Еще много дней после налета герцога на Лилль нормандский двор жил ожиданиями. Отовсюду просачивались сведения о том, что он там натворил, слухи эти ползли, обрастая самыми невероятными подробностями. Однако никто не решался упоминать о случившемся при герцоге. Некоторые предрекали, что Фландрия объявит войну Нормандии, но этого не произошло. Никто не знал, что граф Болдуин сказал или подумал, когда в тот судьбоносный день вернулся с соколиной охоты и обнаружил, что его дочь избита и вся в синяках, а двор снедаем бессильной яростью. И какой бы ни была его отцовская реакция на все случившееся, граф все же не позволил необдуманно подтолкнуть себя к междоусобной вражде. Он был могущественен и не труслив, но определенно не хотел воевать со своим нормандским соседом.

— В мире есть только один человек, у которого искусство войны от природы в кончиках пальцев, и этот человек — герцог Нормандский. Кажется, сказанного достаточно.

Его дворяне сочли, что граф повел себя слишком снисходительно в отношении дерзости Нормандца; леди же Матильда лечила синяки и не произносила ни слова; сам граф Болдуин писал герцогу в Руан осторожные письма и подолгу размышлял над ними, прежде чем отправить. Он счел справедливым сказать дочери жесткие слова о том, что, как женщина, она погибла. Матильда в ответ только опустила подбородок на руки и без видимой тревоги посмотрела на отца.

— Дочь моя, — волновался отец. — Кто из принцев решится взять в жены ту, которую отлупил Нормандец? Клянусь всеми святыми, мне кажется, тебе будет лучше в монастыре.

— А кто из принцев осмелится протянуть руку той, которой домогается Нормандец? — ответила дочь.

— Ты ошибаешься, девочка. Нормандец от тебя отказался.

— Нет, он не успокоится, пока я не буду лежать в его постели.

— Это пустой разговор, — нахмурился граф, решив оставить все как есть.

В Руане считали, что герцог окончательно отказался от мысли жениться на фламандке, но он Ланфранка из Рима не отзывал. Архиепископ Можер в изобилии поедая сладости, проводил долгие часы в размышлениях над непростой ситуацией, он даже пытался известить своего брата, графа Аркуэ, который, охраняемый гарнизоном герцога, являлся теперь по существу пленником в собственном продуваемом ветрами замке. Можер не был уверен в том, что знает, какие мысли на уме Вильгельма, однако боялся его напористой целеустремленности.

По возвращении домой Нормандец доверительно сказал Раулю:

— Она все равно будет моей, но, клянусь глазами Господа, никогда не найдет во мне и капли нежности!

— С таким настроением, — резко ответил Рауль, — мне кажется, лучше поискать невесту, которую бы вы могли полюбить, забыв леди Матильду.

— Но я поклялся обладать ею, а не другой женщиной. Она все равно моя — для любви или для ненависти.

— Трудно завоевать такую женщину, сир, — только и сказал на это Рауль.

— Верь в меня, я ее завоюю, — ответил герцог.

И прошло много дней, но он больше ни словом не обмолвился о Матильде. Мысли герцога были заняты другими делами, и после возвращения в Руан вопрос о женитьбе был отставлен на задний план. До конца года под тяжкими вздохами трудно управляемых баронов и при завистливом восхищении марвеллского тана, Эдгара, Вильгельм занимался гражданскими и церковными реформами.

— Да, это настоящий правитель, — задумчиво говорил Эдгар. — А были времена, когда я считал его обыкновенным человеком из плоти и крови.

Жильбер д'Офей, кому было предназначено это глубокомысленное открытие, рассмеялся в ответ и спросил, почему это Эдгар вдруг решил воздать должное герцогу. Оба сидели в этот момент у верхних окон руанского дворца, откуда открывался очаровательный вид на Сену и зеленеющий в отдалении Квевильский лес. Эдгар устремил взор на далекие деревья.

— Я думаю о его новых законах и о том, как Вильгельм поступает с людьми, опасными для его правления. Он великий и очень коварный политик.

— Так ты, оказывается, внимательно наблюдаешь за ним, мой саксонец.

Эдгар пожал плечами, и в его голубых глазах промелькнула тень.

— А что мне еще остается, кроме как наблюдать за деяниями других? — с горечью воскликнул он.

— Мне казалось, что ты вполне доволен жизнью.

