Глава 10

Весь следующий день у нее было подавленное настроение, которое рассеялось, только когда они стали собираться в гости. Утро началось неудачно – с получения очередного напоминания от мадам Лаваль, которое повергло Нелл в такой горячечный ужас, что она, уже не заботясь о том, чтобы не надоедать Дайзарту, тут же подала ему домой письмо, умоляя либо сказать ей, что ей делать, либо взять для нее ссуду у приличного ростовщика.

Едва она отправила письмо, к ней вошла Марта с запиской от своей хозяйки. Как выяснилось, Летти плохо спала ночью, проснулась с зубной болью и просила избавить ее от необходимости сопровождать золовку на Норт-Одли-стрит, куда они собирались с утренним визитом к дамам Берри.

Нелл нашла страдалицу еще в постели, с припухшими глазами, но удивительно хорошенькой и без всяких признаков флюса. Это говорило о том, что, по крайней мере, никакого воспаления у нее нет; но когда Летти умирающим голосом заявила, что боль, наверное, пройдет, если она полежит в постели, Нелл стала решительно настаивать, чтобы она пошла к дантисту. Сопротивление Летти нисколько ее не удивило, ибо она и сама едва ли испытала бы восторг при необходимости удалить зуб; но когда Летти наконец согласилась пойти к врачу, но только вместе с Мартой, и потому Нелл не стоит откладывать визит на Норт-Одли-стрит, она начала подозревать, что зубная боль имеет какое-то отношение к этому визиту. Покойная леди Кардросс была подругой обеих сестер Берри, но ее дочь, не испытывавшая никакой благодарности за их заботу о ней, уже не знала, какой еще изобрести предлог, чтобы только не ходить к ним. Она говорила, что мисс Берри очень любопытна, а мисс Агнесс недобрая и для нее не было ничего скучнее, чем необходимость поехать в Литтл-Строберри и провести с ними целый день. А когда мисс Берри во время своего длительного визита к дамам Мерион со вздохом призналась, что вынуждена была сдать Литтл-Строберри в аренду, Летти так заметно просияла, что Нелл стало стыдно за нее и позже она сделала ей серьезный выговор за бессердечность и невежливость. Поэтому она внимательно посмотрела на страдающую красавицу и сказала, что сама отвезет ее к мистеру Тилтону. Будь она в менее угнетенном состоянии, она бы непременно расхохоталась при виде испепеляющего взгляда, брошенного Летти в ее сторону из-под длинных загнутых ресниц.

К счастью для Летти, которая так и тряслась от страха, когда наступил момент усесться в зловещее кресло мистера Тилтона, сей достойный доктор счел, что с ее зубами все в порядке. По его мнению, боль, которую она столь храбро терпела, была следствием нервного тика. Он прописал ей постельный режим и несколько капель лауданума в качестве успокаивающего средства; Нелл безжалостно заставила сопротивляющуюся золовку выполнить это предписание, в результате чего к четырем часам Летти заявила, что совершенно здорова, и начала наряжаться к вечернему приему. Она была в плохом настроении, но, к некоторому удивлению и к большому облегчению Нелл, после вчерашней вспышки ни разу не завела разговора о жестокости Кардросса. Казалось, она поняла, что его ничем не проймешь; и хотя опущенные уголки ее губ и печальный взгляд предвещали приступ дурного настроения, Нелл сочла, что это более терпимо, нежели те изнурительные и совершенно бесплодные разговоры, которые ей приходилось вести до этого момента.

Дайзарт не появился, но, поскольку слуга ушедшего на покой джентльмена, у которого он снимал дом, полагал, что тот уехал из города смотреть петушиные бои, это было совсем не удивительно. Нелл оставалось только надеяться, что он найдет время ответить на ее письмо, поскольку, если бы он решил сам приехать на Гросвенор-сквер на следующий день, он не застал бы ее дома. Они вместе с Летти собирались поехать в Остерли на праздник на открытом воздухе.

Но и утром письма тоже не было; и если бы не хозяйка праздника, чересчур обидчивая леди Джерси, Нелл отказалась бы от приглашения. Но этого нельзя было сделать, не нанеся серьезной обиды, ибо леди Джерси была ее гостьей на вечере игры в мушку и, конечно же, не поверит сказкам о внезапном нездоровье.

