Хьюберт де Харкорт подарил младшему сыну меч в день его девятнадцатилетия.

   — Правда, я не знаю, что ты будешь с ним делать, — проворчал Хьюберт.

Рауль носил это оружие уже несколько лет. Но меч этот был совсем не похож на предыдущий: на лезвии рукой неизвестного голландца была выгравирована надпись, а рукоять отделана золотом. Рауль провёл пальцем по инкрустации и медленно проговорил:

   — Видит Бог, я найду ему достойное применение.

Отец и сводные братья, Гилберт и Одес, лишь рассмеялись над этими словами. Хотя они и любили Рауля, но его военные способности оценивали невысоко и были уверены, что он окончит свои дни в монастыре.

Рауль действительно нашёл применение оружию: не прошло и месяца, как он поднял его на Гилберта.

После участия в восстании Роджера де Тоэна Гилберт был изгнан из высших кругов общества. И без того непокорный нрав его стал и вовсе безудержным. Поэтому никого не удивляла его ссора с соседом, которая со временем переросла в подобие войны, правда односторонней. Рауль слишком хорошо знал своего брата, чтобы обращать внимание на подобные события. В то время набеги и грабежи были обычным делом в Нормандии. Никому не подчиняясь, бароны и вассалы вели себя так, будто в них вселился бойцовский дух скандинавских предков, постоянно требующий крови. Если бы Джеффри из Бриона осмелился поднять войско и начал угрожать захватом земель Харкорта, Рауль без колебаний надел бы доспехи и вышел на защиту земель. Но Харкорт дал клятву верности лорду Бомону, признав его сеньором, и Джеффри, чьим сеньором был властитель маленького графства Гюи Бургундский, не обладавший особой силой и влиянием, не решался на подобный шаг.

Через месяц после своего девятнадцатилетия Рауль оседлал Версерея и поскакал в небольшой рыночный городок недалеко от Харкорта. Он собирался купить новые шпоры, а на обратном пути сократить дорогу, проехав по земле Джеффри де Бриона. Мысль о существующей вражде между домами Бриона и Харкорта пронеслась в его голове, но тогда Рауль не придал ей значения. Вновь она появилась уже днём, когда Рауль возвращался домой. Хотя он не опасался встретить в этот час вооружённых людей Джеффри, юноша всё же тешил себя мыслью о том, что новый меч и быстрый конь спасут его в случае неожиданной опасности. Рауль ехал один, и под плащом у него была лишь вязаная туника, поэтому встреться он с врагом, ему бы пришлось тяжело. Но ему суждено было встретить не врага.

Солнце уже садилось, когда Рауль свернул с дороги на узкую тропинку, протоптанную через только что вспаханное поле, принадлежавшее Джеффри. Лучи заходившего солнца окрашивали дёрн в золотистый цвет. Природа засыпала, и вдали от города было особенно тихо. Слева от тропинки неторопливо текла речка с пологими берегами, а справа на много миль тянулась и исчезала в вечернем тумане равнина, пересечённая несколькими холмами.

Рауль пустил коня рысью. Напевая что-то вполголоса, он мечтал о солнечной стране, где человек живёт и работает, не опасаясь, что его урожай отберёт голодный сосед, а дом сожгут мародёры. Вдруг внимание его привлёк красноватый отблеск между редкими деревьями, растущими на вспаханном поле. Рауль почувствовал запах костра и, приглядевшись, увидел языки пламени. Ему почудились чьи-то крики.

Юноша пришпорил коня, но не стал подъезжать близко, так как был на чужой земле и не имел отношения к тому, что здесь происходит. Но вдруг ему пришло в голову, что дом могли поджечь люди Харкорта, и не раздумывая он пустил Версерея галопом по полям, отделявшим его от деревьев.

Подъехав ближе, он снова услышал крик. Теперь у Рауля не осталось сомнений. Рядом кто-то засмеялся. Юноша гневно сжал губы и пришпорил коня. Он узнал этот грубый смех. Сотни раз он слышал его: именно так смеются люди, опьянённые кровью. Рауль гнал Версерея во весь опор, не раздумывая о том, что может оказаться среди врагов.

