Вплоть до возобновления заседания Синди была как на иголках: на материале сосредоточиться не удавалось, в голову не лезло ни одной путной мысли. Перед глазами упорно маячила одна и та же сцена: брань и проклятия, несчастный отец валится на пол, взвывает автоматическая сирена, когда ее новообретенный друг, Вит Эвин из «Чикаго трибюн», ломится сквозь дверь пожарного выхода…

Судья грохнул молотком по столу, и в зале притихли.

— Сообщаю для протокола, — заявил Бевинс, — что я лично опросил каждого из присяжных и пришел к выводу, что утреннее происшествие не повлияет на характер выносимого ими решения. — Он перевел взгляд на стол защиты: — Мистер Крамер, вы готовы продолжить?

— Да, ваша честь.

Крамер подошел к конторке. В его сердечной улыбке читалась некоторая напряженность.

Синди подалась вперед, положила руку на худенькое плечо Юки.

— Ну, держись… — прошептала она.

— Дамы и господа, — сказал Крамер. — Мне сообщили, что мистеру Фридландеру была оказана медицинская помощь и есть все основания надеяться, что он полностью восстановится после сегодняшнего сердечного приступа. Вместе с моими доверителями я искренне беспокоюсь о нем. Мистер Фридландер потерял сына и испытывает нестерпимую душевную боль… Вместе с тем, как бы сильно мы ни сопереживали тому или иному человеку, закон требует от вас, присяжных заседателей, принимать решение на основе фактов, а не эмоций. Я уже говорил о том, как важно провести границу между ошибками и недобросовестной медицинской практикой… Ошибочны действия медсестры, перепутавшей лекарства; ошибочны действия врача, которого отвлек другой, кризисный, больной и который позабудет поставить нужную галочку в нужном месте на формуляре — и его пациенту повторно введут какой-то медпрепарат. Все это ошибки. Возникает вопрос: а что же тогда «недобросовестная практика»? Отвечаю. Это халатность, это вопиющая, грубая небрежность. Приведем несколько примеров. Кстати, для вашего сведения; я ссылаюсь здесь на реальные, невыдуманные истории… Итак, хирург оставляет больного на операционном столе, а сам мчится в банк, чтобы внести депозит. Или зашивает прооперированного человека, забыв извлечь салфетки. Или же врачует больного, находясь в состоянии алкогольного или наркотического опьянения. Или отказывает в медицинской помощи, поскольку испытывает неприязнь к данному человеку или, скажем, к определенной категории людей… Вот это и есть халатность, то есть пренебрежение своими обязанностями. Это и есть недобросовестная практика…

Крамер оттолкнулся от конторки обеими руками и направился к скамейке присяжных. Молча и задумчиво побродил перед ними, потом вновь заговорил:

— С людьми, перечисленными в этом судебном иске, произошла страшная трагедия. Мне даже не нужно об этом говорить. Вы все прекрасно понимаете сами… Но в каждой из ситуаций встретились ошибки, которые ежедневно происходят в больницах нашей страны; это ошибки, совершенные младшим медперсоналом, врачами, а порой даже самими пациентами!.. Человеческие ошибки. Нечаянные, непредумышленные… Как бы нам ни хотелось верить в непогрешимость врача, такая надежда необоснованна. И врач, и медсестра — это люди, которые искренне хотят помочь ближнему своему, и они стараются по мере своих сил!.. В одном лишь прошлом году через двери муниципального госпиталя прошло сто пятьдесят тысяч пациентов — кто с травмами, кто с хроническими заболеваниями… И они получили превосходную медицинскую помощь, ничем не хуже той, которую могла бы предложить им любая иная больница нашего города. Я прошу вас забыть излишне эмоциональную, бьющую по нервам риторику моего уважаемого оппонента и сосредоточиться на разнице между ошибкой и недобросовестной практикой, что тем самым приведет вас к логическому решению в пользу муниципального госпиталя. Нашему городу, нашему славному Сан-Франциско, нужен он!