Глава IX
Саймон вступает во владение своим поместьем
В небольшой комнатушке возле кухни при замке поместья «Красивое Пастбище», известного теперь как «Бьювэллет», сидели мистер Хуберт, управляющий, Джеймс по прозвищу Короткая Нога, потому что был хромым, и Бернард Тальмэйн, секретарь покойного Джона Барминстера. Они сидели за дубовым столом, на котором стояли три полных кружки хереса и кувшин, из которого они пополняли свои кружки. Мистер Хуберт, маленький, пузатый человечек с одутловатым лицом и могучим, звучным голосом, держал речь, в которой звучала обида и горечь, вызванная чьей-то несправедливостью. Он то и дело ударял по столу свой пухлой рукой, а его голос дрожал от чувства оскорбленного достоинства и праведного гнева.
— И я говорю вам — это невыносимо! — вещал он. — Клянусь честью — никто этого не выдержит. До каких пор унижаться нам под пятой этого деспота? Кто он такой — спрашиваю я вас. Чьи мы люди? Да, мы были людьми Джона Барминстера! Но он повешен как нечестивец. Так чьими же людьми мы должны быть? Своими собственными, говорю я, и это справедливо!
Мистер Хуберт прервал свои разглагольствования и, воинственно сверкая глазами, смотрел на своих слушателей.
— Кто станет отрицать это?
Ни Джеймс, ни Бернард ничего не отрицали, и мистер Хуберт счел возможным продолжить свое выступление.
— Разве плохо жилось нам, пока этот череп с нависшими бровями не свалился на наши головы? Здесь было вдоволь продовольствия, хереса и крепкого, славного эля, плодородная земля считалась нашей собственной, и жили мы себе мирно и легко. Что же имеем мы теперь? Да, что же, как не юнца с тяжелой челюстью, нагрянувшего на нас подобно тирану и угнетателю? Ни слова предостережения, ни секунды на размышление на досуге. Свалился нам как снег на голову с этими своими нахальными сквайрами и хозяйничает в замке — фу ты ну ты! И эти его дьявольские глаза — не глаза, а стекляшки. И голос — точно погребальный звон!
— Нет, — прервал Хуберта Бернард. — Вы ошибаетесь, мистер Хуберт. Он говорит довольно мягким голосом и не очень громко, хотя суровые нотки и пробиваются сквозь эту мягкость.
Мистер Хуберт опять хлопнул рукой по столу:
— Так ли важно, как он говорит, мистер секретарь? Важно, что он говорит. Его слова — погребальный звон!
— Да, это уж точно, — поддакнул Короткая Нога. — В самом деле погребальный звон, в котором заносчивости и высокомерия выше крыши.
Джеймс Короткая Нога поднял свою кружку, пытаясь утопить тревогу и беспокойство в спасительном хересе.
Управляющий закинул ногу на ногу и расстегнул короткий камзол, чтобы легче дышалось.
— Вот именно — заносчивость и высокомерие! Что делает он, спрашиваю я! До каких пор он будет мучить нас? Надо же — он вызывает меня к себе в кабинет! Меня! Как будто я мальчик для мытья посуды, а не управляющий «Красивого Пастбища»! Он посылает лакея, чтобы тот привел меня к нему. Меня! Сегодня я спрашиваю себя, зачем я был так глуп, что пошел к нему? Вы можете мне сказать? Уж не затем ли, что я учтивый, вежливый и миролюбивый человек? Что еще могло…
— Я слышал, что вы пошли к нему потому, что он послал за вами своего сквайра еще раз с приказом сообщить вам кое-что, когда вы не поспешили к нему на первый вызов, — сказал сухо Бернард. — И еще я слышал, что переданное вам сообщение явилось незамедлительно и звучало очень деликатно. «Скажи управляющему Хуберту, что он меня не знает, зато я знаю его». Тогда-то вы и пошли.
