Шум схватки у подножия насыпи наконец был услышан: бледный от страха граф Юстас аль Грено, подумав, что, очевидно, на подмогу идут воины Эдвина и Моркера, поскакал прямо к герцогу и, схватив поводья его коня, в самых сильных выражениях посоветовал немедленно отступить.

Вильгельм покачал головой в знак несогласия и, с усмешкой отвернувшись, приказал поставить свой шатер прямо на том месте, где весь день развевалось знамя Гарольда.

— Расчистите место, — добавил он. — Я проведу ночь именно здесь.

Люди уже вовсю работали, когда, узнав о приказе, прискакал лорд Лонгевиль и выразил свое неодобрение.

— Ваша милость! Стоит ли вам находиться среди мертвецов? Не лучше ли удалиться туда, где вас сможет охранять пара тысяч человек, ведь никому не известно, а вдруг нам уготована ловушка. Да и среди поверженных, наверное, еще немало живых раненых саксов, которые будут просто счастливы отдать свою жизнь, но уничтожить вас. Сеньор, уходите отсюда скорее!

— Ты что, Вальтер, испугался? Я — нет, — холодно ответил герцог. — Если ты трусишь, присоединяйся к Аль Грено. — Вильгельм оглядел поле битвы и довольно резко бросил: — Прикажи командирам проследить за своими людьми. Мне ни к чему, чтобы грабили мертвецов. Пусть каждая сторона похоронит своих мертвых, но тело эрла Гарольда ты должен найти и с почестями принести в мой шатер. Рауль, ты тоже мне нужен.

Только через час шевалье смог наконец улизнуть от герцога. Он снял доспехи и смыл с себя пот и кровь. Его оруженосец, усердный и преданный хозяину парень, принес воды, чистую тунику из тонкой шерсти и длинный алый плащ. Закрепив завязки на штанах, Рауль кивнул в угол шатра, где лежала сброшенная одежда, и коротко приказал:

— Сожги ее, выброси доспехи, они пробиты на плече. Ты почистил мой шлем?

Оруженосец уже держал его вместе с мечом наготове — все было начищено до блеска.

— Молодец. Опояшь меня мечом!

Парень опустился на колени, прикрепляя к поясу меч, а Рауль тем временем закрепил на груди мантию.

Герцог ужинал со своими братьями и графами Юстасом, Аленом и Хаиме. Свечи освещали шатер, еду подавали так, будто дело происходило не на поле недавнего сражения, а во дворце. Находясь здесь, и представить было нельзя, что за стенами шатра на истерзанной земле валяются вперемешку мертвые и те, часы которых сочтены. Герцог ел и пил очень мало, только нахмуренные брови выдавали его усталость. Зато его сподвижники, благородные господа, учуяв запах специй, аппетитно облизывались и, пируя, позабыли обо всех дневных тревогах.

Рауль ушел, как только смог и, миновав шатры, пробрался к тому месту, где во время битвы ему показалось, что он заметил там Эдгара.

Он нес с собой фонарь и полную фляжку с вином. Всюду по склонам холма передвигались другие фонари, но уже всходила луна и ее слабое холодное сияние освещало страшные курганы из живых и мертвых.

Рауль обнаружил, что среди этих курганов бродят священники и монахи, и уже не придавал значения тому, кто нормандец, а кто сакс: пред смертью все были равны. Монах из Бека взглянул на шевалье, когда тот проходил мимо, и, узнав, посоветовал не ходить по полю невооруженным.

— Многие саксы еще дышат, господин Рауль, — предупредил он, — и они очень опасны.

— Я не боюсь, — просто ответил шевалье.

Он осветил фонарем скорченную фигуру у своих ног. Широкие плечи лежащего чем-то напоминали плечи Эдгара. Рауль наклонился и дрожащей рукой перевернул тело: нет, это был не Эдгар, и Рауль с облегчением вздохнул, двинувшись дальше.

