ГЛАВА 9
Нити Ариадны
Мне снится сон. Странный сон про будущее в прошлом, про будущее, которого уже никогда не случится. Я знаю, что все вокруг происходит не наяву, но не хочу бежать отсюда. Мне хорошо. Я счастлив в этом зыбком сне.
Поток людей высыпает из кинотеатра в иллюминацию летней Москвы. Новый Арбат шуршит несущимися машинами, горит огнями рекламы, шепчет человеческой жизнью.
Эля толкает меня в плечо и, когда я собираюсь обнять ее за талию, ускользает в сторону. Я укоризненно смотрю на нее поверх очков — это я умею.
Она смеется, возвращается, берет меня за руку.
Тепло.
Я улыбаюсь. Легко сжимаю ее ладонь своей.
— Как тебе кино? — спрашивает Эля, доставая из сумочки билеты и пуляя в урну.
Она всегда выбрасывает использованные билеты. Не хранит. Это у меня дурацкая привычка: складывать всякие клочки памяти в ящики и на полки.
— Если перед сеансом открыть череп, вынуть мозг и засыпать туда попкорн, то отличный фильм, — отвечаю я, улучая момент и все-таки обнимая ее.
Мы сворачиваем и топаем в сторону Садового. Там через переход, мимо плазы, во дворики и домой.
— Главное, потом не забыть обратно мозги засунуть, — смеется Эля. — А то станешь, как эти веселые роботы.
Я согласно киваю. Мимо шелестят машины, цокают прохожие. Легкий ветерок доносит вкусный запах из ближайшего ресторанчика.
— Пошли пиццу есть, — предлагает Эля.
Я обнимаю ее крепче. Незаметно кошусь на черную челку: под таким углом глаз под ней не видно. Что-то идет не так. До сеанса мы уже были в итальянском ресторанчике, а после кино договорились ужинать дома.
— Может, лучше домой? — осторожно спрашиваю я. — Обещаю: у плиты стоять не будешь.
Эля сбавляет шаг. Я тоже. Останавливаемся возле подземного пешеходного перехода.
— Да, лучше домой, — говорит Эля. Ежится и прижимается ко мне. По-прежнему не вижу ее глаз. — Тебе не холодно?
— Да нет вроде.
Я понимаю, что все должно было случиться не так. Этот сон рассказывает о вечере, который мы заранее распланировали, здесь нет места импровизации.
Или есть?
Волосы Эли щекочут мне шею. Ветер усиливается. И свет от рекламного щита словно бы становится ярче. На плече Эли — мурашки, за плечом — резкая тень на асфальте от падающей сверху золотистой стены.
— Пойдем отсюда!
Я срываюсь с места, увлекая Элю за собой, но она остается на месте, как вкопанная. Моя ладонь теряет ее ладонь.
Тепла больше нет.
Щурясь от нестерпимого света и ветра, я разворачиваюсь, и с замиранием сердца вижу, как Эля стоит в слепящем потоке и смотрит на меня. В ее больших глазах замерло необыкновенное выражение: смесь обиды, ужаса и долгого печального понимания.
Со скрежетом сталкиваются машины, падают, как подкошенные, люди, с громким хлопком лопается отпущенная лебедка, и строительная люлька летит вниз с восемнадцатого этажа углового дома-книжки.
Все это я отмечаю краем глаза, в единый миг.
А между нами вырастает бесконечная стена мерцающего золотом света.
— Не-е-е-е…
Мой крик застывает в горле, будто все внутренности внезапно залили тягучей смолой, и она мгновенно превратилась в янтарь. Занесенная для шага нога мягко врезается в невидимую преграду, сердце ухает в последний раз и замолкает.
Ветра больше нет.
Лишь необыкновенный, пронзительный взгляд остается передо мной.
За мириадами золотистых капель.
Эля совсем рядом. Протяни руку и коснешься ее плеча, протяни вторую и обнимешь, прижмешь к себе, схватишь крепко-крепко, чтобы никогда уже больше не отпускать…
Да вот только между нами дрожит стена света.
И никаких шансов, что, пройдя через нее, выйдешь там, где положено. Запросто можно промахнуться. Тут всё совсем иначе, не как в прошлой жизни.
«У каждого своя стена», — взрывается пространство знакомым вкрадчивым голосом.
Не может быть!
У нас с Элей одна стена на двоих!
Почему, ну почему сны никогда не кончаются счастливо?
Янтарь крошится, плавится. Желтые капли, вместо того, чтобы упасть вниз, исчезают. Будто их и не было. Снизу летят новые. И тоже растворяются в первозданном свете.
Навсегда.
…Мне снился сон. Странный сон…
Я вздрогнул и открыл глаза.
Чуть не ослеп, зажмурился что было сил. Закончил шаг, и едва не подвернул ногу от неожиданности. Споткнулся, больно грохнулся коленом.
— Ч-ч-черт!
Не разжимая век, я встал и пошел дальше, прочь от проклятой стены. В спину не жарило, не холодило. Если б не вездесущий свет, ни за что не догадаться, что сзади дрожит эта острая грань между…
На очередном шаге я споткнулся и нырнул вперед, рефлекторно выставляя перед собой руки. Ладони скользнули по чему-то прохладному. С утробным охом я растянулся в полный рост.
Приподнявшись на локте, осторожно открыл глаза.
Здесь стена уже не ослепляла. Просто отрешенно мерцала, переливалась золотистыми искорками метрах в десяти, посреди проспекта.
Мне повезло: плюхнулся в траву. Спикируй я так бодро на асфальт — костей бы не собрал. А так ничего, только локти поцарапал.
Отдышавшись, я сел. Среди ярко-зеленых травяных стеблей из земли торчал осколок стекла. Я поежился и, осторожно взяв его двумя пальцами, отшвырнул подальше. Звякнуло. А если б на полметра раньше споткнулся?
Я снова поежился и отогнал ненужные мысли.
В голове вихрем крутнулись отголоски сна, но быстро улетучились — я даже не смог припомнить деталей. Осталось лишь горькое чувство потери чего-то родного. Наверное, в этом сне была Эля? Хм. Не помню.
Шумно выдохнув, я одернул перекосившийся ворот куртки. Открыл футляр, съехавший при падении на плечо. Надо же, уцелели! Только одна линза чуть треснула.
Я машинально протер очки о рукав и привычным движением поместил на переносицу Интеллигент, блин, недобитый. Риэлтор джунглей…
Кое-как отряхнувшись, я наконец поднялся на ноги и внимательно осмотрелся.