Оплывшее лицо мистера Хуберта стало багровым. Прежде чем он сумел ответить секретарю, ему пришлось прибегнуть к помощи хереса. Затем, утерев свои отвислые губы тыльной стороной ладони, он заговорил голосом, сдавленным от злости, душившей его, и от хереса, которым он поперхнулся.
— Вы верите сплетням, которые разносит прислуга, мистер секретарь! Да, это правда, что он передал мне свое грубое, неучтивое приказание, но мог ли он запугать меня? Я же решил понизить ему, насколько я учтив, ибо я подумал: а подобает ли такому хлыщу и выскочке топать по замку, в котором я хозяин, с тех пор как Барминстера нет в живых? Да, я пошел к нему, принуждаемый к этому вежливостью и учтивостью, и что же узрел, пойдя в зал? Ничто иное, как неотесанную глыбу с какими-то дикими льняными патлами на голове, до отказа набитой высокомерием и злобным деспотизмом. Безусый юнец, однако брови у него большущие и так нависают над злыми глазами, что почти совсем скрывают их, а нос похож на клюв ястреба.
— Челюсть, как у мастифа, торс, как у великана, глаза что два кинжала, а улыбка подобна оскалу тигра, — пробормотал Бернард слегка насмешливо.
— Да, весь он таков! — подхватил мистер Хуберт. — Чумы на него нет! И что же я делаю, подойдя к нему? Я кланяюсь, как и подобает воспитанному человеку, и всем своим видом даю ему понять, что плевать мне на его неприветливость.
— Говорят, вы поклонились так низко, что ваша голова чуть не стукнулась о колени, — сказал Бернард.
— Говорят! Надо же! А вы слушаете! Еще немного — и вы, чего доброго — услышите, что я поцеловал ему ноги! — брызгая слюной, расходился мистер Хуберт. — Не ищите правды в болтовне посудомоек, мистер секретарь! Да, я поклонился ему, приветствуя его в изысканных выражениях и обратился к нему с вопросами, ибо это мое право — знать о его делах.
— Ну да! Ты, стало быть, все говорил и говорил, а он в это время стоял там и молчал, как статуя короля Ричарда Львиное Сердце в Сальпетресе, да так и не сказал ни слова, кажись, даже и не дышал, — внезапно затараторил Короткая Нога. — Одной рукой он, конечно, подбоченился, а другая покоилась на рукоятке меча. И он ни разу не прервал тебя и не вышел из терпения, однако смотрел на тебя так грозно, что даже я не испугался бы!
— Заткнись! — рявкнул мистер Хуберт. — Хотя что верно — то верно: он так груб и неучтив, что не ответил на мое приветствие и делал вид, что не слышит меня. Тем не менее я остался невозмутим, видя, что он глух и нем. И что же делает он? Он устремляет на меня вдруг такой взгляд, от которого, думает он…
— Кровь застыла в ваших жилах, — сочувственно вставил Бернард.
— Да, от возмущения, мистер Бернард. Клянусь жизнью, я побледнел и задрожал, так разозлила меня дерзость этого дылды! Слова застревали у меня в горле, столь велика была моя ярость!
— Тем не менее ты остался вежлив, — горячо поддержал Хуберта Джеймс. — Ты любезно сказал ему: «Милорд, чем могу быть вам поле…»
— Я сам отлично знаю, что я сказал ему, без твоих дурацких подсказок, — оборвал Хуберт своего бестактного приятеля. — Я говорил с ним любезным тоном, ибо прилично ли человеку в моем высоком положении вступать в перебранку с грубияном и самодуром? «Милорд, чем я могу быть вам полезен?» — попросил я. И тут с наглостью, от которой у меня перехватило дыхание, он заявляет: «Я хозяин этого имения» — и вручает мне свиток пергамента. А там черным по белому написано, что король дарует «Красивое Пастбище» сэру Саймону Бьювэллету, который становится отныне бароном, и теперь это имение будет называться его именем. Черт побери, одна мысль об этом душит меня.