Наконец он увидел картину, поразившую его. Языки пламени, пожиравшие крестьянский домик, казалось, поднимались до небес. Какой-то солдат гонялся за визжащим от страха поросёнком, пытаясь воткнуть ему в спину копьё. Хозяин же дома был привязан к дереву. Одежда его была разорвана в клочья, а спина кровоточила. Голова мужчины была неестественно повёрнута в сторону, в уголках омертвевших губ застыла пена. Двое вооружённых людей хлестали беднягу кнутами, а третий сообщник удерживал за руки обезумевшую от горя и ужаса женщину. Платье её было разорвано на груди, а волосы выбивались из-под платка неровными прядями.

Рауль резко осадил коня как раз посередине поля и услышал, как женщина, крича нечеловеческим голосом, то молила Господа о пощаде, то просила не убивать мужа и обещала привести дочь, как приказывал благородный сеньор.

Её отпустили, и человек, сидевший на боевом коне и хладнокровно наблюдавший за происходящим, крикнул слугам, что, если женщина сдержит слово, жертву можно отпустить.

Рауль осадил Версерея так резко, что конь поднялся на дыбы. Юноша развернулся в седле, чтобы увидеть, кто отдаёт приказы.

   — Звери, как вы смеете так издеваться над людьми? — задыхаясь от ненависти, крикнул он. — Гилберт, собака! Так это ты?

Гилберт явно не ожидал увидеть своего брата. Он подскакал ближе к Раулю и усмехнулся:

   — Привет! Откуда ты взялся?

Рауль был вне себя от гнева. Он приблизился к Гилберту и тихо проговорил:

   — Что ты натворил, дьявол? Какое ты имел право? Уведи своих псов! Уведи их немедленно!

В ответ Гилберт лишь рассмеялся.

   — Тебе-то какое дело?— презрительно бросил он. — Бог мой, как ты разгневан! Знай своё место, глупый мечтатель! Это не наши подданные, — и он показал на бедняка, будто одного жеста было достаточно, чтобы объяснить происходящее.

   — Отпусти его! Прикажи его отпустить, Гилберт, или, видит Бог, ты ответишь за это!

   — «Отпусти его», — передразнил Гилберт. — Его и отпустят, как только эта шлюха приведёт свою дочь, но не раньше. Ты что, спятил?

Видя, что он зря тратит время, Рауль подъехал к пленнику и достал из-за пояса нож, чтобы перерезать верёвку.

Гилберт понял, что брат и впрямь намерен спасти крестьянина. Перестав смеяться, он выкрикнул:

   — Не смей, идиот! Убери руки от моего мяса! Эй, вы, сбросьте его с коня!

Один из солдат приблизился к Раулю, чтобы выполнить приказ, но тот ударил его ногой в лицо, да так, что нападавший упал от удара. Больше никто не осмеливался подойти к Раулю, так как хотя они и были верными псами Гилберта, но знали, с каким уважением надо относиться к сыновьям Хьюберта де Харкорта.

Видя, что никто не решается приблизиться к нему, Рауль нагнулся и одним движением перерезал верёвку, которой крестьянин был привязан к дереву. Но бедняга был уже или мёртв, или в глубоком обмороке: глаза его были закрыты, а лицо, несмотря на сплошные кровоподтёки, посерело. Как только верёвки перестали его удерживать, он рухнул на землю и остался лежать без движения.

Гилберт было пришпорил коня, чтобы унять Рауля, но удар, которым тот сбил с ног его прислужника, охладил пыл. Вместо того чтобы разразиться проклятиями, как он это обычно делал, Гилберт похлопал Рауля по плечу и пропел:

   — Черт возьми, отлично сработано, драчун! Клянусь, я и не подозревал в тебе таких способностей. Но ты не прав. Паршивый крестьянин целую неделю прятал от меня свою дочь, и я поклялся, что забью его до смерти, если он не признается, где эта девка.

   — Держи подальше свои грязные руки! — с презрением проговорил Рауль. — Если бы в Нормандии вершился справедливый суд, ты бы давно болтался на виселице, собака!

