Нормандский флот пристал к берегу в самых разных бухтах между Певенси и Хастингсом. В самом Певенси не оказалось ни единой живой души, но еще тлевшие в очагах огни свидетельствовали о том, что жители, завидев приближающиеся корабли, разбежались кто куда. Разбив лагерь, окопав его рвом и окружив загородкой из вбитых в землю кольев, герцог приказал, чтобы одну из привезенных деревянных крепостей установили здесь на небольшой высоте, господствующей над гаванью, а пока шло дело, он, к пущему беспокойству друзей, занялся изучением окрестностей бухты. Нормандец был все так же бесстрашен, как и много лет назад в Мелене. И тут, в Англии, в сопровождении какой то горстки рыцарей он иногда исчезал из лагеря на много часов. Вильгельм во время этих вылазок обнаружил вокруг дикую местность, покрытую предательскими болотистыми низинами и заросшими густым лесом холмами. Испещренные колеями, наполненными водой, дороги часто были совсем непроходимыми, так что и на лошадях было не проехать. Здесь водились волки и медведи, попадались стада диких быков, кочующих по долинам.

Эти обширные пространства принадлежали короне, были малонаселенными, а вдоль берега тянулась цепочка крохотных городков и селений; на первый взгляд казалось, что солдат в них не было, но нормандские бароны, видя, как герцог в сопровождении двух десятков рыцарей каждый Божий день отправляется на разведку, жили в постоянном страхе перед смертью от рук обозленных их появлением тут крестьян. Однажды, когда к наступлению сумерек Вильгельм еще не вернулся в лагерь, на поиски вышел отряд, ведомый Хью де Монфором. Они скоро встретили его, идущего пешком и несущего на плечах свои доспехи, а также доспехи сенешаля. Герцог выглядел нисколько не усталым, зато подсмеивался над совсем измученным Фицосборном и при этом был абсолютно спокоен, будто прогуливался для собственного удовольствия по нормандским полям.

Хью де Монфор забрал у него чужие доспехи и строго сказал:

— Ваша милость, вы никогда не думали, что здешние жители могут напасть на вас?

— Нет, Хью, никогда! — весело ответил герцог.

Экспедиции Вильгельма скоро выявили, что Хастингс расположился в нескольких лигах к востоку, был более удобной бухтой, чем Певенси: город стоял на лондонской дороге, а его гавань предоставляла гораздо более удобное укрытие для флота. Оставив в Певенси гарнизон, герцог повел свое войско на восток и приказал, чтобы половина кораблей плыла по морю за ним следом, к белым скалам Хастингса. Его вторая крепость из одной деревянной башни была воздвигнута на холме, обнесенном частоколом. У подножия холма был выкопан внутренний ров, за ним большая ровная площадка образовывала двор, где построили навесы для людей и лошадей. Все окружал внешний ров с огороженной насыпью на контрэскарпе и маленькой башней, защищающей подземный мост.

Крепость еще достраивалась, когда к герцогу прибыл гонец от некоего Роберта, нормандца по происхождению, который жил недалеко от побережья. Он привез приветственное послание, старательно выведенное на листках бумаги и содержащее чрезвычайно важные известия. «Тостиг и Хардрада, — писал доброжелатель, — высадились на севере острова и в решающем сражении при Фульфорде, около Йорка, разбили молодых эрлов, Эдвина и Моркера. Тогда Гарольд, собрав под свои знамена всех танов и дружинников, выступил на север за две недели до высадки герцога, и двадцать пятого сентября, встретив захватчиков у Стэмфорд-Бридж, разгромил их, причем и Тостиг, и Хардрада погибли, а их армия почти вся была уничтожена». Далее Роберт сообщал, что к Гарольду в Йорк уже послали гонцов с сообщением о высадке нормандцев в Певенси, и советовал не мешкать с построением укреплений, потому что король уже идет на юг, поклявшись скорее погибнуть в бою, чем позволить ненавистным пришельцам хоть на лигу продвинуться в глубь страны.

— Передай своему хозяину, — сказал Вильгельм гонцу, — что я вскоре дам бой Гарольду.

Он подождал, пока тот удалится, и обратился к Раулю:

— Он идет на юг, — тихо повторил герцог и снова перечитал письмо, — а ведь ему советовали оставаться в Лондоне и ждать меня там. Это был прекрасный совет, Гарольд Годвинсон, но вы не вняли ему. — Он бросил письмо на стол и откинулся в кресле. — Слова эрла звучат храбро, но они очень необдуманные. Мой друг, вспомни, я правильно оценивал действия Гарольда, когда говорил тебе, что он почти все делает, подчиняясь порывам сердца, а не внемля голосу разума. Так что встретимся на побережье, как я и рассчитывал. Боже мой, какой он глупец!

— Но одновременно и храбрец, — заметил Рауль.

— Храбрец! Конечно! Просто лев! Но из-за своей глупости потеряет Англию. Подумать только, он не позволит мне продвинуться ни на лигу!.. Да ему заманить бы меня подальше от побережья и кораблей, в глубь этой чужой для меня земли, где мою армию можно так просто окружить! Именно так я и поступил, когда французы перешли границу Нормандии и, не произнося пламенных речей для разжигания в людях боевого духа, просто серьезно думал над тем, как спасти страну. Гарольд же, видите ли, не позволит мне осквернить поля, которые он поклялся защищать! Это голос его сердца, пусть гордого, благородного, если ты так хочешь, Рауль, полного мужества, но ума здесь нет ни на грош. Уверяю тебя, если бы эрл остался в Лондоне, он бы поступил умнее и смог бы погубить меня еще там!

— Так вы все же принимали в расчет и такую возможность?

Вильгельм рассмеялся.

— Конечно нет! Как только я его увидел первый раз, то понял, что хитрости от него бояться нечего.

Когда крепость в Хастингсе была наконец построена, а корабли волоком подняты на ближайший берег, бароны начали отправлять своих людей за провиантом и фуражом. Южное побережье было разграблено полностью, только в городе Ромни жители оказали сопротивление. Здесь отряд, состоящий из вооруженных крестьян и горожан, отбил нападение Хью Авранша и его людей, нанеся им большие потери. Так нормандцы впервые почувствовали, что саксонцы храбры.

Второе послание пришло к герцогу от совсем незнакомого человека. В нем сообщалось, что первого октября Гарольд в Йорке получил известие о высадке, а уже седьмого прибыл в Лондон со всеми танами и хускарлами, оставив Эдвина и Моркера, чтобы те привели в порядок свои побитые отряды и как можно скорее присоединились к нему.

Вильям Мале, осведомленный о расстоянии от Йорка до Лондона, недоверчиво воскликнул:

— Преодолеть такое с армией за семь дней! Это просто выше людских сил!

Но вскоре эти сведения подтвердились. Оказалось, что Гарольд покинул Йорк, едва только услышал, что нормандские войска пристали к берегу, и повел армию на юг, позволяя людям лишь время от времени поспать несколько часов прямо посреди дороги.