Нога на чем-то в который раз поскользнулась, но Рауль даже не посмотрел: он сегодня видел столько крови, что уже не испытывал никакого отвращения к ней, а может, просто слишком сильно устал, чтобы обращать вообще на что-то внимание. Его веки слипались, ноги болели. Сон — вот все, в чем он нуждался, сон и забвение, но даже это теперь невозможно, пока не выяснена судьба Эдгара. В душе промелькнула слабая надежда, что друг окажется среди тех, кто спасся при отходе в северные леса. Рыцарь еще долго бродил по полю брани, но цель казалась все менее выполнимой. Единственно, что на свете было сейчас реальностью, это мертвецы, лежащие под звездами в самых невероятных позах. Их были тысячи, старых и молодых, высоких и низкорослых, тысячи саксонцев, но среди них не оказалось того, которого он искал.

Какой-то сброд, вопреки приказу герцога, уже шнырял по склонам холма, снимая с убитых все, что представляло хоть какую-то ценность. И Рауль подумал: такой армии, как нормандская, мародерствовать не запретишь.

Он прошел мимо священника, преклонившего колени около умирающего хускарла. Один поднял на него взгляд, полный предсмертной тоски, зато глаза другого горели ненавистью. Шевалье заметил, как умирающий потянулся к своему кинжалу, но в этот миг изо рта и ноздрей у него хлынула кровь. Священник осторожно прикрыл ему глаза.

Здесь, на поле брани, было так тихо, что это казалось даже странным после кровавой дневной рубки. Единственным звуком был тихий стон, который, чудилось, издает сама земля. Иногда в этом стоне выделялся чей-то одинокий голос, где-то приподнималась дрожащая тень и молила: «Воды! Дайте воды!»

Чья-то рука вдруг схватила Рауля за щиколотку, но он ощутил, что в холодеющих пальцах уже не было силы. Рядом в лунном свете шевалье заметил блеск стали, но, оказалось, нож одиноко лежал на земле. Рауль поспешил дальше. Что-то дернулось под его ногой, и фонарь осветил изувеченное тело, в котором все еще теплилась жизнь. Шевалье переступил через него, не испытав ни потрясения, ни смятения. Он вспомнил, как при Валь-Дюн его вырвало при виде гораздо менее ужасных ран, и решил, что либо стал совсем бесчувственным, либо омертвел от постоянной тревоги и всего увиденного. Если бы он только мог быть уверен, что Эдгару удалось бежать, то не рвал бы себе душу, бродя здесь среди мертвых на Сенлакском поле.

И тут Рауль вдруг обнаружил его. Едва увидев друга, он сразу понял, что точно знал еще с того далекого дня в Руане, каким найдет Эдгара в этот жуткий час: тот лежал у его ног, золотые кудри и борода пропитались кровью, а крепкие ноги и полные жизненной энергии руки безвольно раскинулись в стороны.

Рауль рухнул на колени и принял друга в объятия, стараясь нащупать под порванной кольчугой удары сердца. Стоящий на земле фонарь освещал его кровоточившие раны. Над бровью был рассечен мечом лоб, из пореза кровь сочилась на волосы и стекала по лицу.

Раулю показалось, что под его пальцами едва заметно трепещет сердце. Он выхватил из-за пояса фляжку и поднес к губам Эдгара. Струйка вина медленно просачивалась сквозь стиснутые зубы, проливаясь на подбородок и грудь.

Шевалье отставил фляжку, расстегнул плащ, сбросил его с плеч и одной рукой попытался скомкать так, чтобы его можно было подложить под голову раненого вместо подушки. Устроив друга поудобнее, он начал отрывать куски от своей туники, чтобы перевязать его раны.

Эдгар вдруг шевельнулся и пощупал рукой голову. Рауль склонился ниже, стараясь уловить смысл каких-то слов из бормотания раненого.

— Попало в глаза… Никак не могу открыть их.

