Полы в замке Фалейса всегда были устланы тростником, а на стенах красовались гобелены. Обедали обычно в зале, где устанавливались огромные столы со скамьями и табуретами. Лишь герцог удостаивался чести сидеть на стуле с высокой деревянной спинкой, на которой был вырезан герб. Приближенные герцога устраивались на табуретах, а рыцари и эсквайры теснились на длинных скамьях, стоявших вдоль стен. В углу горел пышущий жаром камин, в который время от времени подкладывали поленья, а рядом с ним разлеглись огромные волкодавы.

Другие собаки бродили вдоль столов в надежде найти оброненный кусок мяса. Иногда хозяева бросали им кости, и из-под стола слышалось довольное урчание.

Раулю зал всегда казался переполненным. Пробыв в Фалейсе три месяца, он так и не смог привыкнуть к обычаям при дворе герцога.

Занавеси, висевшие в дверных проёмах и на окнах, не пропускали в комнату ветерок, поэтому было душно и пахло собаками, дымом от камина и жареным мясом.

Герцог сидел на высоком стуле во главе стола. В перерывах между сменой блюд пели и плясали бродячие артисты, а шут Галет бегал вприпрыжку вокруг стола и, дурачась, рассказывал непристойные истории. Это у него выходило так смешно, что все вокруг умирали от хохота.

Иногда улыбался и герцог, но однажды он нахмурился: Галет зло пошутил над целомудрием нового короля Англии. Речь шла об Эдуарде, сыне Этельреда, который всего два года назад покинул Нормандию. Пока Эдуард гостил здесь, герцог очень сдружился с ним и теперь не намерен был спускать такие шутки кому бы то ни было.

Но больше всего во время обеда герцога занимал его сокол, ещё не приручённый до конца. Он снял птицу со спинки стула и посадил на запястье. Питомец герцога был своенравен: если что-то ему было не по душе, сокол тут же вонзал свои когти в ладонь обидчика, пристально глядя на него светлыми холодными глазами.

   — Замечательная птица, господин, — заметил Хью де Гурней. — Мне сказали, что она никогда не упускает добычу.

Вильгельм погладил соколиное оперение.

   — Никогда, — подтвердил он, не сводя глаз с птицы.

Горнисты возвестили о том, что в залу вносят голову дикого кабана, того самого, что был убит герцогом в Гофферовском лесу два дня назад.

Голову принесли на огромном серебряном блюде и поставили на стол перед победителем. Разрезав кушанье на куски, его стали разносить гостям.

В дальнем углу залы, где было не так много людей, шёл оживлённый разговор. Герцог собирался поехать в Котантен поохотиться на медведей в лесах Валоньеза. Эта поездка оживлённо обсуждалась, потому что герцог брал с собой всего несколько слуг, поскольку там невозможно было разместить даже такой маленький двор, какой был у герцога в Фалейсе.

В Котантен ехали лишь некоторые приближенные герцога, личная охрана рыцарей и вооружённые солдаты под командованием Гримбольда дю Плесси, смуглого, вечно угрюмого человека со шрамом на губе, полученным в одном из прошедших сражений. Дю Плесси входил в личную свиту Вильгельма. Сейчас он сидел рядом с Раулем. До сих пор Рауль слышал лишь о двух лордах, намеревавшихся ехать с герцогом: Хемфри де Богуне, чьи земли граничили с Котантеном, и Гюи, юном отпрыске Бургундского дома, свита которого расположилась за столами справа от герцога.

Гюи, кузен Вильгельма, был немного старше его, но лет пять они воспитывались вместе во дворце в Водрилле. Бургундец был недурен собой, но слишком самолюбив. Раулю не нравилась его красота. Считая Гюи женоподобным, юноша с отвращением смотрел на его длинные ресницы и улыбку. Изящный и утончённый, Гюи считал себя очень важной персоной, но тем не менее был открыт для всех. И всё же Раулю больше по душе был суровый, менее приветливый и менее любезный герцог, благосклонность которого завоевать было гораздо труднее. С Гюи Рауль перевёл взгляд на Вильгельма, начав в который раз разглядывать человека, которому он дал клятву верности.

