Глава 15
Сразу после завтрака Даша уселась на полу в зале, разложила вокруг себя истории Боровицкого, на колени положила тетрадь и карандаш и принялась размышлять.
Итак, Петр Васильевич загадал ей загадку. Очень странную загадку, в которой даже не очень понятен вопрос. Кто его убил? Зачем он записывал истории? Кто стал прототипами их героев? Но одними загадками Боровицкий не ограничился — он оставил приз, вознаграждение за правильный ответ. Зачем? Хотел отомстить своим детям или… или что-то другое? Он готовил ее — знакомил с пациентами пансионата, рассказывал про них… «Отец вас просто использовал», — вспомнились вдруг слова Глеба. Даша поморщилась и постаралась выкинуть их из головы.
Прежде всего ей нужно понять, кто есть кто. Вероятно, это и будет конец, ответ на все вопросы. А может быть, и нет. Но пока она ни на шаг не сдвинулась с того места, на котором находилась вначале, когда дочитала последнюю историю. Пора шагать.
Даша внимательно просмотрела листы, исписанные Боровицким, освежая в памяти прочитанное. Господи, как можно разобраться, кто из описанных людей сейчас находится в пансионате «Прибрежный»?! Никаких точек пересечения, совершенно никаких! Впрочем, если Боровицкий зашифровывал свои истории, то все как раз объяснимо.
Даша помотала головой и начала сначала.
Пять историй. Пять людей. И у всех пятерых — ничего общего.
Глуповатая, но славная девушка, искренне любящая своего мужа. Несчастная девчонка, ставшая жертвой обстоятельств и собственной неприспособленности к жизни. Дама, строящая свой бизнес. Деловая женщина, попавшая в ловушку собственной совести. И — убийца. Впрочем, не исключено, что в этот ряд Боровицкий включил и убитую девушку Свету, которая, на свою беду, связалась с мужем Яны.
Дашу осенило. Она поднялась с пола, сделала круг по комнате и вернулась обратно, на свое место. Девушке, которую убила Яна, было всего двадцать два года. Вряд ли она была круглой сиротой. Значит, у нее должны были остаться родственники. Вот оно! Вот пересечение с обитателями «Прибрежного»! Кто-то из живущих там — ее отец, или мать, или сестра, в конце концов! Боровицкий ведь не указывал дату…
Воодушевленная собственной проницательностью, Даша схватила телефон, чтобы поделиться с Максимом. И остановилась.
Но при чем тут убийство Петра Васильевича? Почему, например, сестра несчастной Светы непременно должна была ему мстить? Если только эта родственница не отомстила сначала Яне, а Боровицкий об этом узнал…
Додумать Даша не успела — в руке ее резко зазвонил телефон. Даша вздрогнула и выронила трубку. Быстро подняла, будучи уверена, что звонит Максим, но это оказался не он. Мама Никиты Барсукова просила ее приехать, причем именно сегодня. Удивившись такой срочности, Даша назначила встречу на одиннадцать часов, отложила телефон в сторону и задумалась.
Звонок сбил ее с какой-то важной мысли. Убийство, жертва, родственники жертвы… Елки-палки, что же тут не сходится? «Да здесь вообще все не сходится!» — заметила она сама себе и пошла собираться на занятие.
Подходя к подъезду Барсуковых, Даша заметила: во дворе что-то изменилось. Не хватало чего-то привычного… «Джипа» Инны Иннокентьевны нет!» — вдруг поняла она. Точнее, джип имелся. Но стоял он, скромно припаркованный у бордюра, и даже оставлял узкую дорожку для пешеходов. Даша усмехнулась и вбежала в подъезд.
Инна Иннокентьевна с дочерью Ириной встретили ее в дверях.
— А где Никита? — удивилась Даша. — Почему он меня не встречает?
— Ну… вообще-то Никиты сейчас нет… — смущенно ответила мать мальчика.
Ничего не понимающая Даша перестала дергать молнию куртки, которая никак не хотела расстегиваться, и вопросительно посмотрела на Ирину.
— Да вы проходите, проходите, — шумно начала Инна Иннокентьевна, подхватив Дашу под локоть и двигая ее в направлении гостиной. — Мы с вами поговорить хотели.
— Мама, пусть Дарья Андреевна хотя бы разденется!
— О, конечно, конечно!
Ничего не понимая, Даша сняла наконец куртку, разулась и прошла в комнату.
— Милочка, вы садитесь, — хлопотала Инна Иннокентьевна, — вот сюда, сюда… Ирина, принеси нам чаю. Может быть, вы пообедать хотите? — обратилась она к Даше.