Саксонская кровь заговорила в Вильяме Мале и он выразил свое восхищение Раулю:

— Клянусь сердцем Христовым, эти английские таны — настоящие воины! Идти вот так, без сна, почти без отдыха, не находя времени даже, чтобы поесть? Да, они достойны того, чтобы мы скрестили с ними мечи, это враг бесстрашный, неподдающийся!

Шевалье ответил молчанием. Он подумал в этот момент о целой армии светловолосых бородатых мужчин, одним из которых был и Эдгар, о том, как они шагают и шагают, и день, и ночь, чтобы защитить свою страну от чужеземного захватчика. Они, должно быть, устали от боев, многие ранены при Стэмфорд-Бридж, ноги их покрылись волдырями, они слепнут от усталости, но смелость их неукротима… Ему казалось, что он слышит шаги тысяч ног, подходящих все ближе и ближе к нормандской армии, и различает среди призрачных шеренг волевое усталое лицо Эдгара — глаза устремлены вперед, губы твердо сжаты… Такое дорогое, знакомое лицо!

Гарольд провел в Лондоне четыре дня, собирая народ под свои знамена. И они пришли — и крестьяне, и фермеры, и горожане, внемля зову своего короля. Поэтому уже одиннадцатого октября он выступил, а по дороге в его армию вливались другие новобранцы, кто в кольчугах и со щитами, кто только с простыми палками с привязанными к ним камнями или просто с мотыгами, косами, топорами.

Двумя днями позже герцогу сообщили, что саксонское войско уже добралось до окраин Андредсвельда и разбило лагерь в трех лигах от Хастингса, там, где лондонская дорога проходит через холм над поймой Сенлак.

Герцог немедленно послал в английский лагерь монаха, Хью Мегрэ, который умел говорить по-саксонски. В сумерках тот вернулся в Хастингс.

Засунув руки в широкие рукава рясы, он начал говорить:

— Ваша милость, когда я туда пришел, меня сразу же привели к Гарольду Годвинсону. Он обедал под открытым небом с братьями Гиртом и Леофином и другими танами. Эрл принял меня уважительно и попросил изложить дело, с которым я пришел. Вручив ему ваше послание и изъясняясь по-латыни, я повелел ему, от вашего имени, отказаться от английской короны, передав ваши предложения, а именно: ему будут принадлежать все земли к северу от Хамбера и графство Уэссекс, которым правил его отец Годвин… Эрл слушал, улыбаясь, но его приближенные многократно прерывали мою речь издевательскими выкриками и оскорбительными для вашей светлости словами. Когда же я закончил, то сидящие рядом с эрлом таны подняли свои роги с вином и провозгласили тост, выкрикивая: «Сколл! На здоровье! Пьем за вас!», а затем снова налили и выпили с возгласами: «Смерть нормандским псам!» Все это говорилось по-саксонски, так что те, кто был невдалеке, все слышали. Тут со всех сторон поднялся такой рев, будто орали сотни тысяч глоток: «Смерть! Смерть нормандцам!» Я стоял, твердо и непоколебимо, убежденный в праведности своей миссии, и молча ждал ответа эрла.

Монах замолчал и откашлялся.

— Ну, не тяните, что же было дальше? — в нетерпении торопил Мортен.

— Пока стоял весь этот гам, Гарольд спокойно сидел во главе стола, чуть склонив голову и глядя не на танов, а на меня. Затем он поднял руку и крики утихли, а эрл обратился ко мне: «Вы слышали ответ».

Опять последовала пауза. Рауль неслышно отошел ко входу в шатер и так стоял, молча глядя в сгущающуюся темноту. Хью Мегрэ перевел дыхание и продолжал:

— Я заговорил снова, призвав к благоразумию и напомнив ему, что он на святых мощах поклялся поддерживать вашу светлость. При этих моих словах закричали все, кто понял, что было сказано, и стали бросать на меня злые взгляды, выкрикивая ругательства. Я не обращал на все это внимания и еще раз призвал Гарольда выполнить клятву. Он сидел очень спокойно и слушал меня, не поворачивая головы и не произнося ни слова. Когда я кончил говорить, он некоторое время продолжал молчать, вперив в меня взгляд, но будто не видя. А потом громко, во всеуслышание заявил, что скорее погибнет в кровавом бою, чем отдаст захватчикам свою страну. Клятву, сказал эрл, его принудили принести силой, так что она его связать никак не может. Затем он попросил передать вам, что никогда не отступит и что, покуда в его теле теплится жизнь, он не даст вам пройти, и да поможет ему Господь! После этих слов саксы возликовали, в воздухе замелькали мечи, а люди кричали, все как один: «Прочь! Прочь!» — это их боевой клич. И вновь я переждал, пока возбуждение уляжется, наблюдая все это время за танами. Мне показалось, что они рвутся в бой, эти яростные упрямые люди с лохматыми головами, в кротких туниках немыслимых варварских расцветок, в закрывающих руки кольчугах и шлемах из дерева и бронзы. Они ели и пили от души, некоторые побагровели от меда, руки их стали хватать рукояти кинжалов. Некоторые посматривали на меня угрожающе, но я стоял спокойно, и по прошествии нескольких минут Гарольд вновь призвал всех к тишине, чтобы меня могли расслышать. Тогда, будучи уверенным, что все они ждут моих слов, я протянул к эрлу руку и произнес слова отлучения от святой церкви за клятвопреступление, добавив, что сам Папа Римский объявил его поступок безбожным. Руки эрла вцепились в подлокотники кресла, я даже заметил, что костяшки пальцев у него побелели, глаз не было видно, он молчал. Люди явно были напуганы, многие с дрожью в руках крестились, заслышав слова анафемы, иные побледнели, а кто-то в великой тревоге смотрел на своего короля. Когда я закончил, никто не проронил ни слова, эрл тоже молчал. Тогда вскочил Гирт Годвинсон и, наверное, предполагая, что я не понимаю их языка, по-саксонски обратился к танам со следующими словами: «Соотечественники, если бы герцог Нормандский не боялся наших мечей, он бы не прятался за папской анафемой. Если бы он верил в своих рыцарей, то не беспокоил бы нас, посылая гонца! Разве предложил бы он нам земли к северу от Хамбера, если бы не боялся последствий своего безрассудного похода? Посылал бы парламентера, если бы верил, что его дело — правое? Пусть не дурачит нас своими хитростями! Он уже пообещал отдать ваши дома, люди, своим единомышленникам, ни пяди земли не оставит этот человек ни вам, ни вашим детям. Так что же, мы будем нищенствовать в изгнании или защищать свои права с мечом в руках? Говорите же!» В ответ на это таны, тронутые его смелыми речами и бесстрашным поведением, прогремели в один голос боевой клич и закричали: «Победа или смерть!» Затем Гирт, обращаясь к Гарольду, сказал открыто: «Поскольку ты не можешь отрицать, что на святых мощах клялся поддерживать Вильгельма, не имеет значения, по доброй ли воле или насильно, не стоит рисковать гибелью своей души, так как возможно, что ты сложишь голову в бою. Но ни я, ни наш брат Леофин не давали такой клятвы. Для нас это обыкновенная война, мы защищаем родную землю. Поэтому разреши нам самим дать отпор этим нормандцам. Если же нас начнут теснить, то ты придешь на помощь, а если убьют, ты отомстишь».

