ГЛАВА XI

Инквест, состоявшийся в Ханборо на следующее утро, не принес новых полезных свидетельств. Антония откровенно призналась, что разочарована, хотя с интересом отнеслась к новости, что по рукам убитого можно было заключить: он ремонтировал машину. Когда открылось, что запасное колесо в машине Арнольда Верикера было спущено и в нем обнаружен серьезный прокол, она наклонилась к кузену и прошептала:

– Во всяком случае, это опрокидывает версию Кеннета.

Сама она давала показания весело, и это, вкупе с отсутствием приличествующего ситуации траура, шокировало присяжных. К облегчению Джайлза Каррингтона, она вовсе не была груба. А следовательно отвечала с дружелюбием, поскольку – как она объяснила потом Джайлзу – он был похож на акушера, принимавшего последние роды у Джуно.

Было ясно, что ни следователь, ни присяжные не знают, как к ней отнестись, однако ее непринужденное обращение с суперинтендантом Ханнасайдом, которого она приветствовала как старого дорогого друга, когда он встал, чтобы задать ей вопросы, произвело благоприятное впечатление.

Рудольфа Мезурьера не вызвали, имя его не упоминалось, и заседание окончилось, как и предвидели, решением присяжных, что преступление было совершено неизвестным или неизвестными убийцами.

Выходя из зала суда, Джайлз Каррингтон столкнулся с Ханнасайдом и задумчиво пробормотал:

– Искусное преступление, суперинтендант. Улыбка затеплилась в глазах Ханнасайда.

– Отвратительное дело, не правда ли? Как ваша обезоруживающая клиентка?

– Отправилась в полицейский участок, – очень серьезно ответил Джайлз, – чтобы дать сержанту (боюсь, что забыл его имя, он разводит эрдельтерьеров) магический рецепт для излечения экземы. А Мезурьер оказался ложной приманкой, ведь правда?

– Ну а вы попали в точку, – живо откликнулся суперинтендант. – Я в вас не ошибся. Между прочим, я удовлетворен известием, что он не был у себя дома между двенадцатью и двумя ночи, хотя, на первый взгляд, это мало помогает делу. Впрочем, сержант Хемингуэй, – он указал на своего ясноглазого подчиненного, – полагает, что из этого лабиринта есть выход. Посмотрим.

– Несколько выходов, – сказал Джайлз, кивая сержанту. – Мы обсуждали их вчера вечером ad nauseam. Но что касается меня, мне не нравится идея сообщника.

– Да, сэр, – мгновенно откликнулся сержант. – В случаях с убийствами она обычно не годится. Я говорю то же самое. Но это не значит, что сообщник полностью исключается, ни в коем случае не значит.

Джайлз смотрел на Ханнасайда.

– Мезурьер у вас не вызывает особых подозрений? – спросил он.

– У меня никто не вызывает особых подозрений, – ответил Ханнасайд. – Но одно представляется совершенно очевидным: тот, кто убил Арнольда Верикера – очень холодный, ловкий и бывалый субъект.

– Пожалуй, это заставляет исключить Мезурьера, – сказал Джайлз. – Он и не холодный, и не ловкий.

– Вы не можете судить по тому, как он ведет себя сейчас, сэр, – вступил в разговор сержант. – Самые хитрые из них вас в такие дебри заведут, иной притворится дураком – мол, он и таракана раздавить не может, чтобы потом по всему дому не разнести. Голова у него прекрасно варила, когда он подделывал счета компании.

Джайлз вынул из кармана портсигар и открыл его.

– Все было аккуратно спланировано, – сказал он. – Не под горячую руку.

Суперинтендант кивнул, а сержант Хемингуэй поджал губы.

– По-видимости, сделано хладнокровно, – сказал он, – но, рассуждая таким образом, можно и заблудиться. Есть люди, которые теряют голову от возбуждения, а другие – нет. Наоборот, собираются. Как от щепотки кокаина – я сам, правда, не пробовал, но говорят, от него тот же эффект. Тут начинается психология – суперинтендант этого не одобряет.