— Совсем не доволен, и никогда не буду доволен ею, — ответил Эдгар, но, увидев, что Жильбер немного обиделся, добавил:

— Успокойся, мне хорошо, и, может быть, я не чувствую себя таким уж одиноким, потому что у меня есть такие друзья, как вы и Рауль.

— Я слышал, есть и другие. Но Рауль всегда с тобой. — Жильбер вопросительно поднял бровь. — Он стал тебе кем-то вроде брата, не так ли? Вы и в самом деле так хорошо понимаете друг друга?

— Да, — коротко ответил Эдгар.

Он приподнял край мантии и натянул ее на колени.

— Знаешь, у меня никогда не было брата, одна сестра — Эльфрида. — Юноша подавил вздох. — Она была маленькой, когда я уезжал, и теперь, наверное, уже выросла.

— Может быть, ты вернешься в Англию, когда пройдет какое-то время. — Жильбер, чувствуя себя неловко, попытался утешить Эдгара.

— Всякое может случиться. — Голос Эдгара показался ему лишенным какого-либо выражения.

Постепенно тоска его по Англии становилась все меньше. Было невозможным долго жить в Нормандии и не чувствовать себя как дома. У молодого тана появились друзья, он невольно начал интересоваться делами герцогства. С некоторой грустью юноша думал, что становится похож на Влнота, нормандившегося англичанина. Когда же в стране разгорелся мятеж Бюзака, тан забыл, что он саксонец, да еще и заложник, а только почувствовал, что так долго живет при нормандском дворе и так часто принимает участие в разговорах о благоденствии герцогства, что любая попытка нарушить тут мир приводит его в такую же ярость, как и его хозяев. Эдгар видел покрытого пылью гонца, а через час встретил в одной из галерей Рауля, который сообщил:

— Слыхал, что случилось? Вильгельм Бюзак занял крепость Ю и восстал против герцога.

— Кто выступит против него? — жадно спросил Эдгар. — Лорд Лонгевиль или сам герцог? Мне бы тоже надо быть с ними.

— Конечно сам герцог, — ответил Рауль, старательно игнорируя последнюю фразу друга.

Они ходили по галерее, обсуждая случившееся и предполагая, кто из баронов присоединится к Бюзаку, а кто будет против, пока Эдгар вдруг не понял, что он ведет разговор, как если бы он был нормандцем, а не саксонцем, и тут же замолчал, чувствуя себя какое-то время ни тем, ни другим, а просто молодым человеком, который хочет идти на войну с другими молодыми людьми, своими друзьями.

Герцог быстро подавил восстание Бюзака, причем ему помогли братья самого мятежника: Роберт, который необдуманно доверил заботам брата крепость, и Хью, аббат Люксейля, который специально прибыл в Руан, чтобы просить герцога принять решительные меры. Просьба несколько запоздала — герцог уже отправился в крепость Ю, которую взял штурмом после непродолжительной осады. Он наказал гарнизон и отправил Бюзака в изгнание. Вскоре прошла молва, что того гостеприимно встретили и приютили при дворе короля Франции. Это известие имело очень важные последствия: король Генрих начинал проявлять враждебность по отношению к герцогу Нормандскому.

Мятеж Бюзака был лишь одним из многих признаков волнения. Случившееся четыре года назад при Валь-Дюн постепенно уходило из памяти, и Нормандия опять поднимала голову. Еще не все герцогство подчинилось Вильгельму, и он об этом прекрасно знал, за него стояла большая часть дворянства, все до последнего человека, крестьяне и горожане — ведь он дал им твердо соблюдаемый закон; но были и такие, кто предпочитал прежнюю беззаконную жизнь. Обычным делом становился разбой, частные споры решались порой поджогами и убийством, алчные бароны захватывали все, до чего могли дотянуться, думая, что герцог ничего не замечает. По отношению к тем, кто нарушал мир, рука Вильгельма была тяжела, но, несмотря на это, весь второй год пребывания Эдгара в Нормандии непрерывно возникали какие-то мелкие беспорядки, бурлящие на поверхности, словно пузырьки в кипящем котле. Это мог быть всего лишь набег на владения соседа, драка на свадьбе; или вдруг банда разбойников держала в страхе честных людей в округе в пятьдесят миль величиной; но всегда, будь то убийство или разбой, все знали, что речь идет о волнениях, искусно и тайно организованных человеком, который тихо руководил всем из Аркуэ.

