Глава 8
Когда Максим понял, что пытается объяснить ему Даша, он вышел из себя.
— Знаешь, вот от тебя я подобного идиотизма не ожидал, честно тебе скажу! — зло говорил он, шагая взад-вперед по крохотной кухне. — Что значит «чтобы найти убийцу»? Ты на солнце перегрелась, что ли? Что ты вообще несешь?
— Максим, послушай меня, пожалуйста, — пыталась остановить мужа Даша. — Если Петр Васильевич знал, что скоро умрет, то все складывается.
— Ничего не складывается! Потому что складывать нечего!
— Есть чего, — упрямо стояла на своем Даша. — Помнишь, мы с тобой удивлялись тому, что он не сопротивлялся убийце? Так ведь оттого, что он и не хотел сопротивляться! Он знал убийцу и знал, что тот его убьет. Или предполагал.
— Черт с ним, с убийцей! — рявкнул Максим. — Я даже готов поверить, что твоему журналисту жить надоело, учитывая его болезнь. Но ты-то здесь при чем, а? И при чем тут его злосчастная квартира? Ты сама понимаешь, что говоришь?
— Я тут действительно ни при чем, — откликнулась Даша негромко. — Именно это я и пытаюсь тебе объяснить. Я ему никем не прихожусь. Он мне ничем не обязан. Тогда с какой стати Боровицкий оставляет мне трехкомнатную квартиру?
— Да потому что ему захотелось! — уже заорал, не сдержавшись, Максим. — Просто захотелось! Крыша поехала у старого идиота, понимаешь? А ты из-за его съехавшей крыши какую-то ахинею городишь!
— Да ничего у него не ехало! — крикнула в ответ Даша. — Он был здоровее нас с тобой!
— Ну, насчет тебя-то я не сомневаюсь, — ехидно бросил муж, немного успокоившись. — Хм, надо же такую бредовую идею выдать! Боровицкий оставил ей квартиру, чтобы она нашла убийцу… Какие-то детские игры, ей-богу…
— А он и в самом деле очень любил играть… — медленно заговорила Даша, и Максим замолчал. — Помнишь его придумку с дуплом? И разговоры со стариками в пансионате… Он не воспринимал их всех всерьез, я это только недавно поняла. Выслушивал, сочувствовал, но не принимал близко к сердцу. Потому что и тут была игра. Для него все, что он делал, — одна сплошная игра. Наверное, даже смерть казалась ему игрой.
— Если так, то твой Боровицкий был моральный урод, — жестко сказал Максим.
— Не знаю, — покачала головой Даша. — Я действительно не знаю, кем он был. Но перед смертью он решил сыграть еще в какую-то игру. Придумал правила и сделал меня игроком. Я абсолютно уверена. Потому что он так и сказал в своем письме. Вон, возьми, — она кивнула на комод, — и сам прочитай.
— И что же я должен там вычитать? — огрызнулся Максим.
— «Я же со своей стороны могу лишь немного компенсировать Вам затруднения, с которыми, полагаю, Вы неизбежно столкнетесь», — процитировала Даша уже запомненное наизусть. — Максим, как ты думаешь, какую компенсацию Боровицкий мог иметь в виду, а? Вот как раз квартиру. Других вариантов просто нет.
— О господи! — вздохнул Максим. — Даже если так и есть на самом деле, то неужели он до такой степени заигрался, что решил отправить тебя на поиски убийцы в пансионат? Дашенька, милая, согласись: получается нелепица, абсурд. Только в голливудских фильмах может быть такой сюжет, и то в самых паршивеньких. Ты что, будешь ползать по кустам, высматривая нянечку с кинжалом? Или санитарку с газонокосилкой? А других способов для поиска убийцы я не вижу. Я готов допустить, что примерно такие мысли и бродили в голове нашего доморощенного Холмса — на него очень похоже, судя по твоим рассказам, — но неужели ты думаешь, что тебе позволят бродить по пансионату и расспрашивать всех проходящих: «Ой, извините, а не вы ли случайно угробили писателя Боровицкого? Не вы, да? Ну, извините». Ты же не в детективе Агаты Кристи живешь, а в реальной жизни! Не исключаю, что Боровицкий под старость лет слегка съехал мозгами, и ты вслед за ним, но тебе я постараюсь их вправить.
— Есть еще один вариант, — помолчав, продолжала Даша. — Понимаешь, Боровицкий был очень необычным человеком. Идея с выслеживанием убийцы по следам или уликам его бы не увлекла.
— А что бы увлекло столь нестандартную личность? — с сарказмом поинтересовался Максим.
— Ребус, — коротко сказала Даша. — Он ведь очень любил мне всякие психологические загадки загадывать.
— Не понял… Что еще за ребус?
— Обычный ребус, — размышляла вслух Даша. — Максим, ты можешь спорить сколько угодно. Я все равно уверена, что так оно и есть…
— Да подожди ты! Какой ребус, можешь ты объяснить по-человечески или нет?
Даша присела на подоконник и подняла глаза на мужа.
