Глава 22

– По вашей вере ведь это страшный грех, не так ли? – Голос Илюшина был заинтересованным, как будто он спрашивал ее о прогнозе погоды на следующую неделю.

Лицо Царевой окаменело. Без выражения она глядела на него, не двигаясь с места.

Веронике показалось, что все вокруг исчезло, слилось с золотистым утренним светом. Она на секунду зажмурилась от лучей, бивших в окно. Не осталось ни Маши, ни Сергея, ни светлой веранды, а только голос – спокойный голос, спрашивающий:

– Так зачем вы ее убили, Елена Игоревна?

– Я… – Голос Царевой стал похож на карканье. – Я…

Она покачнулась, и Бабкин молниеносно вскочил. Но Царева не упала. Жестом сухой руки остановив его, она дошла до стула, села, сохраняя прямоту осанки, и медленно проговорила:

– Потому что я не могла поступить иначе.

В поле начал подниматься ветер. Сначала он разогнал облака на небе, потом расшевелил листву на липе и наконец спустился в траву и колосья, среди которых синели васильки. Светлана запрокинула голову в небо и улыбнулась. Егор сидел рядом, в тени липы, и смотрел на цветы.

– Жалко, что бабушка с нами не пошла, правда? – спросила сына Светлана. – Мне тоже жалко. Она говорила, идти тяжело по жаре будет. Но мы же с тобой пришли, правда?

Она посмотрела на мальчика и улыбнулась. Тот, наклонив голову набок, перевел взгляд на мать.

– Ах ты мой хороший! – обрадовалась Светлана. – Давай я тебе сначала ножки помассирую, а потом и спинку, как нас бабушка учила. Смотри, какую я простынку с собой взяла.

Она разложила под липой небольшой коврик. Все-таки замечательно, что сегодня она решила наконец уйти с надоевшего участка – первый раз за весь месяц! Коляску с сидевшим в ней Егором было тяжело толкать по песку, но зато потом, на тропинке, она легко ехала сама. «А в другой раз мы и до озера дойдем, – подумала Светлана, гордясь собой и тем, что она упросила мать отпустить их, и тем, что сыну и в самом деле нравилось сидеть в тени липы и смотреть на живые качающиеся цветы, а не на срезанные, в букете. – Только обязательно возьмем с собой бабушку. Нужно и ей выходить, хотя бы иногда».

Она понимала, что рано или поздно кто-то докопается до правды. Ибо сказано: тайное всегда становится явным. И она верила в это, старалась, чтобы в ее жизни было как можно меньше таких тайн, которые нужно хранить крепко-крепко, опасаясь, как бы они не вылезли наружу неприглядной черной изнанкой жизни. Но почему-то ей казалось, что до тайны доберется женщина – может быть, дочь убитой, а может, ее рыжая подруга. Или разговорчивая бойкая старушка, живущая неподалеку. И странно было видеть напротив себя спокойное молодое лицо, с интересом устремленное к ней, – лицо человека, который только что спросил, зачем она убила ту страшную женщину. «А ведь ему больше, чем я думала, – не к месту сообразила Царева. – Никакой он не студент».

– Сколько вам лет? – спросила она, вглядываясь в Макара. – Можете не отвечать. Больше тридцати. Если бы я сообразила раньше…

Елена Игоревна замолчала, потому что поняла: оттого, что она неправильно оценила возраст какого-то парнишки, ничего бы не изменилось. Совершенно ничего.

– Я всегда знала, что правда выплывет наружу. – Она закрыла глаза рукой, но тут же убрала руку, будто устыдившись секундной слабости. – Вопрос был только во времени. Тайное всегда становится явным.

Макар хотел сказать, что не всегда, но сдержался. Он посмотрел на Веронику и увидел, что та замерла, вцепившись взглядом в Цареву, как будто стоило ей отвести глаза – и все исчезнет.

– Вы… – проговорила Вероника шепотом, – вы убили мою мать!

Илюшину показалось, что она пытается вдохнуть – и не может, словно что-то встало в горле и мешает. Но в следующую секунду она и в самом деле глубоко вздохнула, как пловец, выныривающий из глубины, лицо ее исказилось, и вдруг… вдруг Вероника засмеялась. Тоненьким, жалобным смехом засмеялась, не похожим ни на смех, ни на плач. Царева не смотрела на нее, она по-прежнему не отрывала взгляд от Макара.

– Вы… – тихонько смеясь, повторила Вероника. – Господи, какое счастье!

Смех оборвался, и Маша, которая уже хотела броситься к подруге, замерла.