Словно в подтверждение последних слов, Хуберт рванул на груди свой короткий камзол и испуганно выпучил округлившиеся глаза. Услужливый Джеймс поспешил снова наполнить до краев кружку Хуберта. Что до секретаря, то тот не обратил особого внимания на душевные муки мистера Хуберта. Мистер Бернард откинулся на спинку стула, и по лицу его блуждала улыбка. После нескольких глотков хереса мистер Хуберт возобновил свои горькие излияния.
— Не дав мне прийти в себя и полностью осознать смысл этого недостойного документа, он заговорил снова, требуя, чтобы я представил ему счета за время, прошедшее после июля. О, Пресвятая Матерь Божья! Я был так обескуражен, так оскорблен и взбешен, что не находил слов, чтобы выразить свое возмущение. Когда же я был готов высказать все, что думаю, он повернулся ко мне спиной и бросил через плечо: «И смотрите, чтобы к утру все было готово. Проверю лично». О, я весь кипел от гнева! Всю ночь я провел за работой, стараясь вспомнить всевозможные расходы и доходы и занося их в книгу. А утром иду в кабинет покойного лорда, где сидит этот выскочка — с вами, мистер секретарь, — когда еще не пробило десяти часов. От его расспросов моя бедная голова пошла кругом, а он все сверлил и сверлил меня своими бешеными глазками. Каково мне было сдерживать свою злость! Он просмотрел все счета за последний год и за предыдущий тоже, начиная с июля, и узнал до последнего фартинга, какие суммы накапливались ежегодно, сколько у нас голов скота в хозяйстве, сколько…
— Да, — перебил Хуберта Джеймс, — он также вызвал к себе начальника стражи Николаса, чтобы тот отчитался за своих людей. Любопытное было зрелище. Огромный Николас заикался от волнения, пытался что-то доказать и отрицал власть милорда.
— И все это время, — как бы рассуждая вслух с самим собой, произнес Бернард, — он сидел неподвижно, словно каменное изваяние, от которого его отличал разве что блеск в глазах. А когда этот буян Николас совсем уж расходился, он вмиг ожил. У меня до сих пор, по-моему, мурашки по спине бегают…
— Мне говорили, — сказал Джеймс, — что он почти не повышал голоса больше обычного, но так грозно и холодно взглянул на Николаса, что тот умолк и стоял, понурясь, пока милорд не отбрил его как следует. Хотел бы я быть там и своими глазами все увидеть, — с сожалением вздохнул Джеймс.
— Это еще не все, — вскричал мистер Хуберт. — Он имел наглость вызвать к себе еще и маршала Эдмунда, этого старого дурака. Что сказал он Эдмунду, мистер секретарь?
— Немного, — ответил Бернард. — Я думаю, ему не хотелось спорить впустую. Он был с Эдмундом довольно вежлив из уважения к его годам, порасспросил о том о сем, еще немного, и Эдмунд, кажется, начал бы лить слезы от страха и стыда за свою нерадивость. Милорд узнал от него все, что хотел узнать, и в конце беседы весьма одобрительно сказал: «Эдмунд Фентон, вам, вероятно, в ваши годы трудно выполнить возложенные на вас задачи, и этим пользуются плуты и мошенники, а вы или слишком устали, или не решаетесь пресечь их наглые действия. Было бы лучше всего, если бы вы теперь ушли в отставку, а я назначу вам пенсию». Это было сказано тоном, не допускающим возражений. Я думаю, милорд распознает плутов и пройдох с первого взгляда, но не желает иметь дело с теми, кто с делом не справляется.
— Что вы такое говорите, мистер секретарь? — протестующе воскликнул управляющий. — Услышать такое! Эдмунд Фентон — достойный человек и не из тех, кто сует нос в чужие дела. Теперь он уйдет, и одному Богу известно, что ждет эту бедную землю!
— Нет, не одному Богу, — спокойно возразил секретарь. — Милорду тоже.
Мистер Хуберт в ужасе всплеснул своими пухлыми ручонками.
— О, только не богохульство! — возопил он в порыве добродетели. — Сказать такое! Как можно? Уж лучше бы не дожить мне до этого дня, чем услышать подобное!