— И что же ответил эрл? — в нетерпении спросил герцог, когда монах остановился, чтобы перевести дух.

— Господин, он встал и, обняв брата за плечи, ласково потряс его, а потом пожурил: «Ну нет, братец, неужто ты думаешь, что я побоюсь рисковать собой? Может быть, это и будет мой последний бой и суждено мне погибнуть без отпущения грехов, но я поведу своих людей сам, мое знамя будет развеваться над их головами. Надейся! Правда с нами, мы победим и выгоним захватчиков с наших берегов. Кто пойдет за Гарольдом? Пусть каждый выразит свою волю!» И тогда Эдгар, тан Марвелла, которого ваша светлость знает, вскочил на скамью и закричал: «Мы все пойдем за Гарольдом! Саксонцы, мечи наголо!»

Рауль машинально вцепился в полог шатра и повернулся, жадно вглядываясь в лицо монаха. Тем временем Хью Мегрэ продолжал свой рассказ:

— Они выхватили мечи из ножен и стали размахивать ими над головами, громко крича: «Мы идем за Гарольдом, он наш король!» Мне кажется, эрл был тронут. Отстранив брата, он сделал мне знак подойти ближе и заговорил на хорошей латыни, попросив меня передать вашей светлости, что встретится с вами в бою, а тогда уж вас рассудит Бог. Так я и ушел из лагеря, остановившись только поболтать немного с монахами из аббатства Уолтхем. Милорд, люди Эдвина и Моркера еще не присоединились к эрлу.

Закончив, монах поклонился. Некоторое время все молчали, и первым высказался герцог:

— Да будет так. Выступаем на рассвете.

В канун битвы нормандцы большую часть ночи не спали, исповедуясь в грехах и причащаясь. Лагерь был охвачен лихорадкой последних приготовлений и не утихал, пока луна не поднялась уже высоко в небо. Люди прилегли прямо на земле, накрывшись своими походными плащами. Медленно шагали взад и вперед часовые, лунный свет играл на их шлемах, священники до самого рассвета исповедовали, отпуская грехи, правда, один епископ Одо громко храпел в своем шелковом шатре, рядом с ним свисала с шеста кольчуга и лежала наготове булава.

Герцог не спал до полуночи, держа совет с баронами, но потом все же прилег на кушетку и заснул спокойным сном. Тюфяк Рауля ждал его, как всегда, в шатре герцога, но шевалье не мог сомкнуть глаз. Он вышел наружу и стоял, всматриваясь в темную линию холмов, лежащих между Хастингсом и саксонским лагерем. Где-то там, за покрытыми лесом вершинами, был Эдгар, и, может быть, тоже не спал, думая про завтрашний день. Рауль попытался представить себе, что тот делает: исповедуется ли в грехах или пирует ночь напролет, как, судя по его былым рассказам, это любят делать саксы?

«Завтра все решится, — думал Рауль, — завтра… Боже, сделай так, чтобы я не встретился в бою с Эдгаром! Пусть мы не скрестим с ним наши мечи в стремлении убить один другого!..»

В полной тишине раздался вдруг жуткий и печальный вой. Рауль вздрогнул и истово перекрестился, но это оказался всего лишь бродячий волк, рыскающий по ночам вокруг лагеря в надежде отыскать съедобные остатки в куче мусора.

На рассвете отслужили мессу и свернули лагерь. Герцог повел свое войско, разделенное на три больших отряда, по дороге на холм Телхем и дальше, к краю Андредсвельда.

Правый фланг армии составлял первый дивизион, в который входили в основном французы, фламандцы, люди из Понтье, Булони и По, его вел граф Юстас Булонский. Молодой Робер де Бомон командовал в нем тысячью нормандцев. Для него это было первое испытание боем, и юноша жаждал проявить себя храбрецом. Под Робертом был норовистый жеребец, на щите красовался родовой герб.

Сам герцог командовал вторым дивизионом, состоящим из одних нормандцев. Под ним был конь, привезенный из Испании Вальтером Жиффаром. Вильгельм надел на себя простую тунику из нашитых на кожу стальных колец длиной до середины ноги со свободными до локтей рукавами. Прорези в тунике спереди и сзади позволяли свободно двигаться. Оруженосец пока что нес его доспехи и остроконечный шлем с пластинами, защищающими нос и шею. Единственным оружием герцога были копье и висящая у седла булава.

Рядом скакали его брат и епископ Кутанса. Епископ был в мантии и держал в руках свой посох, но на Одо поверх длинного белого облачения была натянута кольчуга, вооружился он замечательной палицей.

Граф Мортен вместе с Сен-Совером вели войска из Котантена, его оруженосец на конце копья нес штандарт с изображением святого Михаила.

Сразу за ними во главе большого отряда белесмцев скакал Роже де Монтгомери, а рядом с ним заслуженные ветераны, Жиффар и Гурне, а также Вильгельм Фицосборн с воинами из Бретейя и Бек-Креспина. Никто из воинов пока не надевал боевых доспехов, поскольку вес кольчуг сделал бы переход более утомительным.

Третий дивизион образовывал левое крыло. Его вели Ален Фержан и граф Хайме де Туар, под их командой были воины из Бретани, Мансо, Пуактевена и наемники с берегов Рейна.

Путь их лежал по подножию холмов, невдалеке от болот Певенси. Когда солнце поднялось выше, людям стало нестерпимо жарко. Длинный ряд копий заблестел на солнце, казалось, что вдоль дороги ползет, извиваясь, огромных размеров металлическая змея.

С вершины Телхемского холма уже можно было наконец разглядеть саксонскую армию. Нормандцы сделали привал в тени высоких деревьев. Герцог проехал немного вперед с графами Юстасом и Аленом, чтобы пристальнее рассмотреть английские позиции и прилегающую к ним местность.

Два штандарта Гарольда сразу бросались в глаза на узком холме напротив, примерно в миле, пологий склон холма переходил у подножия в Сенлакскую пойму. На самой вершине его росла старая яблоня, около которой развевалось личное знамя эрла с эмблемой Сражающегося Воина. Даже на таком расстоянии было видно, как сияют его золотые складки. Рядом с ним гордо реял в небе штандарт с Золотым Драконом Уэссекса.

Казалось, холм сплошь облеплен воинами-саксонцами. Напрягая глаза, нормандцы не отрывали взгляда от холма, перешептываясь между собой: что уж тут говорить — целый лес копий…

— Внемли мне, граф Юстас! — торжественно объявил герцог. — Если Бог дарует нам сегодня победу, Богом и Святым Духом клянусь построить аббатство там, где развеваются сейчас вражеские флаги!