По левую руку — поросший деревцами и островками травы тротуар, длинный забор с каменными столбами и прогнившими решетчатыми пролетами. За забором густые заросли. Кажется, там должен быть какой-то храм — забыл, как называется, — но строений не видно. За буйными кронами деревьев вообще ничего не видно. Ну и фиг с ним, я теперь храмы с монастырями еще долго буду стороной обходить.
Справа — обветшалые сталинские дома. Монументальные, унылые, с облезлыми фасадами, мутными окнами и полуразрушенными арками. Тусклые вывески и линялые рекламные щиты. Как и везде.
Правда, за одним исключением.
Ленинский проспект здесь был на удивление пуст. Не считая, конечно, ставших уже привычными проржавевших остовов машин, разбросанных на растрескавшемся асфальте, да одиноко бредущей по противоположной стороне собаки.
Крупная облезлая псина обнюхивала бордюр, изредка вскидывала мохнатую голову и задумчиво глядела на стену света. Близко к золотистому свечению она не подходила. На меня никакого внимания не обращала.
Что ж, по крайней мере, понятно: я снова с другой стороны сияния — ведь здесь есть животные. Только вот… Куда же подевались люди? Почти центр Москвы. Даже с учетом того, что большая часть не проснулась, все равно должно быть много людей. А тут…
Ни души.
Я невольно оглянулся.
Стена по-прежнему беззвучно мерцала над мостовой. За ней угадывались очертания высотки, светлое небо за вязью оборванных проводов.
Что же ты такое?
Стена молчала…
Ну да, еще бы она со мной заговорила.
На противоположном тротуаре вились уже две собаки. Они не перебегали через дорогу, но уже откровенно посматривали в мою сторону.
Пора валить отсюда.
Не глядя на псов, я зашагал прочь, держась своей стороны проспекта. До Октябрьской отсюда километр, может, полтора. А уж там-то точно должны быть люди…
Поглядывая через плечо на забеспокоившихся собак, я продолжал быстрым шагом идти по тротуару. Обходил деревца, старался не споткнуться.
Псы покрутились, но так и остались возле стены, не стали преследовать.
Я перестал оглядываться, сосредоточился на дороге. На обочине то и дело попадались машины с открытыми дверями, но вокруг все так же не было видно ни души. Слева — забор, справа — сталинки.
Почему же Иван так боится тех, кто приходит из-за стены? Пока, кроме бродячих собак, ничего ужасного тут нет. Правда, и людей, тоже нет. Вот это настораживает…
Взгляд невольно зацепился за что-то пестрое. Я повернулся и увидел на одной из решеток забора повязанные ленточки, проволочки, веревочки. Остановился, сам пока не понимая, почему. Вернулся на несколько шагов назад, рассмотрел странный пролет забора внимательнее.
Ржавая решетка была увешана узелками — самыми разными, из чего попало. Среди лоскутов одежды, полиэтилена, кусочков проводов, изоленты, ветхой бечевки я даже заметил серебряную цепочку.
Огляделся по сторонам. Никого.
Какое-то оно здесь нелогичное. Я такие штуки видел где-то на черноморском побережье. Туристы, кажется, считали модным повязать ленточку на дерево, чтобы потом еще раз к нему вернуться. Бедное дерево.
Я снова осмотрелся. Тротуар, забор, заросли, мертвая неотложка с выбитыми стеклами. Напротив — дом. Прогнившая автобусная остановка. Ничего примечательного.
Кому взбрело в голову сюда возвращаться? Зачем? Может, еще до анабиоза здесь какое-то место было примечательное? Да нет. Эта мишура за годы, проведенные на свежем воздухе, превратилась бы в прах. Ее недавно повязали.
Ерунда какая-то.
Я уже развернулся в сторону центра и собрался продолжить путь, когда из арки дома вышел человек. Он прищурился после полумрака, быстро сориентировался и твердым шагом направился через дорогу в мою сторону.
Я напрягся. Мужчина был одет в выцветший комбинезон и берцы. Подтянут, крепко сложен. Оружия в руках заметно не было, но черт его знает…
— Привет, — обронил он, даже не глянув на меня. Подошел к решетке с мишурой и, безошибочно определив, сорвал одну из проволочек. — Первый раз?
— Что первый раз? — не понял я.
— Понятно, — кивнул он и наконец удостоил меня взглядом. В глазах пульсировала растерянность, никак не вязавшаяся с образом уверенного в себе мужчины. — Не советую тут метку ставить. Я четвертый круг уже нарезаю. Ноль эффекта.
— Хорошо.
— По Ленинскому тоже бесполезно. Попробуй свернуть в Парк Горького.
— Хорошо, — повторил я. Осторожно спросил: — Ты сам-то куда идешь?
— Не важно, — быстро сказал мужик, отступая на шаг. — За мной не ходи. Я с одним уже пробовал — без толку.
— Да я и не напрашиваюсь, — пожал я плечами.
— Не веришь мне, ни хера не веришь, — констатировал мужчина, машинально обматывая проволочку вокруг большого пальца левой руки. В его голосе послышались истерические нотки. — Ну и хер с тобой, пионер.
Он развернулся и, не простившись, зашагал прочь. Вышел на центр проспекта и уверенно запетлял между легковушками.
Я посмотрел мужику в спину.
Никак не могу привыкнуть к невменяемым. Вроде немало уже встретил на своем пути, а привыкнуть не могу.
Озираясь, я пошел дальше. После встречи с незнакомцем внутри остался гадкий осадок. Понятно, что в последние дни приятных впечатлений от людей было крайне мало, но тут… Какое-то особое чувство. Вроде и не врал этот мужик, но и ничего толкового не сказал. Шарахнулся, словно я с ним заговорил, а не наоборот. И еще этот тон. Будто знает не в пример больше моего.
Ленинский проспект опять был безлюден. Впереди уже виднелся поворот, за которым Садовое, ныряет в туннель. Маячил на площади памятник Ленину. Уже недалеко. По Якиманке, через центр…
Я притормозил.
Что-то не так. Показалось, или проспект начал изгибаться гораздо раньше, чем должен был?
Я всмотрелся в дома. На той стороне проспекта, возле высотки возникло движение. Парочка пенсионеров, видимо, давно ошивалась у дверей магазина, но я не обратил на них внимания, потому что старики стояли неподвижно. А теперь, искоса поглядывая на меня, они начали тихонько шагать поперек улицы, волоча за собой ведро, то и дело нагибаясь. Я даже не сразу понял, что они делают. Дед наклонялся, макал кисть в краску и проводил жирную полосу на асфальте, бабка подтаскивала ведро. Раз, два, раз, два. Постепенно — от бордюра к ближайшей легковушке — стал угадываться косой пунктир, наподобие дорожной разметки.