— Истории, которые он вложил в конверт. В них сказано, кто убийца. Это и есть ребус Боровицкого.
Открыв рот, Максим смотрел на жену. Через пару секунд он спохватился:
— Да там ничего нет, мы же с тобой их читали!
— Значит, плохо читали, — возразила Даша. — До меня только сейчас дошло, что Боровицкий не зря так упорно знакомил меня со стариканами в пансионате. Он именно их и описывал, понимаешь? Их истории. Если мы с тобой поймем, кто где описан, то поймем, кто убийца. Наверное, так.
Максим несколько раз глубоко вдохнул и выдохнул.
— Хорошо, допустим, — заговорил он ровным голосом. — Допустим, ты действительно вычитаешь из его историй, кто убийца. А что потом? Что потом?
— Не знаю, — призналась Даша. — Но Боровицкий, я уверена, и это предусмотрел.
— Мне даже представить страшно, что мог предусмотреть твой Боровицкий, — сквозь зубы процедил Максим. — То есть ты хочешь сказать, что если вычитаешь из историй, кто его прикончил, то оставишь квартиру себе?
— Оставлю, — кивнула Даша без тени сомнения. — Потому что Боровицкий мне ее затем и завещал. Как приз. А приз нужно заработать. Или выиграть. Вот тогда все будет честно.
— Черт с тобой, вычитывай, — махнул рукой Максим. — Никогда я твою перекошенную логику не пойму. Но чтобы к пансионату близко не подходила!
* * *
На следующий день Даша специально проснулась пораньше — у нее были планы, и осуществить их нужно было без Проши. Несмотря на недовольный вид пса, Даша быстренько пробежалась с ним вокруг дома и отвела обратно. Около лифта Прошка посмотрел на нее глазами Сталлоне, которому не дали роль, но на сей раз Даша была неприступна.
— Проша, у меня дела, — извиняющимся тоном сообщила она. — До обеда потерпи, потом нагуляешься. Хорошо?
Пес вздохнул совершенно по-человечески и пристроился на коврике в прихожей. Пройдя на цыпочках в зал, Даша взяла записную книжку и ручку, сунула в сумочку сотовый телефон и вышла из квартиры.
По дороге она обдумывала третью историю. Так же, как и в двух предыдущих, в ней не было совершенно ничего особенного — описание одной из тысяч семей, может быть, чуть более счастливых или удачливых. Кого же описывал Боровицкий? И почему он вообще заинтересовался историей жизни нескольких людей? Даша остановилась на дороге и попыталась приложить к кому-нибудь из тех старушек, с которыми знакомил ее Боровицкий, портрет Дианы. Ничего не получалось. Необходимо было поговорить со всеми, про кого рассказывал Боровицкий, и Даша полагала, что сделать это окажется не так-то просто. «Первый раз мне позволили беспрепятственно пройти на территорию пансионата, потому что меня позвала Римма Красницкая, — размышляла она, — но вряд ли Лидия Михайловна Раева обрадуется моему повторному появлению».
Сзади зазвенел предупреждающий звоночек велосипедиста, и Даша отошла на обочину. Затем двинулась, не торопясь, по тропинке, размышляя, что же такого убедительного сказать Раевой, чтобы та пустила ее в пансионат. Ничего не придумав, она решила сориентироваться по ситуации. «А может, и ориентироваться-то не придется, — тихо шепнул внутренний голос, — может, проскочим на авось, как в первый раз».
Однако, когда Даша приблизилась к ограде, стало очевидно, что «на авось» не получится. Как и прежде, ворота были гостеприимно распахнуты, однако перед ними стоял крепкий молодой человек в форме охранника и с беджиком на груди. Надпись сообщала, что парня зовут Андреем.
— Простите, вы к кому? — вежливо осведомился он.
«Вот и закончилось мое расследование, не успев начаться, — мелькнула у Даши грустная мысль. — Очень так просто и незамысловато, вопросом „Вы к кому?“.
— Я к Раевой, — неожиданно для себя вдруг ответила она. И зачем-то прибавила: — К Лидии Михайловне.
— Подождите секундочку, пожалуйста, — так же вежливо попросил охранник и нырнул в будку. Но тут неожиданно на дорожке появилась сама управляющая.
«Из окна меня увидела, наверное, — догадалась Даша. — Сейчас выразит соболезнования и корректно объяснит, почему я не могу посещать их пансионат». И тут же вдруг сообразила, что нужно сказать. И даже готовые фразы возникли непонятно откуда в голове.
— Добрый день, Дарья Андреевна, — поздоровалась Раева, подойдя к ограде. На ней был темно-синий брючный костюм, подчеркивавший цвет серо-голубых глаз. — Чем могу быть вам полезна?
Она не пригласила Дашу зайти за ограду и сама осталась стоять в воротах.
«Так, на соболезнованиях решили не останавливаться, — подумала Даша. — Деловая женщина сразу перешла к делу. Что ж, стоит последовать ее примеру».
