй взвыл, завалившись на пол Рука его повисла плетью.

— Я ж тебе сказал, падла, не дергайся, — тяжело дыша, бросил Джокер. — А теперь вот инвалидом будешь на всю жизнь. Еще раз свой гонор проявишь, я тебе и другую руку порежу.

Поверженный Митяй на этот раз лишь всхлипывал от боли, лежа на полу, лишенный чести и превосходства. В бараке наступила гробовая тишина. Все обитатели карантина поняли, что теперь по священному правилу зековского общежития старшим стал новенький зек по кличке Джокер.

Часа через два больной Тугай, зашевелившись на своей койке и тяжело приподнимаясь, рукой поманил Джокера подойти к себе. И когда тот наклонился к нему, прошептал пересохшими от высокого жара губами:

— Ты вот что, Жорик, послушай… Помнишь, я тебе про маляву говорил, что мне из Москвы пришла?

У Джокера екнуло сердце. Ну вот, вроде дождался. Но он лишь сдержанно кивнул в ответ.

— Ты пушку с прицелом в руках хоть раз держал?

— Я, Тугай, с пятидесяти метров могу выбить девяносто восемь из ста. Из «макара» и из «тэтэшки».

Тугай слабо улыбнулся:

— Это хорошо. Но я тебя ведь про пушку с оптическим прицелом спрашиваю.

— Из винтаря с оптикой девяносто из ста выбиваю с трехсот метров, — соврал Джокер, не моргнув глазом.

— Ну вот, коли ты, как я погляжу, такой крутой — может, тебе и рискнуть?

— Что «рискнуть»? — переспросил Джокер, желая, чтобы Тугай однозначно пояснил ему, в чем состоит предложение.

Тугай, медленно ворочая языком, коротко рассказал своему визави все, что знал из записки:

— Тебе побег устроят, в Москву повезут. А там вроде как бабками серьезными снабдят и все, что нужно делать, расскажут. Было бы здоровье, я бы сам дернул. Давай, Джокер, ты сможешь. Я же вижу, — торопливо шептал Тугай. — В тебе злость есть. И бесстрашие. А уж коли не врешь насчет стрелковых подвигов, так тебе ж цены нет. Ну что, хочешь в Москву податься на крупное дело?

У Джокера сердце заколотилось от такого заманчивого предложения. Бабки явно немалые сулят. А за такой приз можно и пупок надорвать…

— Тугай, брат, если ты меня порекомендуешь — я тебе век буду обязан, — твердо сказал он.

— Обещать не могу, как ты понимаешь. — Из-под одеяла выползла рыжая, в конопушках, волосатая рука. — Но ответ напишу и про тебя сообщу. Давай листок и ручку, там у меня в тумбочке найди… Только ты уж смотри, меня не подведи. Там люди серьезные, если что не так, долго базарить не будут. Это тебе не эта скороспелка, — и Тугай кивнул в тот угол, где лежал, зализывая раны, побитый и искалеченный Митяй Поспелов.

Через неделю Максим Кайзер получил послание с зоны. На этот раз письмо пришло из Перми. Авторитетный уральский вор Боря Екатеринбургский сообщал, что у его старинного кореша Тугая, который сейчас. парится в пермской колонии, есть на примете молодой пацаненок Жорик Уваров с погонялом Джокер, который мог бы выполнить важное поручение московских воров.

Кайзер, которого разбуди ночью — и он без запинки назовет по имени не только смотрящих, но и всех известных законных воров во всех российских областях и городах, никогда в жизни не слыхал ни о Тугае, ни о Жорике Уварове. Именно это обстоятельство и заставило его повнимательнее присмотреться к этому неизвестному кандидату.

Первым делом он связался по своим каналам с нужными людьми, и те через Главное управление исполнения наказаний МВД навели справки о гражданине Георгии Уварове, отбывающем наказание в одной из пермских колоний.

Полученные Максимом через три дня сведения окончательно убедили его в правильности сделанного интуитивного выбора. Теперь можно было начинать действовать…