— Уйди! — гаркнул дед, не успел я сделать и шага в их сторону. — И так проку мало, а ты еще хлеще спутаешь.
Я развернулся и, сдерживая себя, чтобы не перейти на бег, заспешил в сторону Калужской площади. Ощущение неправильности происходящего крепло с каждой минутой. Если до того, как я впервые прошел через стену света, вокруг творился более-менее обоснованный кошмар, то теперь он грозился перерасти в фантасмагорию. Но какая-то логика во всем этом присутствовала. Просто я еще не уловил, какая именно…
Уже почти дойдя до угла громоздкого здания, я вдруг понял, что впереди больше нет памятника вождю мирового пролетариата. Только… прямой, как стрела Ленинский проспект, который здесь должен был упереться в площадь и перетечь в Большую Якиманку.
Должен был.
По левую руку тянулся забор, по правую — сталинские высотки.
Я прошел по инерции еще метров десять и остановился возле решетки с мишурой. Ленточки, проволочки, целлофанки, серебряная цепочка…
Сердце колотилось, как бешеное, по спине тек пот. Мне хотелось развернуться и побежать обратно. Сквозь стену света, к Ивану и надсмотрщикам монастыря, таскать могильные плиты. До посинения таскать и ни о чем не думать. А лучше запереться в келье и таращится на капли, летящие снизу вверх!
Я уперся ладонями в колени, несколько раз глубоко вздохнул, взял себя в руки. Унял накатившую панику. Неимоверным усилием остановил скачущие мысли.
Так.
По очереди.
Сначала в сознание просочилась жуткая догадка: вторая золотистая стена, к которой вывел меня Иван, не являлась продолжением предыдущей. Тут все было по-новому. Не так, как до первой стены. Не так, как между первой и второй. Значит, стена… не одна…
Стоп. Пока хватит. Это обдумаю позже.
Следующая мысль пугала еще сильнее. Если в монастырской келье вода текла в обратном направлении, то здесь… Здесь…
Дальше думать не хотелось. Получалось, что вокруг нарушены законы физики. Фундаментальные.
Я еще раз глубоко вздохнул. Разогнулся и посмотрел на уходящий вдаль проспект. Нет, это вовсе не оптическая иллюзия. Все реально. Просто здесь нарушено одно из трех линейных измерений. Длина, ширина или высота. Не полностью, конечно, иначе мир просто не смог бы существовать. Частично.
Понимание всего этого пришло как-то разом, навалилось, сгребло в уродливую кучу кусочки мозаики.
Что там сказал мужик? Четвертый круг нарезает?
Взгляд зацепился за мишуру. Десятки, сотни ленточек и проволочек. Люди здесь отмечают маршрут, ставят вешку. Потому что не могут попасть из точки «А» в точку «Б».
Я почувствовал, как страх холодной змеей возвращается внутрь, обвивает позвоночник, стискивает органы, морозит кровь.
Ни в коем случае не поддаваться. Идти. Пробовать. Петлять и блуждать, но не останавливаться. Ни за что! Остановка — смерть. И не зря псы рыщут в окрестностях. Они ждут тех, кто остановится.
Я оглянулся. Никого.
Так. Что еще говорил мужик? По прямой бесполезно? Попробовать через Парк Горького?
Попробуем.
Я пошел вперед, пружиня шаг. Чувствуя, как открывается второе дыхание. Твердо глядя на протоптанную сотнями ног дорожку в прибитой давнишним дождем пыли. И как раньше не замечал этой тропы?
Остановка — смерть. Движение — жизнь.
Пусть вокруг творятся странности. Пусть. Если мир существует, значит, основные законы природы все же работают. А если главные правила действуют, нужно просто-напросто понять, что второстепенно. И не лезть туда.
Только бы Эля не растерялась во всей этой кутерьме. Только бы не заблудилась в чудовищном зазеркалье. Только бы дождалась.
Дойдя до ближайшего перекрестка, я свернул налево, прочь с проторенной тропы. Двигаться по ней, наверное, и впрямь бесполезно: так и будешь петлять, пока не обессилишь от жажды и усталости на радость бродячим псам.
Не расслабляться. Идти вперед.
Дорога вильнула. Передо мной возвышался забор парка культуры. Чугунные прутья в одном месте будто растянули.
Я нырнул в дыру и снова оказался среди густых кустов. Какое-то время двигался сквозь заросли, раздвигая руками ветви, пока не выбрался на аллею. Сбоку замаячили сгнившие аттракционы.
Сердце радостно замерло. Неужто сработал совет мужика? Неужто удалось выскочить из хитрой петли проспекта?
Вдали, за будкой тира, мелькнула одинокая фигурка. Силуэт показался знакомым. Мой советчик в комбинезоне? Похоже. Что ж, навязываться не стану, а пойти следом лишним не будет. Если он угадал один раз, не исключено, что и теперь выбрал правильное направление.
Я пошел за мелькающей между зарослями фигуркой.
«А что, если мне просто повезло? — закралось сомнение. — А что, если здесь у каждого свой путь?»
Я зашагал тверже. В любом случае, мне нужно именно в ту сторону, к главному входу. Если не удалось пройти через Якиманку, то придется добираться до Арбата в обход…
Спина мужика исчезла за разросшимся на пол-аллеи кленом и больше не появлялась. Я ускорил шаг. В сумраке, под кроной дерева, едва не врезался в скелет скамейки, чертыхнулся и, отодвинув ветви, выскочил на свет.
В живот ткнулся гранитный парапет, вышибая дыхание.
Стало страшно. И вовсе не потому, что чуть не кувырнулся по крутому откосу, а потому, что внизу плескалась вода. И я бы охотно поверил, что за треть века Москва-река вдруг изменила русло и потекла по центральной аллее Парка Горького, но метрах в пятнадцати правее возвышались ржавые американские горки.
Ошибки быть не могло: я оказался на другом краю парка.
Ничего не кончилось, ни из какой петли я не вырвался. Кто-то незримый лишь слегка ослабил силок, чтобы поиграть с добычей, дать ей ощутить мнимую свободу, а потом дернуть еще сильнее.
Стиснув зубы, я развернулся и потопал обратно. Но не в обманчивые заросли клена, а мимо гигантских механизмов горок, к дороге, которая, по логике, должна была вывести меня на центральную аллею.
По логике. Да уж, смешно. Самое время и место поговорить о логике. Я опять промазал и вместо твердого фундамента наступил на избитую парадоксами зыбь. Провалился. Ладно хоть не утонул.
Оставив исполинские переплетения горок позади, я вышел на поперечную дорогу и едва успел затормозить перед натянутой на уровне груди леской. Отступил на два шага. Уставился на мутно поблескивающую нить. В памяти моментально всплыли сюжеты из фильмов и книг о войне, где герой нарывался на растяжку, срабатывала граната, и бедолагу разносило в клочья или отрывало конечности.
