Глава 15

Опергруппа, присланная из города, работала быстро: дело вырисовывалось нешуточное – два криминальных трупа за неделю в районе, где самым тяжелым преступлением в последние пять лет была бытовуха. Валера с Алексеем отчитывались перед пожилым оперативником, внимательно слушавшим их и кивавшим в такт каждому слову. Алексея такая манера изрядно раздражала, но он понимал, что высказывать недовольство будет не очень уместно.

Новый следователь, молодой и злой, с тонким бледным лицом, сидел на корточках возле трупа, записывая что-то в блокноте, пока тело фотографировали с разных ракурсов.

– Александр Александрович, закончили, – оперативник с фотоаппаратом зачехлял камеру.

Следователь по фамилии Мазаев кивнул и продолжал записывать. Все в прокуратуре знали: несмотря на длинное и неудобопроизносимое имя и фамилию, Александра Александровича не стоит называть Сан Санычем или, еще того хуже, Сашей. Он предпочитал полное имя, и даже большие любители сокращений очень скоро привыкали обращаться к нему так, как того требовал Мазаев.

Факты, которые сообщили Мазаеву, были просты. Сначала в Игошине убили пожилую женщину, мать одной из приезжих дачниц, – задушили подушкой. С подушки исчезла наволочка, которую до сих пор не нашли, и Мазаев был уверен, что и не найдут. Спустя всего четыре дня Лесников Степан Андреевич, житель деревни, также был убит, причем довольно жестоко – его череп раскроили острым орудием, по всей видимости, топором. Орудие убийства найдено пока не было, но оперативники старательно прочесывали лес вокруг дома убитого.

Несмотря на разные способы убийства, у Мазаева имелись все основания считать, что преступником являлся один и тот же человек. Ничем другим объяснить смерть мужика, тихо пьянствовавшего в своем домишке, было нельзя. Собутыльников Лесникова уже успели опросить, поскольку не исключалась банальная версия бытового убийства, но Александр Александрович был уверен, что трое тихих алкашей к преступлению непричастны. Алиби оказалось только у одного из них, но двух других Мазаев почти не принимал в расчет: мотив убийства, по его мнению, вытекал из первого преступления, и заключался в том, что кто-то убрал свидетеля. Этим «кем-то» могло быть только заинтересованное лицо, то есть либо родственник преступника, убившего Юлию Ледянину, либо, что вероятнее, сам преступник.

Со свидетелями, нашедшими тело, уже побеседовали. Их было двое – мужик лет тридцати пяти, высокий, коротко стриженный, выглядевший довольно крепким, несмотря на склонность к полноте, и молодая рыжеволосая женщина, бледная и растрепанная. Держалась она хорошо, истерик не закатывала, но ничего интересного рассказать не могла: пришла в гости к Лесникову вместе со вторым свидетелем, отправилась на пруд, нашла тело. Никого не видела. При виде трупа потеряла сознание, и пока ее спутник оттаскивал ее в сторону и приводил в чувство, прошло не меньше пятнадцати минут. «Сотовой связи здесь нет, – вспомнил Мазаев, – значит, им пришлось бежать в местный магазин – телефон работает только там, и они пытались дозвониться около десяти минут. Получается, до нашего приезда прошло не меньше двух часов. Плохо, очень плохо».

Правда, с мужиком-свидетелем Мазаеву повезло: тот оказался бывшим оперативником, последнюю неделю наблюдал изнутри деревенскую жизнь и изложил свой взгляд на события, которые совпадали с тем, что предполагал следователь. Никаких ссор и скандалов в Игошине не происходило, а если что-то подобное и происходило, то тщательно скрытое от людских глаз и ушей. Исключением была первая жертва, старательно настраивавшая против себя нескольких жителей. Но их связи с убийством доказать не удалось.