Хотя Рауль служил герцогу уже три месяца, он так и не сошёлся с ним и знал о нём лишь то, что знали все остальные. По взгляду Вильгельма невозможно было догадаться, какие мысли проносились в его голове. Глаза его всегда странно блестели, поэтому возникало ощущение, что даже в те моменты, когда, казалось, герцог занят лишь собственными мыслями, они продолжали жить своей жизнью и наблюдать за всем происходящим. Взгляд герцога пронизывал собеседника и подчас обезоруживал, поэтому Рауль не мог отделаться от впечатления, что под этим тяжёлым взглядом ни одна тайна не останется скрытой.

Орлиный нос герцога придавал ему высокомерный и в то же время величественный вид, а тонкие губы, казалось, застывали в скептической усмешке. Эти губы умели по-доброму улыбаться, но обычно выражение лица было печальным. Герцог сжимал их всегда так крепко, будто прятал от чужих глаз какие-то секреты, но в гневе уголки его губ подрагивали. В такие мгновения становилось ясно, какой на самом деле страстной натурой был герцог. Чувства, всегда так хорошо сдерживаемые, прорывались наружу, отметая все: доброту, справедливость, тактичность.

Вильгельм был крепкого телосложения. Высокий рост, унаследованный от отца, странным образом сочетался с полнотой, взятой от матери, дочери горожанина.

Несмотря на длинные и тонкие пальцы, руки его казались огромными. «Как у крестьянина», — подумал Рауль.

Герцог был ещё очень молод, но обладал недюжинной силой и выносливостью. Не зная усталости, он мог скакать по полям дольше всех своих рыцарей. А однажды в дружеской потасовке выбил из седла самого Хью де Грантмеснила, одного из лучших воинов в Нормандии. Герцог не мыслил жизни без охоты, особенно соколиной, и учебных боев с рыцарями. Увидев, как Вильгельм на полном скаку стреляет из лука, Рауль решил, что лучший стрелок ещё не родился.

Неожиданно в размышления юноши ворвался резкий голос. Рауль обернулся и увидел, что напротив сидел какой-то человек и спрашивал его, не должен ли он ехать в Котантен. Юноша робко ответил, что сенешаль Фиц-Осберн назвал его имя среди тех, кто должен сопровождать герцога.

   — Думаю, поохотитесь вы на славу, — проговорил незнакомец, макая хлеб в соус на тарелке.

Раулю показалось, что, услышав эти слова, Гримбольд дю Плесси бросил неодобрительный взгляд на незнакомца. За спиной Рауля послышался смех. Юноша обернулся и увидел шута.

   — Славная охота будет для рыцарей герцога, — ухмылялся Галет, прижимая свой шутовской жезл к щеке. — Милый мой, моли святых, и ты будешь в безопасности за поясом у Галета! — сказал он своей игрушке.

Гримбольд помрачнел. Схватив шута одной рукой, он поставил его на колени.

   — О чём это ты говоришь, дурак? — проворчал он.

Шут захныкал:

   — Не обижай бедного Галета! Славной будет охота, да, славной будет охота в Валоньезе!

Галет уставился на Гримбольда и снова засмеялся своим идиотским смехом.

   — Сможешь ли ты поймать оленя с помощью своих верных друзей? Нет, это хитрое животное.

   — Проваливай, мошенник! — Гримбольд с силой оттолкнул Галета, и тот растянулся на полу, в последний момент придав телу неестественное положение. Чей-то слуга, спешащий подать очередное блюдо, споткнулся о шута и упал на него, разбив при этом всё, что стояло на подносе. Галет покачал большой головой и промычал:

   — Ну вот, такие умные люди, а спотыкаются на дураке!