— Здравствуйте, Лидия Михайловна. Я просто хотела спросить: не будете ли вы против, если я иногда буду навещать некоторых пациентов? — спросила Даша, удивляясь собственной непонятно откуда взявшейся наглости.
Видимо, Раева тоже несколько удивилась, потому что во взгляде ее промелькнуло легкое недоумение.
— А, собственно, почему… — начала она, но Даша не дала ей закончить:
— Знаете, Лидия Михайловна, Петр Васильевич в своем завещании попросил меня дописать то, что он начал. Для меня его просьба очень важна. А еще Петр Васильевич объяснил мне, что вы очень хорошо относитесь к писателям и журналистам, потому что они могут оказать большую услугу вашему пансионату.
— А при чем здесь вы? — пожала плечами Раева. — Вы, простите, чем занимаетесь?
— Сейчас как раз тем, что дописываю книгу Петра Васильевича, — не моргнув, сообщила Даша, глядя прямо в глаза управляющей. — Мне, конечно, неудобно просить вас о таком большом одолжении, но Петр Васильевич всегда рассказывал о вашей отзывчивости…
Раева чуть отвернулась от Даши и посмотрела на пациентов, прогуливавшихся по дорожкам.
— Конечно, если сами пациенты будут против… — добавила Даша, теряя всю свою уверенность от молчания этой элегантной женщины. — Но я надеюсь, что… в общем, мне нужно совсем немного времени…
Она умолкла и уже собиралась полностью признать свое поражение, когда Раева заговорила, по-прежнему не глядя на нее:
— Если так хотел Боровицкий, то не вижу причин вам отказывать. Но хочу вас предупредить: если я замечу, что ваши визиты приносят моим подопечным вред, они будут немедленно прекращены.
— Разумеется! — обрадованно закивала Даша. — Спасибо вам большое!
Раева постояла еще некоторое время, словно собиралась сказать что-то, но просто отошла к будке охранника. Два негромких слова ему, кивок в сторону Даши — и она быстрой походкой двинулась по направлению к корпусу.
Даша посмотрела ей вслед, вздохнула и ступила на территорию пансионата.
Уже стоя около аккуратной скамейки под навесом, она сообразила, что у нее нет никакого плана. То есть общие его очертания имелись — побеседовать с теми людьми, с которыми общался Боровицкий, но она понятия не имела, с чего начать. Даша оглядывалась по сторонам в надежде заметить хоть одно знакомое лицо, но вдоль дорожек бродили безучастные старики, не обращавшие на нее ни малейшего внимания, а около здания никого не было видно. «Нужно обойти пансионат. Может быть, кто-нибудь гуляет на заднем дворе…» — решила Даша, обернулась и вздрогнула — по посыпанной гравием дорожке к ней быстро приближалась, размахивая руками, крупная женщина, в которой Даша узнала Ирину Федотовну Уденич, оставленную в доме престарелых усыновленными детьми.
Желание разговаривать с кем-либо, вспоминать Петра Васильевича улетучивалось у Даши тем быстрее, чем ближе к ней подходила эта пугающая ее женщина. Но когда Уденич приблизилась, она, вопреки опасениям Даши, не стала кидаться с кулаками, а, запыхавшись, задала вопрос:
— Вы что, кого-то ищете?
— Вообще-то ищу, — осторожно ответила Даша.
— Меня? — напрямую спросила Уденич, тяжело опускаясь на скамейку и силой усаживая Дашу рядом с собой. — Я так и думала, что вы меня будете искать. Как звать-то вас, я забыла…
— Даша, — ответила Даша, внимательно глядя Уденич в лицо. — Дарья Андреевна.
— Вы вот что, Дарья Андреевна, вы меня за сумасшедшую не держите, — попросила Уденич, и голос ее был голосом совершенно здорового человека. — Вам ведь Боровицкий велел со мной поговорить, правда?
Ответа Даша сразу не нашла, поэтому промолчала, внутренне вся напрягшись.
— Знаю, знаю, можете не отвечать. Он только мне здесь доверял, а больше никому, и правильно делал. Они здесь все заодно! — Женщина наклонилась вплотную к Даше, понизив голос до глухого шепота: — И даже те, на кого никогда не подумаешь, тоже.
— Что значит — заодно? — тоже тихо спросила Даша, которой стало не по себе.
— Дурой-то не притворяйся, — вполголоса произнесла Уденич, оглядываясь. — Петр Васильевич много чего узнал — люди ему все рассказать хотели, ну чисто как исповеднику. Многие и рассказывали, а потом как поняли, что наделали, так и… Ты осторожно тут ходи! И не разговаривай ни с кем, кроме меня, поняла?
— Ирина Федотовна, расскажите мне, пожалуйста, все, что знаете, — попросила Даша.
— Да что рассказывать-то? — удивилась Уденич. — Ты и сама все знаешь. Убивают нас здесь, голубушка моя, вот и весь рассказ. Петр Васильевич как про то узнал, так и сел свою книжку писать — хотел преступление века раскрыть. А оно вон как обернулось… Теперь тебе нужно все вместо него закончить. Вот и заканчивай. А я чем смогу помогу. Раз уж эти отродья решили меня до смерти здесь довести, я хоть напоследок одно дело хорошее сделаю.