Рауль спешился и нагнулся над крестьянином.

   — Ты убил его.

   — Одним негодяем меньше, — усмехнулся Гилберт. — Поосторожней с высказываниями, мой милый проповедник, а не то мне придётся научить тебя правилам хорошего тона, и, боюсь, тебе это не понравится.

Гилберт снова нахмурился, но в этот момент он увидел, что женщина ведёт к нему свою дочь, и забыл о дерзости Рауля.

   — Ага! — вскричал он. — Так она была совсем рядом!

Гилберт спрыгнул с коня и пошёл навстречу своей жертве. На его разгорячённом лице выступили капельки пота, глаза жадно пожирали девушку. Мать тащила девушку за руку, но та, крича и упираясь, пыталась остановить её.

Словно боясь смотреть в эти жадные глаза, девушка отворачивала своё прекрасное личико. Она была ещё совсем молода; напуганная до смерти, она всё время звала на помощь отца. Но вдруг её взгляд упал на неподвижное тело, и девушка завизжала от ужаса. Гилберт схватил её и притянул к себе. Раздевая взглядом свою жертву, он гладил её шею и плечи. Девушка попыталась вырваться, но Гилберт сжал её ещё крепче и разорвал на груди платье.

   — Ну, моя скромная пташка! — бормотал он. — Наконец-то ты пришла! Догадываешься, чем мы займёмся?

Услышав за спиной шорох, Гилберт резко обернулся, но Рауль успел нанести удар. Потеряв равновесие, Гилберт упал, потянув за собой и девушку. Тут же поднявшись, она побежала к отцу, а Гилберт, опершись на руку, взглянул на Рауля.

Меч Рауля был наготове.

   — Не удивляйся, — выдохнул он. — Прежде чем ты встанешь, я должен кое-что тебе сказать.

   — Ты! — взорвался Гилберт. — Да кто ты такой! Жалкое отродье! Видит Бог, я размозжу тебе череп!

   — Очень может быть, — отпарировал Рауль, — но сейчас стоит тебе пошевельнуть пальцем, и ты пожалеешь об этом. Скажи мерзавцу, который считает себя твоим телохранителем, чтобы он не двигался, пока я не договорю.

Не обращая внимания на ругательства Гилберта, Рауль продолжал как ни в чём не бывало:

   — Тебе лучше последовать моему совету, иначе я без сожалений прикончу тебя, как поросёнка!

   — Прикончишь меня? Дева Мария! — мерзавец заговорил, как ангел. — Дай мне подняться, дурачок! Господи, тебе это даром не пройдёт!

   — Сначала ты поклянёшься, что отпустишь девушку, — проговорил Рауль. — А потом я отдам тебя на растерзание твоей совести.

   — Отпустить эту девку? Ты считаешь, что я не в своём уме? — кричал Гилберт. — Какие у тебя дела с этой девкой, господин святоша?

   — Никаких, но я сдержу своё слово, если ты не поклянёшься. Считаю до двадцати, Гилберт, время истекает.

При счёте восемнадцать Гилберт перестал изрыгать проклятия и нехотя проговорил слова клятвы. Услышав это, Рауль спрятал меч.

   — Поедем домой вместе, — сказал он, не сводя взгляда с рукоятки меча брата. — Поднимайся, больше тебе здесь нечего делать.

Мгновение Гилберт колебался, крепко сжимая рукоять меча. Но Рауль повернулся к нему спиной, и слепая ненависть Гилберта начала стихать — он понял, что не сможет поднять меч на младшего брата, не ожидавшего удара.

Пытаясь осмыслить происшедшее, он сел на коня и повернул в сторону дома. Вдруг его блуждающий взгляд остановился на злобных усмешках солдат. Побагровев от ярости, Гилберт хриплым голосом приказал всем садиться по коням. Не дожидаясь действий Рауля, он с силой вонзил шпоры в бока своего чалого, и тот помчался галопом.

Наконец крестьянин пришёл в себя и застонал. Опустившись на колени, его жена с тревогой смотрела на юношу. Она уже поняла, что он был благородного происхождения, но никак не могла поверить в то, что он спас её мужа из чисто рыцарских побуждений.