– Конечно нет! – согласилась Летти. – Тебе просто нельзя не ехать. Но мне-то это совсем не обязательно, у меня нет ни малейшего желания, и к тому же меня замучил этот ужасный тик. Я завяжу голову платком и останусь дома.

– С томиком проповедей Пейли, да? – воскликнула Нелл. – Как не стыдно, Летти! У тебя такой же тик, как у меня!

– Все равно меня не заставишь ходить в гости, когда я так страдаю! – покраснев, заявила Летти. – Я уверена, Кардросса бы вполне устроило, если бы я продолжала ходить по гостям, тогда он мог бы сказать, что, раз я так делаю, значит, он еще не разбил мне сердце; но этого удовольствия я ему не доставлю, так и скажи! Я не поеду!

– Послушай, Летти, ты должна поехать, – серьезно сказала Нелл. – Ты же не можешь допустить, чтобы твои дела стали предметом всеобщих сплетен! Вспомни, как ты разозлилась в воскресенье, когда леди Сефтон и леди Каупер пришли выведать, насколько правдивы слухи, которые до них доходят! Прошу тебя, дорогая, не выставляй свои чувства напоказ! Это так некрасиво!

– Не поеду! – упрямо заявила Летти.

– Куда это ты не поедешь? – спросил Кардросс, вошедший в комнату именно в этот момент.

– Не поеду с Нелл в Остерли! И плевать мне на сплетни!

– Ты, конечно, поедешь в Остерли! – спокойно сказал он. – Под каким предлогом ты можешь отказаться?

– Я уже сказала Нелл, что у меня тик, и если она не верит, то и не надо! И ни ты, ни она не заставите меня поехать!

– Неужели Нелл тебе не верит? Какая бесчувственность! Я-то верю тебе, малышка, и сейчас же приглашу доктора Байи. – В его глазах промелькнула тень улыбки, и он добавил: – Все мои дела не такие срочные, и я обещаю остаться с тобой дома.

– Уж лучше я поеду в Остерли, чем терпеть твое общество! – сказала Летти, дрожа от еле сдерживаемой ярости.

– Да, так я и думал, – заметил он, придерживая дверь и давая ей выйти из комнаты.

Приподняв брови, граф повернулся к Нелл и, закрывая за Летти дверь, спросил:

– Что она замышляет? Тайное свидание с Эллендейлом?

– Не знаю, – обеспокоенно сказала Нелл. – Не думаю, но, честно говоря, я за нее волнуюсь; я сочувствую ей, но нельзя, чтобы она встречалась с ним таким образом. Не говорите ей об этом, но боюсь, что она достаточно явно продемонстрировала свое неравнодушие к нему, и в определенных кругах о ней уже сплетничают.

– Безусловно! Смотрите только, чтобы она не улизнула! Тайных свиданий я не потерплю!

– Ни в коем случае! Я хотела бы спросить у вас, Кардросс: не разрешите ли вы пригласить мистера Эллендейла к нам на обед, пока он не покинул Англию. Бедная Летти! Было бы жестоко не позволить ей попрощаться с ним.

– И проявить благосклонность к помолвке, которую я не одобряю? – с удивлением спросил он.

– Не большую, чем вы уже проявили, сказав, что они смогут пожениться, когда он вернется из Бразилии! – настаивала она. – Я убеждена, что она почувствует вашу доброту, если вы пойдете на такую уступку; и тогда у нее не будет необходимости встречаться с ним тайком от нас.

Выражение его лица было скептическим, но, пожав плечами, он сказал:

– Очень хорошо, поступайте, как считаете нужным.

– Благодарю вас! Я скажу ей об этом и надеюсь, это ее хоть немного утешит.

Но Летти, услышав о радости, которая ее ожидает, не выказала восторга; когда же Нелл разъяснила ей все неприличие тайных свиданий с мистером Эллендейлом, она не ответила ничего вразумительного. С видом воплощенного недовольства она сидела рядом с Нелл в коляске, но в Остерли развеселилась. Летти всегда была чувствительна к похвалам и, выслушав множество комплиментов своей внешности и новому потрясающему платью из крепа лимонного цвета на чехле из белой саржи, она, к большому облегчению Нелл, забыла про свой тик и приготовилась хорошенько повеселиться.