Даша отказалась. Она перебирала в уме варианты неожиданной любезности бабушки Никиты, но в голову не приходило ничего, кроме единственного соображения — ждать следует непременно какой-нибудь пакости. «Может быть, они хотят отказаться от уроков? Но зачем тогда нужно было просить меня приехать? Нет, здесь что-то другое… Может, хотят, чтобы я занималась с внуком какой-нибудь подруги Инны Иннокентьевны? Но тогда тоже можно было подождать очередного занятия…»
Ирина принесла чай, уселась на стуле, а ее мать расположилась в кресле. Даша сидела на диване в неудобной позе и ожидала разговора, но разговор не спешил начаться. Инна Иннокентьевна принялась рассуждать на общие темы о добре и зле, о морали современного общества. Ирина в разговор не вмешивалась и явно чувствовала себя неуютно, а Даша отхлебывала невкусный чай, периодически вставляя ничего не значащие междометия.
— Нет, вы согласны со мной?! — кипятилась Инна Иннокентьевна по какому-то поводу, уже благополучно забытому Дашей за пять минут монолога Никитиной бабушки. — Это безнравственно — пользоваться минутной слабостью, может быть, даже болезнью. Конечно, в наше время и все такое… Но так можно оправдать все, что угодно, даже убийство!
— Я не оправдываю убийство, — осторожно вставила Даша.
— Я так рада, что нашла в вас поддержку! Я говорила Олегу — нет, милый, ты не прав. Я знаю эту женщину — она никогда так не поступит. А Никита-то вас как любит, а? — В голосе Инны Иннокентьевны послышались ноты умильности. — Правильно говорят: дети — они людей чувствуют! Если плохой человек, жадный — никогда ребенок не будет с таким человеком заниматься. А на Олега вы не сердитесь, он вас не знает совсем… Он еще будет прощения просить!
— Да нет, зачем прощения? — окончательно запуталась Даша.
У нее мелькнула мысль, что Инна Иннокентьевна преждевременно впала в маразм, а ее дочь всячески старается скрыть болезнь, вот и идет навстречу маминым желаниям. Самое разумное в таком случае подыгрывать несчастной женщине, а потом попросить Ирину, чтобы она больше не повторяла подобной терапии с Дашиным участием.
— Обязательно прощения, — настаивала Инна Иннокентьевна, пыхтя над чашкой. — Я его заставлю, заставлю! Они, Боровицкие, все упрямые, да у меня на их упрямость своя есть!
Даша сначала отметила в ее речи знакомое слово, а потом уже до нее дошло, что именно было произнесено.
— Какие Боровицкие? — с изумлением спросила она, отставляя в сторону чашку. — При чем тут Боровицкие?
Бабушка Никиты замерла и тоже поставила чашку на стол.
— Ну как же… — осторожно начала она, поглядывая на дочь. — Вы же сами только что согласились, что поступили нехорошо… Нет, конечно, завещание, я не спорю! Но все-таки речь идет не о тарелках и чашках… не о коврах, в конце концов. Речь идет о жилье. Даже, я бы сказала, — о жилище!
— Откуда вы знаете про завещание? — резко спросила Даша.
— Да все знают про завещание! — воскликнула Инна Иннокентьевна. — Нет, вы все-таки меня удивляете. Неужели вы думаете, что в нашей семье могут быть тайны? Тем более — от меня?
— Да при чем тут ваша семья? — не выдержала Даша. — Вы что, издеваетесь?
— А вы считаете, что семья — это когда только по крови? Ни-че-го подобного! — Инна Иннокентьевна помахала перед Дашиным носом толстым пальцем. — Если моя дочь выбрала Олега, значит, он — тоже моя семья. А свою семью я привыкла защищать!
— Мама! — не выдержала Ирина.
— Нет, ты помолчи! Если она, — последовал кивок в сторону Даши, — не понимает, так я объясню. Сначала, видишь ли, соглашалась, а как дошло до дела, так ей ничего не понятно.
— Ваша вторая дочь замужем за Олегом Боровицким? — переспросила Даша, начиная что-то понимать.
— Вот, видишь, — Инна Иннокентьевна ткнула в Дашу пальцем, обращаясь к дочери, — уже делает вид, что не понимает! Да, представьте себе, Дарья Андреевна, Олег — муж Наташи. Между прочим, у них и сынок уже взрослый, в институте учится. А вы их семью лишаете самого необходимого — квартиры!
«Хватит, — решила Даша, неуклюже выбираясь из-за столика, — все уже слишком далеко зашло».
— Нет, а куда это вы собрались? — крикнула Инна Иннокентьевна, пока Даша торопливо одевалась в коридоре. Она наконец тоже вылезла из кресла и догнала Дашу. — Мы с вами по-хорошему поговорить хотели, а вы, значит, ни в какую, да?