Куском шерстяной ткани Рауль промокнул кровь и перевязал голову, потом принялся растирать руки. Неизбывное горе стискивало горло, всем существом овладевало странное чувство неизбежности происходящего. Шевалье снова поднял флягу и ухитрился влить еще немного капель в рот раненого.

Голубые глаза открылись и посмотрели ему прямо в лицо.

— Фирд разбит, — пожаловался Эдгар.

— Я знаю, — голос Рауля был твердым и тихим, — не думай сейчас об этом, друг!

Он оторвал еще кусок от туники и попытался остановить кровь, которая непрерывно сочилась из глубокой раны на плече.

Тут Эдгар наконец узнал его.

— Рауль! — прошептал он. — Я видел тебя… там. Ты скакал прямо на меня, твой меч против моей секиры, точно так, как однажды… ты говорил. О, как ужасно давно это было!

— Я не знал, что это ты, пока не подъехал. Ох, Эдгар, Эдгар! — Рауль склонил голову, сотрясаемый приступом горького отчаяния.

— Брось, все прошло! — словно в полусне успокоил его друг. — Гарольд убит. — Он повел головой, будто от приступа боли. — Скоро и я отправлюсь за ним в свой последний путь.

— Нет! Ты не умрешь! — Рауль лихорадочно срезал крепления на кольчуге сакса. — Нет, Эдгар! Ты не должен умирать!

Но он знал, что его слова напрасны. Бесполезно было бинтовать раны, пытаться влить вино в этот упрямый рот.

Эдгар заговорил снова:

— Ты помнишь, как я однажды говорил тебе, что Вильгельм получит престол только через наши трупы? Это было так давно, не могу даже припомнить, когда… Но теперь ты сам убедился, что это так.

Он замолчал, глаза его закрылись. Рауль отбросил кольчугу прочь, пытаясь остановить кровотечение сразу из трех ран.

— Оставь, Рауль, пустое!.. Неужели ты думаешь, что я хочу жить?

Шевалье сжал руку друга.

— Я не могу позволить тебе умереть, хотя все-все понимаю… да, очень понимаю. Зачем говорить лишние слова? Лучше бы Господь позволил лежать мне, умирая, потому что сердце мое давно мертво!

— Нет, — рассердился Эдгар, — ты не должен! У тебя есть Эльфрида. Обещай мне позаботиться о ней! У нее больше никого не осталось. Отец и дядья убиты, сражаясь бок о бок. Я ухожу последним. Бог, наверное, за что-то разгневался на нас. Тостиг напал вместе с Хардрадой, мы расправились с ними под Стэмфордом… как давно это было! — Он поднес руку к глазам. — Моя борода совсем мокрая… О, ведь это кровь! Да ладно, не важно. Я очень надеялся, что ты придешь, Рауль. Дружба действительно должна быть стойкой. Когда мы услышали о высадке, я подумал, что между нами все кончено, но это не так, может быть, я слишком устал от ненависти. — Рука раненого слабо стиснула руку друга, говорить ему становилось все труднее. — Помню, как мы шли на Лондон, лига за лигой, лига за лигой… а потом уже перед глазами была только дорога, она вилась и вилась. А потом путь на юг, мы уже не ждали ни Эдвина, ни Моркера. Гарольд молился в аббатстве Уолтхем, но все знали, что Бог гневается, потому что когда он вышел из часовни, ее шпиль рухнул. Надо было Гирту вести армию, но эрл не позволил.

Как здесь холодно, Рауль. — Из уголка рта Эдгара вытекла тоненькая струйка крови. — Солнце так медленно садилось, а нам нужна была темнота, и мы молились, чтобы Господь послал ее вовремя, но Он сердился и потому затянул наступление ночи. Если бы Эдвин и Моркер не предали! Если бы Гарольд был жив! Мы бы тогда продержались до темноты. Поверь, Рауль, мы могли бы!..