Почти через год после событий в Лилле стало известно, что эрл Годвин объединил свои силы с сыном, Гарольдом. Поговаривали, что король Эдвард с радостью восстановил в правах и Годвина, и обоих его сыновей, пожаловав Тостигу, недавно обвенчавшемуся с Юдит, свободное графство Нортумбрия. Эдгар повеселел, и даже почти ставший нормандцем Влнот хвастался, что король Эдвард не осмеливается противоречить его родне. Герцог Вильгельм, казалось, не обратил на новости пристального внимания, но в уединении своей спальни он ударил кулаком по столу, раздраженно воскликнув:

— Смерть Господа, появлялось ли когда-либо на свет большее ничтожество, чем этот Эдвард? — Он ткнул кулаком в плечо Рауля. — Уверен — нет, но, конечно, не следует никому знать, что у меня такое мнение о нем.

Эрл Годвин ненадолго пережил свое восстановление в правах. Весной нового года пришло сообщение о его смерти, а купцы из Англии рассказывали странную историю. Говорили, что карающая рука Господа застигла эрла на королевском совете. Он попросил своего сына Гарольда поднести ему на пиру вина в честь примирения с Эдвардом. Когда тот, неся кубок, подходил к отцу; за что-то зацепившись, стал падать. Дрыгая правой ногой, Гарольд пытался восстановить равновесие, а в это время эрл, пребывая в прекрасном расположении духа, процитировал старую пословицу: «Брат брату всегда поможет», на что король Эдвард, в довольно подавленном настроении, мрачно изрек:

— Так и мой брат, Альфред, помог бы мне, если бы был жив, эрл Годвин.

Эрл был наслышан более чем достаточно о смерти Альфреда и уже не обращал внимания на столь часто произносимые при дворе обвинения в его адрес, но он много выпил и был пьян, поэтому решил обидеться на слова короля. Отломив кусок пшеничного хлеба, Годвин сердито посмотрел в лицо Эдварда и громко произнес:

— О король, если я имею хоть малейшее отношение к смерти Альфреда, пусть я подавлюсь этим куском хлеба!

С этими словами эрл откусил кусок хлеба, и тут его хватил удар, он упал с пеной на губах и застрявшим в горле куском. Через час Годвин умер, а король Эдвард выразительно покачивал головой, делая вид, что он вовсе не удивлен случившимся.

Все эти чрезвычайно занятные новости из Англии и даже сведения о возрастающей мощи Гарольда, казалось, не задерживали надолго внимание герцога: он всецело был занят укрощением своего горячего жеребенка — Нормандии.

Заботы привели его в неспокойный Котантен. Когда он снова очутился в Валони, к нему прискакал на охромевшей лошади гонец, почти падающий от усталости с седла, и вручил запечатанный пакет.

Герцог как раз отправлялся еще дальше на запад с Сен-Совером. Он был вооружен и закутан в плащ, оруженосец держал его коня, рядом гарцевали рыцари. Вильгельм вскрыл пакет кинжалом и развернул помятые листки бумаги.

Фицосборн исписал две страницы отчета о катастрофе. Не успел герцог перейти реку Вир, как пленник из Аркуэ снова покушался на безопасность Нормандии. Он одолел гарнизон и стал полновластным хозяином крепости. А затем молниеносно захватил прилегающие к ней земли Таллу.

Лицо герцога потемнело от гнева, он выругался и скомкал бумагу. Нель де Сен-Совер взволнованно спросил, что случилось. Вильгельм протянул ему измятое письмо, тот расправил листки и стал читать, а остальные рыцари, собравшиеся во дворе замка, перешептывались и гадали, что будет дальше.

Герцог схватил поводья Мейлета и, прежде чем виконт Котантен закончил чтение послания сенешаля, уже был в седле, а его конь перебирал ногами от нетерпения.

— Сейчас я увижу, кто из вас готов! — промолвил герцог. — Посмотрим, кто пойдет за мной! В Аркуэ, господа!

Он пришпорил Мейлета и конь помчался вперед. Люди еле успели увернуться от его копыт, а герцога уже и след простыл.