Джеймс Короткая Нога воспользовался удобным случаем наполнить свою кружку. Мистер Хуберт поймал на себе его сочувственный взгляд и глубоко вздохнул.
— Пей, Джеймс, пей! Будет ли у нас еще когда-нибудь случай вот так посидеть и выпить немного эля или хереса. У нового лорда и вправду острые глаза. Я содрогаюсь при мысли, что сделает он со мной, если я дам кому-то больше, чем он позволит. О, злой рок преследует нас! Он вездесущ, так что я теперь пугаюсь любого шороха. И что же намерен он делать? Никто не может этого сказать, ибо он скрытен, ходит неслышно и почти всегда молчит. Всю эту неделю он объезжал имение верхом, и я узнал от Роберта-пастуха, что чуть ли не каждого человека новый лорд уже выучил по имени и знает, у кого сколько детей и какой достаток. И надо же, чума его побери, крестьяне приободрились и спешат выполнять его пожелания и приказы. Все они опять вышли в поле и за скотиной смотрят.
— Да, зато стражники ропщут, — заметил Джеймс. — И солдаты могут в один прекрасный день восстать против него.
— Ничего удивительного! — сказал мистер Хуберт. — Сами посудите, что он делает? Да за ту неделю, что он здесь, он взял солдат и лучников в такие ежовые рукавицы, что они уже раздражены и выражают недовольство в открытую. А уж Морису Гаунтри, их командиру, довольно одной искры, чтоб из нее загорелось пламя. Лучше уж мне умереть, чем дождаться такой напасти. До сих пор мы были счастливы, а теперь никто из нас сам по себе не хозяин. Вернулся назад отец Джоселин, и мы теперь молимся, и постимся — аж усохли. Горе мне, о, горе мне! — сраженный горем и хмелем, управляющий слабо ударил себя в грудь и застонал. — Если бы только знать, что он замышляет! Места себе не нахожу, оттого что не знаю, а он с часу на час может…
В дверь постучались, и управляющий вскочил, поспешно застегивая на себе камзол.
— Во-вой-войдите! — сказал он.
Дверь приоткрылась, и в нее просунулась голова пажа.
— Милорд вызывает к себе мистера Бернарда, — важно произнес паж.
Управляющий весь подобрался и подтянулся.
— Ха! — ухмыльнулся он. — И ради этого вы беспокоите меня, мальчик? Что за дерзость, черт побери!
Паж незлобно улыбнулся:
— Передать это милорду? — вопрос прозвучал немного ядовито. — Мистеру Бернарду не хочется идти к милорду?
Бернард встал.
— Если этого хочет милорд, то, значит, того же хочет и секретарь, — не без достоинства произнес он.
Управляющий надул свои отвислые щеки:
— Удивляюсь я вам, что это вы так покорно идете?
— Иду, потому что не смею медлить, — сказал Бернард, уже подойдя к двери.
Мистер Хуберт ехидно засмеялся:
— Браво, браво! Еще немного — и вы скажете мне, что любите этого нового хозяина, трус!
— Возможно, — сказал секретарь и тихо прикрыл за собою дверь.
Паж, мальчик десяти-двенадцати лет, вприпрыжку заспешил впереди Бернарда по коридору.
— Я тоже люблю этого хозяина, — сказал паж. — Он не издевается над нами, а про колотушки мы и совсем при нем забыли. Он никому не позволяет грубо обращаться с нами, он хоть грозный и строгий, а все равно самый добрый и справедливый. И мы его слушаемся и не обманываем, а если что не так сделаем или не вовремя, он не бьет, как бывший хозяин, а только так посмотрит, что стыдно становится. Я рад, что у нас теперь такой хозяин, а то раньше плохо было.
— Где сейчас милорд? — спросил Бернард.
— В кабинете, где окна на солнце. Он часто там бывает. Он, по-моему, на вас не сердитый.