Вскоре после полудня привратник Кардросс-Хаус отворил дверь перед виконтом Дайзартом. Милорд, одетый в дорожный костюм, бриджи и сапоги, стремительно вошел в холл и спросил сестру. Весть о том, что она отправилась на пикник с леди Летицией, поразила его как гром.

– Поехали в Остерли?! – воскликнул он в гневе. – Черт и дьявол их побери! И не оставила для меня записки?

– Нет, – извиняющим тоном ответил привратник. – Не думаю, чтобы миледи оставила записку, разве что, может быть, у Фарли.

Виконт обратил нетерпеливый и вопросительный взор на Фарли, который появился из дальних комнат и поклонился ему с чопорной вежливостью.

– Миледи не сказала, когда вернется? – спросил он.

– Нет, милорд, я знаю только, что она собиралась возвратиться не очень поздно. Насколько мне известно, это праздник на открытом воздухе, что-то вроде пикника.

– Ну, это уже ни в какие ворота не лезет! – вырвалось у виконта.

– Мне кажется, ваша светлость, милорд еще не ушел, может быть, вы хотели бы увидеться с ним? У него был мистер Кент, но…

– Нет, нет, я не хочу беспокоить его, если он занят делами! – перебил Дайзарт с достоинством. – Собственно, ему даже не обязательно докладывать, что я приходил; я хотел видеть миледи по личному делу!

– Именно так, ваша светлость, – сказал Фарли с непроницаемым видом, принимая немалое вознаграждение, предложенное ему виконтом.

– Я зайду в комнату миледи и напишу ей записку, – сказал Дайзарт. – И отдайте-ка мне мою шляпу! Я не хочу, чтобы ее увидел милорд.

Однако привратник сам взялся спрятать шляпу подальше от глаз хозяина; Дайзарт, ничуть не смутившись, велел ему постараться и, отказавшись от провожатых, поднялся по широкой лестнице.

– Ну и храбрец, – заметил привратник, тщательно пряча шляпу под свое огромное кресло. – В гору бегом, с горы кувырком! Судя по его повадкам, на уме у него новый трюк. Ну и ладно! Он хоть не задирает нос и если даже не в настроении, никогда не забудет дать человеку на чай. Есть такие, которые ломаный грош пожалеют; а уж этот всегда выгребет из кармана монету потяжелее. А сколько он дал вам, мистер Фарли?

Но Фарли, возмущенный таким пошлым любопытством, лишь испепелил коллегу взглядом и вернулся на свою территорию.

Минут через двадцать виконт легким шагом спустился с лестницы, задержавшись на мгновение на площадке, чтобы убедиться, что горизонт чист. Привратник кивнул и подмигнул ему, и он, преодолев последний пролет, протянул ему запечатанную записку:

– Передайте это миледи, ладно, Джордж?

– Да, милорд. Спасибо вам, милорд, – сказал привратник, когда вслед за запиской в его руке оказалась большая сверкающая монета.

– А если вас интересует завтрашний верняк на скачках в Честере, – добавил виконт, надевая фетровую шляпу с высокой тульей и натягивая перчатки, – ставьте на Таракана.

Привратник еще раз поблагодарил его, но с меньшим пылом. Завсегдатай ипподрома, он понял, что виконт начал ставить на длинные заезды, и мог только сожалеть о таком неразумном поведении: если таково его новое увлечение, то поток увесистых серебряных монет из его руки, по всей вероятности, скоро иссякнет самым плачевным образом.

Через несколько часов Нелл, разбирая в тиши своей спальни наспех нацарапанные каракули, полностью уяснила себе их смысл, лишь когда помедленнее прочла их во второй раз. Нахмурив брови, она не знала, то ли ей радоваться, то ли тревожиться.

