2 января 1954 года, суббота
Хрущевы всей семьей ехали в Уголок Дурова. На заднем сиденье вальяжно устроились Никита Сергеевич, Нина Петровна, Илюша (он сидел на руках у папы) и Ирочка. С Садового кортеж свернул к площади Коммуны. Покосившаяся телега, выруливающая из подворотни на проезжую часть, чудом не перегородила дорогу. От резкого сигнала автомобиля лошадка шарахнулась, чуть не перевернув поклажу. Кучер изо всех сил натянул вожжи:
– Пр-р-у-у-у!
– Совсем на дорогу не смотрят! – недовольно шикнул сидевший с рядом водителем Букин. – Привыкли в деревне как попало ездить!
– Видел лошадку? – спросил папу маленький Илюша.
– Видел, – поглаживая мальчика по голове, ответил отец.
– Я лошадок больше всего люблю!
По левую руку показался известный на всю страну дом, в котором сорок лет назад знаменитый дрессировщик Владимир Дуров дал первое представление Театра зверей. Дворники дочиста отдраили тротуар, так что машиной можно было подкатить к самому крыльцу, совершенно не опасаясь громоздких сугробов и лобастых наледей. Заснеженная, покрытая ледяной коростой Москва на этом крохотном пятачке превратилась в образцовое место. Чего только не сделаешь перед приходом начальства!
Машины остановились. Букин, проворно выскочил и распахнул пассажирскую дверь. Хрущев вышел из автомобиля и неодобрительно посмотрел на два «Зима» с вооруженной охраной, которые встали спереди и сзади основной машины. Рослые сотрудники госбезопасности плотным кольцом окружили первого секретаря.
– Сидите и не высовывайтесь, один Букин с нами пойдет! – приказал он. – Кончать надо со свитой! – недовольно ворчал Хрущев.
– Жираф! – с восторгом выкрикнул Илюша, которого папа, подхватив на руки, перенес из машины на тротуар.
Из-за дуровского забора возвышалась пятнистая шея жирафа с изящной головкой, увенчанной маленькими рожками.
– Жираф, жирафчик! Видишь, какой?
– Вижу, сыночек! – подавая руку Иришке, отозвался отец.
– Смотри, к нам повернулся! Эй, жирафчик, я здесь! – громко кричал Илюша, взмахивая ручками.
При входе особых гостей поджидала Екатерина Алексеевна Фурцева. Рядом с ней стоял директор и художественный руководитель Театра зверей – Юрий Дуров.
Хрущевы разделись не в спрятанном под лестницей гардеробе, где обязательно случались толкотня и неразбериха, а в комнатке администратора. В эту куцую комнатушку втиснули стол, стул и платяной шкаф, предназначенный именно для таких именитых персон. Ключ от администраторской предусмотрительно забрал Букин. Хрущев еще не был широко известен публике и мало кто смог узнать в улыбчивом толстяке руководителя Коммунистической партии, тем более, что родители были целиком поглощены детьми. Взрослые поудобнее устраивали малышей, то и дело показывая на сцену, где вот-вот начнется представление.
Никита Сергеевич усадил Илюшу на колени, тот послушно замер, во все глаза глядя на занавес. Фурцева села наискосок от Хрущева, чтобы, ежели возникнет вопрос, отвечать. Рядом с ней устроился директор театра.
– Свет гаснет! – обрадованно прошептал Илюша. – Представление начинается! Тс-с-с! – и мальчик приложил пальчик к губам.
Папа послушно сделал то же самое, показывая Иришке и супруге, что нужно сидеть тихо, не баловаться. Никита Сергеевич заботливо придерживал маленького сынишку, всем своим видом выражая удовольствие. Наблюдая за ними, Нина Петровна невольно улыбнулась.
Занавес раскрылся, на сцену, озорно тявкая, выскочили беленькие, аккуратно подстриженные пудели. Собаками управляла пара пожилых людей. Мужчина казался невзрачным, с непропорциональным непривлекательным лицом, очень худой, а вот полная дама предстала перед публикой в шикарном фиолетовом платье, обшитом золотистыми рюшками. Щеки дрессировщицы были румяны, глаза накрашены, от чего казались несоразмерно большими, на голове красовалась широкополая шляпа. В руках дрессировщица держала тросточку, которой подавала питомцам команды: то поднимала тросточку вверх, что означало «сидеть!», то чуть подталкивала песиков сзади, заставляя перебегать на новое место, то выставляла тросточку как препятствие, чтобы собачки ее перепрыгивали. Дрессировщица ловко орудовала своей блестящей палочкой, кивая в знак одобрения. Голова дамы была неимоверно взлохмачена, она и трясла ею, и жеманно наклоняла, нелепо зыркая намакияженными глазами. Пудели совершенно не пугались строгого голоса и торчащих в разные стороны косм хозяйки и, виляя короткими хвостиками, озорно тявкали.
– Она сама как пудель, такая же кудлатая! – на ухо жене прошептал Никита Сергеевич.
Пудельки вставали на задние лапы, подпрыгивали, а под конец, вслушиваясь в аккорды пианино, за которое уселся длинный как жердь пианист, начали протяжно подвывать в такт мелодии.
– Они поют! Поют! – хлопая в ладоши, восхищался Илюша.
В театре не осталось ни одного свободного места. Кругом виднелись восторженные лица. Малышня от души радовалась, показывая на сцену.