Рауль снял с пояса кошелёк и бросил его рядом с крестьянином.

   — Этого вам хватит, чтобы отстроить дом заново, — смущённо проговорил он. — Не нужно бояться, он не вернётся, обещаю вам.

Юноша натянул вожжи и, попрощавшись с женщиной кивком головы, поскакал вслед за Гилбертом.

К главной башне замка Харкортов Рауль подъехал, когда сгустились серые сумерки, а на небе засияли первые звёзды. Мост ещё не был поднят, и на посту стоял часовой.

Рауль въехал во двор замка, отдал Версерея конюху и взбежал по ступеням главного здания.

Как он и предполагал, Гилберт был в апартаментах отца, рассказывая обо всём ему и Одесу, умиравшему со смеху. Рауль вошёл в комнату, захлопнул за собой дверь и, сняв плащ, швырнул его в угол. Отец, нахмурившись, взглянул на него, но его лицо выражало скорее недоумение, чем гнев.

   — Ну и кашу вы заварили, ребятки! — проговорил он. — А что ты нам расскажешь, Рауль?

   — А вот что! — Рауль подошёл к столу, на котором стояли свечи, — Слишком долго я просидел дома, делая вид, что не замечаю всего, что творится вокруг.

С этими словами юноша посмотрел на Гилберта, курившего трубку по другую сторону стола, и на Одеса, который всё ещё посмеивался.

   — Из года в год творится беспредел, которому сегодня я сам был свидетелем. Такие люди, как Гилберт и Одес, разоряют Нормандию ради удовлетворения своих прихотей и не заботясь о процветании герцогства.

Увидев, что Одес от изумления раскрыл рот, Рауль усмехнулся и снова перевёл взгляд на отца, который был удивлён не меньше.

   — Ты дал мне меч, отец, и я поклялся, что найду ему достойное применение. Видит Бог, я сдержу свою клятву. Мой меч послужит на благо Нормандии, во имя справедливости! Взгляни!

Рауль вынул меч из ножен и, бережно держа его в руках, показал надпись, выгравированную на лезвии. На сквозняке пламя свечи дрожало, и на стальном мече играли блики.

Хьюберт наклонился, чтобы прочесть надпись, и, увидев, что она на неизвестном языке, в недоумении поднял глаза на сына.

   — О чём здесь говорится? Я никогда не обращал внимания на эту надпись.

   — Наш священнослужитель наверняка знает, — с издёвкой проговорил Гилберт.

   — Да, знаю, — ответил Рауль. — «Le bon temps viendra!» В переводе на наш язык это звучит так: «Наступят лучшие времена!»

   — Не вижу в этом ничего особенного, — разочарованно проговорил Одес.

   — А я вижу, и очень многое, — Рауль вложил меч в ножны. — Лучшие времена наступят, когда людям, опустошающим страну, не позволят оставаться безнаказанными.

Хьюберт бросил испуганный взгляд на Гилберта.

   — Боже мой, неужели мой мальчик сошёл с ума? О чём ты говоришь, сынок? Успокойся, не стоит тебе горячиться из-за каких-то крестьян! Я согласен, что Гилберт был не прав, но, насколько я понял, ты поднял на него меч, и в этом не прав был ты. Гилберт имеет полное право пожаловаться на тебя.

   — Я ещё в состоянии постоять за себя, — проворчал Гилберт, — к тому же я не держу зла на Рауля. Он всего лишь глупый мальчишка. Я рад, что в венах этого отпрыска течёт всё же кровь, а не вода, как я опасался. Но на будущее я бы попросил его не совать свой нос в чужие дела.

   — В будущем, — ответил Рауль, — ты не станешь совать свой нос в подобные дела. Имей это в виду!

   — Неужели? — снова закипятился Гилберт. — Ты действительно считаешь, что я обязан прислушиваться к твоим словам, гадёныш?

   — Отнюдь, — вдруг улыбнулся Рауль. Его улыбка была подобна первому лучу солнца после грозы. — Но на рассвете я еду к Роджеру Бомонскому, поэтому тебе придётся прислушиваться уже и к его словам.