— Знаю, знаю, друг! Никто никогда не дрался так смело, как ты. — Рауль опять приподнял раненого и, обняв за плечи, закутал его в алую мантию.

— Нас оттеснили, но сквозь щиты никто не смог пробиться, ведь так? Ты помнишь Эльфрика? Его убило стрелой, он был рядом со мной, мы стояли так близко друг к другу, что он даже не мог упасть. Это случилось, когда бой кончался… около знамен. Туркиль сказал, что мы проиграли… но это неправда. Победа была за нами, пока мы удерживали холм и Гарольд был жив, пусть даже там невозможно было повернуться… — Эдгара охватила дрожь. — Стало хуже, когда начали падать стрелы, но уже темнело, и мы думали… а Гарольда все равно убили. Это все Вильгельм придумал… пускать коварные стрелы вверх, — бормотал он почти в беспамятстве.

Глаза раненого закрылись. Повязка на голове намокла, и кровь опять заливала лицо. Рауль опустил его на землю и попытался затянуть повязку. Эдгар застонал от боли и очнулся. Рауль увидел на его лице улыбку.

— Гарольд послал двух лазутчиков наблюдать за вашим лагерем. Они сообщили, что герцог взял в армию священников, потому что у всех короткие волосы и нет бород — сбриты.

Рауль не мог произнести и слова, словно впал в оцепенение. Через мгновение Эдгар заговорил снова.

— Я видел Фицосборна и Неля. Они живы?

— Да, живы, — печально ответил шевалье.

— И Жильбер жив? Я очень рад. Они были моими друзьями, а не Эльфрик и Туркиль. Все эти годы в Нормандии мне хотелось вернуться домой, а когда герцог позволил уехать, то все здесь оказалось таким чужим… или, может быть, я сам изменился, не знаю. Очень скоро наступит смерть и все закончится, из сердца исчезнут боль и горечь, а душевная борьба уже не будет раздирать меня пополам. — Эдгар широко раскрыл глаза, глядя в глаза Рауля. — Я бы убил и тебя, друг, если бы этим мог спасти Англию от герцога Вильгельма, но даже Гарольд не смог этого сделать. Я ненавидел тебя, ненавидел каждого нормандца, хотелось только убивать и убивать, пока ни одного из вас не останется в живых! — Он вздохнул и еле слышно прошептал: — Но сейчас я так устал, а ты здесь, рядом со мной, и вспоминается только, как мы скакали вместе в Аркур, как твой отец подарил мне соколенка из собственного выводка, как мы охотились в Квевильском лесу и как ты бросил мне на руки малыша, когда мы брали тот бретонский город.

Он поискал руку Рауля и сжал ее со вздохом облегчения.

— Пытаюсь представить себе Англию под пятой Вильгельма, но не могу. Хочу думать, как мы весело жили в Руане, как ты и Жильбер называли меня Бородачом и Варваром. — Раненый счастливо засмеялся, но смех перешел в кашель, изо рта опять хлынула кровь.

Рауль нежно промокнул ее — вокруг губ, на шее.

— Эдгар, друг сердечный, молю, унеси в свой последний путь только эти воспоминания!

Руки, которые он сжимал, вдруг сильно похолодели, и Рауль старался изо всех сил согреть их своим дыханием.

— Эльфрида… — Родное имя сорвалось со слабеющих губ.

— Я позабочусь о ней, — пообещал Рауль. — Я бы отдал за нее свою жизнь, ты сам знаешь, Эдгар.

— Знаю. Ты как-то сказал, что она будет твоей, несмотря ни на что. Так и будет, вот увидишь… Я ведь всегда хотел называть тебя братом. — Умирающий дышал с трудом, пытаясь приподняться, оперевшись на локоть. — Сейчас уже не смогу, слишком поздно. Но я знаю, ты будешь добр к ней, это самое главное. — Он еще раз приподнялся, пытаясь глубоко вздохнуть. Вдруг глаза его остановились на чем-то позади Рауля и расширились от ужаса: с огромным усилием умирающий вырвался из объятий друга.