Позади Даши раздалось покашливание, и ехидный старческий голос произнес:
— Ваше хорошее дело, Ирина Федотовна, вас в медицинском кабинете ждет.
Даша с Уденич вздрогнули и обернулись — прямо за скамейкой, в зарослях золотых шаров стояла Виктория Ильинична Окунева, престарелая балерина, и с нежной улыбкой смотрела на Уденич.
— Ах ты, господи! — захлопотала Уденич. — Мне ж на укол пора, а я и забыла!
— Там Сонечка про вас уже два раза спрашивала, — медовым голосом сообщила Окунева, посматривая на Дашу.
— Бегу, бегу уже…
Ирина Федотовна неловко оторвала от скамейки свое грузное тело и правда почти бегом, переваливаясь с ноги на ногу, заковыляла к пансионату.
— Простите, деточка, я с вами даже не поздоровалась, — мило улыбнулась Виктория Ильинична, покачивая в такт словам белокурой головкой.
На долю секунды Даше показалось, что перед ней стоит ожившая фигурка из часов и что сейчас Окунева, не переставая улыбаться, сделает книксен и под бой часов скроется в тех же зарослях, из которых появилась так неожиданно. Но вместо этого бывшая балерина грациозно присела на краешек скамейки рядом с Дашей, так прямо держа сухощавую спину, что Даша тоже распрямила плечи.
— Виктория Ильинична, простите за нескромный вопрос, а кто были ваши родители? — внезапно спросила она у собиравшейся что-то сказать Окуневой.
— Мои родители? — слегка удивилась та, вздернув тонкие, в ниточку, брови. — Они, к сожалению, были далеки от искусства. Мама всю жизнь преподавала основы кройки и шитья, а отец работал на заводе.
— А ваш муж? — аккуратно спросила Даша.
— Я, деточка моя, не любила связывать себя всяческими узами, — пожала плечами Окунева. — Все-таки в них есть что-то очень мещанское. В моей жизни была большая любовь, но, увы, мой избранник не был свободен. И он так и не смог преодолеть предрассудки.
— Преодолеть предрассудки — значит бросить жену и детей и стать вашим любовником? Или стать им, не бросая жену? — полюбопытствовала Даша, внезапно почувствовав, что ее бросает в дрожь от холодноватой, насквозь фальшивой собеседницы. Как она могла так ошибиться в ней при первой встрече? Или это слова Боровицкого, рассказавшего про сына Окуневой, так подействовали на нее?
— Вы еще очень юны, Дашенька, и многого не понимаете, — снисходительно заметила Виктория Ильинична, совершенно не обидевшись. — Есть много вещей, которые для обывателя выглядят странно, даже неприемлемо, но для людей искусства…
Она не закончила, мечтательно уставившись на клумбы. На бледных щеках появился легкий нежный румянец, и профиль бывшей балерины стал похож на камею.
— А ваш сын тоже человек искусства? — тихо спросила Даша.
Превращение, в одну секунду произошедшее с камеей, ошеломило ее. Окунева молниеносно повернула к Даше лицо, из бледно-розового ставшее пунцовым, и прошипела:
— Мой сын сдохнет в яме под забором, понятно вам? Под забором! А вы… — Она отстранилась от Даши и теперь стала похожа на змею, изготовившуюся к броску. — Вы что, с ними заодно, да? Это он вас прислал сюда?
— Виктория Ильинична, что с вами? — оторопела Даша. — Какой сын? Я пришла, потому что Боровицкий…
— Сдох твой Боровицкий, — неожиданно тихо произнесла Окунева, чуть склонив набок голову и глядя на Дашу с каким-то нездоровым воодушевлением. — Вынюхивал тут, лез не в свои дела и сдох.
Даша секунду пристально смотрела в серые глаза, потом вскочила и быстро пошла прочь от скамейки. За ее спиной раздался негромкий смех. Не выдержав, она обернулась и увидела, что Окунева посмеивается, глядя ей вслед, как воспитанный человек посмеивается хорошей шутке. Даша ускорила шаг и до поворота ощущала позвоночником взгляд, от которого у нее по спине бежали мурашки.
Завернув за кусты, она умерила темп, обдумывая сказанное Окуневой. Но мысли пришли в такой беспорядок, что Даша не могла ничего сообразить, кроме одного — Окунева не подходит ни под одну из прочитанных ею историй. Если только… если только Боровицкий не придумал очередную загадку в загадке и на самом деле его истории следует понимать не в буквальном смысле. «Надо с Максимом посоветоваться, — решила Даша. — Он обязательно что-нибудь подскажет».