– Какое счастье, – повторила Вероника. И откинулась на стуле, расслабилась, как будто кто-то вытащил иглу из больного органа, и боль тут же прошла, словно ее и не было.

– Нехорошая твоя радость, – хрипло произнесла Царева, но Веронике было все равно, что она скажет.

– Нехорошо людей убивать, – быстро возразил Макар. – Это грех.

– Ты сам не знаешь, что говоришь! – Елена Игоревна не шевельнулась на стуле, но всем показалось, будто она резко наклонилась к Макару. – Грех соблазнять малых сих! А она соблазняла! В ней сам дьявол сидел, языком ее разговаривал, руки ее к моему внуку протягивал, душу дочери хотел забрать!

– Вы о чем?! – не выдержал Бабкин. – С ума сошли на почве религии?

Елена Игоревна глянула на него с таким презрением, что он замолчал.

– С ума сошла? – женщина усмехнулась. – Я внука своего четыре года выхаживаю. Видел ты моего мальчика? Отвечай!

– Видел, – нехотя сказал Сергей. – При чем здесь он?

– Четыре года, – повторила Царева, словно не слыша. – Четыре года… Два раза Егорушка чуть не умер, два раза Господь сохранял его. Дочь моя другим человеком стала, через муки прошла из-за сына, и до сих пор в муках душа ее живет. Только я-то знаю, что вылечим мы его, что Господь нас не оставит. А она… – Голос Елены Игоревны понизился до шепота. – …Она заявила, что убить его нужно, Егора. Или в приют отдать, на смерть мучительную. Мол, так всем легче будет. А теперь скажи мне, кто же из нас с ума сошел: я или она?

Бабкин молчал.

– Так я тебе отвечу, – продолжала Царева тихим голосом, кроме которого ничего больше не было слышно на веранде егоровского дома. – Есть люди, которые и в самом деле с ума сходят. Другие, те, что в здравом уме, вроде тебя, их жалеют. Но они Господом нашим любимы и обласканы им будут после смерти. А есть такие – слышишь меня?! – такие, кто с души сошел. Не с ума, а с души. Потерял душу или продал ее… Вот такой она и была.

– Не судите и не судимы будете, – сказал Макар. – Я ничего не путаю?

– Не смей ерничать, – оборвала его Елена Игоревна. – Грешен человек, да. Но одно дело встретить человека без души и молить Господа за него, а другое – видеть, как он душу, близкую тебе, к страшному греху склоняет. К такому греху, после которого душа сама умирает! Такие люди большую власть над другими имеют, а над слабыми, неверующими – особенно. Слабые сами к ним летят, как мотыльки к огню. Раз – и нету божьей твари.

– Вы боялись, что ваша дочь откажется от Егора, – вдруг поняла Маша.

– Как сделала один раз, – добавил Сергей, тоже неожиданно прозревший. – Такое ведь уже было, правда? Светлана сдала сына в детский дом, но вы забрали его обратно. Точнее, уговорили ее забрать.

Царева помолчала, прикрыв глаза и застыв в полной неподвижности.

– Один раз я смогла Светлану переубедить, – проговорила она наконец, не открывая глаз. – Второй раз не смогла бы. Дьявол ее искушал, нашептывал, а она бы поддалась – потому что слабая, потому что от Бога отворачивается. Вот после второго раза ее уже ничто бы не спасло. Ни ее, ни меня, ни Егора. Отдала бы она мальчика, пожила в свое удовольствие – и убила бы себя. Или так и осталась с душою мертвой жить. Не могла я этого допустить, не могла, не могла…

От ее истового нашептывания Машу бросило в жар.

– Однако кардинальный способ вы выбрали, чтобы оградить дочь от дурного влияния, – не выдержала она. – Неужели нельзя было просто уехать из деревни, Елена Игоревна?

– Как же вы не понимаете? – покачала головой Царева. – Дочь моя должна была увидеть: было зло – и не стало его. Тогда задумалась бы о том, что нельзя безнаказанно грех творить, что наступит расплата, обязательно наступит! Она и задумалась…

– Как вы в дом вошли? – спросил Макар.

– Что в него входить, если все открыто, – усмехнулась Царева. – Калитку я и раньше отпирала, когда у Вероники кастрюли-сковородки брала. А дверей здесь отродясь не запирают. Если Господь захотел бы меня от такого греха отвратить, так и двери закрыты были бы, и калитка на запоре.

– Логика железная, – мрачно заметил Бабкин. – Главное – удобная.