— Берегись, Рауль, берегись! — вскрикнул он и упал на землю.

Шевалье мгновенно оглянулся. К нему подкрадывалась чья-то темная фигура, лунный свет блеснул на острие кинжала. Рауль бросился на нее, почувствовал, как руку рассекает сталь, схватил запястье нападающего и вывернул его. Нож упал, шевалье оттолкнул нападавшего и, нагнувшись, подобрал нож. Не беспокоясь более, достанет ли у неизвестного сил повторить нападение, он повернулся к Эдгару и еще прежде, чем коснулся его, уже знал, что тот мертв. Сакс употребил свои последние слабеющие силы, чтобы предупредить своего нормандского друга об опасности, грозившей ему.

Долго просидел Рауль, держа безжизненную руку друга в своей. Несмотря на потеки крови, которые уродовали черты, лицо Эдгара оставалось спокойным и умиротворенным.

Сердце д'Аркура переполнилось печалью, хотя он знал, что, если бы и было в его силах вернуть Эдгара к жизни, он бы не стал этого делать. Со смертью Гарольда ушло все, за что тот боролся и страдал. Англия саксов умерла на Сенлакском поле, Англия будущего должна принадлежать нормандцам, а в ней, понимал Рауль, не нашлось бы места для таких, как Эдгар.

Вот, оказывается, чем заканчивается их дружба — горем, кровопролитием, смертью… Он осторожно опустил руку Эдгара, расправил складки своей алой мантии на его теле и прикрыл лицо — он хотел запомнить его без этих ран, без этой крови…

К Раулю приближался какой-то трепещущий огонек. Он встал и со скрещенными руками подождал, пока тот не мелькнул почти рядом. Фонарь нес саксонский монах, медленно бредущий по полю, отпуская грехи умирающим и помогая раненым. По белой рясе с черным капюшоном было видно, что монах принадлежит к ордену бенедиктинцев. Когда он увидел странного рыцаря, недвижно стоящего над убитым, то остановился, с опаской взглянув на него.

Рауль обратился к монаху на латыни:

— Подойдите, святой отец, я не мародер и не причиню вам зла.

— Вижу, сын мой, — ответил монах, подходя ближе. — Но увы! Среди вас много таких, кто не брезгует грабить мертвых.

— Да, много, — согласился шевалье.

Он посмотрел на тело друга, а монах с любопытством наблюдал за ним, подумав, что никогда не видел столь грустного лица.

— Отче, вы знаете местность под названием Марвелл? Кажется, это где-то рядом с Винчестером?

— Хорошо знаю, — ответил монах.

— Можете вы доставить туда останки этого человека, чтобы его тело предали родной земле?

— Конечно, сын мой. — Голос монаха звучал печально.

Рауль поднял глаза и наткнулся на прямой взгляд священника. Подняв свой фонарь так, чтобы видеть лицо рыцаря, тот подошел совсем близко.

— Чье тело я должен доставить в Марвелл? — спросил монах.

— Оно у ваших ног, отче. Это Эдгар, тан Марвелла. — Рауль увидел, как монах опустился на колени и приподнял край плаща с лица лежащего. — Закройте его, — попросил он, — потом эти следы крови нужно смыть.

Увидев, что монах молится, рыцарь подождал, пока он поднимется на ноги.

— Доставьте тело его сестре, но мне не хотелось бы, чтобы она видела эти так изуродовавшие его раны. Вы его обмоете?

— Будьте спокойны, сын мой, мы сделаем все, что вы пожелаете, — ответил монах. Голос его был добр, хотя в голове и бродили мысли о том, что скрывается за столь необычной просьбой и что может быть за интерес у этого нормандца к убитому тану.

Рауль достал из-за пояса кошелек и протянул ему.