Он круто развернул коня и поскакал в лагерь к своим войскам. Там он облачился в кольчугу и, взяв у оруженосца шлем, надвинул его на голову, не заметив, что сделал это задом наперед. Поняв, что окружающие опять готовы толковать его мелкий промах как дурное предзнаменование, Вильгельм расхохотался и громко заявил:

— Это знак свыше! Мое герцогство обратится в королевство подобно тому, как я сейчас поворачиваю этот шлем.

Армия уже заняла боевые позиции на склонах холма: впереди лучники, за ними — вооруженные пешие воины, а за теми — конные рыцари. Звенели доспехи, от щитов разбегались солнечные зайчики, флажки и хоругви пестрели изобилием гербов.

Герцог кивком подозвал к себе де Тоени и протянул свою хоругвь:

— Возьми ее, Ральф де Тоени! По праву и древности своего рода ты являешься хоругвеносцем Нормандии.

Де Тоени подъехал ближе.

— Благодарю вас, ваша милость, за то, что вы признаете за мной это право, но умоляю вас разрешить мне не нести сегодня хоругвь. Прошу вас — всего на один день, потому что я хотел бы послужить вам ныне, сражаясь с англичанами рядом с вами.

Герцог рассмеялся.

— Как пожелаешь. — Он осмотрелся, и его взгляд остановился на старом Вальтере Жиффаре. — Лорд Лонгевиль, не вижу более достойного человека, кто мог бы нести мое знамя.

Вальтер бодро покачал головой, едва заметно попятившись:

— Ради Бога, ваша милость, посмотрите на мои седины! — умоляюще воскликнул он. — Моя сила ушла, зато появилась одышка. Пусть вашу хоругвь несет Тустен, я уверен, он будет счастлив сделать это.

Тустен Фицруа ле Бланк, рыцарь из Ко, покраснел от гордости и посмотрел на своего господина. Вильгельм протянул ему знамя, которое и было со всей почтительностью принято.

Повернувшись к шеренгам воинов, герцог напутствовал их перед боем.

— Пришло время показать, насколько мы все храбры. Сражайтесь как истинные солдаты, победите, и у вас будут и почет, и богатство! Позволите врагу одолеть себя, и вас либо убьют, либо заставят быть рабом у жестокого хозяина! — Его голос зазвенел громче. — Отступать некуда. С одной стороны — вражеская армия, с другой — море и английские корабли, препятствующие отходу назад. Но настоящему мужчине ничего не страшно. Так пусть же ничто не заставит вас отступить, и тогда победа возрадует ваши сердца!

Он закончил, а Фицосборн, нетерпеливо перебиравший поводья, подъехал к нему и непочтительно поторопил:

— Ваша милость, мы слишком замешкались. Пора выступать!

Рыцари вооружались, разбирая копья и всовывая руки в поручни пятиугольных щитов. Почти тут же был дан приказ выступать, и шеренги воинов начали спускаться по склону холма.

Чтобы подойти к врагу, нужно было пересечь дикую лощину, отделяющую Сенлакский холм от Телхемского. Она местами была болотистой, в прогалинах поднимался высокий камыш, а на более высоких местах росли кусты и деревья. Ветки ежевики вцеплялись своими шипами в туники лучников, а всадникам то и дело приходилось пригибаться, чтобы не запутаться в низких ветвях. По мере приближения к подножию холма нормандцы все отчетливее различали фигуру Сражающегося Воина на развевающемся знамени Гарольда и блеск драгоценных камней, которыми оно было усеяно. Вооруженные всадники, заметив в стане врага одних пеших солдат, были весьма удивлены, но более знающие объяснили, что саксы никогда не садятся на коней во время боя.

— Посмотри, как глубоко закопаны в землю древки их знамен, — толкнул под локоть соседа один из копейщиков. — Так было и во времена, когда мой отец сражался с королем Эдвардом под командованием лорда Лонгевиля и брата короля, Альфреда. Войско, воинов которого они называют хускарлами, вместе со знатными лордами окружило знамя и не сдвинулось во все время боя с места. Хо-хо, сейчас мы проучим этих саксов и посмотрим, как они ведут бой в наше время!

— Разве они на нас не будут нападать? — с удивлением спросил сосед.

— Нет. Посмотри, однако, как хорошо укреплены их позиции!

Перед шеренгами саксов по всей длине холма был наскоро выкопан ров, утоптанные края которого были дополнительно защищены изгородью из лозы хвороста, высотою по грудь взрослому мужчине. В самом центре холма развевались знамена, вокруг них стояли таны и хускарлы в кольчугах, деревянных, бронзовых и железных шлемах с круглыми щитами, на которых были грубо намалеваны гербы. Каждое крыло армии состояло почти сплошь из простолюдинов, принадлежащих к английскому фирду. Это были неопытные в бою люди, нередко лишь в простых шерстяных туниках, а некоторые были горды оттого, что обладали топорами, молотками, косами или просто железными лопатами.

Подойдя на сотню ярдов к врагу, рыцари остановились, выдвинув вперед лучников, которые по команде первый раз пустили свои стрелы, на что было отвечено целым ливнем из дротиков, метательных копий и топориков. Изгородь вокруг рва неплохо защищала ряды саксов от стрел и, хотя некоторые и попали в цель, многие угодили в хворост, да так там и застряли. Лучники, пройдя сквозь град метательного оружия, выпустили второй залп. Он произвел гораздо большие разрушения, нежели первый, так что ответный яростный град метательных копий и топоров заставил их дрогнуть. Вот упал один с глубоко вонзившимся в плечо топором, и над головами лучников засвистели брошенные камни. Они выстрелили еще раз. Передним рядам саксов был нанесен урон, в них образовались бреши, которые были оперативно ликвидированы. Тяжелые метательные снаряды отбросили стреляющих назад, и они отступили, оставив на поле своих мертвых и раненых. Двигаться мешали камни, дротики и копья, которыми теперь сплошь была усеяна земля около холма, и нормандские лучники ретировались на исходные позиции.

По рядам войска Вильгельма промчались гонцы герцога и вперед ровными рядами выступила тяжелая пехота с копьями и щитами.

Уклоняясь от тучи метательных орудий, спотыкаясь о мертвые тела, они, прикрывшись щитами, поднимались по склону холма, пытаясь атаковать изгородь. Зазвенела сталь, раздавались дикие крики и вопли, в воздухе замелькали саксонские секиры, и сила их удара была настолько велика, что пробивала нормандские доспехи, будто те были сделаны из бумаги. Чья-то голова слетела с плеч и покатилась, подпрыгивая, вниз по склону, тело шлепнулось в ров. Кто-то поскользнулся в луже крови, упал на живот и был растоптан своими же соотечественниками. То здесь, то там в шеренгах англичан на мгновение появлялись бреши, но место убитых бойцов занимали новые. Кое-где снесли изгородь, и ров постепенно наполнялся мертвыми телами.