Следовало бы поговорить еще с несколькими обитателями «Прибрежного», но на Дашу короткий разговор с бывшей балериной произвел такое тягостное впечатление, что она заколебалась — стоит ли ей сегодня продолжать то, что она наметила сделать. Незаметно Даша дошла до здания пансионата и остановилась у входа. Ее в который раз поразило, что не видно ни одного охранника, хотя Боровицкий не раз говорил ей, что территория дома престарелых очень хорошо охраняется. Отступив от двери на несколько шагов, Даша подняла голову и стала вглядываться в окна на втором этаже, сама толком не понимая, что надеется там увидеть. За аккуратными кружевными занавесками вроде бы не наблюдалось никакого движения. В крайнем окне, правда, почудился мелькнувший силуэт, но это просто ветер качнул ткань, залетев в приоткрытую форточку. Еще пару секунд Даша пристально смотрела в заинтересовавшее ее окно, но потом, тряхнув головой, словно отгоняя непрошеные мысли, развернулась и медленно побрела прочь от корпуса.
Однако мысли не отгонялись, настойчиво возвращаясь вновь и вновь. В пансионате и людях, обитающих здесь, ощущалось нечто странное. Даша не могла объяснить, что именно, но прикладывала все усилия к тому, чтобы понять. Дело ведь не только в том, что некоторые старики вроде Окуневой производят такое… гнетущее впечатление, дело в чем-то еще. Или она фантазирует?
Дойдя до ворот, она обернулась и окинула взглядом голубоватый корпус, над которым плыли низкие осенние облака. Да, все аккуратно и даже красиво. Со стен не сыплется штукатурка, стекла в окнах не потрескались, а клумба с георгинами перед входом ухожена, так же как и все в этом месте. Даша постояла еще секунду, оглядывая здание, и тут взгляд ее снова упал на то самое окно с голубой занавеской. Сейчас там ясно виднелась какая-то фигура. Даша готова была голову дать на отсечение, что человек в окне смотрит на нее, но никак не могла понять, кто же там стоит. Она сделала несколько шагов назад, в сторону дома, но тут человек отошел в глубь комнаты, и снова только голубые занавески качались от ветра.
Даше в который раз стало неприятно, она поежилась и быстро пошла через лесопарк.
Человек увидел давно поджидаемую им женщину неожиданно — она вынырнула откуда-то из-за кустов, и в первую секунду он даже не понял, что не так. Дамочка шла быстро, низко опустив голову и не глядя по сторонам, и это было ему очень на руку. Не хватает еще, чтобы она начала глазеть куда попало. А потом он вдруг осознал, что насторожило его, и чуть не присвистнул от радости и охватившего его охотничьего азарта. Собака! Рядом с этой сукой не было собаки!
Человек радостно ощерил зубы — ему понравился собственный незамысловатый каламбур, и он, стараясь держаться за кустами и деревьями, бросился догонять женщину. Он подбегал все ближе и ближе, пока не оказался на расстоянии десяти шагов от нее. Теперь он просто шел за ней, стараясь не сокращать и не увеличивать дистанцию, и быстро обдумывал, что же делать дальше. С одной стороны, делать ничего не нужно было. С другой — такой удобный случай мог больше не выпасть, и им стоило воспользоваться.
Даша услышала шорох, когда выход из парка был совсем рядом, и вздрогнула. Первым побуждением ее было позвать Прошку, но в ту же секунду она вспомнила, что пес остался дома. Даша обернулась, вглядываясь в уже поредевшие кусты и деревья, и различила замершую за ними фигуру. Она не двигалась, просто стояла, и ей пришла в голову глупая мысль — это тот же человек, который смотрел на нее из окна пансионата. Но Даша тут же поняла, что такого не может быть. Если только он не кинулся бежать за ней сразу же, как только она отвернулась от окна, а это было очень сомнительно…
— Простите, вам что-нибудь нужно? — громко спросила Даша, не сводя глаз с фигуры за кустами.
В ответ раздался негромкий звук, напоминающий смешок, и ей стало не по себе. Истории об убийствах и изнасилованиях в парках всплыли у нее в голове, и Даша сделала шаг назад, ощутив под подошвой мягкую, пружинящую листву. Человек за кустами тоже шагнул вперед. Теперь Даша была уверена, что это мужчина, но, как ни старалась, не могла рассмотреть его лица. «Глупо, — промелькнула мысль, — очень глупо нападать на человека среди бела дня. Здесь может ходить кто угодно…» Но человек за кустами двинулся к ней, и Даша сделала единственно правильную вещь, которую могла сделать, — молниеносно развернувшись, она помчалась по дорожке, стараясь думать только об одном — куда правильно ставить ногу, чтобы не поскользнуться и не упасть. Не оборачиваясь, она знала, что человек бежит за ней, и знала, что если он догонит ее, то ей никто не поможет.
Он бежал за ней, грязно матерясь про себя, запоздало понимая, что нужно было сразу же бросаться на эту стерву, а не стоять и наслаждаться ее растерянностью и страхом. Но кто мог знать, что сучка рванет с места, как спринтер! Для немолодой бабы она бежала очень быстро, и его подхлестывала злоба из-за того, что она так обманула его ожидания. Он забыл про собственную безопасность, забыл о том, что во дворах могут быть люди, он хотел только одного — догнать ее.