Он собрал с пола кусочки кабаньей головы, отброшенные гостями, и, прихрамывая, побрёл к камину.

   — Кнут по нему плачет, — заметил Гримбольд и снова занялся своей едой, кладя мясо в рот прямо рукой.

Рауль проводил взглядом Галета, с любопытством наблюдая, как тот улёгся у окна рядом с собаками и начал бормотать им что-то несуразное. Шут кивал головой, заставляя звенеть колокольчики на шапке, что-то бормотал, строя гримасы и пожимая плечами. Поймав взгляд Рауля, он улыбнулся ему печальной глуповатой улыбкой и стал подниматься.

«Что взволновало этот больной ум?» — подумал Рауль. Он бросил шуту кусок мяса, и тот набросился на него вместе с собаками, ворча и обнажая зубы, как они.

Неожиданно всеобщее внимание оказалось приковано к столу герцога. Вильгельм вышел из-за стола и направился к винтовой лестнице, которая вела в галерею и верхние покои. На минуту он остановился, слушая, что говорит ему кузен из Бургундии. Сокол всё ещё сидел на запястье Вильгельма, и герцог по-прежнему гладил оперение птицы, но взгляд его был прикован к Гюи, а улыбка сошла с лица.

Лучик света скользнул по оконной раме, позолотил чёрные щеколды и заблестел на кольце, которое герцог носил на указательном пальце. В стороне Вальтер, дядя герцога, ожидал окончания разговора.

   — Сын кожевника!

Слова эти были произнесены очень тихо, но Рауль услышал их. Обернувшись, он увидел Гримбольда: губы, обезображенные шрамом, застыли в усмешке. Рауль знал, что не стоит обращать внимания на подобные фразы. После представления ко двору юноша не раз слышал их. И все они были об окружении герцога: Вальтере, сыне кожевника Фулберта, сыне Вальтера Вильгельме и даже о единоутробных братьях герцога — Роберте и Одо, от брака Гелевы с Хелуином, рыцарем Контевилля. Оба брата сидели за столом: Роберт был младше герцога на несколько лет, крепкого телосложения, с упрямым и в то же время открытым выражением лица. Одо был ещё младше Роберта и слыл мальчиком умным и острым на язык. Вместе с отцом они ждали своей очереди поприветствовать герцога, но Вильгельм вырвал их из толпы, чтобы что-то обсудить. И снова до слуха Рауля донёсся чей-то возмущённый шёпот, но такой тихий, что юноша не понял, кто говорит.

Не в силах отвести восторженных глаз от герцога, Рауль всё смотрел, как в сопровождении Вальтера он поднимается по лестнице. В зале воцарилась тишина. Раулю показалось, что все были охвачены каким-то общим чувством, но каким — он не мог понять. Два барона, снова сев за стол, обменялись многозначительными взглядами, и юноше опять показалось, что воздух пронизан беспокойством и предчувствием опасности. Заметив, как пристально Гримбольд смотрит на герцога и как странно горят его глаза, Рауль замер. Что-то неизбежно должно было произойти.

Двумя днями позднее охотники пустились в дорогу. Вильгельм ехал во главе кавалькады, рядом с ним неизменно был бургундец.

В Байо герцога ждали дела, поэтому в первый день скакали на север. Поездка была недолгой, и уже к полудню свита подъехала к городу. Герцога встретили епископ, Ранульф де Брикассар, виконт Бессина и несколько лордов. И снова Рауля охватила тревога. Он мог поклясться, что над герцогом нависла серьёзная опасность, видя, как в окружении враждебно настроенных людей он идёт ко дворцу. Предчувствие было так сильно, что Рауль еле сдержался, чтобы не догнать герцога и умолять его не оставаться в этом мрачном городе с кривыми улочками и опасными тупиками. Только юноша смог побороть нехорошие предчувствия и страх, как сзади подъехал Галет, ухмыляясь так, будто знал, какие подозрения одолевают Рауля.

