3 июня, среда

– Не обижайся, Иваныч, с зарплаты отдам! – канючил доктор, топая за Букиным. Он пропил деньги, которые должен был передать его матери. – Отключился я, словно наваждение какое-то!

Андрей Иванович не отвечал.

– Мы с ребятами в Парке Горького застряли, не помню, как домой приполз. Это рыжий с телефонистом виноваты, они меня затащили. Сорвался с катушек!

Букин даже не смотрел в его сторону. Если бы не служба, с каким бы удовольствием он врезал в эту пропитую рожу!

– С получки сразу мамочке твоей денежки отвезу, в самую первую очередь! Такой я мудак, Иваныч! – наивно моргал доктор.

Он недолго прослонялся, изображая раскаяние на своем помятом, красном, дурно пахнувшем лице. Отделавшись от Букина, врач забежал в медпункт и одним махом проглотил содержимое двух пузырьков медицинского спирта, слив их в эмалированную кружку. После спирта врач крякнул, пошел пятнами, потряс, как собака, брылями, вернее, обвисшими, как у бультерьера щеками и потянулся за новой порцией.

В восемь ноль пять Никита Сергеевич выезжал на работу, машины выстроились перед особняком. Жмурясь от солнца, Хрущев прошествовал к машине.

– Чего хмурый? – глядя на прикрепленного, спросил он.

– Доктор пьяный, – доложил Букин.

– Убрать! Чтоб глаза мои его не видели!

Машины, одна за другой, выезжали из ворот. Вдоль дороги до выезда на Успенское шоссе стояла охрана. Двое автоматчиков держались ближе к пожарке, с одной стороны дачного забора, а двое других – застыли рядом с деревенскими домами, и на перекрестке, под липами, выглядывала пара.

– Надо им как-то прятаться, – недовольно сказал Никита Сергеевич. – А то маячат у всех на виду, граждан оружием пугают.