Пешие нормандцы так же были отброшены и в смятении отступили, преследуемые новым градом дротиков. Стоящие у подножия рыцари могли наблюдать, как искалеченные люди пытались уйти как можно дальше со смертоносного склона, кто без рук, кто волоча окровавленный обрубок тела, недавно бывший ногой или рукой. Другие, еще не изувеченные, но покрытые страшными ранами, ползли, а хлещущая кровь заливала их обмундирование.

Нормандские военачальники попытались остановить стремительное отступление пехоты и снова выстроить ее в боевой порядок, отведя в задние ряды. По шеренгам всадников пронеслась команда, и нормандцы снова пошли в бой.

Одинокий воин вырвался на коне вперед и запел во весь голос песнь о Роланде, подбрасывая меч в воздух и ловя его на лету. Это был Тейлифер, обладатель прекрасного голоса. Его громогласное: «Ахой!» слилось с ревом рыцарей, выкрикивающих хорошо знакомый припев. Певец в последний раз поймал свой меч, ухватил его покрепче и послал коня прямо на изгородь надо рвом. Она не выдержала напора и сломалась, а Тейлифер рубил наотмашь врага, наперекор всему заканчивая песню. Вокруг него мелькали мечи, песня вдруг оборвалась, и он упал, сраженный дюжиной ран.

Последовавшие за ним рыцари и бароны дружно бросились на изгородь. Кони проваливались в ров. Боевой клич нормандцев «Тури!» смешался с ревом саксов «Прочь! Прочь!». На правом фланге дерзко атаковал Роберт де Бомон, ближе к центру — лорд Мулен ла Марш, он сражался настолько яростно, что люди потом прозвали его Вильгельмом Вепрем.

На передовой линии развевались золотые львы Нормандца. Тустен все время был рядом с герцогом, отчаянно удерживая древко знамени. Мортен сражался рядом с братом, ни секиры впереди, ни напор всадников позади не могли оттеснить его от Вильгельма, но вдруг страшный удар, предназначенный ему самому, снес голову коня под ним. Животное упало, всадник, невредимый, вскочил на ноги. Рауль закричал: «Бери моего! Скорее!» и, каким-то чудом выбравшись из самой жестокой свары, соскользнул со спины жеребца, успев передать поводья Мортену, который кивком поблагодарил и взлетел в седло. Один из воинов Рауля тут же пробился к нему и сунул в руки поводья: «Вот конь, милорд!»

— Молодец, парень, выбирайся-ка сам побыстрее отсюда! — выкрикнул шевалье.

Он пришпорил жеребца и снова ринулся в самую гущу битвы.

По рядам пронесся ропот. На левом фланге дрогнули бретонцы и воины из Мансо, которых вел Ален Фержан. Им противостоял лишь отряд ополчения, но мирные люди были так смелы от переполнявшей их ненависти, что яростные удары обращали кровь в жилах бретонцев в воду и заставляли нападающих в панике отступить. Командиры орали на них и пытались повернуть назад, нанося по их коням удары мечом плашмя, но ураган метательных топоров и камней, запущенных из пращей, довершил начатое. Все левое крыло отступило в беспорядке вниз по склону, сметая на пути собственную пехоту, которая успела снова выстроиться в боевой порядок.

— Сеньор, бретонцев разбили! — Рауль пытался пробиться поближе к Вильгельму. — Бога ради, скорее назад!

И центр, и правый фланг тоже начали отступать в страхе перед саксонскими секирами. Герцог отдал приказ отходить и поскакал вниз по склону, стремясь занять такую позицию, которая позволила бы ему охватить взглядом всю линию боя. Всадники отступали организованно, только коня Тустена убило копьем, попавшим ему в шею, и воины, как ни изворачивались, но перестали видеть золотых львов. По рядам пронесся слух, что герцога убили, и над полем боя пронесся звук, похожий на пронзительный стон. Войско охватило смятение.

— Да жив он, жив! — закричал что было мочи Жильбер д'Офей.

Герцог сбросил шлем, чтобы подтвердить это перед строем, и пронесся вдоль шеренг, призывая:

— Смотрите, я жив и, с Божьей помощью, победа будет за нами!

Около уха Вильгельма просвистел дротик, Фицосборн ухватил поводья его жеребца и потянул за собой вниз по склону, пытаясь отыскать в этом аду безопасное место.

Кто-то дал Тустену нового коня, и львы снова затрепетали в вышине. У многих отлегло от сердца.

А тем временем смятение охватило в тылу тех, кто был ответствен за смену лошадей и доспехов: увидев поражение левого крыла войска, они бросились отступать. За ними помчался белый жеребец, на котором сидел епископ Одо в развевающемся белом стихаре.

— Немедленно остановитесь! — загремел он. — Мы победим!

Одо махнул палицей в сторону своих воинов, приказывая:

— Задержите этот сброд, пусть не мешает!

На левом фланге назревали иные события. Английские ополченцы, увидев, что враг в панике бежит, покинули свои укрепления и беспорядочной толпой, издавая победные крики, стали преследовать отступающих.

Увидев это, герцог бросил вперед кавалерию. Рыцари под предводительством Котантена и Вильгельма, лорда Мойона, нанесли фланговый удар по фирду, давя и топча лошадьми крестьян. Те, плохо вооруженные, не защищенные кольчугами, были почти все до единого искромсаны в клочья. Бретонцы прекратили отступление и, приведя свои ряды в относительный порядок, снова стали подниматься по склону холма, чтобы завершить разгром. Таким образом была уничтожена большая часть правого крыла англичан. Нормандские всадники покинули вражеское поле мертвых и поскакали на свои прежние позиции в центре.

Наступила столь необходимая маленькая передышка, пока бретонцы переформировывали свои ряды: кто потерял коней в первой атаке, садились на свежих, приведенных оруженосцами. Нормандцы тоже понесли значительные потери. Были убиты Вильгельм Вьепон, Рауль, сын Тессона, и многие другие; их тела остались лежать на склоне холма. Жильбера Аркура ранило в бедро, но он плотно обмотал ногу шарфом и собирался биться дальше. Гнедой жеребец Юдаса остановился рядом с Раулем.

— Головой клянусь, это настоящий бой, смотри, сколько крови! Надеюсь, ты уже достаточно взрослый, чтобы к ней привыкнуть?

— Никто из живых не видел еще такой жестокой битвы. — Рауль дрожащими руками обтер окровавленный меч, его щеки тоже были перепачканы, на доспехах красовалась глубокая вмятина от удара.

По шеренгам проскакали гонцы, протрубили сигнал к началу второй атаки, и рыцари снова начали двигаться вверх по холму. Защитная изгородь, ранее во многих местах проломанная и покосившаяся, теперь была просто сметена, но всадников за ней встретила стена щитов. Бой шел с переменным успехом, ров заполняли отрубленные конечности, разбитые шлемы, изуродованные до неузнаваемости тела бретонцев и саксов. То здесь, то там сакс падал мертвым среди нормандцев, но стена щитов казалась непробиваемой, а секиры по-прежнему безжалостно рубили.

