Дорога до Марвела была тяжёлой, а провожатый настолько испуган тем, что оказался среди норманнов, что, похоже, совсем потерял голову. Он был из Винчестера, но, казалось, не очень-то хорошо знал дорогу. Марвел находился дальше, чем ожидал Рауль, и он был этому очень рад, потому что вряд ли мародерствующие солдаты могли проникнуть так далеко.

Ему не терпелось поскорее попасть в Марвел. Уже много недель прошло после битвы на Сенлакском поле, но он не мог раньше покинуть Вильгельма.

Из Гастингса герцог направил свою армию в Ромни и Дувр. Дувр тут же сдался, но иностранные наёмники подпалили дома и тем самым нанесли большой ущерб. К огромному удивлению жителей, герцог приказал компенсировать их потери золотом. Позже он ещё не раз показал, что собирается поступать по справедливости. Он двигался дальше мимо Кентербери и ниже плёса Гринхис на Темзе встретился с жителями города Кент, выстроившимися в боевом порядке и ожидающими его.

Их предводителем был аббат, некий Агельсин, который от имени всех жителей потребовал сохранения свобод, издавна принадлежавших Кенту. Герцог уверил их в этом и сказал: «Я пришёл в Англию не для того, чтобы ломать законы и отнимать земли». Таким ответом он завоевал уважение жителей Кента, которые решили сопровождать его до Рочестера и признали его своим правителем. Из Рочестера Вильгельм отправил часть своего войска на осаду Лондона, жители которого признали своим королём Эдгара, сына Ателинга. Сам же Вильгельм направился на запад к Винчестеру, но, подойдя к стенам города, он узнал, что королева Элджита, эта роза с шипами, находилась в городе. Тогда в порыве неожиданного великодушия он пообещал, что не станет заходить в город, если жители подчинятся ему. Они так и сделали. Верный своему слову Вильгельм отвёл своё войско и отправился на осаду Лондона.

Рауль оставил его в Баркинге. Тут полным ходом шли переговоры с представителем города неким Ансгардом, ветераном-калекой. Вильгельм отпустил Рауля, но сделал недовольную гримасу и сказал:

   — Я так думаю, что теперь мне всегда придётся делить тебя с кое-кем ещё, мой страж. — А потом добавил: — Целый день воины требуют от меня наград за участие в войне. Рауль, лишь ты молчишь. Чего ты хочешь?

   — Ничего, — ответил Рауль. — Если бы вы, Вильгельм, поступали, руководствуясь моими советами, то не стали бы раздавать земли в Англии всем, кто только ни просит.

   — Я руководствуюсь лишь данным мной словом, — ответил Вильгельм.

С минуту он молча смотрел на своего фаворита.

   — Да, ты ничего не просишь, ты всегда так поступал. А я бы мог даровать тебе титул графа. И всё-таки есть кое-что, что, как мне кажется, ты будешь рад получить. Зайди ко мне перед отъездом, тогда я вручу тебе то, что собираюсь.

Когда Рауль увидел его несколькими часами позже, у него в руках уже был свиток пергамента. Он вручил его Раулю, лукаво улыбаясь:

   — Я пока ещё не король Англии и ещё никому не даровал никаких земель. Сохрани это повеление до тех пор, пока оно будет иметь силу. И да поможет тебе Бог поскорее осуществить задуманное, друг мой.

Он вручил Раулю грамоту, дарующую ему земли Марвела и титул барона.

Гилберт де Офей поехал проводить Рауля. Он был сильно озабочен и снова повторил:

   — Мне не нужны земли в Англии. Я мог бы поклясться, что ты скажешь то же самое.

   — Нет. — Рауль отрицательно покачал головой. — Верно, что я не хотел этой войны, но теперь дело сделано, Гилберт, и мы не можем ничего изменить. О, я знаю, что ты чувствуешь, но если все верные люди, так же как и ты, откажутся от земель в этой стране, то она станет жертвой Роберта Головореза из Белисма или Хьюго Вольфа и им подобных.