«Какого дьявола , – писал Дайзарт без предисловий, —было устраивать шум, чтобы я пришел к тебе, если ты тут же смываешься на пикник? Не могу тебя ждать, потому что уезжаю из города на пару дней, но можешь перестать психовать, потому что я все-таки изобрел способ все устроить и кое-что еще. Не скажу тебе, в чем он заключается, но ставлю десять против одного, тебе это не понравится – ведь я не знаю других людей с такой идиотской щепетильностью. Уверен, будь ты дома, ты бы стала вставлять мне палки в колеса, так что я даже рад, что тебя нет. Если твоя загребущая швея начнет вякать, прежде чем я вернусь, сообщи ей, что заплатишь до конца недели. В общем, не впадай в панику, сестренка, на этот раз все получится, и не мучай себя вопросами, не продал ли я твои знаменитые сапфиры или другие любимые побрякушки, потому что это не так. Твой любящий брат Дайзарт.

Нелл дважды перечитала послание, и настроение у нее немного поднялось. Сомнений не было: Дайзарт нашел способ уплатить долг, хотя она не представляла себе, какой именно. Ей стало не по себе, когда она прочла, что ей это явно не понравится; но поскольку он возмутился ее предположением, как бы он всерьез не занялся разбоем, и потому теперь заверял ее, что не взял ее драгоценности, она не думала, что он замыслил что-то уж очень дурное. Письмо дышало такой уверенностью, что ее первый страх сразу же улегся; даже Дайзарт не стал бы так уверено заявлять, что на этот раз все получится, если бы успех зависел только от карточного расклада или от броска костей. Хуже всего, если он отважился на какой-нибудь безумный поступок, о возможности которого говорила его отлучка из города. Нелл знала, что он перепрыгнул на лошади через тот пресловутый обеденный стол, поспорив с кем-то на большую сумму, что совершит этот подвиг. Она знала, что он никогда не откажется от опасного пари, потому что не знает страха, и его обеспокоенные родственники не раз подозревали, что он вообще не в силах распознать опасность, даже если она смотрит ему прямо в лицо. Смутные и отвратительные, неясные и страшные картины маячили перед ней, но она не успела довести себя до исступленья, когда к ней вернулся здравый смысл и она подумала, что было бы глупо предполагать, будто даже самый сумасбродный из его дружков мог предложить ему пари, связанное с риском сломать себе шею.

Двадцать четыре часа металась она между страхом и надеждой, а затем последовал сокрушительный удар, который едва не уничтожил ее. Придя домой, она обнаружила письмо, которое требовало немедленного ответа; взяв его с собой наверх, она села за письменный стол в своем будуаре, чтобы успеть написать ответ прежде, чем Саттон позовет ее к обеду. Едва она подписала свое имя и собралась посыпать песком листок бумаги, как дверь позади нее открылась и голос Саттон произнес:

– О, миледи!

Голос Саттон звучал взволнованно. Подумав, будто та решила, что за ней уже давно посылали (ибо единственное, что могло поколебать ее надменное спокойствие – это пугающая мысль, что она не соответствует своим собственным жестким стандартам), Нелл весело проговорила:

– Да, я уже пришла, но не звонила, так что не думайте, что вы опоздали! На сегодняшний вечер подойдет индийское муслиновое платье с коротким шлейфом.

– Не в этом дело, миледи! – сказала Саттон. – Ожерелье!

– Ожерелье? – ничего не понимая, переспросила Нелл.

– Ожерелье из бриллиантов и изумрудов, которое вы, миледи, никогда не носите и которое мы для безопасности спрятали в этот шкаф! – трагическим голосом сказала Саттон. – Между складками синей бархатной ротонды, которую вы носили прошлой зимой, где никто, как мы думали, не станет искать его. О, миледи, уже больше часа, как я обнаружила пропажу, и не знаю, как я еще держусь на ногах! Никогда за все годы моей службы такого не случалось ни с одной из моих хозяек. Оно исчезло, миледи!

Нелл окаменела. У нее в мыслях возникло столь ужасное подозрение, что она не могла ни говорить, ни двигаться. У нее побледнели даже губы, но она сидела спиной к камеристке, и Саттон не заметила, что она на грани обморока.

– Миледи, я достала вашу зимнюю одежду, чтобы почистить и посмотреть, не завелась ли моль. Я всегда так делаю, потому что слишком часто, особенно если одежда отделана мехом, камфара не действует! Футляр от ожерелья лежал на месте, но когда я подняла его, он показался мне слишком легким, и тут у меня появилось ужасное подозрение… Миледи, я открыла его, и он был пуст!