Но Царева не слушала его. Она пристально смотрела на светловолосого парня, который задумчиво водил пальцем по столу. Тот называл свое имя, она точно помнила, но никак не могла его выудить из памяти. Какое-то редкое и немного смешное… Макар! Вот как его зовут – Макар!

– Послушайте, Макар, – проговорила Елена Игоревна и улыбнулась – улыбнулась тому, что смогла все же вспомнить его имя. – Вы отпустите меня?

Четыре пары глаз изумленно глянули на нее.

– Отпустить?! – хором изумились Маша и Вероника.

– Куда отпустить? – пробасил Бабкин.

Но она не вслушивалась в их голоса и не собиралась отвечать на глупые вопросы, потому что остальные люди не имели для нее значения. Они были неважны. Важен был только Макар, которого во что бы то ни стало нужно было убедить отпустить ее. Он принимал решение – Царева хорошо это чувствовала.

– Куда вы хотите идти? – удивленно спросил Макар, как будто то, что она спрашивала у него разрешения, было в порядке вещей.

– Я скажу вам, где наволочка, – торопливо пообещала Елена Игоревна. – Скажу. Вы только отпустите меня ненадолго, всего на… – она запнулась на секунду, что-то подсчитывая в уме, – …на полчаса. Вы ничего не потеряете.

Макар недоверчиво вглядывался в ее лицо, словно не понимая, о чем она его просит.

– Почему? – наконец сказал пораженно. – Вы не можете…

– Я не смогу в тюрьме, – прошептала Царева так тихо, что ее почти никто не расслышал, и тут же повторила чуть громче, умоляюще глядя на Илюшина: – Не смогу в тюрьме. Я уже старая, Макар. Очень старая. Прошу вас, пожалейте меня, не обрекайте на то, что мне не по силам выдержать.

Маша с Бабкиным переглянулись, не понимая, что происходит.

– А что на наволочке? – вдруг спросила Вероника.

– Ничего, – ответила Царева, помолчав. – Я… я просто боялась оставлять ее. Наверное, потому, что прикасалась к ней. Вот и унесла с собой. Макар, – позвала она, – разрешите мне уйти. Я умоляю вас, пощадите…

Эти книжные, высокопарные слова Царева произнесла так просто и так обреченно, что Илюшин тяжело вздохнул и кивнул.

– Показания… – выговорил он. – Вы опишете при свидетелях то, что сделали. Укажете, где спрятали наволочку. Елена Игоревна, вы сделаете это?

– Да. Я обещаю вам.

Она легко поднялась, словно ее освободили от тяжелого груза, и, не взглянув ни на кого, пошла прочь. Вероника, Маша и Сергей смотрели ей в спину, словно зачарованные.

Царева остановилась в дверях и обернулась к ним, сидевшим неподвижно на веранде, залитой утренним светом.

– Спасибо, – сказала она, глядя на Илюшина. – Я буду молиться за вас.

И вышла из комнаты.

Наступившее оцепенелое молчание первым прервал Бабкин.

– Макар, что здесь произошло?! – вскочил он с места. – Твою мать, куда она пошла?!

– Признание писать, – сдержанно ответил Илюшин. – Серега, я не мог ей отказать. В конце концов, такие вопросы человек сам решает.

– Да какие вопросы?! – рявкнул Бабкин. И вдруг понял. Он тяжело опустился на стул и покачал головой. Протянул: – Зря. Так нельзя, Макар.

– А как можно? – Илюшин поднял на него темно-серые глаза, очень серьезные. – Ты все слышал. Что бы ты сказал ей на моем месте? Вероника, – обратился он к молчащей женщине, – вы тоже все слышали. Теперь вы знаете, что ваш муж не убивал Ледянину.

Вероника кивнула, и Маше показалось, что сейчас она опять засмеется. Но вместо этого Вероника спросила:

– Что же теперь дальше будет, Макар? И что нам теперь делать?

– Нам? – переспросил Илюшин. – Нам – ждать. Если я правильно понимаю, то не очень долго.

Он подошел к окну и стал смотреть в ту сторону, куда уходила Елена Игоревна Царева, держа спину так прямо, как будто ее позвоночник прибили к кресту.

Липа Сергеевна с мужем ничего не понимали. Десять минут назад пожилая соседка зашла к ним домой, ни с того ни с сего попросила листок бумаги и ручку, еще и прибавила что-то вовсе непонятное: что она, мол, пишет записку добровольно, а не по принуждению, и чтобы они об этом не забыли. Липа Сергеевна предложила соседке чаю, но та только головой помотала. Старушка переглянулась с мужем и больше ничего не говорила.