   — Я устал от этой войны, — упрямо заявил Гилберт. — Англия принадлежит саксам, а не нам. Я норманн, и мне вполне достаточно Нормандии. Я видел целую стаю ненасытных волков, окруживших Вильгельма, вымаливающих наград для себя, и говорю тебе, я не стану одним из них.

   — Будь более дальновидным, — сказал Рауль, — нам придётся жить в том будущем, которое уготовил нам Вильгельм. Оно здесь, в Англии. Ты говоришь, мы норманны, но я думаю, что в конце концов мы все станем англичанами. Не ты и не я, но дети наших детей.

   — Мои не будут, потому что их воспитают в их родной земле.

   — А мои будут воспитываться в Англии, так что когда я умру, то оставлю земли, которые я получил, своим потомкам, рождённым здесь. Оставайся здесь, Гилберт, в этой измученной войной стране для нас найдётся много работы.

   — Остаться для того, чтобы, как какой-нибудь разбойник, опустошать Англию? Ну уж нет, Рауль.

   — Для того, чтобы восстановить справедливость и порядок, который ты всегда любил так же, как и я. Вильгельм хочет, чтобы отныне и во веки веков эта земля стала родным домом для норманнов. Однажды, очень давно, он сказал мне, что отвоюет для своих потомков королевство, надёжно защищённое морями, а не какими-то непрочными границами. Вот он и сделал то, что хотел. Нравится тебе или нет, это ничего не меняет. Остаться верным Нормандии? Возможно, все мы именно так и поступим, ведь это наша страна, мы любим её, но надо научить наших детей считать Англию своей родиной. Ведь в конце концов борьба развернётся между Нормандией и Англией, и, я думаю, Англия победит, а Нормандия погибнет, как одна часть той чудо-женщины, которую мы видели в Сент-Жаке. — Он помедлил. — Ты помнишь слова Галета? Я очень часто о них думал.

   — Да, я помню. Но это всё была ерунда.

   — Ты так считаешь? Вильгельм желает удержать и Нормандию и Англию, и, возможно, ему это удастся, ведь он Вильгельм. Но после него... Я думаю, мы не доживём до того времени. Поступай, как считаешь нужным, Гилберт.

   — А ты?— Гилберт с грустью смотрел на него. — Увижу ли я тебя снова в Руане?

   — Ну конечно же! — ответил Рауль. — Герцог собирается вернуться в новом году, если всё будет удачно складываться. Я думаю, что отправлюсь вместе с ним, если, конечно... — Он замолчал и даже немного покраснел.

   — Если ты не женишься, ты хочешь сказать?

   — Возможно. Однако я думаю, что и в этом случае я поеду вместе с Вильгельмом. Я ведь его человек. Если ты увидишь моего отца, Гилберт, поклонись ему от меня и скажи, что... Я не знаю. Скажи, что я получил титул барона и земли в Англии, это его порадует.

Гилберт кивнул:

   — Я расскажу. Я полагаю, что это Марвел. Наверное, Эдгару было бы приятно узнать, что владельцем его земель станешь ты, а не какой-нибудь неизвестный ему человек. Да поможет тебе Бог, Рауль. Ты выбираешь новый путь, а я продолжу старый. Возможно, однажды мы узнаем, кто из нас сделал правильный выбор. Но, я думаю, меня это не особенно волнует. Пока существует Нормандия, я буду принадлежать только ей. Прощай!

Они пожали друг другу руки. Гилберт повернул коня и поехал назад, к лагерю, Рауль недолго смотрел ему вслед, а потом приказал своим спутникам продолжать путь.

Дорога была очень трудной, иногда они сбивались с пути, и лишь на третий день Рауль приехал в Марвел. Жители не оказали ему никакого сопротивления, но провожали недобрыми взглядами, и он понял, что если бы в его сопровождении было бы меньше людей, то его обязательно атаковали бы. Крестьяне, похоже, были сильно напуганы, но глаза рабов горели ненавистью.