Даша почувствовала, что задыхается. Она полностью выложилась в парке, и теперь, когда до подъезда оставалось добежать совсем немного, ее начало охватывать отчаяние. Господи, какой-то бред! Я сейчас начну кричать, подумала она, но тут же поняла, что на ее крик никто не успеет отреагировать, а если и успеет, все равно будет уже поздно. На ходу сунув руку в карман и нащупав ключ от подъезда, она с ужасом осознала, что около подъезда-то он ее и догонит, потому что она не успеет отпереть дверь. Но, завернув за угол дома, Даша увидела перед собой широко распахнутую дверь, которую, наверное, в очередной раз забыла закрыть старушка с первого этажа. Взлетев по ступенькам, Даша потянула на себя тяжелую дверь и успела увидеть, как резко разворачивается почти добежавший до ее дома человек, как он бежит обратно.
Сердце бешено колотилось. Дрожащими руками Даша вызвала лифт и чуть не закричала в голос, когда на ее площадке в сторону мусоропровода метнулась какая-то тень. Но это оказалась соседская кошка, и Даша истерически рассмеялась. Она почти спокойно вошла в квартиру, разулась, повесила на место куртку и погладила вышедшего ей навстречу Прошу, который настороженно и недоуменно посмотрел на хозяйку.
— Все в порядке, мой дорогой, — тяжело дыша, сказала Даша, ощущая, что страх растворяется рядом с собакой. — Все в порядке. Я больше без тебя гулять не буду.
Она взяла телефонную трубку, быстро набрала номер и произнесла ровным, лишь чуть запыхавшимся голосом:
— Ты не мог бы приехать? За мной в парке гнался какой-то человек, он меня очень испугал. Да, пожалуйста. Спасибо, я тебя жду.
Потом села на табуретку в кухне и разрыдалась.
Римма Красницкая, много лет назад
Римма, не торопясь, шла по тротуару, щурясь от яркого солнца. День был чудесный, солнечный и теплый, а вовсе не жаркий.
«Ре-пе-ти-тор, ре-пе-ти-тор», — звонко выстукивали ее каблучки по мостовой. Римма всегда носила высокие каблуки — во-первых, потому что сама была маленького роста, а во-вторых, потому что считала, что две вещи делают женщину настоящей женщиной: каблуки и шляпка.
Шляпки, положим, на ней сегодня не было. А каблуки были всегда — даже дома Римма носила маленькие туфельки, что очень нравилось Васеньке.
— Пигалица ты моя, — ласково приговаривал муж, надевая ей на ноги лодочки. — Красота неописуемая!
И Римма продолжала цокать по дому на каблучках, к возмущению соседей. Но на них они с Васей не обращали внимания. Пускай себе в тапках ходят, если хотят.
Сегодня Римма шла на занятия к очередному мальчику, решившему подтянуть свой французский язык для поступления в институт. Мальчик был неплохой, старательный, и заниматься с ним Римме нравилось. Ей вообще нравилось ее дело — нравилось приходить в чужие квартиры, незаметно осматриваться в них, нравилось уважение, которое проявляли к ней и ученики, и их родители. Особенно — родители. Некоторые начинали заискивать, но этого Римма не любила.
А больше всего нравилось ей, когда в прихожей уже перед самым ее уходом ей протягивали конвертик — мягкий, чуть помятый. И она неторопливо расстегивала молнию своей модной сумочки (чтобы хозяева успели оценить и прелесть сумочки, и неторопливость ее жеста) и опускала туда конвертик. Вжик — застегнула молнию, кивнула хозяевам с высоты своих метра пятидесяти шести сантиметров, попрощалась — и домой, домой, выстукивать каблучками «по-лу-чи-ла, по-лу-чи-ла».
Еще пять лет назад Римма решила, что жить так, как окружающие, они с мужем не будут. А будут… Нет, не шиковать, конечно, но и не бедствовать. Главное — иметь возможность позволить себе чуть больше, чем те же соседи в тапочках. Вот чего хотела Римма и в чем она убеждала мужа.
Василию, положим, было труднее, чем ей. Хоть и врач он хороший, и больница, где он работал, — одна из лучших в городе, но больше зарплаты не заработаешь — опасно. Опасностей Римма не любила. А вот она сама вполне могла к своей зарплате преподавателя прибавить конвертики, которых постепенно становилось все больше и больше: Римма Красницкая была хорошим репетитором. Последний год они с Васей наконец-то смогли позволить себе покупать и мелочи всякие приятные, вроде той же сумочки или перчаток, и чуть-чуть откладывать. «А пальто Васеньке какое чудное купили!» — вспомнила Римма Сергеевна и заулыбалась. Но улыбка быстро стерлась с ее лица: она вспомнила, что ей предстоит принять до сих пор неприятное решение.