Ханнасайд улыбнулся, но вызов не принял. Его пронзительные глаза изучали лицо Джайлза.

– Что у вас припасено, мистер Каррингтон? Собираетесь ли вы нас чем-нибудь удивить?

– О нет, сказал Джайлз. – Но вчера вечером я превратился в пророка, и этот пароксизм еще не миновал. Что-то случится.

Сержант заинтересовался:

– Вроде предчувствия?

– Предчувствие! – фыркнул суперинтендант. – Поистине беспроигрышная ставка! Конечно, что-то случится. Я только надеюсь, что появится наконец алиби, которое я смогу проверить – не ночные прогулки по Ричмонду, или пребывание в постели с головной болью или – в одиночестве в чужом доме.

Глаза Джайлза лукаво заискрились.

– Боюсь, суперинтендант, ваше спокойствие нарушено.

Ханнасайд рассмеялся и протянул ему руку.

– Разве это удивительно? Мне бы теперь справиться. Ох уж эта шалунья, ваша клиентка! Это надо же, сказать мне: «О, привет!» – в суде! Она не говорила вам, что вчера мы расстались не слишком дружески? Если у вас будет желание, предупредите ее юного брата: не всегда мудро слишком умничать с полицией. До свидания!

Они обменялись рукопожатиями.

– Приходите ко мне сегодня вечером. Выкурим по сигаре и все обсудим, – пригласил Джайлз. – Знаете, так – без предрассудков.

– Без предрассудков – с радостью, – ответил Ханнасайд. – Спасибо.

На этом они расстались, Ханнасайд и сержант отправились на поезд, а Джайлз – извлечь кузину из полицейского участка и пообедать с ней перед возвращением в город.

Она была в веселом настроении и, кажется, решила, что целой и невредимой выбралась из дебрей. Джайлз разочаровал ее, и она тут же заявила: арестовать ее сейчас было бы настоящей подлостью, и она не верит, что суперинтендант на это способен.

– Мы вовсе неплохо продвигаемся вперед – разве что случайно попадем в чащобу, – сказала она. – По правде сказать, мне кажется – я ему нравлюсь.

– Что не помешает ему выполнить свой долг.

– Нет, но я не думаю, что я на самом деле в числе подозреваемых, – сказала Антония. – Он больше следит за Кеннетом или, вернее, следил, пока не возник Рудольф. Между прочим, хотела бы я решить по поводу Рудольфа.

– Выходить ли за него замуж? Давай помогу.

– О нет, я не об этом! На самом деле, – добавила она чистосердечно, – я не удивлюсь, если он расторгнет помолвку. Вчера вечером он был заметно раздражен. Понимаешь, я вот о чем: сделал он это или нет?

– Ты лучше меня его знаешь, Тони. Непохоже, что это он.

– Да, но я не уверена. Как-то я не думала, что он будет так нервничать. Ведь в тот единственный раз, когда я видела его в опасном положении – однажды на нас выскочил из-за поворота грузовик – он был холоден как лед и действовал абсолютно умело. Отчасти потому-то я в него и влюбилась. Обычный человек нажал бы на тормоза, и нас бы расплющило, а он газанул, мы пронеслись мимо гигантским полукругом, и он продолжил начатую фразу – как будто ничего не случилось.

На Джайлза это не произвело впечатления.

– Один мой знакомый – величайший осел, но первоклассный водитель, – сказал он. – Одно дело – сохранить ясную голову за рулем, и совсем другое – когда, так сказать, маячит тень виселицы. Мое собственное впечатление о твоем элегантном молодом человеке, что у него – извини за вульгарность – кишка тонка это сделать.

– В этом я не уверена, – сказала Антония, ничуть не обижаясь, что ее суженый был таким образом опорочен. – У него мать была иностранка – во всяком случае, наполовину, ее отец или мать были итальянцами или что-то в этом роде, и временами эта кровь в Рудольфе сказывается. Он приходит в неистовое бешенство. В таких людях никогда нельзя быть уверенной. Они что угодно могут сделать. Конечно, этот его рассказ может быть и правдой, хотя я допускаю, что он неубедителен, но, с другой стороны, он может быть шедевром низкой хитрости. Вроде как сейчас у меня. Потому что ты ведь знаешь: я хитрю, когда разговариваю в таком духе.