За ним тотчас устремились с полсотни человек, но к концу тяжелейшего путешествия их осталось всего несколько человек. В Байе герцог коротко переговорил со своим сводным братом, епископом, и уже через час снова был в седле. Рыцари не отставая следовали за ним, хорошо зная, что шутки плохи, если милорд в гневе. Граф Аркуэ в это время ждал подкрепления, и если даже завистливый французский король уже шел ему на помощь, то герцог все же надеялся предотвратить кровавое сражение, но только в том случае, если сам он доберется до замка раньше.

Отряд миновал Кан и направился к Понт-Одемеру. Здесь с захромавшего коня упал д'Офей.

— Эй, Жильбер, ты в порядке? — забеспокоился Рауль.

— Да все из-за этой скотины, она больше не выдерживает, — ответил Жильбер. — Кто остался с Вильгельмом?

— Нель с двумя своими людьми. Монфор, виконт Аврансен и еще кто-то, пара десятков людей. Если я задержусь, то наверняка мне уже не догнать их на этом берегу Сены.

— Поезжай же! Если найду себе коня, поскачу следом. — Жильбер помахал другу и принялся растирать ноющие ноги.

В Кодебеке и под Раулем пала лошадь. Герцог со своим небольшим отрядом остановился передохнуть на берегу реки и выслушать сообщения разведчиков преданного ему отряда в триста человек, который ушел вперед, чтобы противостоять графу Аркуэ. Рауля отправили в столицу с посланием для Фицосборна, какое-то время его сопровождал Сен-Совер.

— Езжай с Богом! — напутствовал граф. — Я побуду вместо тебя Стражем, хоть тебе это может и не понравиться.

Рауль покачал головой.

— Да нет, я что-то совсем обессилел, — признался он, — и могу в ближайшее время выйти из строя. Не покидай его, Нель, ведь он не остановится, даже если все вы рухнете на дороге к крепости.

— Не беспокойся, — пообещал виконт и поскакал назад, чтобы присоединиться к герцогу.

Они перешли реку вброд и со всей скоростью бросились к Баон-ле-Ком, а оттуда, через разоренные окрестности, прямо к Аркуэ.

На расстоянии лье от крепости герцог встретил отряд. Предводитель отряда остолбенел от изумления и не мог вымолвить ни слова, увидев своего сеньора, который, как все считали, пребывал еще в Котантене.

— Эй, ты, подойди! — недовольно приказал герцог. — Да не глазей на меня, как будто волка увидел! Что слышно о моем дяде, Аркуэ?

Честный Эрлуин Бондевилль обрел способность говорить и вспомнил о хороших манерах:

— Простите, сир! Я не думал, что так скоро увижу вас.

— Ну, случилось так, — согласился герцог. — Но сейчас, лик святой, ты видишь меня перед собой, причем я жажду услышать новости!

Поняв недвусмысленный намек, Эрлуин разразился подробным рассказом о катастрофе в Таллу. Разведчики обнаружили, что граф имеет здесь всюду настолько мощную поддержку, что было бы глупо нападать на него всего с тремя сотнями воинов. К Аркуэ присоединились многие бароны, а об их деяниях стыдно даже говорить.

— Ваша милость. — Эрлуин открыто посмотрел на герцога. — Я умоляю вас вернуться в Руан, пока вы не соберете войско, достаточное, чтобы выступить против мятежников. Ведь нас всего горстка, и участь ее — быть искромсанной в клочья.

— Ты так думаешь? — возразил герцог. — С твоего разрешения, мой добрый Эрлуин, я поведу твоих людей и постараюсь разбить этих мерзавцев.

— Сир, я не могу позволить вам так рисковать! — в ужасе воскликнул Эрлуин.

— Ты думаешь, что в состоянии остановить меня? Не советую. — Герцог хлопнул его по плечу. — Неужто так испугался! Уверяю тебя, если мятежники хоть раз встретятся со мной лицом к лицу, это навсегда отобьет у них охоту восставать.

— Сир, мы получили сообщение о том, что большой вооруженный отряд мятежников вышел из крепости, но мы вынуждены отступать, нас слишком мало, чтобы дать им отпор.

— Ха, вот это хорошая новость! — воскликнул герцог и, соскочив с усталого Мейлета, распорядился подать коня.

Его взгляд вдруг упал на гнедую кобылу под одним из всадников, и Вильгельм похлопал своей плетью по ноге сидящего на ней человека:

— Слезай, дружище! — приказал он добродушно.