Я согнулся, аккуратно подлез под леской и, отойдя на несколько шагов, вновь затормозил. Обернулся. Толстую, натянутую не возле земли, а на высоте метра леску мог не заметить только такой очкарик как я. Либо растяжку ставил дилетант, либо… это не растяжка.
Кусты, где терялся один из концов лески, раздвинулись, и оттуда с хрустом, не таясь, выбрался давешний мужик в комбинезоне. Правда, выглядел он теперь много хуже: одежда потерлась, истрепалась, волосы были взъерошены, на щеках красовались несколько царапин — как свежих, так и затянувшихся. Одной рукой мужик держался за нейлоновую нить, второй отодвигал ветки, норовящие стегануть по глазам.
Увидев меня, он слегка удивился.
— Привет, пионер. Жратва есть?
Я машинально похлопал по пустым карманам и покачал головой.
— Жаль, — вздохнул мужик, переходя через дорогу и продолжая держаться за леску, словно боялся, что она порвется или выскользнет из ладони. — Целый день потратил, пока сообразил, что тут да как.
— Целый день? — сглотнув, переспросил я.
— Ну да, — кивнул он, хмурясь. — Чего тупишь? Я ж вчера тебя на проспекте видел, возле меток… Бодро выглядишь. Точно, хавки нет?
Я снова помотал головой.
— Ну и хер с тобой, пионер, — озлобился мужик. — Смотри, не пристраивайся, а то опять полдня буду плутать.
Он с хрустом исчез в кустах на противоположной стороне дороги, а я так и остался стоять, ошарашенный. Меня терзало смешанное чувство дежа вю и свежего страха.
Он утверждал, что бродит здесь уже сутки. Я видел его час назад.
Наплевав на просьбы мужика «не пристраиваться», я схватился за туго натянутую леску и пошел следом за ним. Проломился через кустарник, добрался до мертвой подстанции, обнесенной забором. Леска крепилась за угловую стойку, и от нее же начиналась новая, уходящая к проваленному балагану, а от него еще одна — в просвет, где виднелась центральная аллея.
Перехватившись, я направился по нити, потом взялся за следующую и уже через полсотни метров оказался посреди аллеи, возле фонарного столба. От него в разные стороны разбегались сразу несколько лесок и капроновых бечевок. Со стороны летней эстрады ко мне двигалась целая группа: три человека шли гуськом, крепко держась за путеводную нить.
Так вот оно что! Неужели, если ухватиться за леску и не отпускать, то можно попасть на другой ее конец?
Я потер ладонями лицо. В любой другой момент, я бы принял происходящее за ахинею. В любой другой, да. А теперь — стоял посреди Парка Горького, через который невозможно было пройти без направляющих нитей.
Встречаться с подходящей группой не хотелось. Вдруг они тут… неделю бродят.
Я взялся за толстый изолированный провод и, двигаясь по хорошо различимой тропинке, пошел в сторону главного входа. В конце концов, чтобы выйти на Крымский мост, мне надо именно туда.
Интересно, а почему никто не догадался на Ленинском устроить такую… паутину? Или там у физики свои правила? Хм. Вполне возможно. Сейчас это не важно. Сейчас важно поскорее добраться до Эли. Желательно до темноты: еще раз ночевать в этом обезумевшем городе, где придется, желания не было.
На какой-то миг меня посетила пугающая мысль: а что если я тоже блуждаю уже сутки, или дольше. Я даже остановился и пощупал щетину, поглядел на ногти. Да нет, вроде без изменений. Впрочем, кто говорил, что должны быть изменения…
— Тьфу, дурак, — выругался я сам на себя, продолжив двигаться. — Дурак и шизик.
Арка главного входа приближалась, становились заметны изъяны на облицовке, на колоннах. Время не пощадило ничего.
Пройдя через выломанный турникет, я оказался на площади перед входом в парк. Изолированный провод вывел меня к старой, сгнившей почти до основания карусели с лошадками.
Здесь была целая община. Или перевалочный пункт. Или нечто среднее.
От карусели во все стороны тянулись лески, провода, проволоки и бечевки всех мастей. Вокруг стояло несколько палаток, между тремя столбами колыхался на ветру сшитый из кусков прорезиненной ткани тент, часть Крымского вала была расчищена от бесполезных машин, у замусоренного подземного перехода дымил между выложенных стенками кирпичей костер.
Один азиат следил за углями, второй — помоложе — насаживал на обструганные ветки рыбу и освежеванные тушки голубей. Видимо, клевало одинаково хорошо, как в реке, так и на обочине. Несколько человек спали, растянувшись на сооруженных из всякого хлама настилах. Девчонка-подросток в безразмерной толстовке смолила сигарету, прислонившись спиной к одной из уцелевших карусельных лошадок.
На площади было человек двадцать. Кто-то уходил, кто-то приходил, кто-то возвращался с промысла.
Что интересно, моего знакомца в комбинезоне я не приметил. Ушел на очередную петлю?
Площадь жила своей жизнью. Здесь не было надзирателей, никто никого не заставлял работать. Скорее всего, на этом перепутье троп даже не было явного лидера. Наверное, именно так выглядели в прошлом веке общины хиппи.
После блужданий по закольцованным проспектам и перекидывающимся аллеям этот островок жизни с тихим анархическим укладом показался мне почти родным…
— Откуда идешь, брат? — правильно, но с сильным акцентом спросил парень-азиат, продолжая помахивать над костром плоским осколком пластика.
— С Ленинского, — ответил я, подходя ближе и чувствуя, как проголодался и устал.
— О, — уважительно кивнул азиат. — Повезло тебе, что нашел дорогу. Там, говорят, много людей гибнет. Собаки вас жрут.
Я передернул плечами. Вовсе не из-за воспоминания о лохматых дворнягах. Не понравилось, что он сказал «вас». Будто ставил себя отдельно от людей.
— Первый раз кормим даром, — объяснил азиат, принимая у младшего новую порцию веток с тушками. — Дальше — на промысел ходишь, по хозяйству помогаешь. Хочешь, оставайся, не хочешь, не оставайся.
Я почувствовал, как слюна заполняет рот.
— А если поем, отработаю и уйду? — сплюнув, спросил я.
Азиат подумал. Решил:
— Можно и так. Только тут особо идти некуда. У Октябрьской менты: там же МэВэДэ. Они совсем звери. Мы с ними нитку порвали, не пускаем сюда. За домом художника проходы только начали делать. Опасно там, люди пропадают. Можно в окрестных домах поселиться, только тут мало жилых домов. Можно через парк вернуться на проспект, но там вообще делать нечего. Сам видел, какие дела, если оттуда пришел.