Секретарь улыбнулся и, отпустив пажа к его приятелям, направился в кабинет Саймона.
Саймон сидел за столом, нахмурясь. При появлении Бернарда он поднял на него свой взгляд, и лицо его немного прояснилось.
— Садись, мистер Бернард, — сказал Саймон. — Мне надо многое сказать тебе.
Секретарь удивленно смотрел на Саймона, оттого, что тот впервые вот так запросто обратился к нему на ты. Придвинув к себе стул, Бернард сел, не сводя с Саймона своих немного усталых и добрых глаз.
— Я уже две недели как здесь, — сказал Саймон, — и многое увидел. Ты, может быть, думаешь, а не странно ли, что я так долго бездействовал.
— Нет, — ответил Бернард, — Вы, ваша светлость, многое уже сделали. Крестьяне прониклись к вам доверием. Я думал, однако, что вам пока еще не все здесь ясно.
— Это так, — сказал Саймон. — И пока я еще не знаю, кому здесь можно доверять.
Секретарь склонил голову, что означало — мне вы можете доверять, милорд.
— Мне надо сейчас кое о чем посоветоваться с тобой, — в раздумье проговорил Саймон.
Бернард поднял на него внезапно вспыхнувшие глаза:
— Вы доверяете мне, милорд?
— Да.
Бернард выпрямился и расправил плечи.
— Я постараюсь оправдать ваше доверие, сэр, — серьезно и даже взволнованно сказал Бернард.
— Не сомневаюсь. Я редко ошибаюсь в своем отношении к людям.
— Но пока еще я сделал для наведения порядка в Бьювэллете совсем немного.
Взгляд Саймона стал загадочным и испытующим.
— Не все люди рождаются для борьбы, — сказал он. — Почему ты остался здесь?
Бернард сделал жест руками, означавший, что он и сам не знает точно, почему так случилось, и, чуть подумав, ответил:
— По трем причинам, милорд. Безденежье, привязанность, может быть, и любовь к этому клочку земли и, наверно, лень.
— Так я и думал. Деньги у тебя будут, от лени тебе придется избавиться, а любовь к этой земле, надеюсь, ты сохранишь. Теперь скажи мне, что за человек капитан Морис Гаунтри?
Бернард замялся.
— Он… он суров и строг, сэр… и… и его нелегко… привлечь на свою сторону.
— Тем лучше, — сказал Саймон. — Я внимательно просмотрел хронику событий поместья и те замечания и сведения, что относятся к Морису, позволяют мне думать, что это честный, прямой и упрямый человек, очень упрямый, но настоящий вожак.
На лице Бернарда мелькнуло выражение восхищения:
— Это так и есть, милорд. Но он очень невзлюбил вас за то, что вы сами стали командовать его людьми, считая, что он не достоин того места, которое занимает. Теперь Морис не может слышать вашего имени без проклятий, при всем том, что сам же и виноват, потому что впал в пьянство и срывает зло на своих людях. Его трудно разозлить, сэр, но если уж он разозлился, то злость способна сделать его безрассудным, и тогда все ему нипочем. Я думаю, он не успокоился, и его озлобление против вас будет расти. Может быть, он даже попытается навредить вам.
Саймон кивнул.
— С ним нетрудно справиться. А что вы можете сказать о начальнике стражи Николасе?
— Как все хвастуны, сэр, он в общем-то трусоват.
— Я тоже в этом убедился. С кем он дружит?
— Друзей у него совсем немного, милорд. В своих взаимоотношениях со стражниками он слишком груб и резок, чтобы им любить его.
— Так я и думал. Ну а Базиль Мордаунт — он что за человек?
Секретарь молчал, не зная что сказать.
— Я… мало его знаю, милорд, — сказал Бернард, чуть запнувшись.
— Вот как? Он спокойный и скромный человек примерно тридцати пяти лет отроду, у него широкие плечи, на которых прочно сидит хорошая голова. И людей он видит насквозь.
Бернард оживился.