   — Ты напугал меня, — недовольно проговорил Рауль.

Галет спешился.

   — Ну что ты, я был очень осторожен, кузен. Ты не знаешь, где Вильгельм?

Увидев герцога на пороге дворца, Галет рассмеялся.

   — Открой мне тайну, кузен Рауль. Кто из них волк, а кто ягнёнок? — съязвил он, показывая на сопровождение герцога.

   — Ты метко выразился, — ответил Рауль. — У этих людей действительно волчьи взгляды.

   — «Какой у меня умный мальчик», — приговаривала твоя мать, когда ты нёс чепуху. Милый мой братец, ты когда-нибудь слышал сказку о том, как волк выдаёт себя за ягнёнка, надев овечью шкуру?

В Байо герцог решил остановиться на ночь, и свиту разместили во дворце. После ужина, когда столы были уже убраны, на полу разложили соломенные тюфяки. Здесь должна была спать свита. Рауль лёг у камина, в котором ещё тлели угольки: здесь на него не падал свет от фонаря, висевшего над лестницей.

Спал Рауль очень плохо. Проснувшись среди ночи, когда всё ещё спали, он вдруг увидел, что на лестнице кто-то есть. Рауль приподнялся на локте и замер. В тусклом свете фонаря он мог увидеть лишь плечо и очертания головы. Человек был в плаще. В дальнем углу захрапели, рядом с Раулем кто-то заворочался на тюфяке, что-то проворчал и вздохнул. Замерший было человек на лестнице снова зашевелился. Он сидел, прислонившись к стене, и его блестевшие даже в темноте глаза доказывали, что ему не до сна.

Рауль откинул плащ, служивший ему одеялом, и поднялся. Ступая бесшумно и стараясь никого не разбудить, он нащупывал дорогу между спящими людьми.

Галет прошептал:

   — Тюфяк не слишком мягок, братец?

Рауль раздражённо спросил:

   — Почему ты не спишь? Тебе что, жёстко?

   — Нет, нет, Галет — преданный пёсик, — ответил шут. Обхватив себя длинными руками, он взглянул на Рауля. Взгляд его был не то печален, не то прозорлив. Рауль оглядел залу, будто ожидая увидеть что-то ещё. Опустившись на колени, он прошептал:

   — Расскажи мне! Что тебя беспокоит?

Галет улыбнулся и отсел подальше от Рауля.

   — Не ты, братец. — Он дотронулся жезлом до колена Рауля. — «Я не боюсь теней», — сказала коза, увидев в чаще волка.

Рауль схватил Галета за плечи и встряхнул его:

   — Говори же, дурак! Какая опасность нам грозит?

Шут закатил глаза и высунул язык.

   — Не вытряси из бедного Галета последние мозги.

Иди спать, братец. Какая опасность может грозить такому телёнку, как ты?

   — Никакая. Но ты что-то знаешь. Герцогу желают зла. Кто?

Шут рассмеялся:

   — Однажды в парке жил павлин. Все так восхищались красотой его оперения, что он стал зазнаваться и вообразил себя важнее лорда, который кормил его. По глупости он решил, что может выгнать благородного лорда и управлять парком вместо него.

Рауль нетерпеливо перебил шута:

   — Это старая история, дурак. Вся Нормандия знает, что бургундцы слишком высоко себя ценят. Больше ты ничего не можешь сказать?

Галет бросил на Рауля загадочный взгляд:

   — Заговоры, заговоры, братец, тёмные дела.

   — Неужели ты не можешь предупредить его, ты, который сидит у его ног?

Шут грустно улыбнулся:

   — Ты когда-нибудь просил цаплю оберегаться ястреба, братец?

   — Цапля не нуждается в предостережениях, — нахмурясь, проговорил Рауль.

   — Да, ты прав. Мой маленький Вильгельм — мудрая цапля.

Галет начал рассматривать свои руки. Глаза его блестели как у сумасшедшего.