Соседка писала – быстро, уверенно, без помарок. «Может, у нее дома бумаги нет?» – предположила Липа Сергеевна и уже хотела предложить женщине тетрадку и карандаш, но та свернула исписанный листок пополам и протянула ей.

– Дайте, пожалуйста, еще один, – суховато сказала она. – Мне нужно написать записку дочери.

Иван Петрович от ее тона нахмурился и хотел было отчитать дамочку, но Липа Сергеевна взглядом остановила его. В конце концов ей стало любопытно, почему хмурая и неразговорчивая соседка пишет дочери записку, хотя дочь, Липа Сергеевна своими глазами видела, час назад ушла гулять с сыном. «Случилось, может, что? – размышляла старушка и представляла, как будет обсуждать происходящее с соседками. – Поссорились, что ли?» Ее так и тянуло за язык спросить напрямую, но что-то ей подсказывало: женщина отвечать не станет.

А та дописала вторую записку – Липа Сергеевна видела, что она получилась куда короче, чем первая, – и перевернула на столе текстом вниз. Потом сказала самой себе:

– Все, кажется… Да, все.

Она решительно встала, еле кивнула Ивану Петровичу, внимательно посмотрела на Липу.

– Вторую записку отдайте дочери, – без выражения сказала она. – Первую у вас возьмут.

И вышла, не прощаясь.

– Ну-ка, дай почитать-то… – сунулся к Липе муж.

– Постой, сначала сама прочитаю, – отстранила она его, нацепила на нос очки и приблизила листок к глазам. Почерк был ровный, крупный – как школьный. Сначала Липа пробежала вторую записку, охнула и схватилась за первую.

– Вот кто, значит, убил-то… – протянул без удивления Иван Петрович, читая текст из-за ее спины. – «Наволочку спрятала на чердаке, под балкой, в правом углу со стороны сада, если стоять лицом к нему». А все на Балукова-внука думали. Ну и ну! Только зачем же она нам-то ее оставила, а?

– Чтобы мы свидетелями были, – злобно сморщилась Липа Сергеевна. – Тьфу, зараза!

– Ладно тебе, Липочка, – успокоил ее супруг. – Главное, чтобы свидетелями, а не кем иным. Куда же она пошла, а? Как ты думаешь? Идти-то ей теперь и некуда… Разве что в лес?

Тело Елены Игоревны нашли на чердаке. Она знала, что мальчик туда не сможет залезть и, значит, не увидит ее после смерти. Веревка, обвязанная вокруг балки, не выдержала веса тела и оборвалась, но к тому моменту было уже поздно – Елена Игоревна Царева умерла. Она лежала на боку в совершенно естественной позе, и вытянутая рука закрывала лицо – как будто Елена Игоревна не хотела, чтобы те, кто найдет ее, увидели, каким уродливым и страшным оно стало после смерти.

Вероника уехала встречать Митю в город, и вернуться они должны были только вечером, на последнем автобусе. С обеда Ирина начала хлопотать: крутилась на кухне, вызвалась сама сварить любимый папин суп и предложила испечь шарлотку. «Возвращение декабриста из ссылки», – хмыкнула про себя Маша, но вслух поддержала инициативу девушки, хотя ей было бы удобнее, если б Ирина приглядывала за Димкой, а не реализовывала свои кулинарные амбиции. Но, в конце концов, с Димкой играл Костя. К тому же Маша хорошо понимала, чем вызваны хлопоты Ирины. «Чувство вины – серьезная штука, – думала она, помогая чистить яблоки для шарлотки. – Вы с мамой не верили, что Митя не виноват, правда? Теперь самим стыдно, что не верили, что обвинили его в убийстве. Ничего, все у вас теперь наладится».

– Все у вас теперь наладится, – она сама не заметила, как произнесла последнюю фразу вслух, и Ирина недоверчиво и чуть испуганно взглянула на нее.

Маша рассмеялась и тряхнула головой.

– Не обращай на меня внимания, – посоветовала она, – просто я сама с собой начала разговаривать. Слишком долгое общение с нашими правоохранительными органами никому не идет на пользу.

Она вспомнила, как долго и настырно всех их расспрашивал следователь после самоубийства Царевой – особенно Сергея и Макара. Сама она честно рассказала обо всем, за исключением одного – последней просьбы Елены Игоревны, обращенной к Макару. У нее было смутное ощущение, что и остальные умолчали об этом, но наверняка она не знала, а спрашивать не стала.