— О да, разумеется, милорд! Но я мало знаю о нем, хотя верно, что человек он миролюбивый. Люди относятся к нему хорошо, мне кажется.
— Я хочу назначить его на место Николаса, — сказал Саймон.
— Вы хотите понизить Николаса в чине, сэр?
— Нет, я хочу выгнать его совсем. Если я правильно его понял, он слишком хитер и коварен, а такие мне здесь не нужны.
— Это мудро, милорд. Я думал, вы будете назначать командирами людей со стороны.
Саймон улыбнулся. Бернарду эта улыбка, добрая и лучистая, уже была знакома.
— Вот и ты сказал, что я поступаю мудро, — заметил Саймон.
— Я и не представлял себе, милорд, как мудро, — отозвался Бернард.
— Нет? А как ты оценишь Вальтера Сантоя?
— Вы знаете в Бьювэллете каждого человека, сэр? — спросил удивленный Бернард.
— Мне это необходимо, — сказал Саймон. — А ты?
— Нет, милорд, к стыду своему должен признаться — нет. Про этого человека я знаю и считаю его хорошим человеком. Солдаты его тоже ценят и уважают.
— Это льет воду на мою мельницу, — кивнул Саймон, но карт своих пока не раскрыл. — Я собираюсь назначить Гарольда по прозвищу Язык-без-костей управляющим вместо Хуберта.
— Это будет весьма разумно, милорд, потому что Гарольд человек честный и рассудительный. А что будет с Хубертом?
— Ничего. Пусть уходит, куда хочет.
— В таком случае вы избавитесь от завзятого интригана и склочника, сэр. Он полон негодования из-за перехода поместья к вашу собственность и, хотя открыто выступить против вас не решится, вред может причинить немалый — своей болтовней.
— Да.
Саймон встал со своего кресла.
— Будь добр, мистер Талмэйн, — сказал он, указав на листы пергамента на столе, — сделай с этого хорошие копии. А я сейчас пошлю за Морисом Гаунтри.
Бернард тоже встал из-за стола.
— Милорд, если он заупрямится и откажется прийти, не гневайтесь на него, потому что он…
Саймон обернулся и, глядя через плечо, недобро улыбнулся:
— Уж не думаешь ли ты, что я не разберусь со своими делами, мистер Талмэйн?
Бернард твердо посмотрел в глаза Саймона:
— Нет, милорд. Извините.
Сквайр Роджер, посланный Саймоном за Морисом Гаунтри, вернулся один.
— Милорд, мистер Гаунтри не пожелал явиться, — сказа Роджер, округляя глаза. — Он… он велел сказать вам, что… что не пойдет к какому-то… какому-то…
— Ну?!
— …хлы-хлы-ы… щу, милорд!
— Так, — прищурясь, улыбнулся Саймон. — Тогда я сам пойду к нему.
Роджер преданно вытянулся перед своим патроном:
— Сэр, возьмите меня с собой!
— Зачем?
— Я… я… честное слово, мне… мне не понравились его глаза, сэр!
Саймон засмеялся и, взяв Роджера за плечи, отодвинул его в сторону.
— Я не нуждаюсь в твоей помощи, любезный. Иди к Малькольму и передай ему, чтобы он был готов сопровождать меня в дорогу через час!
— О! — Роджер рванулся следом за Саймоном. — Сэр, позвольте и мне тоже поехать с вами! Я не устану, а Малькольм…
— Ты слышал меня, Роджер? — мягко сказал Саймон.
Роджер вздохнул и отстал.
— Да, милорд, — упавшим голосом ответил он.
Саймон вышел из замка, пересек двор, чтобы попасть в расположение солдат и вошел в казарму. Пройдя мимо удивленно уставившихся на него шепчущихся солдат, он прямиком направился в помещение, где обычно находился Гаунтри. Войдя туда своим бесшумным шагом, Саймон сначала услышал Мориса — тот сотрясал воздух бранью, — а затем и увидел — Морис нетвердо держался на ногах, потому что был пьян.
Прежде чем заговорить, Саймон внимательно посмотрел на Мориса.