– Да, я об этом думал, – согласился Джайлз.

– И Кеннет тоже хитрит, – продолжала Антония. – Кеннет не говорит того или иного, я думаю, отчасти – он понимает: бессмысленно говорить, что он этого не делал, ведь от него ждут, что он станет именно это утверждать. Но я скажу тебе одну вещь, Джайлз. – Она умолкла, нахмурилась и, когда он вопросительно на нее глянул, серьезно сказала: – Если бы это сделал Кеннет, я готова поспорить на все, вплоть до последнего своего пенни: никто бы не смог вывести его на чистую воду…

– А я бы не поспорил, Тони.

– А я бы поспорила. Потому что обыкновенных убийц находят, так как они делают какую-нибудь глупость или упускают из виду какую-нибудь важную деталь. Кеннет никогда так не поступит.

– Моя милая девочка, Кеннет безнадежно небрежен.

– О нет, вовсе нет! Может быть, только в отношении вещей, которые он считает несущественными, но если он чем-то заинтересуется или сочтет что-то стоящим, он сосредоточивается на этом своим особым непонятным и тайным способом. Мергатройд говорит – как наш дедушка, не Верикер, а другой. Между прочим, он должен пойти на похороны?

– Конечно. Должен.

– Вот и Мергатройд и Вайолет тоже говорят. Кажется, это единственное, на чем они сошлись. А Кеннет говорит – нет. Он говорит – это было бы неправильно с художественной точки зрения. Но я передам ему твое мнение.

Она сообщила мнение Джайлза в присущей ей абсолютно бестактной манере. Вернувшись домой около четырех часов, она поднялась по наружной лестнице в квартиру и вошла в мастерскую. Вайолет Уильямс и Лесли Риверс сидели, поджав ноги, на диване и смотрели, как работает Кеннет, а высокий красивый молодой человек лет тридцати курил в проеме окна; она растерялась от их присутствия и ляпнула:

– Инквест был мерзкий, вы ничего не потеряли, что не пошли. Но Джайлз говорит – конечно, тебе нужно показаться на похоронах, Кеннет. Привет, Лесли! Привет Филип, я тебя не сразу увидела. Кто-нибудь выводил собак?

– Я выводила, – как обычно, медленно и серьезно сказала Лесли. – Ты ведь меня просила.

– Ну спасибо. Джайлз говорит, подходящую одежду ты можешь взять напрокат.

– Полагаю, что так, но не стану, – произнес Кеннет довольно нечленораздельно, потому что во рту у него была кисть. – Слушай, отделайся от этой публики, а? Они думают, что получат чай.

– Тогда могут остаться, – сказала Антония.

– Что это – слабо развитый инстинкт гостеприимства или просто лень? – спросил Филип Кортни.

– Лень. В общем, зачем вы пришли?

– Из любопытства. Более того, мой дорогой, я имел беседу с птицеобразным полицейским в штатском, который задавал мне сногсшибательные вопросы о личных делах Арнольда. Не обрадуешься, что поздно отказался от поста секретаря.

– Ну, по крайней мере, когда ты был на этом посту, дом на Итон-плейс был еще сносный, – сказала Антония. – Как Мод? И как малышка?

– Спасибо, обе в хорошей форме. Мод передает привет.

Вайолет попросила:

– Но расскажите же нам. Что детектив хотел знать?

– Скрытые скандалы. Я намекнул, что последующие секретари могут быть ему более полезны, и тут обнаружилось: после моего ухода никто больше пяти недель на этом посту не задерживался, так что от них мало толку.

Кеннет вынул кисть изо рта.

– Последующие секретари – это хорошо, – заметил он. – А была ли у Арнольда mie?

– Думаю, что дюжины, но это вне моего поля зрения. Я не был с ним в столь коротких отношениях.

– Я не совсем понимаю, – сказала Вайолет, вглядываясь в его лицо. – Полиция подозревает crime passionnel?