Местный следователь задержал по подозрению в убийстве зятя покойной, у которого, судя по показаниям свидетелей, имелись все основания желать ее смерти. Но второе убийство ставило под сомнение его виновность. Следователь по фамилии Забелин честно признался Мазаеву, что доказательства против Егорова, зятя покойной, слабенькие – показания одного из свидетелей, видевшего подозреваемого рядом с домом в примерное время совершения убийства, да личная неприязнь, про которую знало полдеревни. «Далеко на таких доказательствах не уедешь», – подумал Мазаев, выслушав Бориса Петровича, но согласился, что отпускать Егорова пока рано. Пусть преступник, если это не Егоров, чувствует себя спокойно. Может, наделает больше ошибок.

Мазаев отправил оперов в обход по домам в слабой надежде, что опрос принесет хоть какие-то результаты. Но в глубине души был безмерно раздражен. Вместо того чтобы заниматься в городе расследованием похищения брата известного чиновника, что могло принести ему очевидные дивиденды, он вынужден отправиться в чертову дыру и изучать причины убийства местного алкаша и бабульки шестидесяти пяти лет от роду! Да кому какая разница, кто и отчего их грохнул! Как будто убитые интересуют кого-то, кроме их соседей и близких родственников…

Впрочем, деваться было некуда. Узнав, что их расселят в райцентровской гостинице, Мазаев окончательно рассвирепел. Райцентр был вшивым городишком, а про гостиницу он наслушался от своего коллеги, которому пришлось пару лет назад работать там в связи с расследованием дела о серийном убийце. Убийца оказался вовсе не серийным, дело – не стоящим выеденного яйца, и в памяти Мазаева отложилось только, как следователь, хохоча и матерясь, описывал порядки гостиницы, в которой ему пришлось останавливаться. «Не могли, что ли, здесь поселить? – подумал Александр Александрович, брезгливо оглядываясь по сторонам. – Договориться с местными, я уверен, не проблема».

Неподалеку противно проблеяла коза, и Мазаев подумал, что, может, все-таки райцентровская гостиница – не худший вариант. Животных он не любил, а рогатых – в особенности.

Маша перерыла весь буфет в доме Егоровых, но искомого предмета не нашла.

– Мам, ты чего? – испуганно спрашивал Костя, ходивший за ней следом, но Маша только отмахивалась от него. – Мам, скажи, что ты ищешь?

Димка сидел в углу, поджав под себя худые коленки и прижимая к груди арбалет, который они с Костей так и не успели доделать. Ирины не было дома: она оставила записку, что поехала на велосипеде в соседнюю деревню – купить тетрадей и карандашей. Маша даже порадовалась, что дочери Егоровых нет и ей не придется говорить девочке о смерти Лесника. «Узнает на обратном пути, – думала она, осматривая холодильник, – обязательно кто-нибудь скажет. Черт возьми!»

Она захлопнула холодильник и некоторое время стояла перед ним, соображая, куда же могла Вероника положить то, что она искала.

– Мам, что случилось? – опять заныл сзади Костя, и Маша резко обернулась.

– Я пойду к соседке, – сказала она. – Костя, не выходи из дома, понятно? Дверь закрой на засов и никому не открывай.

– Зачем к соседке?

Мальчик испугался, но на Машу в ее состоянии не подействовал даже страх сына. Она знала, чувствовала, что ей сейчас нужно.

– Костя, – мягко повторила она, – я все тебе объясню, когда вернусь. Это недолго.

Светлана увидела соседку из окна дома, когда та подходила к калитке, и поспешно вышла наружу. Молодая красивая женщина выглядела странно. На ногах у нее отчего-то были пушистые тапочки, которые нелепо выглядели на траве, рукав майки разорван и перепачкан землей, лицо какое-то диковатое.

– Вы к нам? – дружелюбно спросила Светлана, разглядывая соседку.

– К вам, – кивнула та, проходя по двор. – Скажите, у вас водка есть? А лучше – коньяк.