— Я вас убедительно прошу, — Даша первый раз за все время взглянула в глаза Инне Иннокентьевне, — больше со мной не говорить ни по-хорошему, ни по-плохому…
— Ах, вот она как заговорила… Тогда зарубите себе на носу — никаких ваших уроков больше нашему мальчику не нужно. Ирина!
Мама Никиты кивнула, не глядя на Дашу. Даша хотела что-то ответить, но передумала и молча вышла из квартиры. Вслед ей на лестничную площадку донесся могучий голос Инны Иннокентьевны:
— А про квартиры чужие можете и не мечтать! Воровка! Самая настоящая! Совесть бы поимела, дрянь!
В состоянии закипающей ярости Даша доехала до дома, взяла Прошу и быстро пошла в лесопарк. Пес, почувствовав настроение хозяйки, держался рядом, далеко не отбегал и время от времени искоса поглядывал на нее, словно проверяя: кипит? Даша кипела. Быстро идя мимо почти голых, без листвы, деревьев, огибая серый пруд, она выстраивала в голове свой обличительный монолог. Оставалось только определиться с адресатом.
«Как вы смеете? — заявляла Даша невидимому оппоненту. — Нет, как вы могли подумать, что… Это не просто хамство, это… Так на меня кричать! Я уж молчу про оскорбления! Нет, про оскорбления я не молчу, я…»
Даша оборвала монолог и остановилась. Вокруг было тихо. В лужах под ногами отражались ветки. Все ее возмущение испарилось, и осталось только нестерпимое желание заплакать от обиды. Ее оскорбили, ей отказали в занятиях, и все только потому, что она упомянута в завещании! Даше захотелось немедленно написать отказ от всех квартир в мире, лишь бы на ее пути больше не попадались Инны Иннокентьевны, Олеги, Глебы и им подобные. Самым обидным было то, что она чувствовала справедливость всех упреков. «Ведь квартира и в самом деле должна принадлежать детям… Получается, я просто пользуюсь ситуацией».
Даша пошла дальше, и Проша послушно засеменил за ней. Она шла, стараясь не вспоминать Инну Иннокентьевну, но слезы так и наворачивались на глаза. Ей вспомнился один случай. Когда Даша была маленькой, на нее накричала продавщица в магазине, неправильно рассчитавшая сдачу. Вместо ожидаемых бумажек девочка получила в руки одну мятую купюру и много мелочи. Монет было много, но вместе с тем было очевидно, что случилась какая-то ошибка, и Даша робко попросила пересчитать сдачу. В ответ продавщица разошлась по полной программе, обвинив Дашу во всем — и в наглости, и в хамстве, а заодно и в воровстве. «Ишь, по карманам, может, припрятала, а я за нее отвечай!» — надрывалась тетка с синими кругами под выпученными глазами. Десятилетняя Даша опешила и от крика, и от абсурдности обвинений, и от неожиданного внимания людей вокруг… Она выскочила из магазина, по дороге рассыпала мелочь и долго собирала в карман, ревя от обиды и несправедливости. Дома она не смогла рассказать родителям, что произошло, и соврала, что потеряла деньги. Тогда ей попало еще и от родителей.
Даше стало так жалко себя, что она хлюпнула носом. И остановилась, обнаружив, что зашла слишком далеко, пора возвращаться. И тут за кустами раздались голоса.
— Нет, ты все выгребай, — говорил чей-то смутно знакомый голос, — всю свою ерунду. Лидии Михайловне покажем, чем ты тут занимаешься…
В ответ послышалось тихое бормотание и шуршание.
— Я сказал, выкапывай все! — повысил голос мужчина.
Тихонько приказав Проше сидеть на месте, Даша подкралась к кустам и раздвинула ветки. На маленькой полянке у самой ограды пансионата сидел на корточках Ангел Иванович, а над ним стоял Борис Денисов, покачиваясь с пяток на носки и обратно.
— Давай сюда свою банку! — приказал Денисов. — А потом разберемся, как ты через ограду перелез.
Присмотревшись, Даша увидела в руках старичка большую кофейную банку, выпачканную в земле, которую он прижимал к себе.
— Не дам, не дам, уйди! — замахал свободной рукой Ангел Иванович.
Лицо у него сморщилось, и Даше показалось, что он сейчас заплачет. Седые волосики вокруг лысины были спутаны, а куртка перемазана в грязи и порвана.
— Я тебе уйду! — грубо сказал главврач.
Он наклонился и вырвал банку из рук старика. Тот не вскочил, а остался сидеть на корточках, глядя снизу вверх. Вид у него был жалкий и больной.
— Так… — бормотал Денисов, открывая крышку и отбрасывая ее в сторону. — Что ж, полюбуемся, что ты здесь припас… Фу!