Рука Гилберта нащупала нож.

   — Негодяй! Ты добьёшься, чтобы меня признали вне закона!

Хьюберт оттолкнул Гилберта.

   — Довольно! — прорычал он. — Рауль ничего не расскажет, но, если слухи о твоих набегах действительно дойдут до Роджера Бомонского, дело дойдёт до смертного приговора. Ты должен покончить с этим произволом. Что же касается Рауля, то мальчик просто переволновался. К вечеру ему станет лучше.

   — Но к чему все эти слова о справедливости и том, что он уезжает из Харкорта? — недоумевал Одес. — Что он хотел этим сказать?

   — Ничего, — успокоил его Хьюберт. — Не придавай большого значения тому, что Раулю необходимо покинуть родной дом. За ужином они пожмут друг другу руки, и их ссора останется в прошлом.

   — С радостью, — подтвердил Рауль. — Но завтра утром я всё же еду в Бомон-ле-Роже.

   — Зачем? — изумился Хьюберт. — Что тебе там делать?

Мгновение Рауль молчал, задумчиво глядя на мерцание свечей. Вдруг он поднял глаза и, смотря на отца, проговорил чужим голосом, серьёзным и дрожащим:

   — Отец, ты и братья всегда смеялись надо мной, считая меня неисправимым мечтателем. Может быть, вы были правы и больше я ни на что не гожусь, но мои фантазии не так уж плохи. Многие годы я мечтал о том, что в нашей Нормандии будут установлены закон и справедливость и прекратится произвол. Я мечтал о том, что однажды найдётся человек, способный править железной рукой, чтобы навести порядок в герцогстве. Я с радостью вступил бы в его войско.

Рауль перевёл дыхание и смущённо посмотрел на братьев.

   — Когда-то я думал, что таким правителем мог бы стать лорд де Бомон, человек, по крайней мере, справедливый. Я думал также о Рауле де Гасе, влиятельнейшем человеке в Нормандии. Но в конце концов я решил, что даже они не подходят на роль правителя герцогства. Существует лишь один человек, обладающий достаточной властью, чтобы усмирить распоясавшихся баронов. Именно ему я и буду верно служить.

   — Ты начитался книг, — покачал головой Одес. — Твои слова ничего не значат!

   — Господи, что взбрело в голову мальчишке! — воскликнул Хьюберт. — И кто же этот достойный, если не секрет?

Рауль удивлённо поднял брови:

   — Конечно же сам герцог!

Гилберт расхохотался:

   — Юнец! Он же твой ровесник! Ты просто витаешь в облаках. Опустись на землю, мой мальчик. Этот герцог не сумеет и корону надеть как надо!

Рауль улыбался.

   — Я видел его лишь один раз в жизни, — проговорил юноша. — В сопровождении своих рыцарей он ехал в Эвре. Рауль де Гасе скакал справа от него. Когда герцог поравнялся со мной, я увидел выражение его лица и понял, что именно этого человека я видел в своих мечтах. Он не из тех, кто проигрывает, во что бы он ни играл.

   — Плод твоего воображения! — прервал сына Хьюберт. — Если ты считаешь, что Нормандия станет подчиняться воле девятнадцатилетнего юноши сомнительного происхождения, бастарда, то ты действительно неисправимый романтик. Он доставил немало волнений своим опекунам, но если и правда то, что он уже вышел из возраста подопечного, можно себе представить, что начнёт твориться в герцогстве.

Хьюберт покачал головой и продолжал ворчать насчёт того, что сделать герцогом Нормандии внебрачного ребёнка, да к тому же ещё и малолетнего, которому в тот момент не исполнилось и восьми, могли только величайшие глупцы.

   — Я с самого начала знал, чем окончится это паломничество герцога Роберта Великолепного. Бросить герцогство на малолетнего ребёнка, даже назначив опекунов; он, наверное, повредился в уме, — бормотал Хьюберт. — Нормандия не позволит, чтобы ею правил юнец. Если уж Рауль так хочет мира — кстати, вполне естественное желание честного человека, — он подыщет нового герцога, да такого, который понравится всем баронам.