В доме Царевых оказалось прохладно и темно. Елена Игоревна и Светлана посадили Машу за стол, и пока Светлана неловко мялась, не решаясь спросить, что случилось, Елена Игоревна уже ставила на стол тарелки с мелко порезанными огурчиками, дольками помидоров, посыпанными крупной солью, и свежим хлебом.

– Коньяка нет, – суховато сказала она. – Водка есть.

– Пожалуйста… – попросила Маша, начиная понимать, что чувствуют алкоголики, которым долго не дают спиртного. Ей хотелось выпить. Стопку. А лучше – стакан. Залпом, большими глотками, чтобы горло обожгло изнутри, а из глаз потекли слезы.

– Света, закрой дверь к Егору, – негромко приказала Царева, обращаясь к дочери. – У нас мальчик только что уснул, – объяснила она Маше.

Та вспомнила, как стоявшая перед ней женщина с жестким закрытым лицом разминала икры своему больному внуку, и перед ее глазами опять встали ноги Лесника, торчащие из кустов. Подавив приступ тошноты, она схватила стопку, в которую Елена Игоревна уже успела налить прозрачную булькающую жидкость, и опрокинула в себя.

В первую секунду холодная водка показалась ей водой, но уже в следующую Маша чуть не закашлялась.

– Закусите, закусите, – старшая Царева подвинула к ней блюдо.

Ее дочь по-прежнему сидела неподвижно, с любопытством глядя на Машу, и той пришло в голову, что для Светланы Царевой все происходящее – случай, редко выпадающий в скудной событиями жизни, заполненной только работой и больным ребенком.

– Света, а где вы работаете? – отдышавшись и прожевав огурец, вдруг спросила Маша.

– Я? – удивилась та странному вопросу. – Я – аудитор. А что?

– Да так… – пробормотала Маша и тут представила, как она выглядит со стороны. «Пришла, потребовала водки, чуть не разбудила ребенка, спросила, кем Светлана работает, – в ужасе вспомнила Маша, мысли которой начали приобретать ясность. – Господи, да они меня за сумасшедшую примут!»

– Простите меня, пожалуйста, – сказала она, чувствуя, как краснеет – то ли от водки, то ли от смущения. – Я очень плохо себя чувствовала, а в доме у нас ни капли спиртного.

– Что случилось? – деловито спросила Елена Игоревна. – Мы можем вам помочь?

Маша посмотрела в ее строгие темные глаза и покачала головой.

– Не во мне дело, – она вздохнула и усилием воли заставила себя прогнать вновь всплывающее воспоминание. – В деревне еще одного человека убили. Я видела его тело.

– Убили?! – хором спросили Макар и Дарья Олеговна.

Бабкин опрокинул стопку ледяной водки и выдохнул.

– Топором шандарахнули по затылку, – объяснил он. – Гнусная картина, Макар, скажу я тебе. Причем убили незадолго до того, как мы там появились.

– Мы… – Макар понимающе кивнул. – Где она?

– Домой отправил, еле на ногах стоит. – Бабкин налил вторую стопку и выпил так же быстро, как и первую, не закусывая.

Тетушка Дарья с ошеломленным и перепуганным лицом опустилась на диван рядом с Макаром.

– Господи… – перекрестилась она. – Степан! Да за что же его, а? Хороший ведь человек, хоть и бестолковый! Ой, Степа, Степа…

Она негромко заплакала, и Бабкин, потянувшийся было за бутылкой, чтобы налить третью стопку, остановился. Он второй раз в жизни видел тетушку плачущей. Ему хотелось сказать что-то успокаивающее, но он не знал, как это сделать, и боялся навредить. Макар заметил его умоляющий взгляд, но только покачал головой. Уткнувшись в испачканные землей ладони, тетушка Дарья оплакивала бестолкового, доброго Лесника, которого третьего дня сама отчитывала за пьянство, способное довести его до смерти.