«Должно пройти ещё много лет, прежде чем эти люди забудут о том, что норманны — завоеватели, — подумал он. — Тернистый путь предстоит нам пройти, Вильгельм, господин мой».

Южнее Винчестера на много миль простирались зелёные луга и густые леса. Марвел находился в долине, от ветров его защищали невысокие холмы, спокойная река, мирно катившая свои воды по полям и лугам. Вокруг господского дома ютились домишки рабов. Сам дом был деревянный, покрыт шифером, с лестницей снаружи, ведущей на второй этаж. Рядом во дворе, прямо за домом, разместились небольшая часовня и несколько хозяйственных пристроек. Дом был окружён частоколом, но ворота были открыты, и, судя по тому, что никто не охранял их, в Марвеле не ощущали прибытия норманнов. Когда Рауль въехал во двор часовни, там звонили в колокола, а внутри шла служба. Казалось, вокруг не было ни души, но, когда Рауль соскочил с лошади, из дверей часовни стали выглядывать люди и, хватая первое попавшееся им под руку оружие, выбегали на дорогу.

Рауль не шелохнулся. Он даже не дотронулся до своего меча, а лишь что-то сказал через плечо. Его люди выехали вперёд. В их руках засверкали мечи, и толпа рабов отступила.

На ломаном английском Рауль сказал:

   — Я пришёл к вам с миром. Но если вы нападёте на моих людей, то кровопролития вам не избежать.

Он пошёл вперёд, не обращая внимания на злобные взгляды, и вошёл в часовню.

Его встретил священник с трясущимися руками. Рауль остановился, снял свой шлем, опустился на одно колено и перекрестился.

У ступеней алтаря стояла Элфрида, рядом с ней суетилась служанка. Все испуганно смотрели на неизвестного рыцаря, какая-то толстая дама бросилась к Элфриде и загородила её своим телом, широко раскинув руки.

Рауль произнёс её имя. Элфрида смотрела на него с некоторым сомнением, но, как только она услышала его голос, казалось, тень, окутывавшая её лицо, рассеялась. Она вырвалась из объятий женщины, державшей её, и бросилась вперёд, протянув руки к Раулю.

   — О, ты приехал ко мне! — сказала она. — Я так ждала тебя, Рауль!

Присутствующие женщины были сильно удивлены подобным её поведением и тем, с каким выражением она бросилась к этому неизвестному рыцарю. Но толстая дама, похоже, понимала нормандский и резко упрекнула девушку.

Рауль шагнул навстречу к Элфриде, но не успел он ещё взять её за руки, как она оттолкнула его.

   — О Боже, твой алый плащ! — прошептала она и закрыла лицо руками. — О нет! О нет! Только не это!

Священник с дрожью в голосе произнёс на латыни:

   — Я взываю к тебе, норманн! Если ты боишься Бога, сойди с этого священного места!

Он мог бы ничего и не говорить, потому что Рауль не обратил на его слова никакого внимания. Он мягко произнёс:

   — В чём дело, любовь моя? Не думаешь ли ты, что я хочу причинить тебе боль! Посмотри, сердце моё, ведь я пришёл к тебе и сдержал свою клятву!

Она отступила от него, её широко раскрытые глаза не отрываясь смотрели на его руки.

   — Не смей прикасаться ко мне. На твоих руках кровь! — Дрожащим пальцем она указала на его ладони. — Красные, красные от крови! — страшным голосом прошептала она. — Ты не сможешь её смыть. Я знаю. Я пыталась. О Господи, помилуй меня!

Он побледнел и протянул ей свои руки, чтобы она могла их разглядеть.

   — Посмотри ещё раз, — сказал он. — На моих руках нет крови.

   — Да, но я видела, — ответила она, — там кровь, кровь, которую не смоют слёзы. О, не прикасайся ко мне!

   — Здесь нет никакой крови, — спокойно повторил он. — Мои руки чисты. Иначе я не мог бы приехать к тебе.

Казалось, она не осмеливается верить ему.

