Спустя два месяца и десять дней после исчезновения Киры. Начало августа
Эйнштейн как-то заметил, что тот, кто ощущает свою жизнь лишенной смысла, не только несчастлив, но и вряд ли жизнеспособен.
Вианор, несмотря на все усилия, прилагаемые врачом, шел на поправку очень медленно. Во время очередного осмотра своего трудного пациента Алан бросил на Киру задумчивый взгляд, и она сразу насторожилась.
– С ним что-то не так? – спросила она Алана, когда они остались наедине.
– Понимаешь, он не хочет жить. Все мои усилия бесполезны, если пациент сопротивляется лечению.
– Но разве он не поправляется, пусть и медленно? – спросила Кира.
– Посмотрим… Знаешь, не нравится мне все это. Выглядит Вианор так, будто из него какой-то инопланетный монстр высосал жизнь, оставив одну оболочку.
Ночью Вианору опять стало плохо. Он выкрикивал в бреду бессвязные фразы, звал кого-то, кричал «Полундра!» и «На абордаж!», а потом вдруг открыл глаза и заговорил чистым и звучным голосом, глядя прямо перед собой:
– В России не ценят своих женщин, и их забирают другие. Много женщин уехало из России в Европу, Америку… Я рассказывал американцам о нашей прежней жизни, а они говорили: надо ехать туда, растить там своих детей… Я любил русскую. Я и сейчас ее люблю. Расстояние – не помеха для любви. Любовь остается такой же, как была. Я не видел ее много лет и никогда не увижу в этой жизни. Но для любви это не преграда. Нельзя любить кого-то одного, нельзя перебирать – этот достоин больше, этот меньше… Нужно всех любить. Всех.
Он замолчал, и глаза его закрылись. Спустя несколько секунд он погрузился в тревожный сон.
– Что это было? – тихо спросил Алан.
– Тоска по родине, я так понимаю.
Когда спустя двенадцать часов Вианор пришел в себя, жар у него спал. Несмотря на мрачные прогнозы Алана, Вианор вдруг резко пошел на поправку.
Вскоре он начал вставать, ходить по двору и выполнять несложную работу. Кира радовалась за него. И поскольку ей очень хотелось понять, что же так подействовало на него, она не выдержала и спросила:
– Скажи, тебе ведь стало легче, потому что ты сам этого захотел?
– Да.
Он улыбнулся, и лицо его прорезали морщины.
– А что дало тебе силы?
– Мне приснился сон. Я видел себя гуляющим со своей любимой в райском саду. И она сказала, что недолго осталось ждать, я скоро соединюсь с ней.
Кира осеклась и побоялась еще что-либо спрашивать. Возражать ему она тоже не решилась: лицо Вианора было таким ясным и счастливым, что лишить его мечты о соединении с любимой – это как забрать у ребенка игрушку. Но сердце у нее сжималось от боли. Получалось, человек радовался как младенец тому, что скоро умрет.
* * *
Через две недели Вианор уже был практически здоров. Он ловил вместе с Аланом рыбу и ставил силки на птиц. Веселый, заводной, казалось, он полон жизни, и Кира стала успокаиваться. Она надеялась, что Вианор будет жить еще долго-долго и умрет лет через тридцать-сорок глубоким стариком.
Вианор даже выглядеть стал лучше. Пусть все такой же худой и жилистый, но больше не осталось болезненной бледности и желтизны в лице, на щеки вернулся легкий румянец, и кожа посвежела.
Кира очень радовалась за Вианора и не могла удержаться, чтобы не сказать ему об этом. Она горячо говорила ему, как прекрасна жизнь и нужно, несмотря ни на что, продолжать жить. А он смотрел на нее со снисходительной грустью и улыбался.
Ей даже было немного обидно. Чудилось ей в этом взгляде нечто такое, что бывает у взрослых, когда они слушают наивные рассуждения детей. Да она и чувствовала себя рядом с ним маленькой девочкой, пытающейся поучать человека с огромным жизненным опытом.
Однажды вечером они сидели на берегу у костра. Алан куда-то отошел, а Кира задумчиво глядела на волны. Она очень любила слушать плеск волн, он всегда успокаивал ее. Стоило ей попасть на море, и все тревоги отступали, а беды казались пустяковыми. Но сейчас мысли ее приняли совсем другой оборот. Последние дни она постоянно думала об Алексее. Ей то и дело мерещился его голос или запах его любимого одеколона. Это не нравилось ей и заставляло откладывать возвращение на родину снова и снова.
Зря говорят, что время лечит. Оно только слегка затягивает раны. Кире страшно было очутиться рядом с мужем, зная, что он больше никогда не будет с ней. Ей казалось, она не выдержит накала чувств, ее просто разорвет от противоречивых эмоций, до сих пор мучивших ее.