– Звери для ребятни великое удовольствие! – заключил Никита Сергеевич. Когда в далеком детстве в Юзовку приезжал цирк, жизнь в городке замирала, взрослые и дети мчались на представление, а потом только и разговоров было, что про зверей, силачей и клоунов! Впечатлений хватало на целый год.
Музыка кончилась. Собачки убежали, а сцену занял клоун в синих штанах и белой рубахе. Клоун жонглировал разноцветными кольцами. Другой клоун, споткнувшись о пузатую гирю, растянулся на полу. Поднявшись, он пытался оторвать гирю от пола, тужился, надрывался – ничего не получалось. На гире было написано: «100 кг».
– Он лопнет от натуги! – смеялись дети.
Потеряв силы, клоун свалился, а гиря даже не шелохнулась. И тут на арену выскочил маленький пуделек, схватил зубами «тяжелую» гирю и под смех и аплодисменты унес за кулисы.
Зрительный зал в театре маленький, человек на восемьдесят, дети сидят тесно, кто помладше – на руках у родителей, некоторые ребятишки, чтобы лучше видеть, встали в проходе.
– В перерыве детишкам можно погладить животных, – подсказывал Дуров.
– Будешь гладить зверушек? – спрашивает сынишку Никита Сергеевич.
– А как же!
Следующий солист – гость из Аргентины, патагонский морской лев. Его стихия – океан. Морской лев – это большой тюлень, гладкий, блестящий, очень подвижный хищник. Спереди – руки-ласты, вместо ног – мощный хвост. Вытянутая зубастая пасть совершенно не пугает, с людьми морской лев миролюбив и дружелюбен. Дрессировщик кидает ему мячик, морской лев носом отбивает, и не просто отбивает, а точно в корзину, которую держат на весу. А рычит морской лев так оглушительно и зычно, точно настоящий царь зверей, не рык, а рев! Ему аплодируют, и лев в ответ начинает аплодировать, хлопая своими ластами-руками. Дрессировщик накидывает на нос морскому льву носовой платок, лев выдыхает, и платочек красным шелком взмывает вверх и кружит в воздухе! Ну и легкие у зверя, сколько же он может находиться под водой?
– Усы у него смешные, торчат во все стороны! – замечает Илюша.
Ассистенты выносят длинную-предлинную трубу. Один конец трубы приставляют к морде льва. Он, как дунет:
– Бу-у-у-у! Бу-бу-бу-у-у!
Зрители в восторге. Лев танцует под музыку.
На сцене опять собаки, а с ними пара пожилых дрессировщиков в раскрашенных куртках, с высокими перьями на голове. Они изображают индейцев, в руках у индейцев копья и луки.
– Ну и хари! Особо у мужика, страшнее бабы Яги! – тихо говорит Никита Сергеевич.
Лицо у дрессировщика и вправду перекошенное, неприветливое. Дог, дворняга и лайка прыгают с табурета на табурет, с подставки на подставку. На сцене выстроен индейский вигвам. Дрессировщики, издавая воинственные кличи, вместе с собаками носятся по кругу.
В перерыве, когда зверей выпустили в фойе, чтобы дети смогли с ними пообщаться, случился неприятный инцидент. Дрессировщик с отвратительным лицом разошелся, ходит, ругается на зверей, замахивается кулаком, чуть не бьет их. Звери пугаются, трясутся, поджав хвосты и уши. Особенно обезьянке страшно.
– Грубиян! – возмутилась Нина Петровна.
– Не лезь! Убери морду! – командует мужчина, больно тыча палкой.
– Зачем вы так? – спрашивает у него пожилая дама.
– Не будешь наказывать, сожрут! – грубо ответил дрессировщик. И тут же, сбавив тон, просит: – Пожертвуйте для зверу-у-у-шек!
Дама достала из кошелька деньги.
– На торты медведям! – обещает грубиян.
– Червонец дала, – подметила Нина Петровна.
Началось второе отделение, на сцене появились медведи, а с ними эта неприятная личность. Злой дрессировщик на гармошке играет, с медведями пританцовывает. Мишки вприсядку и дрессировщик вприсядку, дрессировщик вкруг сцены и мишки за ним. Может и в правду, питомцев тортами угощает? Да не очень верится. «Слишком рожа у него поганая!» – думает Никита Сергеевич и снова разглядывает носатого гармониста.
– «Страшный» сказать – ничего не сказать!
– Дети, Никита, на медведей смотрят, а не лица разглядывают! – недовольно отозвалась Нина Петровна.
А медведи под «Барыню» отплясывают. Медведица в юбочке, мишка в картузе! Заправски отплясывают, зал хлопает.
– Папа, а слон будет? – спрашивает Илюша.
– Нет, сыночек, слона не будет.
– Жалко. Я так люблю слонов!
После спектакля Дуров пригласил Хрущевых к себе. Директорская квартира занимала восточную сторону театра. Проходя через здание, гостям показали клетки с животными. Илюше особенно понравились белоснежный попугай какаду и персидский кот, пушистый-пушистый. Илюша сидел возле кота, затаив дыхание.
– Котофеич! – приговаривал мальчик. От удовольствия кот урчал.
– Хорошо, что вы зверей любите! – радовался Дуров.
– Конечно, любим, раз пришли в Театр зверей, – ответил мальчуган.
Дуров показал фотографии первых выступлений легендарного отца и самых прославленных питомцев.
– Театр ваш – жемчужина! – похвалил Хрущев. – Театры – это не просто зрелище, а зрелище с умом, да и с сердцем тоже. От вашего звериного театра глазки у детишек радостью светятся, а это многого стоит!