Неприятное решение было связано с просьбой ее старой приятельницы Катьки Черненко. Они дружили с первого курса института — Римма, Катька и две Наташи, Наташа Красько и Наташа Бородина. К легкомысленной Катьке Римма относилась слегка покровительственно и свысока, а вот перед обеими Натальями чуть робела — особенно перед Бородиной. Та была вся такая безупречная, говорила всегда правильно и красиво, да и поступала всегда тоже правильно и красиво. Пока Римма бегала по своим ученикам, Бородина заканчивала аспирантуру и справедливо считалась самой умной из приятельниц.
А вот Катюха была самой бестолковой. И не потому, что училась плохо — нет, способности к языкам у Черненко были прекрасные, она их схватывала на лету, — а потому, что на двадцать втором году жизни ухитрилась забеременеть от какого-то симпатичного провинциала, да еще оказавшегося женатым. Римма поморщилась: «Женатый провинциал… Фу, какая пошлость!»
И полбеды, что забеременела. Неприятность, конечно, но поправимая. А вот то, что Катька решила рожать, Римма понять и оправдать не могла. Она постаралась объяснить подруге, на какую безбожную глупость та идет, но Катька никого не слушала.
— Римка, я его так хочу! — с сияющей улыбкой заявила она, морща веснушчатый нос.
— Кого? — не поняла Римма.
— Да ребенка же! — рассмеялась Катька. — Пусть он будет на моего оболтуса похож! Нет, лучше на меня — я красивее!
И залилась счастливым смехом.
— Катенька, милая, но как же ты жить-то будешь? — с оторопью спрашивала Римма (Катерина жила с бабушкой в коммуналке, родители ее давно погибли, помогать молодой матери некому).
— Ну как… как все живут, — пожимала плечами Катька. — Да ладно, Римусь, прорвемся! У меня же ты есть и две Наташки. Вот как станете все моего Сашуньку нянчить — я на вас посмотрю!
— Почему Сашуньку?
— Да потому что я уже имя придумала. Пусть будет Сашенька. Красиво, правда?
Римма смотрела на Катьку, не понимая — как можно быть настолько беззаботной? У нее самой уже был муж, да и родители в крайнем случае помогли бы, но она все равно не собиралась рожать. Нет, если вдруг, не дай бог, и случится беременность — только на аборт! Ведь работать нужно, зарабатывать, а какая работа с ребенком на руках? Конечно, есть ясли, но…
Что «но», Римма и сама не могла толком определить. Но точно знала одно: Катька делает огромную глупость, рожая ребенка бог знает от кого.
А Катька и в самом деле родила — Римма до последнего не верила, что это случится. Действительно назвала малыша Сашенькой, заливалась над ним счастливыми слезами и умилялась тому, как он сосет грудь — причмокивая, пуская молочные пузыри.
Римма в то время как раз нашла нескольких хороших учеников и крутилась-вертелась на своих каблучках с утра до позднего вечера: утром — занятия в школе, вечером — с учениками. Так что к Катьке она заглядывала редко и только от Наташи Красько время от времени узнавала: ребенок заболел, ребенок выздоровел, Катька очень похудела, она страшно недосыпает. Римма на все подобные новости особо внимания не обращала: конечно, болезни, конечно, бессонница — а чего ж еще ожидать? Все же ребенок — не игрушка. И даже какое-то скрытое удовлетворение испытывала от того, что беззаботность Катькина была хоть и немного, но наказана.
А вскоре раздался звонок в дверь, и Римма увидела на пороге саму Катьку — бледную, встрепанную, с некрасивыми зеленоватыми кругами под глазами.
— Привет, Римусь, — устало сказала Катька. — Сашуньку бабке оставила на полчаса. Чаем напоишь? Поговорить надо.
Римма поила Катьку чаем с вареньем и, закрыв дверь, чтобы Васеньке не мешать разговорами, слушала Катькин рассказ. А точнее, не рассказ — просьбу.
— Трудно мне, Римусь, — призналась Катька, поднимая на подругу покрасневшие глаза. Щеки у нее стали впалые, она похудела, и даже пышная грудь, Катькина гордость, куда-то исчезла. — Что недосыпаю — ерунда. Только вот жить нам с бабулей тяжело — на одну ее пенсию много не покушаешь.
— Кать, у нас с Васей никаких… — Римма споткнулась, подыскивая слово, — никаких запасов нет…
— Да нет, я не про запасы, — покачала головой Катька. — Римм, у тебя сейчас учеников много, мне Наташа рассказывала. Пожалуйста, порекомендуй меня кому-нибудь, а? Мне бы только до годика Сашку дотянуть, а там я его в ясли отдам, работать устроюсь. Не могу я его сейчас чужим людям доверить, такого маленького.
— А твой… оболтус ничего не платит тебе? — нерешительно спросила Римма.
Катька закатила глаза к потолку.
— Но если на алименты подать, или как там это делается… — предложила Римма. — В конце концов, он же отец, пусть отвечает. Если через суд нельзя, так просто найди его, поговори. Согласится, наверное, не захочет семью губить.
— Стыдно мне, Римм, — помолчав, ответила Катька. — Стыдно, правда. Как будто я чужое хочу забрать. У него ведь своя жена есть, да и дети, кажется. Нет, не могу.