— На этот раз я пришел к вам, — сказал Саймон отрывисто. — В следующий раз я этого не сделаю.
— Мне от ваших угроз ни жарко, ни холодно, — крикнул Гаунтри.
— Я вовсе не угрожаю вам, — спокойно произнес Саймон, подошел к столу, поднял с него две бутылки вина и с безупречной меткостью вышвырнул их в открытое окно.
— Ах, так! Ну ладно же, клянусь Богом! — взревел Гаунтри и стремительно шагнул к Саймону.
— Морис Гаунтри, не кажется ли вам, что стыдно сильному человеку превращаться в горького пьяницу? — холодно прозвучал голос Саймона, заставивший Мориса на миг приостановиться.
Морис побагровел.
— С какой стати я должен отвечать перед вами за свои покупки? — огрызнулся он. — Не хочу и не буду!
— Будете отвечать, — сказал Саймон, — или покинете мои владения. Мне безразлично, чего вы хотите, а чего — нет, но я хочу, чтобы кончились ваши попойки и исчезла ваша бунтарская дерзость.
— Бунтарская дерзость, скажите-ка! — все больше распалился Морис. — Сначала докажите, что у вас достанет силы быть надо мной господином! Думаете, я подчинюсь какому-то молокососу?
— Да, — сказал Саймон.
— Ну так знайте, что нет! Не подчинюсь я вам и буду противиться вам, сколько бы вы тут ни оставались, а мои люди откажутся выполнять ваши приказы. Каждый из них и все они имеете будут за меня! Вы решили унизить меня, но я покажу вам, что за человек Морис Гаунтри!
— Вы уже показали мне это, — сказал Саймон. — За то время, что я здесь, вы показали, что вы пьяница и бессовестный человек, которому нельзя доверять в отсутствие хозяина. Вот и сейчас вы стоите передо мной — грубый, задиристый смутьян, чьи мускулы ослабели от бездействия, чей нрав озлобился от беспутной и праздной жизни нескольких последних месяцев. В таком виде вы мне не нужны, Морис Гаунтри. Я ищу вокруг себя верных и надежных людей, а не никчемных хвастунов и забияк, которые только и делают, что бахвалятся да горланят, и у самих нет ни чести, ни силы, да — чести и силы удержать своих людей в повиновении, пока на этой земле не было хозяина.
Мертвенно-бледный от злости Морис потерял самообладание. Ярость обуяла его с такой силой, что лишила остатков благоразумия. В мгновение ока Морис выхватил из ножен кинжал и бросился на Саймона.
В завязавшейся недолгой отчаянной схватке руки Саймона, словно железные клещи, схватили запястья Мориса. Морис дрогнул и руки его опустились. Тяжело дыша, Морис свирепо смотрел в зелено-синие глаза Саймона и — не видел в них ненависти.
— Два раза в моей жизни меня пытались подло убить, — сказал Саймон. — Второй раз — сейчас. Первый — когда один подонок, изменник ничем не лучше свиньи не сумел одолеть меня в борьбе. Тогда, как всякий подлый ублюдок, он схватился за нож.
Саймон умолк, прямо глядя в глаза Мориса. Морис опустил глаза, и вслед за ними опустилась темноволосая его голова. Тогда Саймон брезгливо отпустил запястья Мориса и повернулся к нему спиной, теперь беззащитный перед кинжалом, который остался в руке Мориса. И услышал сзади себя звон стали о каменный пол.
Саймон спокойно подошел к столу и сел на стул, не оглянувшись на Мориса Гаунтри.
— Я… никогда раньше… не… не стал бы… так, — прерывисто заговорил Морис.
Саймон не отвечал.
— Вы спровоцировали меня! Я никогда не взялся бы за кинжал, если бы не ваши насмешки!
Саймон молча смотрел на Мориса. Морис, тяжело переставляя ноги, подошел к окну, и стоял, отвернувшись от Саймона. Внезапно он вернулся на прежнее место. Рот его кривился, как от сильной боли.