Из переднего ряда один сакс бросился прямо на герцога и изо всех сил ударил секирой его огромного испанского коня. Животное в агонии рухнуло, но герцог, целый и невредимый, вскочив на ноги и сжимая свою булаву, нанес нападавшему удар такой силы, что размозжил его бронзовый шлем и свалил на землю. Перед Вильгельмом мелькнуло на мгновение удивительно красивое лицо, напоминавшее своими чертами лицо эрла Гарольда. Раздался похожий на рыдание, полный муки вопль: «Гирт! Гирт!», и из шеренг саксов вырвался юноша, бросившись к упавшему. На него тотчас наехал рыцарь с кличем: «Сен-Марк! Сен-Марк!» и тут же был разрублен надвое ударом секиры. В какой-то миг Рауль увидел, как молодой сакс героически защищает тело Гирта, но скоро и он пал под копыта коней окруживших его нормандцев.

Из сотен саксонских глоток вырвался яростный вопль:

— Гирт и Леофин! Оба убиты! Прочь, нормандские мясники! Прочь!

Герцог поскользнулся на залитых кровью останках своего коня и ухватился за поводья лошади рыцаря из Мена, оказавшегося рядом и попытавшегося оттолкнуть руку Вильгельма с криком:

— Отпусти мои поводья! Дай проехать!

Но мышцы его рук стали просто железными, и он принудил напирающего жеребца остановиться.

— Клянусь величием Господа, ведь я твой сюзерен! Слезай с коня! Я — Нормандец!

— Каждый за себя! Не слезу! — неустрашимо отвечал рыцарь.

Внезапно в глазах герцога загорелся гнев.

— Ах ты, пес!

Он схватил рыцаря за пояс и, словно перышко, выбросил из седла. Рыцарь упал, а герцог вскочил на коня и стал пробиваться вперед.

Перед ним на знамени Вильгельма Мале затрепетала фантастическая птица, вдали раздавался яростный боевой клич «Тури!» людей лорда Сангели. Рядом кто-то призывал Сен-Обера, своего святого покровителя. А над всеми криками господствовал громкий голос лорда Лонгевиля: «Жиффар! Жиффар!» Старик Вальтер, пеший, бился врукопашную с тремя саксонскими воинами, его с трудом сбили с ног, и он упал, в последний раз выкрикнув боевой клич.

Герцог ухитрился проложить себе путь в этом столпотворении и напал на убивших лорда Лонгевиля.

— Вставай, вставай, Вальтер, я с тобой! — взывал он.

Его булава обрушилась на деревянный шлем одного из саксонцев, мозги брызнули на землю. Конь герцога хрипел и вставал на дыбы, но им управляла твердая рука. Остальные саксонцы в страхе разбежались, и Жиффар с трудом поднялся.

— Садись позади, ты, старый боевой пес! — скомандовал герцог, перекрикивая шум боя.

— Ни за что, пока рука может держать копье! — возразил Жиффар, и, схватив поводья мчавшегося мимо коня без всадника, взгромоздился на седло.

Тысячи мертвых врагов уже лежали на поле боя, но стена из щитов все еще каким-то чудом держалась. Полдень давно миновал, и солнце, не делая ни для кого исключения, безжалостно палило изнемогающих от зноя противников. Нормандские всадники еле тащились, их атаку отбили второй раз, а на холме по-прежнему стояли потрепанные, но непобежденные саксы.

Земля пропиталась кровью и скользила под ногами, а склон холма был усеян кошмарными людскими останками: ладонями, все еще сжимавшими древки копий отрубленными от плеча руками, окровавленными головами, превращенными в бесформенную массу телами; можно было наткнуться на человеческий палец, конское ухо или ноздрю, ранее бархатисто-гладкую, а теперь липкую от запекшейся крови.

Вымотавшиеся вконец всадники отступали, но саксы неутомимо продолжали обрушивать на них свои метательные орудия. Те, кто сидел на лошадях, походили теперь на кули с мукой, а сами кони еле передвигали широко расставленные дрожащие ноги, пена покрыла их морды, головы беспомощно свесились к земле, а бока были изранены шпорами.

Мысли об Эдгаре теперь оставили Рауля. Весь мир перед ним был залит кровью: она, пульсируя, вытекала из перерезанных артерий, медленно сочилась из ран, засыхала на обрубках туловищ, рассеянных по полю.

Рауль опустил скользкие поводья на шею Бертолину и попытался вытереть руки о штаны. Он соображал, кто же из его друзей остался живым: кажется, во время жаркого боя он слышал голос Фицосборна, а впереди вроде мелькнули знакомые фигуры Гранмениля и Сен-Совера, отирающих пот с лица.

Кто-то тронул его за локоть.

— На-ка, выпей малость, — деловито предложил Юдас.

Рауль обернулся. Брат по-прежнему, как и в мирное время, флегматичный и спокойный, правда весь перемазанный кровью, протягивал ему фляжку.

— Благослови тебя Бог, Юдас! — благодарно кивнул Рауль, глотнув крепкого вина. — Я почти выдохся. Что же теперь будет? Слушай, а ты все еще не утратил охоты воевать?

— Конечно нет! — безмятежно подтвердил брат. — У меня появился зуб на одну дубину из Ко, который столкнул меня в ров во время последней схватки, так что, кажется, я стал хромым. Когда все кончится, уж я, будь уверен, с ним посчитаюсь! У него в руках еще был такой флажок с изображением жареной головы кабана. Ты, случайно, его не знаешь?

— Нет. — Рауль, превозмогая усталость, все же рассмеялся. — Не знаю, брат!

Вдоль шеренг проскакал всадник. Бароны, посовещавшись с Вильгельмом, поехали к своим отрядам. По рядам передали приказ строиться и ждать.

Правое крыло — булонцы под командованием графа Юстаса — пошло вверх по склону и повторило маневр, который ранее удался на левом фланге. После обмена бешеными ударами с английским фирдом нормандцы дрогнули, разомкнули ряды и бросились назад, изображая беспорядочное отступление. На вершине холма рассеянные между крестьянами таны напрасно пытались удержать их на месте. Простолюдины обезумели в жажде крови и не видели, что ранее случилось с их собратьями, желая лишь одного — преследовать удирающего с поля врага. Не слушая предводителей, они с яростными криками бросались в погоню. В воздухе замелькали топоры, косы, дротики, тысячи голосов кричали: «Победа! Победа! Прочь, прочь! Мы победили!»

Нормандские всадники, стоящие в центре, развернулись с боевым кличем, перекрывшим вопли крестьян, обрушились на английский фланг. Пологие склоны холма покрылись упавшими, все еще пытающимися вывернуться из-под копыт. Отряд, совершивший обманный маневр, остановился, повернулся и напал на англичан. Стоящие на вершине холма видели, как десятками, сотнями гибнут простолюдины; немногим удалось уйти с поля боя и добраться до своих товарищей на вершину, тысячи навсегда остались лежать на истерзанной копытами земле, захлебываясь собственной кровью, раздавленные пронесшейся кавалерией.