   — На них нет крови Эдгара? Нет его крови, Рауль?— она начала заламывать руки. — Они принесли его ко мне завёрнутым в красный плащ, красные раны исполосовали его грудь, красный шрам над его бровью. А теперь я поняла, это был твой плащ.

Он стоял, не отрываясь глядя ей в глаза.

   — Да, это был мой плащ, но, клянусь Господом, он погиб не от моих рук, — сказал он.

Толстая женщина попыталась встать между ними.

   — Если вы тот самый Рауль де Харкорт, о котором я слышала от своего племянника, тогда ответьте мне! Вы послали его тело к нам под красным плащом?

   — Да, — ответил Рауль.

   — Но ты не убивал его! — сказала Элфида. Она вся дрожала. — Нет, Рауль, нет! Ты не убивал Эдгара!

   — Я же сказал тебе. Я не убивал его, но он умер у меня на руках, и я попросил привезти его тело в дом, который он так любил. И я завернул его в свой алый плащ. Я искал его среди убитых, когда закончилась битва, и нашёл. Он был ещё жив. Элфрида, между нами не было крови и вражды тоже не было. Я клянусь всеми святыми. Мы вспоминали нашу жизнь в Руане, наши старые шутки. Я не могу говорить об этом. Умирая, он сказал, что дружба всё выдержала.

Слёзы катились по её щекам.

   — Ты не убивал его. Нет, ты не мог. Но он лежит между нами, и ты не можешь взять меня.

Она вытянула руку, чтобы остановить его.

   — Посмотри, что разделяет нас! — сказала она. — Всё закончилось, Рауль, наша мечта неосуществима.

Он посмотрел вниз. Простой камень стоял над могилой Эдгара. Рауль некоторое время стоял неподвижно, склонив голову, но наконец произнёс:

   — Ты не права. Он бы не хотел разделять нас. Перед смертью он произнёс твоё имя и поручил мне заботиться о тебе.

Она покачала головой.

   — Ты мой враг, — сказала она. — Норманны убили всех тех, кто был мне дорог. Всему конец.

Голос Рауля зазвучал более сурово:

   — Даже если бы я своими руками убил Эдгара, то всё равно получил бы тебя. Я пришёл к тебе по дороге, проложенной мечами, потому что другого пути не было.

Он переступил через могилу и обнял её.

   — Разве ты забыла, забыла, как обещала верить мне, даже если я приду к тебе вот так, как сейчас?

Она не сопротивлялась, но и не сдавалась. Женщина в часовне, которую, как оказалось, звали Гиза, возмущённо заявила:

   — Шевалье, вам известно, где вы находитесь? Разве можно себя так вести в подобном месте? Моя племянница не для вас.

Он крепче прижал к себе Элфриду, так, что кольца на его тунике впились ей в щёку.

   — Ты можешь сказать, что ты не моя. О сердце моё, я готов был умереть, лишь бы избавить тебя от этих страданий! Неужели ты думаешь, что я хотел таким способом заполучить тебя? Ты ведь знаешь, что это не так.

   — Кругом нас смерть, — тихо проговорила она. — Как смеешь ты говорить о любви?

   — Да, смею!

Он немилосердно сжал её руки, слегка отстранил от себя и внимательно вгляделся в её лицо. Она никогда не видела, чтобы у него был такой суровый взгляд.

   — Ты моя, — сказал он. — Я не отпущу тебя.

Гиза потянула его за рукав:

   — Нет, вы отпустите её. Вы что же, забыли, что она потеряла и отца и брата, проклятый нормандский воин? Как она теперь может думать о свадьбе, если её сердце разбито? Она посвятит свою жизнь служению Богу, шевалье. Более надёжное убежище найдёт она для себя в монастыре, а не в ваших руках!

Он отпустил Элфриду, лицо его стало мрачным.

   — Скажи мне сама об этом, Элфрида! Ну же, давай, я хочу услышать! Только тебе я поверю!

Она взглянула на свою тётю, потом на безмолвного священника.

   — Да, я говорила так, — с трудом проговорила она. — Всё так мрачно и кругом смерть, смерть! Возможно, став монахиней, я обрету покой.