— Это окупит ваши затраты на путешествие, отче, — сказал он. — И еще я хотел бы заказать мессу за упокой его души. Вы возьмете с меня деньги, сколько нужно…

Монах, видел Рауль, колеблется.

— Умоляю, возьмите, — попросил Рауль и вложил кошелек в руки монаха.

Рыцарь опустился на колени около тела друга, приподнял плащ и долго смотрел на его лицо. Кровь и раны были в тени, поэтому казалось, что Эдгар просто спит.

— Прощай! — нежно сказал Рауль. — Когда мы вновь встретимся, не будет ни горя, ни вражды, ни печали. Прощай, мой самый близкий друг!

Рыцарь поднялся. Рядом появились два послушника, тупо уставившиеся на него.

— Они позаботятся о теле? — спросил Рауль.

— Они просто отнесут его в безопасное место, сын мой, а потом оно будет доставлено в Марвелл.

Монах взглянул на разорванную в клочья тунику Рауля, на покрывающую его мантию.

— А что делать с вашей мантией? — засомневался он.

— Пусть Эдгар будет завернут в нее, мне она более не понадобится, — ответил рыцарь.

И он медленно побрел к нормандским шатрам, где уже разожгли костры; прямо на земле вокруг них сидели солдаты. Он прошел мимо двух таких по пути к своему шатру. Воины выглядели усталыми, но одухотворенными, они перевязывали раны, обсуждая, какое вознаграждение получат, когда герцог будет коронован.

Рауль поднял полог своего крошечного шатра, который он занимал вместе с д'Офей, и вошел. Жильбер валялся на тюфяке, но не спал, хмуро глядя куда-то вверх. Увидев Рауля, сел.

— Ну наконец-то, — сказал он. — Где ты шатался? Смотри, твоя туника порвана в нескольких местах! — Глаза его внезапно стали подозрительными. — А где твоя мантия? Что, в конце концов, происходит?

Рауль не ответил. Он присел на краешек собственного тюфяка и, опершись подбородком на скрещенные руки, уставился на смятую траву под ногами.

— Понимаю. — Голос Жильбера был полон сострадания. — Ты, наверное, искал Эдгара и… ты его нашел?

— Да.

— Рауль, он жив?

— Нет. Уже нет.

Жильбер с силой стукнул кулаком по тюфяку.

— Богом клянусь, с меня хватит этой проклятой войны! Земли в Англии?! Да они мне попросту не нужны! У меня земли достаточно в Нормандии, и я нужен моей земле. Вот что я тебе скажу, Рауль: когда герцог покончит здесь со всем, я вернусь домой и позабуду навсегда эти печальные берега. — Он замолчал, пристально взглянув на товарища. — Что это у тебя на руке? Бог мой, да это кровь!

Руль посмотрел на рану.

— Да, ко мне подкрался саксонец, пока я стоял на коленях около Эдгара, он заметил это и со словами предостережения на устах умер. Он спас меня…

Наступила гнетущая тишина, наконец Жильбер прокашлялся, собираясь что-то сказать, и Рауль тут же поднялся на ноги, не дав вырваться горестному вздоху.

— Понимаю, — сказал он. — Дай мне на время свою мантию, мне надо назад к герцогу.

Жильбер кивнул туда, где лежала его одежда.

— Свою ты отдал?..

— Да, — бесстрастно ответил Рауль. — Ему было так холодно!

Он застегнул на плече тяжелую накидку и вышел.

При входе в шатер герцога его встретил Фицосборн.

— Вильгельм уже спрашивал о тебе, но я заподозрил, что ты куда-то отправился, и сказал ему. Слушай, так ты нашел Эдгара?

— Да, он мертв.

— А он уже был мертв, когда ты нашел его? Расскажи!

— Нет, он был ранен, но еще жив.

Фицосборн разволновался.

— Неужели ты не мог доставить его сюда? У нас есть хирурги, они бы сделали все возможное, чтобы спасти ему жизнь.