«На алименты подавать стыдно, а учеников моих забирать не стыдно?» — мелькнуло в голове у Риммы, но она промолчала.
— Пожалуйста, Римусь, — повторила Катька. — Порекомендуй меня, я тебя не подведу. Ты же знаешь, что не подведу!
Римма только кивнула.
И вот теперь, идя на занятие, она с возмущением думала о том, в какое неудобное положение поставила ее Катька своей бестактной просьбой. Во-первых, нужно объяснять родителям, что теперь их чадо будет учить не она, Римма, а ее подруга. Еще не обязательно, что все согласятся. Но самое главное — лично она потеряет хороших клиентов! Потеряет не просто деньги, но и репутацию, в конце концов. Не зря же она зарабатывала ее! И в смысле материальном сколько она потеряет, пока найдет новых учеников… Причем летом, в самое неподходящее время… А все из-за чего? Из-за Катькиной глупости!
Римма даже остановилась и сердито топнула каблучком. Ну надо же! Ведь когда Римма предупреждала ее, Катька и слушать ничего не хотела, а теперь требует, чтобы Римма ради нее пожертвовала тем, что важно для нее самой. Да еще как важно!
«Отказаться?» — подумала Римма, но тут же отвергла эту мысль. Во-первых, выглядеть будет нехорошо: подруга попросила о помощи, а она отказала. Во-вторых, Катька обязательно расскажет обеим Наташам, и они, конечно же, осудят Римму, особенно Бородина. А ее мнением Римма дорожила, не говоря уж о том, что именно Бородина порекомендовала Римму двум очень хорошим семейным парам с детьми-подростками. Платили те хорошо, и приходить к ним в дом было приятно. Если принципиальная Наташа рассердится, то больше никаких рекомендаций Римма от нее не получит. Самое обидное, что никто не знает, как важны для Риммы ее частные уроки. А узнают — обзовут обидно стяжательницей, мещанкой, хотя Римме просто хочется жить нормально, вот и все.
От расстройства Римма проскочила нужный ей дом, и пришлось возвращаться назад. А вдобавок ветер налетел непонятно откуда, и она замерзла в тонкой летней блузке. Все не так, все некстати!
У подъезда на скамеечке сидели три бабушки в кофтах. Пробегая мимо них, Римма услышала обрывок разговора.
— Да не подходит он ей, не подходит! — убеждала одна бабулька остальных, неодобрительно качая головой. — Ничего хорошего у них не выйдет!
— Да ладно тебе каркать, может, и выйдет, — возражала вторая.
Все трое поздоровались в ответ на Риммино приветствие, и Римма заскочила в подъезд, зябко поеживаясь. Что же ей делать с Катькой?
Но в голову ничего не приходило. Только, как назло, навязчиво лезли голоса старушек. «Не подходит он ей…» Интересно, что там за мужчина или парень? И почему не подходит?
Римма остановилась, потому что ее неожиданно осенило, что нужно делать дальше. Ну, разумеется! Так никто не останется в обиде. Разве что Катька, но та сама виновата. В конце концов, нельзя быть такой безответственной да еще и разруливать свои сложности за счет подруг…
Первую неделю своего репетиторства Катя летала, как на крыльях. Римма передала ей трех своих учеников, и Катька каждый день бегала на занятия, старательно готовилась, повторяла то, что подзабыла сама. Она очень хотела понравиться родителям и поэтому утром долгое время проводила перед зеркалом, умывая лицо холодной водой, чтобы лучше выглядеть. Бабушке, конечно, приходилось тяжело с Сашенькой, но Катька успокаивала себя и ее тем, что это только на время. Зато к осени можно будет пальто купить, Сашке курточку потеплее… «Ничего, прорвемся!» — привычно повторяла себе Катька.
А в конце недели к ней зашла Римма. Ей явно было не по себе, и Катька поняла, что новости у подруги плохие.
— Кать, мне так жаль… — заговорила Римма, вздыхая. — Но они хотят заниматься со мной, а не с тобой.
— Как? Все… все трое? — упавшим голосом спросила Катька, садясь на табуретку в прихожей. Из ее комнаты раздался требовательный Сашкин плач.
— Да, Катюш, все, — кивнула Римма. — Ты не расстраивайся, я постараюсь тебе других учеников найти. Просто… все родители — они очень требовательные, понимаешь?
— Понимаю, — кивнула Катька. — Да, Римм, я понимаю, конечно.
Римма выскочила из квартиры с легким сердцем. Ну вот, все устроилось просто замечательно! Катьке в голову не придет рассказывать подругам, что она провалила все занятия и качество ее преподавания не устроило родителей учеников. А если и придет — вряд ли кто-нибудь усомнится. Все знают, что Римма — хороший репетитор. А то, что Римма сама предупредила родителей о том, что на неделю ее будет замещать подруга, — никого не касается. Все-таки Катька сама виновата в своих сложностях, а значит, и отвечать должна сама.
Римма улыбнулась и зацокала по дорожке к дому. «Вы-кру-ти-лась, вы-кру-ти-лась!» — весело напевали каблучки.