– Кто ж его, а? – Она наконец отняла ладони от заплаканного красного лица, на котором осталась земля.

Бабкин присел перед тетушкой на колени и ласково отер грязь с ее лба.

– Кто-то из своих, – вместо него ответил Макар. – Серега, он высокий?

– Да не очень, – подумав, сказал Бабкин. – Прикидываешь, могла ли женщина ударить?

– Угу. Ладно, что дальше делать будем?

– А что мы можем делать? – пожал плечами Сергей. – Сейчас оперативники начнут носом землю рыть, нам с тобой ничего не светит.

Он поднялся, погладил тетушку по седеющим волосам.

– Теть Даш, я сегодня переночую там, – он махнул рукой в сторону окна. – Макар за тобой присмотрит.

– Я сама за ним присмотрю, – шмыгнула носом тетя Даша. – Иди уж. Ох, Макарушка, какие дела-то у нас творятся, а?! Вот, привез тебя Сережа на отдых! Называется, отдохнули в тихом месте…

Оперативная группа уехала только вечером, пройдя по всем дворам, и на деревню опустилась тяжелая, гнетущая темнота. Во всяком случае, так казалось Маше. После визита к Царевым она пришла в себя и долго извинялась, пока Елена Игоревна не положила потоку ее слов конец, твердо сказав:

– Мария, извиняться не надо. Мы с вами люди православные, всегда друг другу поможем.

Маша не совсем поняла, при чем здесь православие и как Елена Игоревна углядела ее маленький крестик, спрятанный под бельем, но спорить не стала.

– Заходите к нам, – сказала она, обращаясь в основном к Светлане, которую ей почему-то было жаль больше, чем Елену Игоревну, – такая она была тихая, забитая. – Просто так заходите, и Егора… – Маша чуть запнулась, не зная, какое слово подобрать, – приводите.

– Он у нас не говорит совсем, – смущаясь, начала Светлана, но мать перебила ее:

– Сейчас не говорит, завтра заговорит. – Глаза ее стали колючими, и Светлана отвела взгляд. – Не ставь крест на родном ребенке раньше времени.

Маша снова почувствовала себя неловко, поняв, что слышит отголосок давнего спора между женщинами, и, быстро распрощавшись, ушла. А через два часа, после возвращения Ирины, и в самом деле узнавшей о произошедшем от одной из соседок, в окно постучал Бабкин.

Посовещавшись с Ирой, Маша выделила ему вторую комнату в мансарде. С его прибытием дети оживились, и даже Ирина, казалось, повеселела – впервые после того, как арестовали ее отца. Сергей возился с арбалетом, нарисовал чертеж новой конструкции, и они с Димкой и Костей долго обсуждали, из чего лучше смастерить стрелы и оперение. В конце концов, когда стрелки на часах подошли к двенадцати, Маша разогнала всех по кроватям, плотно прикрыв окна занавесками, и сама ушла в свою комнату, пожелав Сергею спокойной ночи. Она слышала, как Бабкин некоторое время грузно ходил по комнате – под его тяжестью доски пола скрипели. Потом наступила тишина, и дом погрузился в сон.

Макар проснулся оттого, что на лицо ему сел комар. Попытавшись спросонья прикончить насекомое, он хлопнул себя по носу и открыл глаза. Вокруг стоял сумрак, и в этом сумраке белела оконная занавеска, которую колыхал ночной ветерок.

Илюшин залез под одеяло, поворочался, но уснуть не получилось – мешал сквозняк, холодный и неприятный. «Теплые ночи, теплые ночи… – передразнил Макар тетушку Дарью. – Придется окно закрывать. Надеюсь, меня никто не вздумает огреть топором по затылку. То-то Дарья Олеговна расстроится».