— А на ту сторону? Через мост? — спросил я.
— Через этот? — Азиат показал смуглой рукой на возвышающиеся слева балки Крымского моста. — Не, там прохода вообще нет.
— Почему?
— Нитки нет.
— Везде есть, а там нет?
— Длинный он, не проложишь. Один мужчина пробовал, но не вернулся. Взял катушку, пошел, нитка оборвалась, мужчину больше никто не видел. Аллах знает, куда вышел. Другой мужчина полез через верх, по железякам этим. Упал, разбился. Третий добрался доверху и исчез. Пробовали через реку переправиться, но тоже не доплыл никто. Так что через мост нельзя. Пропадешь.
— А как же мне попасть в центр? — тупо спросил я.
— Никак, — пожал плечами азиат. Побрызгал водой с пальцев, сбивая огонь. Угли зашипели. — Да и что тебе там делать, в центре? Там вообще неизвестно что.
Я снял очки, протер и опять надел. Есть перехотелось, шашлычник, впрочем, не настаивал.
Я подошел к карусели, обессилено сел на выгнувшийся край круга и вытянул ноги. Ступни гудели, поясница ныла, спина болела. Только сейчас пришло понимание того, как сильно я устал. Но ни спать, ни отдыхать не хотелось. Даже просто расслабиться не получалось.
Все мысли вертелись вокруг проклятого моста. Со слов азиата выходило, что в центр отсюда не пройти. Врать, судя по всему, ему смысла не было.
Значит, придется искать другой путь.
Путь…
С горькой усмешкой я посмотрел на тянущиеся от карусели, словно из центра паутины, направляющие нити. Вон их сколько, путей. Да только на кой хрен они сдались, если ни один не ведет к Эле.
Я медленно поднялся, развернулся и посмотрел исподлобья на выцветшую морду одной из лошадок. Зло посмотрел. Совсем не так, как раньше. Помнится, такие погибшие игрушки или фигурки во мне всегда вызывали жалость. Теперь жалости не было. Была злость. Было желание ударить…
— Покури, — прозвучало рядом. — На, покури. Отпустит.
Я зажмурился, стиснул зубы и шумно выдохнул носом. Открыл глаза и посмотрел на хозяина голоса. Точнее — хозяйку.
Возле карусели, подпирая лошадку, стояла девчонка в мешковатой толстовке, с небрежно расчесанным каре. На ногах — серые джинсы и здоровенные кроссовки.
Она протягивала мне наполовину выкуренную сигарету со следами помады на фильтре. Надо же, а мне казалось, что вся косметика должна была за тридцать лет превратиться в бесцветную пудру.
— Не курю, — хмуро сказал я.
— Как хочешь, — пожала плечами девчонка и затянулась. Зачем-то призналась: — А меня предки шпыняли-шпыняли и вот, — она обвела рукой вокруг себя, явно подразумевая царящий вокруг хаос, — дошпынялись. Где я, и где теперь эти предки.
— Родителей потеряла? — спросил я, поддерживая разговор, который вовсе не нужно было поддерживать.
— Это они меня потеряли, — рассмеялась она, блеснув на удивление чистыми и белыми зубами. — Пусть ищут — не найдут. — Бросила окурок на асфальт, растоптала кроссовкой и по-пацански протянула руку: — Марта.
— Глеб, — сказал я, автоматически пожимая хрупкую, совершенно девичью ладонь. Сам не понимая, на кой черт, добавил: — Я потерял маму в авиакатастрофе.
— Сочувствую, — закуривая новую сигарету, обронила Марта. Разумеется, без тени сочувствия. — Моя старуха, поди, выжила. Ее и атомной бомбой не пришибешь. Хорошо, что потерялась, а то бы так и шпыняла.
В сердце больно кольнуло воспоминание о маме, но я промолчал. Нет смысла обижаться на бунтаря-подростка, которому избавление от докучливых родственничков — благо, а не горе.
— Зря не куришь. — Марта сплюнула и коротко, оценивающе стрельнула глазами. — Меня реально расслабляет.
— Не зря, — строптиво ответил я.
— У тебя и воды нет, — констатировала Марта. Ловко скинула с плеча рюкзак, вытащила баклажку и протянула мне. — На, пей. А то тебя наш Шашлык-машлык каждую каплю потом заставит отбатрачить.
Я благодарно кивнул и припал к горлышку.
Хотелось пить еще и еще, но, стараясь не наглеть, я остановился. Завинтил крышку и вернул бутылку девчонке.
— Спасибо.
— Да пожалуйста, — пожала она плечами, убирая тару обратно в рюкзак и туша кроссовкой очередной окурок. — Ты где проснулся?
— Во Внуково.
— Где-е-е?
Кажется, впервые с начала нашей неуклюжей беседы мне удалось ее удивить.
— Возле аэропорта.
— Это же за… — Она помялась, подыскивая слова. — Ну, за стеной света за этой, или как там ее…
— За двумя, — поправил я.
— Чего «за двумя»? — не поняла Марта.
— За двумя стенами, — пояснил я. — Я прошел через две стены света.
— Одна и та же, — теряя интерес к теме, махнула рукой Марта. — Просто виляет туда-сюда.
— Нет, — с нажимом сказал я. — Не одна и та же. Две разных. Это вроде… — Теперь я, в свою очередь, поискал слово. — Это как камень кинули, и круги пошли. Каждая стена — круг. Граница. А между ними — слой воды.
Марта посмотрела на меня. На этот раз — пристально, долго. Словно решая, поверить или списать на невменяемость.
А я вдруг ужаснулся, как точно выразил догадку, которая давно крутилась у меня в голове. Слои. А границы между ними — эти стены золотистые. Как круги на воде, куда камень бросили. Только не движутся, а застыли намертво. Или движутся?
Получается, сейчас я на втором с края слое, что ли? Интересно, кому-нибудь еще эта мысль в голову приходила? А может, кто-то уже и карту набросал, как эти слои-волны расположены? Нет, это вряд ли — слишком большой масштаб получается, даже навскидку.
— Я слышала, что люди оттуда приходили, но сама стену не видела, — серьезно сказала Марта. — Не зна-а-аю, не верится как-то… Тут вон, в одном-то районе хренотень какая творится, ниток не хватает… Не зна-а-аю.
— Да мне, в общем-то, не важно, верят мне или нет, — признался я. — Мне идти надо.
— Не пройдешь ты в свой центр, — закуривая очередную сигарету, обронила Марта.