Но эта хитрость, однако, обернулась против самих нормандцев. Большая часть тех, кто изображал отступление и бежал с холма, намеренно создавая беспорядок, попали в капкан, и игра быстро превратилась в печальную действительность: на пути оказался вырытый саксами у подножия холма ров, заполненный валежником и дерном. Люди проваливались в него один за другим, пока их тела не образовали огромную бесформенную гору. Скачущие позади всадники, не в состоянии сбросить скорость, пролетали прямо по упавшим. Спинные хребты оказавшихся на земле были размозжены, головы разбиты, ноги переломаны, а угодившие на самое дно задыхались под тяжестью упавших сверху.

Саксонцы снова возрадовались. Их численность, правда, сильно уменьшилась, но вокруг знамен все еще стеной стояли бойцы. Ров был заполнен мертвецами, защитная изгородь пала, но все так же щиты храбрецов встречали воинов Вильгельма.

Нападающие провели серию атак в центре. Нормандские всадники мчались вперед и перелетали через ров, копья и мечи сшибались с секирами, ряды саксов под жестким напором на какое-то время ослабевали, но каждый раз снова собирались с силами, и всадники отступали, неся большие потери.

Под Вильгельмом убили второго коня. Граф Юстас, оказавшийся рядом, предложил своего.

— Берите моего, Нормандец! — выдохнул он, выбираясь из седла. — Если войско не будет видеть вас, считайте, битва проиграна. Лик святой, да эти саксы, видно, сделаны из железа! Неужто нам их не одолеть?

Саксонские щиты мелькали перед глазами нормандцев, варварские цвета знамен блестели на солнце, и шеренги по-прежнему стояли до последнего — красные от крови секиры не уставали подниматься и опускаться с такой нечеловеческой силой, что одним убийственным ударом разрубали и доспехи, и кости. Шлем герцога получил вмятину, а удар копья опять чуть не выбил его из седла. Третий конь был убит под ним: саксонский кинжал распорол животному брюхо, и оно упало, заржав в агонии, почти погребя под собой всадника. Но Вильгельм ухитрился выскользнуть невредимым. И тут же над ним занес копыта вставший на дыбы жеребец, однако чья-то неимоверно твердая рука развернула коня, чуть не опрокинув его на спину.

— Слава Богу, вы целы, ваша милость! — Рауль спешился как раз в тот момент, когда герцог вскочил на ноги. — Я чуть было не наехал на вас! Поднимайтесь скорее! Возьмите моего коня! — Он сунул герцогу поводья и побежал прочь, лавируя между всадниками и увертываясь от них.

Нападение рыцарей снова отбили. Тогда герцог призвал на поле боя лучников, и в саксонские шеренги полетели стрелы. Ответный ливень из метательных орудий отбросил нападавших, они отошли в тыл, тогда опять пошли в атаку всадники.

В течение часа наступление кавалерии несколько раз сменялось стрельбой лучников. Запас метательных орудий у саксов иссякал. Пока лучники спускали тетиву, шеренги англичан стояли молча и недвижимо, а у подножия конные нормандцы готовились к новой атаке.

На западе за деревья опускался пламенеюще-алый шар солнца, будто вобравший в себя весь жар битвы. Днем сражение продолжалось, накал его не стихал. Саксы стремились продержаться до ночи, в крайнем случае — до подхода сильно запаздывающего подкрепления Эдвина и Моркера. Их шеренги заметно поредели и ослабли, фланги были сметены, но все так же гордо на самой вершине холма реяли знамена, вокруг которых насмерть стояли таны.

Ральф де Тоени взглянул на заходящее светило.

— Через час стемнеет, а воинство совсем измучено. Эти саксонцы просто дьяволы, а не люди!

— Их секиры вселяют в наших воинов страх! — говоря это, Гранмениль туго обматывал шарфом свежую рану на руке. — Герцог зазря тратил стрелы — они втыкаются в щиты, не нанося ущерба врагу.

Услышав это, Вильгельм пришпорил коня и помчался к лучникам. Вперед выбежали их предводители и внимательно выслушали все, что он, привстав в стременах, говорил, поясняя жестами, как и в каком направлении с большей целесообразностью приказывать впредь пускать стрелы. Фицосборн подскакал ближе, любопытствуя, а предводители разошлись вдоль рядов, еще раз растолковывая воинам, что следует делать.

Теперь лучники пускали стрелы высоко вверх, те перелетали над головами переднего ряда саксов и накрывали смертоносным дождем самый цвет саксонской военной знати.

У тех кончились метательные снаряды, все, что они могли сделать, это стоять, сжав от досады зубы, пока падающие стрелы наносили непоправимый урон их рядам. Когда запас стрел у лучников иссяк и они отошли назад, чтобы пополнить колчаны, вперед на поредевшие шеренги англичан ринулась кавалерия. И снова сталь сшибалась со сталью, снова шеренги то не держали строй, то снова выпрямлялись, чудом удерживаясь на месте. Казалось, нормандские всадники осаждают стену, через которую невозможно пробиться. Но теперь они настолько плотно стояли друг к другу, что с трудом могли орудовать своими секирами. Кавалерия опять отошла, и опять беззвучно разили насмерть стрелы лучников.

Перерывы между атаками сильнее, чем открытый бой, терзали нервы солдат беспомощного английского войска. С высоты они видели, как нормандские конные части отходят за лучниками и стоят неподвижно, пока стрелы в очередной раз прореживают вражеские ряды. Саксы замирали недвижно, но эти периоды, полные напряженного ожидания тишины, было труднее вытерпеть, чем кавалерийскую атаку. Из-под шлемов были видны изможденные долготерпением лица со взглядами, устремленными на запад, откуда посылало последние лучи заходящее солнце. В тысячах измученных голов жила одна мысль: продержаться еще немного, еще немного — хотя бы до темноты.

Над болотами лощины поднимался туман, на поле битвы прокрадывались серые тени и вечерний холод. Очередная лавина стрел иссякла, и по шеренгам англичан пронесся вздох облегчения. Люди крепче ухватывались за свои щиты, упираясь каблуками в землю, готовые стоять насмерть, встречая очередную атаку.

И копыта коней в который раз загремели по склону, заставив саксонцев дрогнуть при столкновении. Единственным движением в их замерших шеренгах было падение мертвого тела.

Нормандцы, как и их враги, тоже были на грани полного истощения. Некоторые — откуда сила бралась? — еще бились с прежним пылом, сам герцог и его сенешаль, лорд Мулен, с ног до головы залитый кровью тех, кого он убил, Робер де Бомон, чья храбрость и энергия казались вовсе не истощимыми, но большая часть воинов сражалась теперь, словно в каком-то страшном сне, коля, рубя, защищаясь и нападая.