Выпрыгнув из-под одеяла, Макар накинул рубашку и босиком прошел по дому. Из соседней комнаты доносились храп и посвистывание – тетушка Дарья, наплакавшись, быстро заснула, но спала беспокойно, ворочаясь и всхлипывая во сне. Макар отодвинул щеколду и вышел на крыльцо.

Ночной воздух был свежим и чистым. Стрекотали кузнечики, а над коньком крыши висела луна, которой не хватало всего чуть-чуть до ровного круга. «Не похоже на сыр, – решил Макар, засовывая ноги в шлепанцы, спускаясь вниз с крыльца и обходя дом. – Похоже на выщербленную монету». Он остановился возле своего окна и закрыл створку.

Позже он и сам не мог объяснить Бабкину, что заставило его среди ночи отправиться на огород тетушки Дарьи вместо того, чтобы вернуться в дом. Ночь была тихая, светлая, и никаких подозрительных звуков Макар не слышал. Но, дойдя до крыльца, он постоял немного, глядя на темные дома на другой стороне улицы, развернулся и, бесшумно ступая по мокрой земле, пошел по тропинке к грядкам тетушки Дарьи.

Дойдя до середины огорода, Илюшин остановился. Лет пять назад в такой же ситуации он задал бы себе незамысловатый вопрос: «Какого черта я сюда приперся?», но не теперь. Макар давно научился доверять своей интуиции и следовать странным, необъяснимым желаниям – например, побродить ночью среди грядок морковки и свеклы. Поэтому он наклонился, сорвал какую-то веточку, оказавшуюся молодым укропом, и начал ее жевать, разглядывая соседские огороды.

Долго ждать ему не пришлось. Прошло около двух минут, и Илюшин заметил женскую фигуру, быстро идущую в темноте по участку двух милейших стариков, обитавших по соседству. Старушку, кажется, звали Липой, припомнил Макар. Что-то Бабкин говорил ему про нее… Точно, в ее бане случилось что-то непонятное, когда там была Серегина красавица.

Насторожившись, Макар сделал несколько шагов вперед, не выпуская из виду фигуру. На короткое время та скрылась в зарослях высокой травы, но спустя полминуты снова вынырнула у постройки, хорошо знакомой Илюшину, – у той старой покосившейся бани, стоявшей в самом конце участка, почти у кромки леса.

«Вечер перестает быть томным, – подумал он, осторожно продвигаясь по тропинке в сторону бани. – Что здесь происходит? Кто-то решил помыться в третьем часу ночи?» Он не спускал глаз с бани и поэтому не заметил кочку у себя под ногами. Споткнувшись, Макар упал на тропинку, чуть не выколов глаз какой-то колючей веткой. Чертыхнувшись себе под нос, он поднялся, чувствуя, что колени испачкались влажной холодной землей, и тут заметил на тропинке второго человека. Тот двигался медленнее, осторожнее, но, вне всякого сомнения, шел вслед за первым.

Макар не был трусом, но, вспомнив лицо Бабкина, рассказывавшего ему про труп Лесника, подумал, не поднять ли ему шум на все спящее Игошино вместо того, чтобы выяснять, кто собирается в баньке по ночам. Но, поразмыслив, решил, что на его стороне внезапность, и быстрыми кошачьими шагами отправился в ту сторону, где исчезла вторая фигура.

Мокрая трава промочила рубашку за две секунды, и Макар продрог. «Дженни вымокла до нитки, идя через рожь. Промочила все юбчонки, бьет девчонку дрожь…» – некстати всплыли строчки старого английского стишка, который он знал наизусть в детстве. Баня была все ближе, и Макар ускорил шаг, продираясь сквозь заросли и стараясь не слишком шуметь. Что-то обожгло правую ногу, рубашка вымокла окончательно, но Илюшин перестал обращать на внешние раздражители внимание, подгоняемый отвратительным предчувствием: сейчас он наткнется в бане на труп. Третья насильственная смерть в Игошине… «Что тебя, милая, понесло ночью в баню? – мысленно обратился он к неизвестной женщине, уже несколько минут как зашедшей внутрь. – Кто ты такая, раз не боишься после двух убийств ходить по огородам в темноте?» До бани, черневшей впереди, оставалось не больше двадцати шагов, когда изнутри раздался тихий, еле слышный стон.