– Как же она смогла? – негромко спросила Ирина, и Маша не сразу поняла, что девушка спрашивает о том же, о чем думает она сама. – Тетя Маша, наша соседка… она ведь была верующей, правда?

– Православной, – кивнула Маша. – Для них самоубийство – самый страшный грех.

– Вот я о том и говорю! – вскинулась Ирина. – Тетя Маша, а вдруг… вдруг она не сама повесилась? Вдруг был другой человек, замешанный в убийстве, и он решил убить ее – испугался, что она выдаст? Как же можно взять и убить саму себя…

Девочка поежилась, и Маша сочувственно посмотрела на нее. Глупенькая, совсем еще молоденькая. Ей проще вообразить двух страшных убийц, чем убийцу внутри человека.

– Мы с тобой не знаем, насколько глубоко верующей она была, – тщательно подбирая слова, разговаривая, как со взрослой, объяснила она. – Существование в тюрьме до конца жизни очень страшная перспектива. Я думаю, Ириша, что страх в ней пересилил все остальные чувства. Мне кажется, – добавила Маша, подумав, – что в чем-то Елена Игоревна была похожа на Кирилла Балукова, который убил Лесника и хотел убить меня. Она боялась, как и он. Боялась твоей бабушки – потому что она давала ее дочери ужасающие советы, а дочь их слушала. Боялась, что Светлана решит последовать им. Боялась за своего внука. Может, мои слова прозвучат глупо, но… страшно жить в страхе. Проще убежать от него. Или умереть.

Катерина Балукова, рыдая, собирала вещи. Господи, как же так?! Ее выставили из дому и кто?! Галина, ее свекровь, которая двадцать лет слова не сказала поперек мужа, а только и знала радости, что с внуками нянчиться. Как же так получилось? И почему Алексей Георгиевич не заступился? Он же мог, должен был поставить жену на место!

Но Алексей Георгиевич этого не сделал. Полчаса назад Галина позвала невестку в дом и без всякого предисловия сказала, глядя прямо на нее глупыми куриными глазами:

– Собирай свои вещи, Катерина, и больше в моем доме не появляйся.

Так и сказала – «в моем доме». И муж ее не поправил, не осадил.

– Да вы что, Галина Антиповна? – Пораженная Катерина даже вспомнила отчество свекрови, хотя всю жизнь звала ее тетей Галей. – Что с вами?

– Со мной-то все в порядке, – усмехнулась та. – А тебе здесь больше нечего делать. Долго я тебя терпела, да закончилось мое терпение. Купит Васька другой дом, там и будете жить.

– А как же… как же Василиса? – жалко спросила Катерина, уже понимая, что все кончилось – и счастье ее кончилось, и жизнь ее кончилась: не из-за тех слов, которые произнесла свекровь, а из-за того, что свекор стоял рядом с женой и не говорил ни слова, не перебивал ее. Хотелось крикнуть: «А как же я?!», но она сказала про Василису.

– Ваську можешь привозить на лето, – разрешила Галина. – А сама уезжай. У тебя в городе дела много будет: сыну помогать, адвокатов хороших искать.

«Адвокатов! Откуда она слова-то такие знает?»

– Алексей Георгиевич… – робко заикнулась Катерина со слабой надеждой, что свекор все-таки вмешается и все поставит на свои места.

– Занимайся… сыном… – проговорил тот, не глядя на нее. – Раз такое несчастье, мать должна помочь.

Катерина побелела, повернулась и вышла. На пороге остановилась и спросила:

– Василию что сказать?

– То и скажи, – удивленно отозвалась Галина, – что нужно в город ехать. А уж потом придумаешь что-нибудь. Двадцать лет придумывала и сейчас придумаешь.

Эти «двадцать лет» добили Катерину. Она вышла и прислонилась к прохладной стене. Одна мысль колотилась у нее в голове: «Надо было раньше их убивать. Теперь уже поздно. Господи, почему же я раньше ее не убила?!»

И она расплакалась – горько, обиженно, как ребенок, сожалея о том, что нужно было убить двух человек раньше. Как бы тогда всем было хорошо! Господи, как же тогда всем было бы хорошо….

– Как всем вместе хорошо! – облегченно и радостно сказала Вероника Маше, проходящей мимо нее со свежевыпеченной шарлоткой на блюде.

Шарлотка дымилась и благоухала. Дольки яблок, присыпанные корицей, торчали из теста, как маленькие лодочки, опрокинутые набок. И сама Вероника хотя и не благоухала, но светилась так, как созревающее золотисто-зеленое яблоко светится утром на ветке.