Одес прервал этот монолог, заявив, что Рауль сошёл с ума, если задумал примкнуть ко двору герцога в Фалейсе. Рауль не сразу на это ответил, но, когда он заговорил, голос его звучал так твёрдо, что Гилберт забыл о своём гневе и в изумлении уставился на брата.

   — Пусть он... и выродок, как ты его назвал, отец. Но, увидев его лицо в тот день, я твёрдо решил следовать за ним, к славе или смерти. — Рауль помолчал. — Вы не понимаете меня. Но вы не были тогда со мной и не видели его. Выражение его лица не могло не привлечь моего внимания. Такому человеку можно довериться до конца, не опасаясь предательства.

Рауль остановился и, видя, как ошеломлённо все на него смотрят, покраснел и робко добавил:

   — Может быть, мне не позволят ему служить. Поэтому я хочу обратиться за помощью к милорду.

   — Если хочешь служить великому человеку, служи Роджеру Бомонскому! — прогремел Хьюберт, стукнув кулаком по столу. — Видит Бог, я не имею ничего против твоего Вильгельма, поверь мне. И я никогда не поддержу Роджера де Тоэна в его войне против герцога, как это сделал твой глупый брат Гилберт. Но не нужно большого ума, чтобы понять, что править Нормандией бастарду осталось недолго. Пойми, мой мальчик, с того дня, как герцог Роберт — спаси, Господи, его душу! — умер во время своего путешествия, Нормандия не видела мира, и всему причиной был его незаконнорождённый сын, ставший герцогом! Ты знаешь, что стало с его опекунами? Алён Бретонский был первым опекуном, но от этого участь его была не легче, чем остальных. Ты был совсем ребёнком, когда Алёна отравили в Вимутье, а король Франции вошёл в Аржантон и захватил мощную пограничную крепость Тильерс. До сих пор она в руках французского короля.

Был тогда мир в Нормандии? Был ли мир, когда Монтгомери убил сенешаля Осберна в покоях самого герцога? Был ли мир, когда умер Торкиль, а Роджер де Тоэн вступил в битву с армией герцога? Может ли в стране быть установлен мир, если ею правит простолюдин? А ты жаждешь найти славу под знамёнами этого несчастливого юнца?

   — Я не ищу славы! — отпарировал Рауль. — Но ты сейчас говорил о детстве герцога! А начало его настоящего правления не так уж и плохо. Вспомни, как быстро он расправился с повстанцами, когда Тустан Гоц дерзнул захватить замок в Фалейсе.

   — Однако от имени герцога замок брал де Гасе! — с презрением заметил Гилберт. — По-моему, ты забил голову пустыми идеями, и хорошая порка пошла бы тебе на пользу.

   — Ну, давай, начинай, — подзадорил брата Рауль. — Но обещаю тебе, что я не стану закрываться руками.

   — Довольно! — вмешался Хьюберт. — Мальчик скоро поймёт, что он ошибался. Пусть идёт служить герцогу, если милорд поможет ему. Но если я всё-таки прав и он разочаруется в своём идеале — что ж, здесь место для него всегда найдётся. Если же прав он и герцог похож на своего отца, все мы только выиграем от этого! Но сейчас вы должны пожать друг другу руки и забыть о ссоре.

Слово Хьюберта было законом для всех в Харкорте, особенно если оно было произнесено таким тоном. Гилберт и Рауль протянули через стол друг другу руки, делая вид, что ничего не случилось. Одес, который всё ещё сидел неподвижно и смотрел отсутствующим взглядом в одну точку, пытаясь осмыслить, что же произошло, вдруг вздрогнул и, словно найдя разгадку случившемуся, торжественно произнёс:

   — Я знаю, как это было. Рауль увидел мальчишку-герцога и, найдя его достаточно симпатичным, вбил себе в голову, что хочет служить под его знаменем. Ребёнок пошёл за ребёнком.

   — Пусть будет так, — проговорил Хьюберт. — В этом мало хорошего, но нет и вреда. Пусть ребёнок идёт за ребёнком.