– Мотив преступления – «он ее обидел», – сказал Кеннет, щурясь на стоящую перед ним картину. – Что за жалкие умы у этих полицейских!

– Вымогательство, – сказал Кортни; он огляделся в поисках пепельницы, но, не найдя ее, бросил окурок в окно. – Семьдесят фунтов и обтрепанный незнакомец – вот главные темы беседы полицейского. К сожалению, я был неспособен пролить свет.

– Возражаю! – объявил Кеннет. – Я не хочу, чтобы обтрепанный незнакомец вмешивался в фамильное преступление. Это снижает весь тон истории, которая до сего времени была высокохудожественной и в некоторых отношениях – драгоценной. Уходи, Мергатройд: здесь никто не хочет чая.

– Вы за себя говорите, мистер Кеннет, а другим дайте за себя сказать, – ответила Мергатройд, которая вошла в мастерскую своей важной поступью и теперь бесцеремонно очищала стол от разных предметов, ими впору было нагрузить целый обоз. – Ну вот, мисс Тони, значит, вернулись, как я вижу. А где же мистер Джайлз?

– Не захотел подняться. Между прочим, он сказал, что Кеннету надо пойти на похороны.

– Были и другие, которые, кажись, про то же ему толковали, – загадочно сообщила Мергатройд. – И про приличную черную пару.

– Будь ты неладна! Не хочу.

– Ну хватит, мистер Кеннет, спасибо. Главное, вы ведь там на похоронах самым близким родственником умершего будете. Не кладите вы эти гадкие кисти на скатерть и вонючий скипидар тоже не ставьте.

– Кеннет, – сказала Лесли Риверс, – можно мне взять этот эскиз?

Он скользнул по ней взглядом, и его сверкающие жестковатые глаза смягчились.

– Можно.

– Право же, тебе не следует раздавать свои эскизы, – вмешалась в разговор Вайолет. – Я имею в виду, конечно, как правило. Когда-нибудь они могут оказаться в цене.

– Ну и что? – произнес Кеннет, вытирая кисти. Лесли вспыхнула и сердито сказала:

– Прости, я не подумала.

Он мило ей улыбнулся, но ничего не ответил. Вайолет встала и, оправляя юбку, великодушно заметила:

– О дорогая, к таким старым друзьям, как вы, это, конечно, не относится. Мне разлить чай, Тони, или ты сама хочешь?

– Все равно, пусть кто хочет разливает, – совершенно равнодушно заявила Антония. – Можно еще подать булку, раз мы решили пить чай, Мергатройд. Пойду принесу.

Она вышла, а следом за ней – Лесли Риверс.

– Ненавижу ее, ненавижу, – горестно сказала Лесли, входя на кухню.

Антонии и Мергатройд было вовсе нетрудно понять, к кому относятся ее слова. Мергатройд с сердцем бросила булку на деревянную доску и мрачно сказала:

– Подумаешь! Строит из себя здесь хозяйку. Да разве это красавица? Нет, человек не лицом красив, а делами, да к тому же глаза-то у нее карие. Я карим глазам никогда не доверяла, а теперь уж и вовсе не стану.

– Я бы не волновалась – во всяком случае, не так, если бы думала, что она будет за ним ухаживать, что она в его живописи разбираться будет, – продолжала мисс Риверс. – А то ведь ей на все наплевать, только бы ею восхищались, только бы у нее было все лучшее.

– И! Тихие воды глубоки. Помяните мое слово! – изрекла Мергатройд, появляясь из кладовки, куда она выходила отыскать запропастившийся нож.

– Да, – согласилась Лесли, а Мергатройд между тем снова исчезла. – Только в ней какая глубина? Одна корысть, и это будет ранить Кеннета.

– Она-то! Да он знает, что она стяжательница. И на самом деле Кеннет вовсе не такой уж ранимый.

Мисс Риверс сердито высморкалась.

– Одна из тех, что точит камень. Этакое молчаливое упорство. Жесткая, холодная, расчетливая. Да если бы я даже покрасила волосы, мне все равно бы это не помогло.

И с этим пророчеством мисс Риверс взяла хлебную доску и отправилась в мастерскую.