— Откуда ты…
— Да чего я, не слышала, что ли, как ты с Шашлыком трындел, — хмыкнула она. — Он жлоб, конечно, но одно верно сказал: в центр отсюда не пройти.
— Вы сговорились, что ли? — выдавил я.
— Это не мы, это природа сговорилась. — Марта глубоко затянулась и выпустила дым, широко раздув ноздри. — Знаешь, кто придумал по ниткам ходить?
— Ну?
— Я придумала. И я тебе говорю, в центр здесь можно пройти только через мост. А через него не получается перекинуть направляющую нить. Слишком большое расстояние. Поэтому — в центр пройти нельзя.
Я стиснул зубы. Процедил:
— Что нужно, чтобы твою нитку протянуть?
— Нитка не моя, — тут же пожала плечами Марта.
— Перестань ты! Объясни!
— Э, Глебушка, — фамильярно заявила девчонка, включая гонор на полную катушку, — иди-ка ты обратно в свое Внуково. К маме. А на меня не ори.
Зубы сжались еще сильней. Если бы она была мужиком — врезал бы. Но бить девчонку… Не, тут надо иначе. Она ведь придумала, как по ниткам ходить, а задачку с мостом не решила. И пусть сколько угодно корчит из себя бунтарщицу, которой всё до фонаря, на самом деле — эта задачка ей покоя не дает.
— А ведь ты хочешь на ту сторону попасть, — прошептал я, разжав, наконец, зубы.
Марта стрельнула глазами. Затянулась. Промолчала.
Попал. В самую точку!
— Ну, так что? — добил я. — Расскажешь, как тянуть направляющие?
Девчонка затушила окурок. Облизнула пухлые губы, на которых уже почти не осталось помады. С напускным равнодушием поинтересовалась:
— Глеб, тебе очки не жмут?
— В самый раз, — победно улыбнулся я. — Слушаю.
Девчонка начала рассказывать, дымя без остановки, раскуривая одну сигарету от другой. Говорила долго. Как проснулась, как петляла возле Октябрьской, как прошла по Крымскому валу, держась за обвисшие провода, и как ее посетила идея насчет направляющих…
Методом проб и ошибок установила, что оттуда, откуда нельзя выбраться без нити, совершенно спокойно можно выйти, держась за леску. Раздобыла снасти и стала прокладывать маршруты. Скоро стало ясно, что лески хватает не везде. Иногда требовалось натягивать что-то потолще: проволоку, капроновую бечевку или провод. А в некоторых местах приходилось сначала набрасывать нить на какую-нибудь вешку и только после этого идти.
Вскоре к Марте присоединились еще несколько человек, и прокладывать пути стало легче. Спустя пару дней, когда жизнь начала налаживаться, на общину наткнулись менты. Хорошо, что успели вовремя оборвать нити, ведущие в сторону Октябрьской, а то бы озверевшие стражи правопорядка всех бы вырезали — у них там вконец кровлю перекосило.
Постепенно наладили кое-какое хозяйство, раздобыли и поставили палатки, освоили безопасные места для рыбного и голубиного промысла. Птиц ловили так же, как и рыбу: на крючок и наживку.
— …а Шашлык-машлык у нас вроде администратора, — закончила Марта, утрамбовывая окурок в пластиковое седло лошадки. — Ну, какой у тебя план?
У меня плана не было, но девчонке знать об этом вовсе не следовало.
— Пошли, поглядим на мост, — предложил я.
— Ну, пошли. — Она пожала плечами и отклеилась от карусели. Взялась за бечевку. — Только, если ты фигурально выражаешься, предупреждаю: у меня месячные.
Я не сразу сообразил, что она имеет в виду. Когда дошло, сухие губы невольно растянулись в улыбке.
— Дура.
— Я что, некрасивая? — в лоб спросила Марта.
— Да не в этом дело…
— В месячных?
— Да при чем здесь это! — оборвал я ее, сбивая со скользкой темы. — У меня женщина есть.
Некоторое время мы молча шли, держась за веревку. Потом Марта остановилась, обернулась и спросила:
— И что?
В глазах девчонки застыло искреннее непонимание. Ну и как ей объяснить, что случаются еще такие феномены, когда люди любят только друг друга. Редко, но случаются.
Борзый бы в этой ситуации не растерялся…
— Не тормози, — сказал я, добавив в голос жесткости.
Марта хмыкнула и пошла дальше.
Через минуту мы остановились у въезда на мост. Края проезжей части были уставлены машинами, а две центральные полосы пустовали, перегороженные выцветшими конусами. На этих полосах машин не было. По-видимому, в момент отключения здесь проходили дорожные работы.
Высоченные балки торчали на фоне светлых облаков, как клыки какого-то исполинского зверя. От пустынной громадины Крымского моста становилось не по себе. После всего, что мне наговорили, так и представлялось, что вот сейчас сделаешь еще шаг-два и окажешься где-нибудь в Алтуфьево.
— Ну вот, пришли, — сообщила Марта, закуривая. — Что надумал, Макиавелли?
Я оглядел асфальт. Прикинул расстояние до ближайшей легковушки. От нее — до следующей.
— Что, если попробовать двигаться отрезками? Добрался до одной машины, закрепил нить, потом дальше.
— Умник, — фыркнула Марта. — Я в первую очередь об этом подумала. Хорошо, сама не сунулась проверять… Так первый мужик пропал.
Я прикусил язык.
— Тут всё хитрее, — сказала девчонка. — Видно, по всей длине нитку тянуть надо. Иначе не пройдешь.
— Шашлычник говорил, поверху нельзя. Это правда?
— Пробовали. Бесполезно.
— Слушай! — осенило меня. — А вы ведь снасти нашли где-то? Наверняка можно в охотничьих магазинах отыскать рабочий арбалет или лук там какой-нибудь спортивный…
— Фильмов насмотрелся? — усмехнулась она, запуская окурок под откос. — Тут знаешь какая машинка нужна!
Я крепко задумался, оглядывая местность.
Занесенная пылью и ветошью горка асфальта, проржавевший насквозь укладчик, огромные барабаны с черными мотками кабелей, продавленный ударом автобуса парапет, неторопливо плывущий по реке труп…
Я отвел глаза от воды. Спросил, не поворачивая головы:
— Просто так хочешь на ту сторону? Или…
— Или, — перебила Марта, провожая взглядом проплывающий труп. — Надоело мне на одном месте сидеть. И хочу на этот золотой свет посмотреть. Пока сама не увижу, не поверю. Там, за мостом, судя по тому, как ночью дома мерцают — должен быть.
— А что же через парк к внешней стене не пойдешь? — удивился я. — С твоими-то способностями — оно куда проще.