У Рауля не хватало сил, чтобы все время держаться рядом с герцогом, но Мортен не оставил своего поста, когда Стража в бою отнесло в сторону. В голове у шевалье билась единственная мысль: должно убивать, иначе падешь сам. Его охватило мрачное прозрение, влившее в жилы новые силы. Рукоять меча скользила в руках, с лезвия капала кровь, а раны уже целиком скрыла засохшая красная корка. Вырвавшийся из толчеи саксонец бросился к Раулю, в руках его блеснул кинжал, нацеленный в живот коня. Шевалье с яростным рычаньем ударил мечом со всего размаха и проскакал по еще дышащему телу. Его конь скользил и спотыкался на груде мертвых тел, храпел от ужаса и бил копытами, его ноздри раздувались, глаза выкатились из орбит. Рауль направил его на сомкнутую стену щитов впереди себя с кличем: «Аркур! Аркур!»

Ближайший к нему щит поднялся перед его затуманенным взором, промелькнуло бледное от слабости лицо, а глаза, казалось, смотрели прямо в душу. Рука, держащая меч, опустилась. «Эдгар! Неужели это Эдгар?» — промелькнуло в голове Рауля.

И тут его коня оттеснили в сторону, шевалье тоже побледнел как смерть, задрожал. Вокруг бушевал бой, какое-то копье скользнуло по его щиту, и он, не задумываясь, парировал удар.

Общий шум покрыл голос графа Ю:

— Нормандия! Сразимся же за Нормандию!

— Да, — тупо повторил Рауль. — За Нормандию! Я нормандец… нормандец…

Он крепче сжал рукоять меча, казалось, руки налились свинцом. Удар по неясной фигуре, она падает… Еще удар, снова падение…

Какая-то потасовка справа привлекла внимание Рауля. Это Роже Фицэрнис, отбросив в сторону копье, с мечом и щитом в руках напирал, словно одержимый, на передний ряд саксов. Потом прорвался внутрь кольца, Рауль некоторое время видел мелькание его меча, слышал удары. Вот рыцарь уже почти у знамени, но… меч его ударяет по древку и тут же он падает, сраженный дюжиной копий.

Этот героический порыв вдохнул в ослабевших нормандцев боевой дух. Снова они наступали, а масса саксонцев подалась назад под напором яростной атаки, пока их шеренги не сбились в такую плотную груду, что мертвые и раненые не могли упасть на землю да так и продолжали стоять, сжатые живыми.

Рауль перелетел через голову своего коня, споткнувшегося о чей-то труп, и чуть не попал под копыта лошади лорда Боана, но умудрился подняться на ноги, все еще ошеломленный происшедшим. Его била дрожь, он шатался как пьяный. Тут послышался сигнал отбоя атаки, и рыцари отступили.

Шевалье пошел вниз по склону, спотыкаясь о мертвые тела. Вдруг он увидел чью-то отрубленную голову, закатившуюся в выемку, будто она так и выросла на этом месте: остекленевшие глаза грозно глядели куда-то вдаль, рот ощерился в зловещей усмешке. Рауля охватил приступ полубезумного смеха. Кто-то, увидя это, схватил его за руку и попытался потянуть за собой. Голос Жильбера д'Офей умоляюще произнес:

— Рауль, Рауль! Бога ради, пойдем!

— Но я его знаю! — объяснил Рауль, не двигаясь с места и показывая дрожащим пальцем на мертвую голову. — Говорю тебе, я знаю его! Это Ив де Белломон!

Жильбер легонько потряс его за плечо.

— Прекрати, Рауль! Пошли скорее отсюда! — Он силой заставил его следовать за собой.

И снова — в который раз — вперед вышли лучники, и взмыли вверх сотни стрел, упав в самую гущу обороняющихся саксов. В неверном вечернем свете разрисованные щиты казались темным барьером, защищающим шеренги от врагов. Мало кто уцелел из тех двенадцати тысяч человек, которых Гарольд повел в бой. Полностью было уничтожено ополчение, полегла значительная часть танов, кто был ранен, кто убит, кто доживал последние минуты, получив смертельное ранение, а остатки войска, защищая флаги, несли свой последний доблестный караул.

Но щиты-барьеры пробила не нормандская тяжелая кавалерия, а случайная стрела. Крик отчаяния пронесся по шеренгам англичан, когда король Гарольд пал у своего знамени.

Люди бросались рядом с ним на колени, в неистовстве призывая его подняться, но короля уже никто не мог оживить — смерть наступила мгновенно. Прилетевшая из сумерек чья-то меткая стрела, войдя в глаз, вонзилась потом прямо в мозг. Воины подняли его, не желая верить в случившееся: их кумира больше не существовало. Они вытащили стрелу и попытались остановить сочащуюся кровь, похлопали по рукам, все еще надеясь, что лежащий подаст признаки жизни, заговорит. И все это под градом продолжавших падать стрел.

— Он мертв. — Хускарл уронил безжизненную руку короля. — Мертв, а битва проиграна!

— Нет, нет! — Эль Виг, дядя эрла, обнял тело племянника. — Только не сейчас, когда все уже скоро должно кончиться! Гарольд, говори! Говори же, я приказываю тебе! Не для того ты прожил этот день, чтобы так умереть! Неужели все было напрасно? О, горе, горе! — Он перестал обнимать Гарольда и встал с колен. — Все кончено! Король, ради которого мы сражались и умирали, сам лежит мертвый, и нам не на что надеяться, только на бегство! Что нам теперь защищать? Нечего, потому что Гарольд убит! — Он пошатнулся, потому что сам был тяжело ранен, и упал бы, не подхвати его оказавшийся рядом тан.

Ниже по склону нормандцы увидели, как стоящие над ними шеренги дрогнули. Лучники отступили, и начался последний штурм. Вильгельм Мулен ла Марш, выкрикивая свой боевой клич, повел отряд рыцарей прямо на саксонские щиты и ударил по ним с такой яростью, что проделал в шеренгах брешь прямо до все еще стоящих знамен.

Англичане начали разбегаться с вершины холма. Лорд Мулен рубанул по древкам, и хоругви были повержены — торжествующий рев разнесся со стороны нормандцев. Золотое знамя Гарольда плавало в луже крови и грязи, а двое рыцарей, будто опьяненных собственной свирепостью, не менее яростной, чем у их лорда, рубили тело эрла.

Остатки саксонского войска отходили к северу, в сторону густого леса, лежащего прямо за холмом. С этой стороны склон был отвесным и кончался выкопанным у подножия рвом. Таны скользили вниз по крутизне, а преследующие их отряды нормандцев, наткнувшись на этот крутой откос, остановились, потому что в сумерках не было видно, что лежит впереди. Предательский ров не давал пройти коням, и жеребцы и всадники кувырком летели на дно, а там саксы, развернувшись в самый последний момент, убивали их в коротком отчаянном бою. И прежде чем к нормандцам подоспело подкрепление, они ускользнули в темноту и их поглотил лес.