– Боже мой, как же вы меня напугали, Саттон! – произнесла Нелл голосом, которого не узнала бы, не знай она, что это ее собственный.

– Миледи?

Голос Саттон звучал удивленно. Нелл трясущейся рукой поставила на место песочницу и закусила нижнюю губу. Она превозмогла свою слабость: в такой тяжелой ситуации нельзя падать в обморок.

– Разве я вам не говорила, Саттон? – сказала она.

– Не говорили о чем, миледи?

Она, кажется, выбрала путь: нужно сделать еще несколько шагов.

– Разве нет? Как глупо! Но я была уверена, что сказала. Не надо… не надо беспокоиться! Его не украли.

– Как, оно у вас, миледи?! – с подъемом вскричала Саттон.

– Да, вернее… Я отнесла его к Джеффри.

– Вы отнесли его к Джеффри, миледи? – ошеломленно переспросила Саттон. – Но вы ничего мне не говорили! И вытащили его из футляра… Неужели вы положили его прямо в ридикюль? Миледи, я не вправе говорить это, но вам не следовало так поступать! Ведь вы могли его выронить, у вас могли его вырвать! Одна мысль об этом вызывает сердцебиение!

– Вздор! В ридикюле было безопаснее. Надеюсь, вы никому не сказали – в смысле, другим слугам, – что его украли? А то им может быть очень, очень неловко… вдруг они решат, что их подозревают в краже…

– Я не сказала ни слова ни одной живой душе, – объявила Саттон, выпрямившись как истукан. – Я сочла совершенно неуместным, миледи, сообщить об этом кому-то прежде, чем скажу вам.

– Я очень рада. Дело в том, что я собираюсь надеть его, когда мы будем давать бал. Я подумала, что оно будет неплохо смотреться с зеленым газовым платьем. И вот… я примерила его – когда это было? – да, в прошлый четверг, вы как раз ездили к вашей сестре! – и мне показалось, что застежка не в порядке. Поэтому я отнесла его к Джеффри.

– Что ж, миледи, – сказала Саттон, быстро обретя свою всегдашнюю уравновешенность, – у меня просто гора с плеч свалилась, я рада узнать, что напрасно тревожилась. Пожалуй, никогда в жизни я не была так близка к тому, чтобы со мной сделался удар.

Она плотно сжала губы, сделала натужный реверанс и вышла в соседнюю комнату, чтобы достать вечернее платье из индийского муслина.

Нелл попыталась встать со стула, но колени ее дрожали, и она снова села. Ей удалось немного отсрочить неминуемое разоблачение, но что делать дальше – она не имела представления и еще долго не могла заставить думать свой потрясенный мозг. Перед ней проплывали только совершенно ненужные картины: вот она достает из тайника ожерелье, чтобы показать Дайзарту, – о, много месяцев назад! Вот Дайзарт сидит за этим самым столом и пишет ей, что не брал ее сапфиров и вообще ничего другого из ее любимых вещей. Вот лицо Кардросса, когда он так резко говорил с ней о Дайзарте и потом внезапно оборвал свою речь… Она глухо застонала и прикрыла глаза рукой. Дайзарт знал, что ей не нравится ожерелье Кардроссов, но как он мог решить, что это ее собственность и что она может распоряжаться им по своему желанию? Или ему все равно?