— Не могу я туда. — Марта сунула руки в карманы и по-мальчишески сгорбилась. — Собаки там.
— Они, как я понял, только на истощенных нападают, — сказал я.
— Ну вот, истощусь, и нападут. — Марта нахмурилась. Достала последнюю сигарету, щелкнула зажигалкой, выкинула пустую пачку. — Боюсь я их. С детства.
Вон оно что. Девчонка просто боится собак. Самостоятельная, неглупая, а вот собак боится. Впрочем… в данном случае, это не стыдно.
Я еще раз внимательно осмотрел мост. Так и не уложенный асфальт, выцветшие конусы оградителей, каток, спутанные провода, кусок дырявого брезента…
Опа. Взгляд зацепился за них неожиданно и намертво. Опа-па. Сердце заколотилось с удвоенной силой, в голове моментально выстроилась схема.
Я резко повернулся к Марте и взял ее за плечи. Девчонка вздрогнула.
— Будет тебе свет с золотыми кренделями, — выдохнул я. — Зови людей!
Она неопределенно хмыкнула, хотела что-то спросить, но, наткнувшись на мой взгляд, не стала. Фыркнула и ушла, придерживаясь за бечевку. Я посмотрел в спину строптивой девчонке. Видимо, ей на самом деле нужно на ту сторону, раз молча подчинилась. Я развернулся и вышел на проезжую часть.
Вернулась она довольно быстро, привела человек десять. Когда я рассказал о своей задумке, осталось семеро. Включая меня, Марту и шашлычника.
— Если все получится, брат, я тебя за просто так накормлю. — Азиат оглядел гигантский пластиковый барабан с намотанным кабелем. — Нет, я тебе даже заранее сухой паек дам. Пропадешь, ну и шут с тобой.
Я снял очки и убрал в футляр. Попросил:
— Давайте поставим на ребра.
От этого предложения азарт у помощников поугас. Мужики на корточках полукругом расселись вокруг бобины.
— Да в ней тонны полторы, поди, — прикинул рыжий парень. Выглядел он крепче и здоровее остальных. — А еще сам кабель сколько весит.
Марта покачала головой и громко скомандовала:
— Взяли! Подняли! Или так и будем телиться?
Командный тон девчонки оказался эффективнее моих просьб. Трое мужиков зашли с одной стороны, уперлись руками в край барабана. Еще двое приспособили стальные прутья в качестве рычагов. Сама девчонка встала рядом со мной и толкнула тяжеленную бобину.
— И р-р-раз! — залихватски выдохнула она, будто всю жизнь работала прорабом на стройке. — И дв-в-в-ва!
Я налег. Почувствовал, как катушка под ладонями сдвинулась. Надавил еще сильнее. В глазах помутилось, но это было даже по-своему приятно. Пусть мутится! Главное, чтоб небесполезно! Это вам не могильные плиты из угла в угол ворочать!
— И р-р-раз!
Я надавил. Катушка уже шла сама собой, съезжая с плиты и опрокидываясь на ребра.
— Поберегись!
Мы разбежались в стороны, а барабан с глухим ударом встал на асфальт. Прокатился с полметра и замер.
— Крепим конец кабеля здесь, — велела Марта, которая, кажется, уже сжилась с ролью руководителя. — А потом пробуем разогнать и отпустить. Если повезет, эта хренотень до того конца докатится.
— Ну. И что потом-то? — спросил рыжий, щерясь. Кивнул на толстый кабель: — Сама по этой ниточке пойдешь? Или хахаля своего пошлешь?
— Сама пойду, — без улыбки ответила Марта. Посмотрела на меня и добавила: — И не завидуй. Завидок не хватит.
Мужик выругался себе под нос, сплюнул, но возмущаться не стал, потащил конец кабеля, чтобы примотать к столбу.
— И покрепче, — крикнула вслед Марта. — А то хренотень здоровая: дернуть может.
Когда все было готово, мы устроили перекур перед решающим рывком. Азиат, как и обещал, собрал в рюкзак нехитрый сухпай, добавил две баклажки воды и вручил мне.
— Готовы? — спросила Марта, оглядывая мужиков. — Не халявим. Толкаем изо всех сил. У нас только одна попытка.
— Дык, вон еще сколько этих катушек-то, — хмыкнул рыжий. — Попытки еще будут.
— Ага, только места свободного больше может не быть. Смотря как покатится, — отрезала Марта. — Так что напряглись и вперед!
Я уперся в шершавое ребро барабана. На счет «р-р-раз» толкнул. Потом еще. И еще. Тяжелая катушка поначалу шла очень медленно, и мне уже стало казаться: не то что через мост не перегнать… до середины не докатится.
Но вскоре махина стала понемногу разгоняться.
Пот градом тек со лба, противные капли катились по шее и спине. Мышцы вздувались, едва не рвались от напряжения. Ноги проскальзывали, несмотря на то, что под подошвами был сухой асфальт…
— Давай-давай-давай-давай! — доносился откуда-то сбоку голос Марты.
Шаг, другой, третий… Десятый… И вот мы уже бежим за набравшей обороты бобиной, с хрустом сминающей на своем пути мелкие камешки, щепки и прочий мусор. А под ногами остается черная змея кабеля…
— Стоп! Всё!
Крик заставил меня вздрогнуть и тряхнуть головой. Капли пота слетели с волос, я сбился с шага и остановился. Рядом притормозили разгоряченные мужики, глядя вслед катящемуся прямо по центру моста барабану с разматывающимся кабелем.
— Пошла, — выдохнул шашлычник.
— Не сглазь, — просипел рыжий.
Бобина стала забирать правее, я затаил дыхание. Сглазили!
Только бы не врезалась в машины раньше времени! Только бы прошла мост… Хрясь!
Катушка наскочила на выбоину, выровнялась и через несколько секунд скрылась из виду.
— Докатилась, что ли? — с надеждой спросил шашлычник.
— Ну, — отозвался рыжий. — Вон мы ее как раскочегарили-то.
Некоторое время висела тишина, нарушаемая только стрекотом кузнечика из-под моста.
— Давай, брат, — наконец, подбодрил меня шашлычник. — Если разведаешь путь и вернешься, героем будешь.
Он сказал это без иронии, и от простых слов повеяло холодом. В другой ситуации такая фраза прозвучала бы либо наивно, либо насмешливо. Сейчас — жутковато.
— Пошли, — сказала Марта и с трудом приподняла кабель. — Покажешь мне ту сторону.
— Я сам ее не видел, — буркнул я, закидывая рюкзак с сухпаем и тоже поднимая пыльный кабель. Ух! Тяжелый. — Дай-ка, вперед пойду. Если что случится, хотя бы вернуться сможешь.