Тот соскочил с лошади, размышляя, что ему, пешему, теперь делать, однако герцога такие мелочи не интересовали. Садясь на кобылу, он дал несколько распоряжений по диспозиции своей маленькой армии. Шесть человек, которые выдержали вместе с ним весь путь от Валони, стали его телохранителями, и отряд быстро двинулся вперед, наткнувшись вскоре на болотистые пустоши, лежащие между высокими холмами Аркуэ и морем.

Над узкой полоской земли вблизи слияния Ольна и Варенна, словно птичье гнездо, торчала крепость. Слева возвышались меловые холмы, защищающие берег, справа, в отдалении, дремучий лес поднимался к вершинам Аркуэ.

Сама крепость стояла на крутом холме и имела дополнительную защиту в виде глубокого рва, выкопанного у его подножия. К ней вела всего одна дорога, да и та кончалась у второго рва, окружающего стены замка.

В тот час, когда у крепости появился отряд герцога, приближенные графа Вильгельма как раз возвращались домой после очередного дневного разбоя. Отряд, ощетинившийся копьями, выглядел устрашающе; Ричард, виконт Аврансен, женатый на сводной сестре Вильгельма, обменялся унылым взглядом с Нелем и зашептал герцогу что-то насчет осторожности.

Вместо ответа герцог взял свое копье у оруженосца.

— Братец Ричард, — сказал он. — Я прекрасно знаю, на что иду. Когда эти люди увидят меня, уверяю, все очень быстро закончится.

Был отдан приказ о наступлении, и отряд бесстрашно бросился вперед по равнине, к подножию крепостного холма.

Люди графа Вильгельма, захваченные врасплох, да к тому же отягощенные добычей, все же сумели перестроиться в боевой порядок. Нель де Сен-Совер мчался с криком «За герцога! За герцога!», подхваченным десятками голосов. И с громким ревом люди Эрлуина обрушились на мятежников.

В крепости был услышан крик Неля, а несколькими минутами позже предводители мятежников и сами увидели герцога во главе отряда. По их рядам пронесся ропот, а когда они заметили блеск золотого обруча на шлеме герцога Вильгельма, то всех охватила паника. Кишка у них оказалась тонка для схватки, раз уж сам герцог, которому полагалось бы пребывать в Котантене, явился, чтобы лично разобраться с Аркуэ. Их уже нельзя было заставить сражаться: все знали, каким воином считается герцог Вильгельм. Поэтому мятежники отступили перед внезапно напавшими и, побросав добычу, помчались вверх по дороге, к замку, стремясь укрыться в безопасном месте.

— Боже свят! Ваша милость! — вытаращил глаза Эрлуин. — Да они бегут, как олени от гончих псов!

— Пойми, мой друг, — сказал герцог. — Исход боя решаю я, а ты, кажется, никак не можешь этого понять.

— Ваша милость, уж теперь-то я действительно все понял, — ответил Эрлуин и, успокоившись, поскакал за своим повелителем.

К герцогу вскоре подошла на подмогу армия, ведомая Вальтером-Жиффаром де Лонгевилем, а мятежники в Аркуэ с тревогой наблюдали за подготовкой к осаде. Сам граф только покусывал губы, но когда его полководцы струсили, он только коротко отрывисто засмеялся и пообещал, что ждать недолго: их освободит французский король.

Король Франции действительно пытался помочь ему, но рассчитывал объединить свои силы с силами графа до прибытия герцога. Генрих перешел границу, ведя с собой отчима графа Вильгельма, Хью Понтье, и захватил приграничную крепость Мулен в Йесме, вверив ее заботам графа Ги-Жоффрея Гасконского. Не встречая сопротивления, король шел к Аркуэ, но услышав о последних событиях, не спускал своего бдительного ока с герцога Вильгельма. Зная это, его вассалы, в свою очередь, выискивали тех, кто поддерживал его и стремился присоединиться к графу Аркуэ.

— Пусть король Генрих ударит первым, — сказал герцог. — Я не могу просто так забыть свои обязательства по отношению к нему.