— Ох, Вильгельм, неужели ты не понимаешь? Он не хотел жить. Кажется, он был очень тяжело ранен, но даже если бы это было не так… нет, друг, как случилось, так случилось. Он немного поговорил со мной, прежде чем наступил конец, сказал, что видел тебя в бою и спросил, жив ли ты. Когда я ответил, он был счастлив, потому что ведь ты тоже был его другом.

Фицосборн смахнул навернувшиеся слезы.

— Хотел бы я тоже увидеть его! Но герцог был занят, я помогал ему, и мне нельзя было его оставить. Бедный Эдгар! Неужели он думал, что я мог позабыть его? Может быть, он считал, что я его не люблю, потому что меня не было с тобой?

— Конечно нет! А сейчас позволь мне пройти к герцогу. Как-нибудь в другой раз я расскажу тебе о его последних минутах, но не сегодня.

— Подожди! — воскликнул сенешаль. — Его надо похоронить с почестями. Не говори мне, что оставил тело на съедение волкам!

— Нет, я поручил его заботам монаха, который пообещал доставить его в Марвелл.

Фицосборн был разочарован.

— Надо было бы перенести его сюда. Герцог бы устроил ему похороны с подобающими почестями, а мы бы следовали за гробом…

— Но он не был нормандцем, — возразил Рауль. — Неужели ты считаешь, что он бы предпочел такое погребение? Я сделал так, как, мне казалось, он сам бы хотел.

Шевалье отстранил сенешаля и вошел в шатер. Герцог посмотрел на него.

— Итак, друг мой? Ты отсутствовал дольше обычного. — Он бросил пронзительный взгляд на шевалье. — Если Эдгар Марвелл мертв, я очень сожалею. Но не думаю, чтобы он смог жить со мной в мире.

— Нет, не смог бы, — подтвердил Рауль. — Я вижу, вы один, ваша милость.

— Наконец-то один, у меня были два монаха из Уолтхема, просили позволения остаться и разыскать тело Гарольда, даже предлагали десять марок золотом, если я разрешу унести его. Я не позволил. — С этими словами он пододвинул Раулю бумаги, лежащие на столе. — Вот первый список убитых, хочешь взглянуть? Всех мы еще не знаем. Погиб и Энженьюф де Лайль.

— Правда? — Рауль быстро просмотрел список.

Вошел лорд Сангели, усталый, хмурый.

— Тело нашли, оно изрублено мечами, что, мне кажется, заслуживает самого сурового наказания.

— Кто это сделал? — настойчиво спросил Вильгельм.

— Точно не знаю, кажется, какие-то два рыцаря Мулена.

— Разыщи их и дай мне знать, им отрубят шпоры за недостойное рыцарей деяние. Неужели они желают, чтобы мое имя стало ненавистно англичанам?

Во время этого разговора Рауль внимательно присматривался к лорду. Он спросил:

— С вами все в порядке, Тессон?

Тот прятал глаза.

— Со мной-то все в порядке, но сына моего убили. У меня, конечно, есть и другие сыновья… — Внезапно он отвернулся, заслышав звук приближающихся шагов, и поднял полог шатра.

Четыре рыцаря внесли наспех сколоченные носилки, на которых лежало тело Гарольда, и осторожно опустили посреди шатра. Герцог встал.

— Уберите покрывало.

Вильгельм Мале снял укрывавшую тело мантию. Мертвец лежал, очень прямой и уже окоченевший, ноги сведены, бесстрашные глаза закрыты, руки скрещены на рукояти меча.

Минуту или две Вильгельм стоял и смотрел на человека, который сражался с ним столь ожесточенно и храбро. Рука его потянулась к застежке, скреплявшей его мантию. Он снял ее и протянул Мале, все еще вглядываясь в лицо эрла.