— Убейте меня! — сказал он. — Моя честь все равно погублена.
Саймон по-прежнему молчал. Морис остановился перед ним.
— Вы не желаете говорить со мной! — крикнул он. Голос его дрожал. — Из камня вы сделаны, что ли? Я же хотел подло заколоть вас, как… как подонок! Что вы хотите сделать со мной? Смерть была бы…
— Я не хочу вашей смерти, — холодно ответил Саймон. — Но за одно это грязное дело вы отдадите вашу жизнь и свободу в мои руки.
Морис постарался выпрямиться и расправить плечи, но головы не поднял. Пальцы его дрожали.
— Хорошо, — сказал Саймон. — Я назначу вас своим маршалом.
На миг Морис застыл ошеломленный, потом нерешительно переступил с ноги на ногу и отшатнулся назад.
— Вы смеетесь надо мной? — крикнул он.
— Нет.
Морис хотел еще что-то сказать, но лишь провел языком по пересохшим губам. На лбу у него блестели крупные капли пота.
— Вы не… не… я ничего не понимаю, объясните мне, — запинаясь, сказал он охрипшим голосом.
— Сядьте, — приказал ему Саймон и ждал, пока Морис медленно и как-то неловко опускается на стул. — Что я сказал, то сказал. Я хочу назначить вас на место Эдмунда Фентона, но вы должны будете подчиняться мне.
— Но… но, — Гаунтри в замешательстве схватился за голову. — Я же пытался убить вас! В тот момент я мог бы сделать это, да, и хотел, хотел!
— Я знаю.
— Но… В таком случае… Милорд! Это… Какое наказание придумали вы для меня?
— Никакого.
— Никакого? — Гаунтри вскочил на ноги. — Вы… Вы… прощаете меня?
— Я все забыл.
— Но почему, почему? Как заслужить мне ваше прощение?
— Сядьте и слушайте. Когда я прибыл сюда, ваши люди пьянствовали и забыли о дисциплине и службе. Не лучше были и вы сами. Я быстро распознаю людей. И знаю, что вы за человек, коли на то пошло. Я умею ценить воинов и вожаков. Вот почему я говорю, что я хотел бы назначить вас вместо Эдмунда. На этом посту вы сможете доказать, что вам можно доверять. Но я требую подчинения и не желаю никаких наветов и интриг у себя за спиной. Так что если вы меня ненавидите и хотите убить, вам лучше покинуть навсегда Бьювэллет.
Наступило долгое молчание. Потом, до конца осознав то, что услышал от Саймона, Морис опустился перед ним на колени.
— Как можете вы сделать то, что сказали! — произнес он, сильно дыша от волнения. — Как можете вы доверять мне — мне, негодяю, который хотел ударить вас кинжалом в спину, когда вы были безоружны!
Саймон улыбнулся и ничего не сказал в ответ на это.
— Виселица — вот чего я заслуживаю! Вы сказали, что застали здесь пьянство и беспорядок, вы сказали, что и сам я был подобен горькому пьянице. Это правда, видит Бог. Какая же польза вам от меня теперь?
— Я уже сказал вам об этом.
Морис схватил руку Саймона и поцеловал ее.
— Милорд, клянусь, как только вы решили забыть мое предательство и незаслуженно повысить меня… Я… я… никогда не ним вам ни единого повода… пожалеть об этом — о, Господи, помоги мне!
— Я знаю, — спокойно и просто сказал Саймон и опустил руку на плечо Мориса.
Морис поднял голову и заставил себя прямо смотреть в неодолимо властные глаза Саймона.
— Милорд, простите! — прошептал он.
— Забудем об этом, — ответил Саймон и встал. — Приходите ко мне сегодня вечером. Мне надо о многом расспросить вас и думаю, вы сумеете дать мне хорошие советы.
Он подал Морису руку. Преодолев смущение, Морис в ответ протянул свою. Для Мориса это долгое рукопожатие означало клятву в верности и преданности Саймону.