Мергатройд, наблюдавшая ее с порога кладовки, заявила:

– Вот это настоящая леди. Мистер Кеннет никогда, с младых ногтей, не умел видеть то, что у него перед носом, вот ведь чего не могу уразуметь, – заявила она. – Достойной женушкой была бы ему мисс Лесли, но мужчины этого не понимают. Что было на инквесте, мисс Тони?

– Да примерно то, что говорил Джайлз. Очень скучно, и решение присяжных гласило: убийство, совершенное неизвестным убийцей или убийцами. Суперинтендант придет сегодня вечером к Джайлзу на дружескую беседу, и, возможно, Джайлз замолвит за нас словечко.

– Хм… – мрачно произнесла Мергатройд. – Я не сомневаюсь, что он на это надеется, но скорее полицейский заставит его рассказывать о семье и выудит из него что-нибудь такое, из-за чего все мы сядем в тюрьму.

– Боже правый! А разве есть что-нибудь такое? – воскликнула Антония.

– Да всегда найдется, – продолжала Мергатройд. – И чем слаще поет полицейский, тем меньше ему доверия. Только и смотрит, как бы тебя поймать. Они это называют – играть в кошки-мышки.

Это сравнение не слишком подходило к суперинтенданту Ханнасайду и Джайлзу Каррингтону, и даже если Джайлз был исполнен недоверия, а Ханнасайд расставлял ему сети, это было вовсе незаметно, когда вечером слуга провел суперинтенданта в удобную, уставленную книжными полками гостиную. Они обменялись рукопожатиями, и Ханнасайд сказал:

– Как мило было с вашей стороны пригласить меня заглянуть к вам. Завидую вашей квартире. Мне сказали, что сейчас добыть квартиру в Темпле нельзя ни за какие деньги.

Мергатройд, возможно, обнаружила бы в этих, казалось бы, безобидных замечаниях зловещий капкан, но Джайлз Каррингтон воспринял их в прямом смысле, пригласил суперинтенданта сесть в глубокое кожаное кресло и угостил сигарой и виски. Когда Ханнасайд пришел, Джайлз бился над шахматной задачей, и доска с несколькими расставленными на ней фигурами естественно приковала внимание суперинтенданта, поскольку он тоже был скромным почитателем этой игры. Оба они и подумать не могли ни о чем другом, пока тремя ходами черным не был успешно поставлен мат, но, когда это произошло и шахматы были отставлены в сторону, а хозяин с гостем обменялись скудными шахматными воспоминаниями и посетовали на отсутствие по-настоящему сильных игроков, наступила пауза, и Джайлз сказал:

– Так что же слышно об этом скучном убийстве? Не останется ли оно неразгаданным?

– Постараюсь, чтобы не осталось, – ответил Ханнасайд. – Пока еще рано судить – впрочем, я не буду отрицать, что не вполне удовлетворен нынешним состоянием дела. – Он изучал длинный нарост пепла на конце сигары, размышляя, стряхнуть его или немного подождать. – Хемингуэй – парень, который был со мной сегодня – в огорчении. – Он улыбнулся. – Говорит, никакой тайны не может быть в убийстве человека вроде Верикера. Загадки возникают, когда дело касается несчастной девчонки, которую пригласили покататься и прикончили, но когда заколот знаменитый коммерсант, плавание должно быть легким. Тут, как говорит Хемингуэй, все декорации налицо и все действующие лица известны, а в результате, – он замолчал и стряхнул наконец пепел с сигары, – мы чувствуем, что попали в чеховскую пьесу, хотя думали, будто нас привлекли для участия в пьесе Эдгара Уоллеса.

Джайлз ухмыльнулся.

– Мои злосчастные родственнички. Весьма сожалею. Интересно, что вы о них думаете?

– Не стану скрывать – я не знаю, что о них думать, – спокойно ответил Ханнасайд. – На первый взгляд все указывает на молодого Верикера. Налицо мотив преступления и благоприятная его возможность и – если мне не изменяет понимание характера – энергия тоже.

– Я с вами согласен, – сказал Джайлз.