«Опоздал!» – похолодев, понял Макар. В пять прыжков он преодолел расстояние до бани, потянул на себя дверь, приготовившись драться и кричать изо всех сил, и застыл на пороге.

Женщина стояла к нему спиной, упираясь руками в стену, глубоко прогнувшись. По белой спине разметались длинные черные волосы. Она была обнажена, и одежда темной кучей валялась под ее ногами. Женщина негромко постанывала в такт движениям мужчины, руки которого, лежащие на ее теле, почти сливались с ним в темноте. Мужик стоял в одних приспущенных штанах, и на его крепком плече выделялся в слабом лунном свете короткий глубокий шрам.

Задержав взгляд на этом шраме, Илюшин бесшумно отступил назад и прикрыл дверь. Она негромко скрипнула, но двое в бане, увлеченные своим делом, не услышали ничего. Женщина продолжала тихо стонать, и ее стоны доносились до Макара, пока он пробирался через траву тем же путем, каким пришел, и обжигаясь об ту же крапиву.

«И какая нам забота, если у межи целовался с кем-то кто-то вечером во ржи?» – продолжал цитату Макар, топая по тропинке обратно к дому и на ходу срывая укроп в знакомом месте, там, где начинались свекольные грядки. – Я, конечно, балбес. Нужно было прислушиваться к собственному внутреннему голосу, когда пришел в голову этот стишок. Не зря же вспомнился именно он, а не какой-нибудь: «Тятя, тятя, наши сети притащили мертвеца!» Внимательнее нужно быть к себе, господин Илюшин, внимательнее».

Макар остановился, не доходя до порога, и обернулся к бане, еле различимой отсюда. Внезапно возник вопрос, на который он пока не видел ответа: зачем любовникам понадобилось идти в чужую баню? Допустим, в доме те двое по каким-то причинам потрахаться не могут – например, родни много, стесняются. Ну так ведь почти на каждом участке стоит своя собственная банька. Пожалуй, он поторопился вернуться…

Илюшин развернулся и в третий раз пошел по тропинке. Очередную пахучую веточку он сорвал уже не глядя, уверенный, что теперь смог бы найти чертов укроп даже в кромешной тьме. До бани Макар доходить не стал, а выбрал местечко, где трава была пониже и не такой густой, и присел на корточки.

Сидеть было неудобно, но долго страдать не пришлось: минут через пять раздался тихий скрип двери, и, к его удивлению, вышла женщина, оставив спутника внутри, хотя Макар был уверен, что любовники вернутся вдвоем. Женщина удалялась все дальше от бани, а мужчина вроде и не собирался появляться. «Ладно, ограничимся дамой», – мысленно пожал плечами Илюшин и чуть приподнялся над травой.

Теперь он боялся только одного: что при свете луны его будет видно так же хорошо, как и женщину, и та поднимет крик. Но женщина торопливо шла, глядя себе под ноги, и Макар успел рассмотреть ее лицо сбоку, прежде чем она скрылась за кустами. Он уже видел это лицо и сейчас пытался припомнить где. Илюшин подождал еще немного. Мужчина все не выходил, и в конце концов Макар, плюнув на конспирацию, поднялся во весь рост и отправился обратно. «Если знаешь одного, знаешь и второго, – сказал он себе, решив утром выяснить имя дамочки, предающейся страсти по чужим баням. – Одно мне не нравится во всех этих ночных похождениях: слишком активно местный народ использует собственность старушки Липы. Что-то здесь не совсем чисто».

Он дошел до крыльца, с тоской поглядел на свои грязные колени и пошел к рукомойнику – отмываться холодной водой.