— Заверните его в мой плащ, — приказал герцог. — Он был клятвопреступником, но великим и отважным воином. — Герцог замолчал и, казалось, некоторое время о чем-то размышлял. — Вильгельм Мале, в твоих жилах течет кровь саксов, потому поручаю это дело тебе. Вы похороните Гарольда у берега, который он так доблестно защищал, отдав ему все рыцарские почести. Если кто-то хочет последовать за его носилками, я разрешаю. Унесите тело.

Рыцари поклонились, но еще не успели поднять носилки, как в шатер вошел еще один человек и встал, дико озираясь вокруг.

Все молчали в удивлении. Вошедший оказался женщиной, высокой и стройной, со скорбным лицом, прекрасным даже в горе. Под капюшоном ее длинного, до пят, плаща длинные золотистые волосы растрепались, но было понятно, что она не из простых. Ее белую шею обвивали драгоценные ожерелья, на руках сверкали браслеты.

Позади нее стояли два монаха, Озгуд Кноппе и Эльфрик Учитель, оба взволнованные. Женщина отвела с лица волосы, обводя взглядом присутствующих. Вид у нее был совершенно безумный, руки все время подергивались, рот приоткрылся.

Когда ее взгляд упал на закутанное в королевский пурпур тело на носилках, она ринулась к нему с криком, полным боли и отчаяния, упав на колени и стянув с лица убитого покрывало.

Невыносимо было смотреть, как несчастная гладит мертвые щеки, невыносимо слышать, как она шепчет что-то на ухо мертвецу, которому никогда не суждено больше услышать обращенных к нему слов. Нормандцы стояли изумленные, первым гнетущую тишину нарушил Вильгельм:

— Скажи, кто ты, женщина? — Голос повелевал ответить.

Услышав вопрос, она подняла голову и посмотрела на герцога. Женщина заговорила по-саксонски.

— Она спрашивает, кто из нас Нормандец, потому что не видит никого, похожего на принца, — перевел Вильгельм Мале.

— Скажи ей, что Нормандец — это я, — ответил герцог, — и спроси, чья она жена или сестра и чего хочет.

Женщина молча выслушала Мале, но когда тот закончил говорить, она поднялась и подошла к Вильгельму. Слова хоть и не были понятны, но произносились страстно.

Вильгельм взглянул на переводчика. Мале, с удивлением выслушав сказанное дамой, объяснил:

— Ваша милость, это не кто иной, как Эдита, прозванная Лебединой Шейкой, возлюбленная Гарольда. Она искала его тело, чтобы перенести в аббатство Уолтхем для христианского погребения, и сейчас умоляет вас о милости: вверить убитого ее заботам.

— Ну и ну! Возлюбленная Гарольда! Скажи ей, что я сам позабочусь, чтобы эрла предали земле с почестями, — ответил Вильгельм.

Услышав эти слова, женщина неистово завопила, как смертельно раненный человек, упала на колени и стала срывать с шеи и рук драгоценности, протягивая их герцогу.

— Она предлагает золото, ваша милость, королевский выкуп, — перевел Мале, тронутый ее горем.

— Господи, да неужели она считает меня торговцем, способным продать тело за золото? — возмутился герцог. — Скажи ей, что она зря тратит время, и посоветуй удалиться вместе со своими священниками. — Он посмотрел на несчастную и добавил более мягко: — Может быть, она боится, что я не похороню его с полагающимися почестями? Скажи ей, что его похоронят в пурпуре, с мечом, чтобы он навсегда охранял эти берега.

Глаза женщины вспыхнули, и она заговорила страстным, дрожащим голосом, все время судорожно перебирая пальцами.

— Ваша милость, она думает, что вы издеваетесь над ней.

— Я не издеваюсь, но уведите же ее наконец прочь!

Герцог отвернулся, и женщину вывели; она рвалась назад, простирала руки к неподвижному телу на носилках, снова и снова выкрикивая имя любимого.

Но Гарольд лежал мертвый и недвижимый, с закрытыми глазами и скрещенными на рукояти меча руками.