– Да, – продолжал Ханнасайд, мрачновато ухмыляясь. – Я не знаю. Я прекрасно понимаю, что для вас он такая же темная лошадка, как и для меня, и я также прекрасно понимаю, что и вы видите: все складывается для него достаточно неблагоприятно. Так оно и есть, но буду совершенно откровенен: я не выдам ордера на арест этого молодого человека, пока не буду железно уверен в его виновности. Его рассказ – самый неубедительный из всех, какие мне приходилось когда-либо слышать, и я не разрешил бы ему повторить его присяжным, как бы меня ни уговаривали. Кстати, Мезурьер пришел ко мне в Ярд сегодня после полудня с еще одним неубедительным рассказом. Но полагаю, вы об этом знаете.

– Кажется, его рассказ я знаю, но не знал, что он был у вас.

– Да-да! – продолжал Ханнасайд. – Он отправился в коттедж, чтобы убить Верикера, но нашел его уже мертвым и вернулся в город. Что бы я на самом деле приветствовал, так это подозрительную личность с хорошим, твердым, правдоподобным алиби. Полагаю, такое алиби будет легче опровергнуть. Хемингуэй подозревает Мезурьера больше, чем я. Он настаивает, что этот человек – даго. Я усадил его за работу над алиби в связи с машиной, хотя сам не вижу выхода в этом направлении. Итак, мы оставляем пока в стороне Мезурьера, и у нас остается шофер, алиби которого я не до конца доверяю, поскольку оно базируется на показаниях жены, но у которого, по-моему, не было реального мотива убить Верикера; и незнакомец, посетивший Верикера в субботу, возможно, с намерением шантажировать (а шантажисты не убивают курицу, несущую золотые яйца); и еще мисс Верикер и ее братец. – Он замолчал и отпил глоток виски с содовой. – Возьмем сперва мисс Верикер. Если бы мне было нужно изложить факты на бумаге и показать их любому человеку, он бы удивился, почему я давно не арестовал ее по подозрению. Но до сих пор у меня нет доказательств, что она убила своего брата, а особая искренность, с какой она ведет себя со мной и которая на первый взгляд выглядит столь предосудительной, именно эта искренность заставит девяносто девять из ста присяжных оправдать ее. С людьми типа Мезурьера – пытающимися скрыть факты, которые, по их мнению, могут быть им во вред, противоречащими самим себе, увиливающими от прямого ответа – иметь дело намного легче. Спросишь его – ссорился ли он с Верикером, а он говорит: вряд ли это можно назвать ссорой, и пусть сколько угодно людей готовы поклясться, что слышали, как он ссорился. А спросишь мисс Верикер – ладила ли она со своим сводным братом, и она скажет, что видеть его не могла. Кажется, она ничего не скрывает. То же самое с ее братом; и не знаешь – то ли они очень умные, то ли совершенно невинные, то ли полоумные.

– В одном я могу вас заверить: они совершенно нормальны, – сказал Джайлз. – И поскольку вы были со мной так откровенны – признавая то, что я знал с самого начала – я в свою очередь скажу вам, что мисс Верикер, которая знает своего брата как никто другой, готова поспорить на все свое состояние, что если бы ее брат совершил убийство, этого никогда нельзя было бы доказать.

Глаза суперинтенданта понимающе сверкнули, и он тут же ответил:

– Эта информация должна быть очень полезна если не для меня, то для мисс Верикер. Но я стреляный воробей и не могу воспринять ее так, как вам бы того хотелось.

Джайлз встал, чтобы наполнить оба стакана.

– На самом деле я совсем не то хотел сказать, – признался он. – Что бы я ни думал о Кеннете, относительно его сестры я в глубине души совершенно уверен: она ни при чем.

– Это вовсе меня не удивляет, – сухо сказал Ханнасайд. – Более того, я очень надеюсь, что вы правы и в том, и в другом случае.

Джайлз молча протянул ему стакан. На его загорелом лице проступил румянец, а суперинтендант сказал совсем уж невпопад:

– И почему – вот, может, самый важный вопрос – тело было помещено в колодки?