Маша только улыбнулась в ответ. Митя сидел на веранде барином, обняв обоих детей, и вид у него был гордый и немного самодовольный.

– Арестант вернулся, – шепнул Маше на ухо Бабкин, перехватывая у нее шарлотку и отщипывая сверху кусочек. – Семья ликует.

– Не нарушай гармонию! – тоже вполголоса приказала она, отбирая блюдо. – Семья имеет полное право.

– А я что говорю? – удивился Бабкин. – Я именно так и говорю. Кстати, Костя уже дважды рассказал Дмитрию о своем подвиге и, кажется, собирается рассказывать в третий.

Маша зашла на веранду и поставила шарлотку на стол. Следом за ней Вероника принесла праздничные чашки, которые стояли на верхней полке в буфете «для красоты».

– Где же Макар? – спросила она, оглядываясь. – Сергей за стульями пошел, а куда пропал Макар?

– А куда пропал Макар, а куда пропал Макар! – передразнил ее Димка, распевая во все горло.

Мальчик весь вечер дурачился, плясал, обнимал отца и только перед ужином неожиданно без всякого повода расплакался и убежал за дом, в заросли мяты. За ним пошла Ирина и очень скоро привела брата обратно – немного смущенного, но уже успокоившегося.

– Макар обещал принести варенье, которым тетушка угощает, – сообщил Бабкин, внося на веранду тяжелый стул. – Что-то она там варит из крыжовника жутко вкусное и трудоемкое. С орешками.

– С орешками – значит, царское варенье, – сказал Митя и улыбнулся, как будто в словосочетании «царское варенье» было что-то очень радостное и веселое.

И маленький Димка улыбнулся тоже, словно отражая улыбку отца.

Маша собиралась резать шарлотку, но замерла с ножом в руке, глядя на них и на прижимающуюся к отцу Ирину. «Что бы они делали, если бы не Царева? – подумала она. – Как бы они дальше жили?»

Митя встал, и дети дружно встали вместе с ним.

– Маша, мы принесем мяты для чая, – сказал Митя. – Смотрите, без нас не начинайте.

Когда он вышел, Бабкин забрал у Маши нож, несколькими точными движениями разрезал пирог и негромко спросил:

– Ты заметила, какие они счастливые? Елки-палки, как бы они с Ледяниной дальше жили, вот в чем вопрос?

Маша посмотрела на него, удивленная совпадением их мыслей. Одна идея начала вызревать у нее, и эта идея при ближайшем рассмотрении нравилась ей все больше и больше. Она так честно и призналась:

– Сережа, у меня появилась идея. Давай ее с тобой обсудим потом, когда чаепитие закончится.

– Идет, – кивнул Бабкин. – Обсудим.

Поздно вечером, оставив Костю в кровати с Лукьяненко в обнимку, Маша спустилась вниз. Димка спал, Макар ушел домой, Вероника с Митей и Ириной сидели на веранде, а вокруг настольной лампы кружилась пушистая коричневая бабочка.

– Сергей сказал, что сейчас придет. – Вероника подняла на Машу глаза, снова ставшие светло-голубыми.

– Тогда я его на улице подожду, – решила Маша и спустилась во двор, плотно прикрыв за собой дверь, чтобы в дом не залетали комары.

Бабкин появился спустя три минуты и сел на скамейку рядом с ней.

– Выкладывай свою идею, – сказал он. – Кстати, она у тебя длинная? Если длинная, можем по деревне прогуляться.

– Она у меня короткая, – ответила Маша, примериваясь, с чего бы начать – с самой идеи или с аргументации. – Аргументов в ее пользу много, а сама идея – маленькая. Но может принести неплохие дивиденды.

– Да? – оживился Сергей. – Ну-ка, поподробней.

– Я тебе предлагаю на мне жениться, – легко сказала Маша, качая ногой. – Или даже вот как: я тебе предлагаю руку и сердце. На колени становиться не буду, потому как это пережиток, – предупредила она. – А главное – тут насекомые ползают. И крапива попадается. Ну что, как тебе моя идея?

Бабкин ошарашенно помолчал, осмысливая услышанное.

– А… а какие аргументы за? – осторожно поинтересовался он.

– Во-первых, я тетенька финансово независимая, – начала перечислять Маша. – Во-вторых, у меня уравновешенный характер. В-третьих, мы с тобой подходим друг другу. В-четвертых, ты хорошо ладишь с Костей. В-пятых, ты готовишь умопомрачительные блины… За такие блины тебе все прегрешения можно простить авансом.