Король продвигался вперед, а герцог тем временем не подавал никаких признаков своего присутствия. Генрих узнал, что осаду Аркуэ ведет не герцог, а Вальтер-Жиффар, и с удовлетворением потирал руки, предвкушая легкую победу. Завершилось все и в самом деле быстро, но вряд ли так, как хотел того король. Французы попали в засаду под Сен-Обеном, и хотя ему самому удалось спастись, но большая часть войска погибла, включая несчастного графа Понтье, которого убили на глазах короля. Генрих решил, что настало время отступить, и постарался побыстрее ретироваться во Францию, а в это время герцог, хотя и получил сообщение о захвате Мулена, вернулся и продолжил осаду Аркуэ. Король Генрих с досадой обнаружил, что благодаря его яростному желанию отхватить кусок земель, принадлежащих герцогу, он освободил своего вассала от феодальных обязательств, которые герцог Вильгельм так неукоснительно выполнял. Итак, французский король вернулся домой, замышляя сокрушить Нормандию, а граф Аркуэ, зная своего племянника, выставил условия сдачи крепости.

Некоторые его подданные роптали, утверждая, что замок в состоянии выдержать многомесячную осаду. Но граф сказал им с тоскливой безнадежностью:

— Мы позволили герцогу Вильгельму отрезать нас от Франции, а с отступлением этого труса, Генриха, умерли все наши надежды. Вы что, Вильгельма не знаете? — Он стукнул рукой по столу, злясь на самого себя. — Сердце Христово, еще когда он лежал в колыбели, я пошутил с Робертом, его отцом: «Нам следует поберечься, когда он вырастет». И это случилось, Бог мой! Именно так! Следовало придушить его еще в младенчестве, а то, смертью клянусь, он мешает мне на каждом шагу! Со мной покончено! — Он прикрыл плащом лицо и мрачно затих.

— И все же мы можем победить его, — с достоинством произнес один из друзей графа. — Почему вы так легко сдаетесь?

Граф поднял голову и с горечью ответил: — Ты глупец, я-то думал застать Вильгельма врасплох и проиграл. А теперь я разбит, и, чтобы признать это, не надо долгих месяцев голодовки. Мой удар был отражен щитом герцога. А дважды по нему не ударишь. — Его голос дрожал от отчаяния. Овладев собой, граф продолжал: — Следует оговорить с ним условия. Мой племянник не мстителен, — голова Аркуэ склонилась и он прошептал, преисполненный душевной муки: — Господи, как глупо было довериться французскому королю! Если бы не он, мне удалось бы победить.

Граф послал к Вильгельму герольда со смиренным посланием, моля лишь сохранить жизнь ему и его приближенным. Это было политическое решение, которое не нравилось его друзьям. Аркуэ хорошо знал характер племянника: тот мог приложить все силы, чтобы принудить дядю сдаться, но когда уже все было кончено и враг признал себя побежденным, то испепеляющая ненависть улетучилась. Те, кто называл герцога тираном, сильно ошибались: он никогда не мстил побежденному, хотя ему следовало быть начеку; если дьявол, сидящий в нем, вырывался на волю, то ничто не могло остановить Нормандского Волка. Вильгельм сразу принял условия капитуляции. Когда ворота Аркуэ открылись перед ним, герцог въехал в крепость вместе со своими рыцарями и сразу же удалился с дядей для разговора наедине.

Граф Вильгельм, ранее такой гордый, а теперь мрачный и окончательно посрамленный, был один и без оружия. Когда увидел, что они с племянником вдвоем, то решил, что его ждет какая-то унизительная процедура. Он прикусил губу, понимая, что герцог проявил к нему милосердие и преисполнился ненавистью.

— Дядя Вильгельм! — резко сказал герцог. — Вы несете мне одно зло, и теперь пришло время раз и навсегда положить конец вашему коварству.

Граф Аркуэ улыбнулся:

— Ты чем-то недоволен, племянник? Ты — завладевший моей крепостью и троном, который должен был принадлежать мне! Ты… незаконнорожденный!

— Что ж, — без обиняков ответил Вильгельм, — если я и бастард, то вы могли бы, по крайней мере, не тыкать мне этим в лицо. А разве у меня нет причин быть недовольным вами? Вами, который поклялся мне в преданности с самого дня моего рождения?

Граф, не отводя взгляда, процедил сквозь зубы:

— Господи, Вильгельм, да я бы задушил тебя, будь на то Божья воля!

Герцог улыбнулся.

— Вот, наконец, я слышу честные слова. Знаю: все это время вы были моим врагом. Что у вас за дела со старым графом Мортеном, которого я изгнал? Есть ли у вас связь с Анжуйцем?