   — И счастье?— спросил он.

Она горько улыбнулась:

   — Нет, никогда. Счастья для меня больше не будет, но покой возможен.

   — Да?

Он сложил руки на груди. Взгляд его был направлен куда-то мимо неё, и в нём не было ни доброты, ни жалости. Да он их и не чувствовал. Она была его женщиной, и вот вдруг она отрицает, что он имеет на неё права. Все принципы рыцарской чести, которыми он руководствовался всю свою жизнь, уступили каким-то более примитивным законам и чувствам.

   — Тогда разорви те клятвы, которые ты мне давала! — резко сказал он. — Предай свою любовь, Элфрида! Ну же! Если ты меня больше не любишь, то что тебе стоит сказать об этом!

Она стояла перед ним опустив голову. Он видел слёзы на её щеках, но выражение его лица не стало мягче. Гиза попыталась обнять свою племянницу, но он резко обхватил Элфриду за талию и дёрнул к себе.

   — Отойди от неё, — приказал он.

   — Пожалей меня, Рауль, — взмолилась Элфрида, — я ведь столько пережила. Ты не можешь быть так жесток со мной теперь!

Она робко дотронулась до его руки, но он даже не шелохнулся.

   — У меня нет к тебе жалости, есть только любовь, и она более реальна, чем жалость. Хотя Эдгар мёртв, мы продолжаем жить, и рядом счастье, надо лишь протянуть руку. Ты оттолкнёшь его, если уйдёшь в монастырь. У меня есть грамота, передающая Марвел в моё владение. Если я твой враг, говори честно и скажи, что не любишь меня, тогда я порву её и забуду о тебе, потому что хотя я и могу взять тебя силой, но я не сделаю этого. Мне не нужна невеста, которая пойдёт за меня против своей воли.

Гиза вся пылала от негодования:

   — Скажи ему, что ненавидишь всех норманнов, Элфрида! Дай ему свой ответ!

   — Я не могу. Это неправда. — Её пальцы нервно сжимались. — Я не осмелюсь сказать это.

   — Ты боишься? — сказал Рауль. — Или есть хоть один норманн, которого ты любишь?

Она не отвечала. Он засмеялся и резко повернулся к ней спиной.

   — Я понял. Ты не осмелишься сказать это и не осмелишься прийти ко мне. Тогда прощай, я всё понял.

Её изумлённый непонимающий голос прозвучал ему вслед:

   — Ты уходишь? Ты покидаешь меня?

   — Успокойся, ведь ты не любишь меня и потому никогда больше не увидишь моего лица, — ответил он.

   — Вот это как раз то, что надо! — заявила Гиза.

   — Рауль! О, Рауль, подожди!

Возглас был очень слабым, но он остановился и обернулся:

   — Ну?

   — Не покидай меня! — жалобно взмолилась Элфрида. — Я потеряла всех, кроме тебя. О, Рауль, будь добрым ко мне! Только будь ко мне добр!

   — Элфрида, ты выйдешь за меня?

Её глаза вглядывались в его лицо, и она поняла, что он не уступит. Элфрида знала, что он уйдёт, если она не ответит, а этого она никак не могла допустить.

   — Я выйду за тебя, — беспомощно произнесла она. — Я сделаю всё что угодно, только не покидай меня.

   — Элфрида, ты не сделаешь этого! — закричала Гиза. — Ты что, с ума сошла, девочка моя?

Но Элфрида, казалось, не слышала её. Рауль протянул к ней руки:

   — Иди ко мне, моя крошка. — И в его глазах снова появилась прежняя улыбка, утешавшая её горе. Она подошла к нему. Ни тётя, ни священник не могли её остановить. Их руки соединились над могилой, разъединявшей их, а потом по своему желанию Элфрида перешагнула через могилу, и Рауль обнял её. Она глубоко вздохнула, и Рауль поднял её на руки. И, прижав к своему сердцу, вынес из тёмной часовни во двор, туда, где светило солнце.