   — Но клюв у него, как у ястреба. Разве может быть у цапли клюв, как у ястреба, кузен Рауль?

   — Я устал от твоих загадок, — проговорил Рауль. Ночь была холодной, и Рауль, стоявший в одной рубашке, совсем замёрз. — Следи за всем, что происходит вокруг, — сказал он шуту. — Вдвоём мы увидим больше.

Рауль пробрался к своему тюфяку и начал одеваться. Колечки на его тунике зазвенели, и лежавший рядом солдат заворочался и что-то пробормотал во сне. Рауль надел пояс с ножнами и обул сапоги. Когда он вернулся к Галету, на нём был даже шлем.

   — Что за отважный рыцарь! — усмехнулся Галет.

Отступив назад, он дал Раулю пройти.

   — Вильгельм, мой брат, у тебя хорошие слуги.

Проводив Рауля взглядом, он пробормотал:

   — Спи спокойно, Вильгельм. У твоей сторожевой собаки хороший нюх.

На рассвете первые лучи солнца, проникнув сквозь щели в ставнях, осветили спящих на полу людей, суровые лица, подобревшие во сне, и мечи, положенные рядом с соломенными тюфяками. На ступеньках лестницы, ведущей в покои герцога, беспокойным сном спал шут. Наверху у закрытой двери, держа наготове меч, стоял молодой рыцарь. Он стоял неподвижно, но стоило ему услышать снизу малейший шум, как он начинал напряжённо вслушиваться, а рука крепко сжимала рукоять меча.

Становилось светлее, и с восходом солнца в тишину стали вторгаться новые звуки. На кухне засуетились поварята, а через окно доносился шум просыпающегося города.

Вздохнув, Рауль потянулся, расправив затёкшие мышцы. Только сейчас, после восхода солнца, он решился покинуть свой пост. Люди в зале всё ещё спали, но Галет встретил его на лестнице и похлопал по плечу.

   — Верный пёс Рауль! — засмеялся он. — Кинет ли наш хозяин Вильгельм кость двум своим верным псам?

Рауль зевнул и потёр глаза.

   — При свете дня я думаю: а может, я тоже дурак? — проговорил он и вышел на улицу.

Весь второй день пути они скакали на запад вдоль реки, отделявшей Бессин от Котантена, пока не нашли брод. Теперь их путь пролегал на север по дикой, необжитой местности, во многих местах поросшей непроходимыми лесами. На всех холмах стояли вражеские крепости, представлявшие потенциальную угрозу для мира в Нормандии. Эта земля не была похожа на Эвресин, родную провинцию Рауля, радушно принимавшую любых гостей.

Сам Валоньез был почти в лесу, а местом, где должна была разместиться свита герцога, была всего лишь охотничья сторожка, открытая со всех сторон и лишённая каких-либо укреплений. Она представляла собой двухэтажный домик для герцога и три деревянные полуразвалившиеся хижины для свиты. В одной из них поселили тех немногих вооружённых солдат, которые поехали с Вильгельмом; в другой — поварят, поваров, слуг и охотников. Третью, несколько более просторную, использовали как конюшню для лошадей. Не уместившихся лошадей поставили под навес, здесь оказался и Версерей Рауля. Как и в Байо, залу одного из домов на ночь превратили в спальню, но Рауль, чьи подозрения не только не исчезли, но и окрепли после того, как он увидел, что из себя представлял Валоньез и его жители, всю ночь не смыкал глаз. Он постарался хорошенько отдохнуть днём, а с вечера, после того как факелы были потушены и люди уснули, до утра занимал свой пост у двери герцога. Раулю нравились его ночные дежурства. Так он нёс службу, но хотя герцог и не знал о его преданности и даже не замечал его среди других слуг, Рауль был рад, что ему представилась такая возможность. Стоя долгие ночные часы у двери Вильгельма, он чувствовал странную связь с молодым человеком, безмятежно спавшим под его охраной.