– Я и суп могу варить, – заметил Бабкин. – Грибной.

– Ты уже цену набиваешь, – строго сказала Маша. – Но, в общем, я могу считать это дополнительным аргументом в пользу нашего брака.

Сергей усмехнулся в темноте.

– Сколько тебе нужно времени «на подумать»? – деловито осведомилась она. – Суток хватит? Или ты сразу соглашаешься?

– Ага, ишь какая, сразу… – хмыкнул Бабкин. – Даже не думай. Правда, пока что я только аргументы за услышал. А где против?

– Против сам придумаешь. – Маша встала, потому что на крыльцо вышла Вероника и начала вглядываться в темноту.

– Маша, – негромко позвала она, – тебя Костя искал. Ты еще здесь?

– Здесь, здесь, – отозвалась Маша, выходя из темноты. – Что ему, обормоту, не спится?

Она обернулась к Сергею и помахала рукой.

– И все?! – удивился Бабкин. – А где поцелуй на прощанье?

– Поцелуя не будет, чтобы на твой мозг не влияли дополнительные факторы, не поддающиеся логическому анализу, – объяснила Маша. – Тебе нужно рассуждать здраво, вот и рассуждай. У тебя целые сутки впереди. Спокойной ночи!

Сергей зашел в комнату, нащупал выключатель на стене, но включать свет не стал. Илюшин посапывал на диванчике, перемежая посапывание негромким храпом.

– У меня к тебе предложение, Макар, – сказал Бабкин, глядя в темноту. – И вопрос. И не притворяйся, что спишь.

– Сначала вопрос, – разрешил друг, прекратив сопеть и храпеть. – Только я лампу включу, чтобы видеть твое одухотворенное лицо.

Он протянул руку и щелкнул переключателем. Ночник зажегся и осветил взъерошенного Макара.

– Как ты догадался? – Бабкин сел на табуретку. – Макар, ну вот как ты догадался, а? – повторил он то, что мучило его третий день. – Слушай, я терпел, пытался понять, но честно могу признаться – все равно не понимаю. У нас же ничего не было! Ни-че-го! Никаких данных. Никаких улик. Макар, мы же с тобой как раз говорили об этом, когда шли к Веронике. А потом ты вдруг спросил у Царевой, зачем она убила Ледянину.

Он покачал головой, и на лице его было написано такое искреннее, почти детское недоумение, что Макар чуть не расхохотался.

– Правда, откуда ты узнал, что убила она, а? – не успокаивался Бабкин – Илюшин, признавайся! Откуда?

– Да не знал я! – с легким раздражением ответил Макар. – Серега, я понятия не имел, что именно Царева убила мать Вероники.

– То есть как?! – не понял Бабкин.

– Да так, просто. Не знал – и все. Очевидно было, что убийцу нам не вычислить. Но круг подозреваемых можно было сузить с вероятностью девяносто девять процентов до тех, кто общался с Ледяниной последнюю неделю. В него входили Вероника, ее муж, их дети, вся семья Балуковых, Лесников и Царевы, мать и дочь. Да, и Маша. Я выстроил всех по ранжиру… Понимаешь?

– Нет. Каким образом?

– В конец списка попали те, кому сложнее было убить Ледянину: например, сын Егоровых. Или старшая из Балуковых, Галина, – она всегда на виду. После них шла сама Вероника Егорова, поскольку у нее не подходящий для подобного убийства склад характера. Кстати, и старшего Балукова я отнес сюда же: для него подобное убийство было бы несвойственно, он скорее подходил на роль того, кто убил Лесника.

Макар сел на кровати и потянулся к тумбочке. Похлопал по ней рукой и нащупал маленький листочек из блокнота тетушки Дарьи, в котором она записывала рецепты.

– Вот, посмотри. – Он протянул листок Сергею.

– «Дима Егоров», – прочитал Бабкин верхнюю строку. Затем в столбик стояло: «Галина, Алексей, Светлана Царева». А следующие имена почему на одной строчке?

– Потому что я их оценил примерно одинаково, – объяснил Макар. – Грубо говоря, Катерина Балукова, ее сын и муж набрали бы семь баллов по десятибалльной шкале.

– И Дмитрий Егоров, – бросив взгляд на листочек, добавил Сергей. – Ты считал, что он мог быть убийцей?

– Вполне, – кивнул Илюшин. – Почему бы нет? Но первым в списке претендентов оказался не он.

– «Царева», – прочитал Бабкин самую нижнюю запись, обведенную дважды. – Но почему?!