— Если что-то случиться, никто не вернется, ни ты, ни я, — обронила Марта, вставая позади меня. — Но за благородный порыв спасибо, Макиавелли.
— Киселев я, — проворчал я и пошел вперед. — Не отставай.
— Йеп, командир, — отозвалась девчонка.
— Ну, кто что думает? — догнал голос рыжего. — Дойдут, не?
Мужики подхватили тему. Шашлычник предложил делать ставки…
Через минуту мы отдалились на приличное расстояние, гомон стих. Навалилась тишина. Мы с Мартой остались одни на мертвом мосту.
Я шел, ловя за хвост какую-то мысль, которую уже давно не мог поймать. В голове навязчиво тикало, словно напоминание о том, что я забыл проверить нечто важное. Нечто, обнаруженное еще в келье с блаженным Андреем. Но, как я ни старался, мысль с завидным упорством ускользала.
Сзади сопела Марта. Сосредоточенно, настырно, громко. Скрывая за мальчишеской бравадой обыкновенный девчачий страх.
Мы до колик боялись не дойти. Оба. Боялись задуматься, отвлечься, а потом вдруг — бац! — оказаться совсем в другом месте.
— А ты, видать, и впрямь ценишь свою… хм… женщину, — сказала Марта в спину. — Вон как скачешь, аж пар валит. Если честно, я ей даже чуть-чуть завидую.
Послышался нервный смешок.
Я не стал отвечать. Уже почти удалось поймать ускользающую мысль…
Под ботинком хрустнуло. От неожиданного звука внутри все сжалось. Я не увидел, почувствовал, как вздрогнула девчонка.
— Ложная тревога, — натянуто пошутил я.
Марта не ответила.
Мы пошли дальше.
Через минуту знакомо щелкнуло. Потянуло сигаретным дымом. Во дает! И где только успела новую пачку достать?..
Мысль, наконец, попалась. Вспомнил, что хотел!
Я резко остановился. Марта мягко врезалась в спину. Недовольно спросила:
— Чего?
— Проверить кое-что надо…
Я полез в карман, достал мобилу и посмотрел на аппарат. Новый. Без царапин. Со всеми буквами на логотипе. Будто и не был развалиной всего несколько дней назад. Словно каждый проход сквозь стену света возвращает его к жизни.
— Что там у тебя? — заглядывая через плечо, спросила девчонка. — Ух ты!
— Да это просто…
Я перехватил ее взгляд и осекся. Марта смотрела не на телефон. Она смотрела на полупрозрачное золотистое сияние, мерцающее за мостом.
Стена шла поперек Садового, вдоль берега реки.
— А говорили, яркая, — разочарованно протянула девчонка, когда первый восторг прошел. — Бледнота какая-то.
— Это отсюда бледнота, а ближе подойдешь — ослепит, — сказал я, убирая мобильник обратно в карман. — Двинули?
— Ну двинули.
Продолжая перебирать руками тяжелый кабель, мы пошли вперед, к золотистому свечению. Я смотрел на стену. Неужели это граница еще одного слоя? Что за ней? Птицы задом наперед летают?
От мысли стало неуютно.
— Дошли, — сказала Марта, выпуская из рук кабель. Обошла меня справа. — Надо же, сработал твой план, Макиавелли! А здесь эта хренотень и впрямь ярче светит…
Я не ответил, почувствовал опасность. Странно почувствовал, будто хребтом, будто шестым чувством. Будто вокруг что-то неуловимо изменилось.
— Вернись к кабелю, — негромко сказал я.
Марта стрельнула глазами, ответила:
— Если бы что-то могло случиться, оно бы уже случилось. Как только я…
Я предчувствовал беду, но совсем, совсем, совсем не оттуда, откуда она пришла.
Законам природы в этом месте уже было глубоко плевать на нас. А вот людям — нет.
Нас ждали. Скорее всего, они тоже пробовали перебраться через мост, и у них тоже не получалось. А когда прикатился барабан с кабелем, устроили засаду и терпеливо выжидали. Судя по тому, как проходила стена, эти люди оказались заперты между золотым свечением и рекой, из которой, по-видимому, тоже никто не возвращался. Они проснулись в загоне — на узкой набережной, между мертвыми автомобилями, редкими обветшалыми строениями и бесполезными зарослями.
И теперь те, кто не решился уйти через свет, ждали нас — голодные и озлобленные.
— Девку держи! — рыкнул здоровенный бугай в обносках.
Он выбрался из-за ржавого «форда», как гигантский паук, почуявший, что жертва увязла в паутине. Одного взгляда хватило, чтобы понять: здесь с нами разговаривать никто не станет. Здесь нас прибьют.
Марта при виде бугая не испугалась, наоборот — окрысилась. Схватила камень и без предисловий швырнула мужику в голову. Попала, но вскользь. Бугай взревел и ринулся на нас.
С другой стороны дороги подбирались еще трое — тоже драные, похожие скорее на обезьян, чем на людей.
— В стену! — заорал я Марте, которая собралась метнуть еще один камень. — Живо! В стену!
— В стену? — молниеносно обернулась она. В глазах девчонки мелькнул испуг. Не от вида четверых разъяренных голодных мужиков, а от мысли, что ей нужно прыгнуть в это золотое сияние. — Туда? Я… я не хочу… Я боюсь!
Я сшиб девчонку в длинном броске, увлекая за собой вниз по лестнице. Рискуя переломать кости и ей и себе, охая и матерясь.
Мы скатились по ступенькам метра на два, и я кое-как сумел замедлить падение. Остановились.
Я встал, чувствуя, как прихрамываю на левую ногу. Помог подняться обалдевшей, исцарапанной девчонке. Обернулся.
Бугай очухался от промаха и уже подбежал к лестнице.
Не уйдем сейчас — порвут.
Я рывком привлек Марту к себе и прошипел ей в ухо:
— Сама пойдешь или помочь?
— Э, Глебушка… — начала она.
— Ясно. Помогу.
Я жестко взял ее за руку и так дернул за собой, что думал, сустав не выдержит.
Сустав выдержал. Не выдержали нервы.
Марта завизжала. Уши заложило мгновенно и наглухо.
Я проволок голосящую и брыкающуюся девчонку до конца лестницы и пинком отправил в ослепительный свет. Перед тем, как исчезнуть в яркой вспышке, эта коза извернулась и умудрилась влепить мне пощечину. Получилось не прицельно, но звонко и обидно.
— Ах ты засранка! — выдохнул я и, держась за горящую щеку, бросился следом.
Первозданный свет мгновенно заполнил все вокруг. Он принял меня. Просто, без лишних вопросов, как старого знакомого.
Свет уже знал меня.