Герцог охотился в лесах и полях, пускал своих ястребов и соколов на цапель и других птиц, а в перерывах ездил в Котантен, где его ждали дела. Он принимал решения с такой твёрдостью и быстротой, что даже приближенные к нему лорды не могли сдержать удивления. Казалось, он был рождён для управления страной и разрешения споров. Ничто не ускользало от его внимания. Именно поэтому Рауля изумляло, что Вильгельм не замечал той враждебности, которая витала повсюду. Только так можно было истолковать обособленность лордов Котантена, шёпот и многозначительные взгляды советников самого герцога. Подозрительным было и то, что в поездке Вильгельма сопровождало гораздо меньше рыцарей, чем красавца Гюи Бургундского.

Со стороны можно было подумать, что этот улыбающийся лорд и есть правитель Нормандии. Свита его была многочисленной; он одевал её по-королевски: в бархат, украшенный драгоценными камнями. К тому же Вильгельму приближенные Гюи не оказывали почтительности, явно с поощрения его старшего брата. Гюи всегда был окружён рыцарями, да и народ любил его, и не без основания: всегда улыбающийся и доброжелательный, лорд часто раздавал щедрые дары.

Рауль испытывал к Гюи лишь ненависть. Он не мог не видеть, как тот переманивал на свою сторону рыцарей Вильгельма, нагло использовал привилегии, данные лишь герцогу, и отвечал на знаки внимания и признательности, адресованные Вильгельму. Рауль недоумевал, почему герцог сносит всё это и делает вид, что не замечает такой дерзости. Столкновения между ними напоминали столкновения между сильным и слабым, полностью подчинившимся воле первого. Тем не менее, однажды взглянув на их лица, нельзя было утверждать, что слабым в этой паре является Вильгельм.

Нелюбовь Рауля к бургундцу крепла с каждым днём, но здесь, в Валоньезе, к ней примешивалось чувство недоверия. Ни для кого не было секретом, что Гюи претендовал на трон Нормандии, но до сих пор Рауль считал, что это всего лишь каприз молодого человека, не грозящий перерасти во что-то более серьёзное. Так много сеньоров были возмущены неблагородным происхождением герцога, и так много лордов заявляли о своих претензиях на трон, громче, чем Гюи, что никого не удивляли разговоры среди придворных бургундца, что правителем Нормандии должен быть он, а не Вильгельм.

Но сейчас подозрения Рауля усилились, и он стал пристально наблюдать за Гюи. За пределами Нормандии у него оказались какие-то секреты. Однажды Рауль увидел, как незнакомец, проходивший мимо, незаметно вложил в руку Гюи листок бумаги. В другой раз в тёмных коридорах второго этажа он наткнулся на человека, вышедшего из комнаты бургундца. У него был такой вид, будто он хотел выйти незаметно, даже при свете факела.

Рауль увидел, что его одежда была запылённой, как после долгого путешествия. Ещё раз Рауль встретил этого человека за ужином, где выяснилось, что приехал он по какому-то пустяковому делу. Но почему же тогда, недоумевал Рауль, он запирался с Гюи в комнате и смутился при встрече с ним, Раулем, в коридоре?

Подозрения его превратились в уверенность после одного происшествия в лесу. Решив выйти на медведя, герцог взял с собой Гюи, де Богуна, Гримбольда дю Плесси и нескольких рыцарей и егерей. Рауль тоже поехал и всю дорогу держался так близко к герцогу, как позволяло его положение.

Увидев, кто сопровождает герцога, он не мог не подумать о том, что, если против Вильгельма и замышлялось предательство, в лесу было бы проще всего совершить чёрное дело. Всё утро собаки гнали медведя по лесу, пока наконец охотники не оказались в самой чаще. Псы окружили свою добычу, огромного бурого зверя, и пока они с лаем дразнили его, егеря стояли на опушке леса, ожидая своего часа. Лишь герцогу не терпелось поскорее вонзить в медведя кинжал и решить исход дела.