С этим возгласом он отшвырнул в сторону полусгнившую вареную картофелину. Картофелина прокатилась мимо старика, и тот бросился на нее, схватил и спрятал под курткой. С тем же брезгливым выражением лица врач достал за краешек кружевную салфетку.
— Что такое? А, это у нас для удовлетворения эстетических потребностей. Правильно, Ангел вы наш Иванович? Ну, ангелам салфетки ни к чему, у них и так красота вокруг.
— Отдай! — слезливо попросил старик.
Не отвечая, Денисов скомкал салфетку и сунул ее в карман. Затем из банки был извлечен ком туалетной бумаги. Когда врач развернул ее, внутри обнаружился маленький стеклянный заяц с отбитым ухом.
— А это ты где взял? — усмехнулся Денисов. — Смастерил на досуге, что ли?
— Это мое! Я нашел, нашел! Выкинули вот там, где красная полосочка, а я нашел!
— Полосочка? А, значит, из мусорки! Вот и правильно, там ей самое и место.
Денисов замахнулся, собираясь выкинуть безделушку. Ангел Иванович вскочил на ноги и бросился к главврачу. Тот поднял руку вверх и с улыбкой смотрел, как подпрыгивает вокруг него маленький старичок, пытаясь достать до своей драгоценности.
— Что здесь происходит? — раздался возмущенный голос.
Денисов вздрогнул и выронил игрушку. Ангел Иванович бросился на нее, схватил и зажал в кулачке.
— Вы? — удивился главврач, глядя на Дашу, выбирающуюся из кустов. — А вы что здесь делаете?
— А вы что здесь делаете? — зло спросила Даша, глядя на Денисова. — Почему вы над стариком издеваетесь? Это такой у вас частный пансионат?
— Никто над ним не издевается, — пожал плечами врач. — Пациент опять ухитрился сбежать, я его разыскал. Оказывается, у него тут было сокровище зарыто. — Денисов захихикал, но, увидев лицо Даши, перестал. — А вообще-то я вам, милая девушка, не советую вмешиваться в лечебный процесс. Иначе я решу, что ваши посещения вредны для наших пациентов.
— Проша, ко мне! — громко крикнула Даша.
Из-за кустов вывалился Проша и уставился на врача. Тот шагнул назад, изменяясь в лице.
— Это ваше лечение вредно для пациентов, — отчетливо произнесла Даша. — Не так давно у вас Уденич умерла. Не от него ли? А о ваших издевательствах я сейчас же расскажу управляющей.
Она решительно взяла старика за руку, обогнула Денисова и пошла вдоль ограды. Старик лопотал что-то непонятное, но послушно бежал за ней. Он начал задыхаться, и Даша пошла медленнее, поняв, что ему тяжело. Она обернулась, но врача не было видно.
— Ничего, ничего, — успокаивающе бормотала Даша непонятно кому, — сейчас мы с ним, садистом, разберемся… Ничего он нам больше не сделает, и не обидит, и игрушки не отберет…
Она поймала себя на том, что говорит со стариком как с маленьким ребенком. «А как же с ним еще говорить? Он же болен! Он же ничего толком не понимает!»
— Осень-то какая теплая в этом году, — неожиданно произнес сзади Ангел Иванович.
Даша остановилась и посмотрела на него. Старик задрал голову и разглядывал верхушки деревьев. Лицо у него было задумчивое, сосредоточенное, и ни намека на сумасшествие не читалось в нем.
— Теплая, — подтвердила Даша, не сводя с него глаз.
— Хорошо. Люблю теплую осень. Я вообще тепло люблю, — он улыбнулся и втянул голову в плечи, как черепаха. — Вот бы на море погреться! Я раньше все работал, работал… А сейчас бы отдохнул.
— А кем вы работали? — осторожно спросила Даша.
— Много кем, — уклончиво ответил старик, — сейчас уж и не вспомню. А на море мне нравилось по камушкам ходить. Знаете, не по песку, а по камушкам.
— Знаю, — тихо ответила Даша.
— Камешки маленькие, под ногами перекатываются… — Ангел Иванович с улыбкой вздохнул. — Я даже самые интересные собирал, а потом домой привозил. Только они терялись, конечно. А на море хорошо — в ладонь камешков наберешь, в горсти сожмешь… Ой!
Он поморщился и разжал кулачок, в котором лежал стеклянный заяц. На указательном пальце Ангела Ивановича выступила кровь.
— Ухом отбитым порезался… — удивленно протянул он. — Надо же, заяц — и порезал меня… Заяц! Порезал!
Он залился тихим смехом, поглядывая на Дашу, словно приглашая посмеяться вместе. Но Даше было не смешно. Перед ней стоял прежний Ангел Иванович — жалкий, беззащитный, сумасшедший старик.
— Вон ворота впереди, — сказала она, чувствуя, что в горле пересохло. — Пойдемте.