— Да они оба набиты соломой, как и Генрих французский, — холодно сказал граф. — Действуй я в одиночку, все вышло бы гораздо лучше.

— Да уж куда лучше! — Герцог оценивающе взглянул на графа, причем этот взгляд нельзя было назвать недружественным или злым. — Вы набросали много камней на моем пути, дядюшка, поэтому пришла пора положить конец нашим отношениям.

В графе вдруг взыграло высокомерие:

— Ни Ги Бургундский, ни Мартель, ни даже Франция не опасны для вас так, как я, Вильгельм. Понимаете?

— Конечно, ведь в нас течет одна кровь, потому мы и сильны, мы, ведущие свой род от герцога Роллона, — согласился Вильгельм. — Но вам меня никогда не победить.

Граф отошел к окну и взглянул на серые поля. Чайка, пролетая, мелькнула у окна, издав крик, скорбно отозвавшийся в тишине. Тучи закрыли солнце, деревья вдалеке гнулись под сильным ветром. Граф смотрел на все это, но ничего не видел.

— Клянусь светлым причастием, не знаю, как ты все еще жив до сих пор! — сказал он тихо то ли Вильгельму, то ли самому себе. — Ты должен был погибнуть уже давно, ведь врагов у тебя вполне достаточно.

Граф оглянулся и увидел, что герцог на сей раз улыбается иронически. Эта улыбка взбодрила побежденного, он погасил приступ готового вырваться наружу гнева и честно признался:

— Говорили о каком-то пророчестве, сопутствующем твоему рождению, и о странном видении твоей матери. Я никогда не придавал этому серьезного значения, но сейчас… ведь я не допускал и мысли о том, что окажусь вот так, перед тобой. — Он показал рукой, как именно, и позволил ей безвольно упасть. — Теперь я понял: ты, Вильгельм, родился под счастливой звездой.

— И прошел хорошую школу, — ответил герцог. — Многие покушались на мое состояние, и вы не последний, но никто не отнимет у меня того, чем я владею.

Оба замолчали. С бесстрастным интересом граф посмотрел на племянника, как бы оценивая его со стороны:

— А что ты скажешь о том, что принадлежит другим? Я полагаю, ты еще приумножишь его, захватив и еще кое-что, прежде чем просыплется песок твоей жизни? — Его взгляд надолго задержался на лице герцога. — Да, я был дураком, что рискнул. И что теперь?

— Теперь Аркуэ взят, — ответил Вильгельм.

Граф кивнул.

— Для меня уже приготовлена клетка? — спросил он.

— Нет, вы свободны, идите, куда пожелаете.

Раздался циничный смех графа.

— Если бы победил я, ты бы уже был закован в кандалы.

— И вы поступили бы мудро, — серьезно ответил Вильгельм.

— А не боишься, что я повторю мою попытку?

— Нет, не боюсь, — покачав головой, ответил герцог.

— Ты отнимаешь у меня владения и предлагаешь остаться в Нормандии. Благодарю за это.

— Я ничего не предлагаю — ни уходить, ни оставаться. На все ваша воля. Помните, герцог Нормандии — я, но вы все еще мой дядя, — более мягко добавил Вильгельм.

Граф в молчании выслушал его и затем стал ходить по комнате. Озноб охватывал его при мысли о полном крушении всех надежд, он сразу почувствовал себя постаревшим и очень уставшим. Бросив взгляд на мужественную фигуру герцога, граф почувствовал, что глубокое негодование отдается болью в его сердце. Вильгельм был прав: никогда уже не отнять ему Нормандии. Конец жизни близок, а честолюбивые мечты не воплотились в жизнь, их место заняла тяжелая апатия. А племянник еще не достиг расцвета, жизнь лежала перед ним, готовая к покорению, если покорителем будет он. Граф вздрогнул, в нем взыграла зависть, черная зависть к молодости, силе, власти другого человека. Он с усилием распрямил плечи и близко подошел к столу, около которого, спокойно наблюдая за ним, стоял герцог.

— Вильгельм, никогда между нами не будет мира, — сказал он племяннику. — Разреши мне уехать из Нормандии.

Герцог кивнул.

— Думаю, вы сделали правильный выбор, — ответил он. — Нас двоих для Нормандии слишком много.

Граф запахнул мантию.

— Ты милосерден, — сказал он. — Но я не благодарю. — И граф вышел тяжелой стариковской походкой.