Псы набрасывались на жертву, впиваясь зубами то в бок, то в спину, сбивая хищника с толку и приводя его в ярость. Зверь стал отбиваться от псов зубами и лапами, но они, истекая кровью, не отступали.

Вильгельм переминался с ноги на ногу. Рауль никогда не видел его таким возбуждённым. Глаза его горели, и он постоянно подстрекал псов. Если бы ему представилась возможность, он сам бросился бы на разъярённого зверя.

И вот по команде егеря он метнулся вперёд, выхватил кинжал и, целясь в шею, с силой воткнул его в медведя. Это был великолепный удар, но в последний момент зверь отшатнулся, и удар пришёлся ему в плечо. Раздался звук ломающейся стали. Все замерли. Герцог же громко выругался и отскочил назад, отбросив в сторону обломок кинжала, но споткнулся о дерево, лежащее на земле, и упал. Медведь пошёл на него тяжёлой поступью. В эту страшную секунду и потом, уже спеша к Вильгельму на помощь, Рауль понял, что никто не сделал и шага в сторону герцога, не попытался спасти его.

Рауль бежал изо всех сил. Один из псов вцепился в плечо медведя, но удержать его был не в силах. И всё же зверь на секунду отвлёкся, что позволило Раулю встать между ним и Вильгельмом. Герцог вскочил на ноги и начал было вынимать из-за пояса нож, но в эту минуту Рауль нанёс медведю смертельный удар — верно и глубоко.

   — Назад, сеньор, назад! — вскричал он. Зверь пошатнулся и упал вперёд. Из носа и рта вырвался фонтан крови.

Подбежали все остальные. Намеренно ли они медлили или Раулю это только показалось? Чисто механически вытирая от крови свой кинжал, юноша смотрел, как Гюи Бургундский обнимает Вильгельма, говоря при этом:

   — Кузен, кузен, ну почему ты взял этот риск на себя? Боже мой, что, если бы зверь добрался до тебя!

Раулю вдруг безудержно захотелось смеяться. Он отошёл от людей, окруживших герцога, чтобы прийти в себя. Он ещё не оправился от потрясения, охватившего его при виде хозяина, беспомощно лежащего перед зверем, и не отдышался после стремительного бега. Дрожащей рукой Рауль вытер пот со лба, злясь на самого себя за то, что так легко вышел из равновесия. Затем он увидел, что Вильгельм отодвинул рукой бургундца, как можно отодвинуть надоевшего щенка, и быстро направился к нему.

Не успел юноша сделать и шага навстречу герцогу, как тот был уже рядом.

   — Благодарю тебя, Рауль де Харкорт, — проговорил он, в знак дружбы протягивая ему руку. По мере того как он разглядывал лицо Рауля, его сжатые губы растягивались в улыбку.

Рауль хотел ответить герцогу, но слова застряли у него в горле. Как часто он мечтал о том, что Вильгельм наконец заметит его, и придумывал, что он скажет ему! Но сейчас, когда такой момент наступил, Рауль понял, что не в силах сказать ни слова. Он взглянул на герцога и, уронив кинжал, опустился на колено, чтобы поцеловать руку Вильгельма. Тот огляделся, словно желая убедиться, что их никто не слышит, и, нагнувшись к Раулю, спросил:

   — Это ты — тот рыцарь, который охраняет мой сон?

   — Да, милорд, — пробормотал Рауль, удивляясь, откуда Вильгельм узнал об этом. Юноша поднялся и сказал то, что мучило его: — Сеньор, ваш кинжал не должен был сломаться.

Вильгельм рассмеялся:

   — Дефект стали.

   — Милорд, умоляю вас, берегите себя! — прошептал Рауль.

На мгновение их взгляды встретились. Герцог кивнул и вернулся к рыцарям, осматривавшим шкуру медведя.