Бесполезно было задавать себе такие вопросы; ответить на них мог только Дайзарт. И тут же вставал другой, куда более важный вопрос: где Дайзарт? Поначалу его отъезд из Лондона казался ей необъяснимым, но теперь ей пришло в голову, что продавать или закладывать ее ожерелье в Лондоне слишком опасно. Она мало разбиралась в таких вещах, но полагала, что это очень известное украшение и конечно же тот, кто видел его, не мог бы спутать его ни с чем другим. Оно было сделано давным-давно, еще во времена Елизаветы, для кого-то из тогдашних Кардроссов, который подарил его своей невесте, и оно фигурировало на многих семейных портретах. Это была искуснейшая работа: камни были собраны в виде цветов и листьев, и каждый цветок дрожал на кончике тончайшей золотой нити. Нелл всего два раза надевала его, и хотя оно вызывало всеобщее восхищение и немалое любопытство (потому что никто не понимал, как цветы из драгоценных камней могут держаться на расстоянии полудюйма от груди Нелл и почему они кивают и дрожат при каждом ее движении), она знала, что на самом деле ожерелье не идет ей: в нем было слишком много камней, слишком много крученого золота у оснований каменных цветов, слишком много листьев из сверкающих изумрудов. Однажды она сказала Кардроссу, что надо бы отдать его в музей. Он согласился, что самое подходящее место для него – стеклянная витрина, но ему хотелось, чтобы она надевала его на придворные балы, и потому ожерелье так и не попало в музей. Оно не выставлялось публично, но Нелл полагала, что драгоценность достаточно известна, чтобы заставить Дайзарта искать для нее покупателя в провинции. Она тщетно спрашивала себя, как, по его мнению, она должна скрывать потерю, нашел ли он достаточно искусных ювелиров, чтобы сделать копию, или (как ей бы хотелось надеяться, ибо это был лучший вариант) он не продал его, а только заложил.

Она осознала присутствие Саттон, только когда та благовоспитанно кашлянула в соседней комнате. Время шло, и даже стоя на краю пропасти, она все равно должна одеваться к обеду. Она поднялась, держась на сей раз гораздо тверже на ногах, но лицо ее было таким бледным, а в глазах светилось такое напряжение, что вошедшая в спальню Саттон воскликнула, что миледи не иначе как заболела. Она взглянула на свое отражение в зеркале и сама удивилась, какой у нее изможденный вид. Выдавив из себя улыбку, она сказала:

– Я не больна, но у меня весь день болит голова. Вы должны нарумянить мне щеки.

– Позвольте сказать, миледи, я бы предпочла, чтобы вы легли в постель. Уж я-то знаю, что такое мигрень.

Нелл покачала головой, но согласилась выпить несколько капель лауданума, разведенных в стакане воды. Хотя голова у нее не болела, она никогда еще так не нуждалась в успокоительном средстве.

Когда Саттон добавляла к ее туалету последние штрихи, Кардросс попросил разрешения войти. Нелл испытала мгновенный ужас, что Саттон может проговориться Кардроссу об исчезновении ожерелья, и ее язык прилип к гортани. Но Саттон ничего не сказала. Лицо ее и так было малоподвижным, а в присутствии Кардросса становилось похожим на маску. По своему обыкновению, она сделала легкий реверанс и вышла из комнаты. Нелл вспомнила, что Саттон презирает мужчин, и ей стало легче дышать.

Кардросс был все еще одет в утренний костюм, и при виде его синего сюртука и ботфорт с кисточками она вспомнила, что он сегодня обедает не дома. Стараясь, чтобы в ее голосе звучала легкость, она сказала:

– А! Насколько я помню, Даффи-клуб?

Он улыбнулся:

– Нет, салон Крибба! У вас сегодня свободный вечер?

– Да. И я так рада! У меня весь день болит голова.

– Кажется, уже несколько дней.

Она взглянула на него с тревогой и подозрением.

– Нет, но должна сознаться – я до смерти от всего этого устала.

– От чего-то вы устали, это точно. – Он говорил очень ровным голосом, но выражение его лица пугало ее. – У меня даже возникло предположение, что вы влюблены – так же влюблены, как Летти!

Она уставилась на него невидящими глазами. На губах ее появилась чуть заметная трагическая улыбка, но она отвернулась и ничего не ответила.

– Желаю вам скорого выздоровления, – сказал он. – Но кто же счастливец, завоевавший вашу благосклонность?

– Вы, кажется, шутите надо мной, – сказала она, все еще глядя в сторону. – Это нехорошо с вашей стороны – особенно когда у меня болит голова!

– Простите меня. – После едва заметной паузы он добавил: – Я пришел сообщить вам – и надеюсь, это облегчит вашу головную боль, – что Эллендейл уехал на несколько дней в деревню, кажется, к своему дядюшке, я узнал об этом сегодня. Так что можете ослабить бдительность – и я хотел бы, чтобы он не появлялся в городе до самого отъезда!

– Это не ваша вина. Я знаю, что у вас и так хватало неприятностей.

– Правда? – сказал он. – Что ж! Очень хорошо, что вы это заметили.