– Имела возможность и знала порядки в доме, – начал перечислять Макар. – Была поражена поведением Ледяниной. Очень религиозна, а следовательно, нетерпима. Пережила глубокую трагедию. Находилась в состоянии постоянного стресса из-за болезни внука. Ну и, наконец, панически боялась, что дочь откажется от ребенка. Суммируем – получаем Цареву в качестве наиболее вероятного кандидата на роль убийцы.

– Да твое суммирование выеденного яйца не стоит!

– Не стоит, – тут же согласился Илюшин. – Конечно. Как и весь мой список, который всего лишь на десятую долю шага приблизил меня к разгадке. Но благодаря ему Царева оказалась первой, кого я спросил об убийстве, потому что у меня был прекрасный план. – Макар усмехнулся. – Я хотел поинтересоваться у каждого, кто мог оказаться убийцей, зачем он убил Ледянину. Первой спросил Цареву. Остальное ты знаешь.

У Бабкина стало такое выражение лица, как будто его ударили по голове чем-то тяжелым.

– Макар, ты серьезно? – спросил он, не веря своим ушам. – Ты собирался их всех взять на понт? И все?!

– Ты путаешься в терминологии: не понт, а необоснованная психологическая атака, – поправил Илюшин. – В пяти случаях необоснованная, в одном – обоснованная. Мне очень повезло, что я сразу попал на этот один случай.

– Не может быть… – В сознание Сергея начало проникать то, что сказал Макар. – Я который день ломаю себе голову, а все дело в том, что ты ляпнул наудачу: «Зачем вы убили Ледянину?!»

– Ну… в общем… да, – признался Макар. – А ты чего хотел? Головоломного расследования? Сопоставления улик? Анализа мельчайших деталей поведения подозреваемых?

– Хотя бы! – взвыл Бабкин, не сдерживаясь, и тетушка Дарья в соседней комнате перестала храпеть. – Но вот так нахально… Просто спросить, не вы ли преступник… и попасть на преступника?!

Он обхватил голову и начал раскачиваться на табуретке.

В дверь постучали, затем створка приотворилась, и в щелку просунулось недовольное лицо Дарьи Олеговны с челкой, стоящей дыбом.

– Ты чего шумишь? – недовольно спросила она. – Полдеревни перебудил.

– Тетя Даша, – повернул к ней страдальческое лицо Сергей, – ты пойми: он даже не догадывался, кто преступник! Всего лишь предполагал, и то с небольшой долей вероятности!

– Ну и чего же тут удивительного? – проворчала тетушка. – Я вот тоже не догадывалась. Приличная такая женщина была Елена Игоревна, хоть и не особо приветливая. А Макару откуда же было знать?

– Вот и я о том же! Он не знал! Просто взял – и спросил ее, тупо и без изысков.

– А тебе обязательно изыски нужны… – съехидничала Дарья Олеговна. – Без изысков ты никуда! Правильно, Макарушка, молодец! Вот так и нужно преступления раскрывать. А ты, Сережа, спи, а не завидуй.

С этими словами она закрыла за собой дверь, воинственно фыркнув напоследок.

– Просто поразительно, – бормотал Бабкин себе под нос, застилая кровать. – Ни малейшего намека на удачу, и тут появляется господин Илюшин и ловит рыбу на голый крючок. Просто-напросто наглость, по чистой случайности увенчавшаяся успехом. Чему тут завидовать?

– Ничего ты не понимаешь. Я – гений, – скромно сказал Макар. – Гений сыска. Ни одна мельчайшая деталь не ускользает от моего внимания. Я ни о чем не забываю и на все обращаю внимание.

Он выключил свет, накрылся одеялом и отвернулся к стене.

– Эй, – негромко позвал Бабкин, которому стало весело. – Гений сыска! Шерлок Холмсович Игошинский! Ты кое-что упустил из виду.

Он сел на кровать и ухмыльнулся.

– Что? – живо повернулся к нему Макар.

– У меня к тебе было еще и предложение, кроме вопроса. Вопрос я задал, осталось предложение.

– Предлагай, – согласился Илюшин. – Ерунду какую-нибудь предложишь?

– В общем-то, да, – не стал лукавить Бабкин. – Мне свидетель нужен на свадьбу. Пойдешь?

– Ты женишься? – ужаснулся Макар. – С ума сошел? И я – свидетелем? Это даже хуже, чем ты – женихом! Забудь и думать.

– Я так и знал, что ты согласишься, – обрадовался Сергей, лег в постель и улыбнулся в темноте.