Кира, обхватив руками колени, наблюдала за тем, как Вианор ворошит длинной палкой угли. Искры красиво разлетались от костра и гасли в ночи. А ей все время мерещился тот давний костер в Кавказских горах. Точно так же они сидели с Лесом, и так же гасли алые искры в черноте ночи. Внезапно странник сказал:
– Как думаешь, если не поддерживать огонь, он погаснет?
Она удивленно поглядела на него:
– Конечно. Разве могут быть другие варианты?
Не отвечая на ее вопрос, он задал следующий:
– Хорошо, но когда это произойдет?
– Когда все сгорит.
– Как думаешь, что останется после?
– Угли. Пепел, зола, – недоуменно пожала плечами она.
Он подбросил в костер дров, и они мгновенно вспыхнули.
– От веселого костра, дарившего когда-то тепло, останется только зола. Как банально. Зачем же ты себе душу выжигаешь дотла?
Кира поглядела на пляшущие всполохи пламени и промолчала.
– Любовь – это чудо, – продолжал Вианор. – Любовь – это дар. Не всем дают коснуться таинства, которое доступно только богам. И то, что ты делаешь, – это самоубийство. Все равно как я бы сейчас не давал пищи костру, но ждал от него тепла.
– Откуда ты взял, что мне плохо? – ощетинилась Кира. – Что ты вообще знаешь обо мне!
– Я все знаю. И мне для этого вовсе не нужно, чтобы кто-то о себе что-то рассказал. Я достаточно прожил, чтобы уметь читать в человеческой душе.
– Ты ничего не знаешь, – ожесточенно произнесла Кира. – Но раз тебе так интересно, я расскажу: мой муж предал меня. Он мне изменил. Значит, разлюбил.
– Он сам тебе это сказал?
– Нет.
– А ты пыталась поговорить с ним?
– Нет. Это не нужно, я все видела собственными глазами.
– Ты же взрослый человек, Кира. А поступила, как неразумное дитя.
– Ну знаешь ли! – вспылила она, вскакивая. – Я сама разберусь, что к чему.
Она быстрым шагом пошла в сторону от океана и сидящего у костра человека. Как вдруг резко, будто хлыстом, получила в спину:
– Не вернешься к семье – сгинешь.
Она остановилась на мгновение, часто дыша, а потом еще быстрее пошла прочь.
С этого момента Кира не старалась гнать от себя слова Вианора, они назойливо крутились в голове, не давая ей покоя.
Можно, стоя у зеркала, смотреть на себя и внушать, что ты не заслуживаешь того, что с тобой случилось. Можно убедить себя, что ты во всем права и в твоей жизни ничего не стоит менять. Но как бы глубоко в подсознание мы ни загоняли свои сомнения, они никуда не уходят. Они забираются в самые глубины памяти и там ждут удобного момента, чтобы выплыть и расцвести пышным цветом. И тогда уж точно не будет покоя.
Именно это происходило сейчас с Кирой, и уже не вера в свою правоту, а нелепое детское упрямство не давало ей попросить Алана вызвать помощь и уехать на Большую землю.
* * *
В тот день, двадцать четвертого августа, стояла тихая безветренная погода. Кира сидела на своем любимом месте – большом камне у кромки воды – и грелась на солнце. Закрыв глаза, она подставляла лицо лучам и прислушивалась к тихому шелесту волн. Сонливость наваливалась на нее, и она то и дело открывала глаза, чтобы не заснуть.
Странное что-то стало происходить вокруг. Какая-то черная тень пробежала по небу, закрыв на мгновение солнце, и скрылась неизвестно куда. Ветер дернул Киру за платье и задрал юбку. Потом залетел за ворот и дохнул холодом, обнажив грудь. Она запахнула плотнее одежду и обернулась.
По берегу, у самой кромки воды, шел человек. Худые смуглые ноги его легко касались земли, светлые полотняные штаны были закатаны и только чуть-чуть выглядывали из-под белой длинной рубахи. Седые волнистые волосы развевались по ветру, а голову его окружало что-то белое, будто венок.
«В белом венчике из роз…» – вспомнилось Кире, и она шире раскрыла глаза.
Мужчина улыбался ей. Его стальные глаза казались необыкновенно синими, и от лица шел неземной свет.
– Странник? Вианор…
Она встала и протянула к нему руки. Ей вдруг захотелось пойти навстречу, прижаться к нему и обнять – тепло, по-дружески, по-сестрински. Ее охватило таким потоком любви, что она едва не захлебнулась. Теперь она понимала, о чем он говорил, когда призывал любить всех. Он имел в виду вот такую вселенскую любовь. Безрассудную и безотчетную.
Кира пошла к нему навстречу, но он прошел мимо и исчез.
Она стояла одна на берегу и растерянно озиралась. Небо вдруг покрылось черными тучами, солнце скрылось, и подул холодный пронзительный ветер.
Сердце бешено заколотилось. Еще не отдавая себе отчета, не понимая, что происходит, она побежала туда, где оставались Алан и Вианор.
– Это было вполне крепкое дерево, оно не должно было упасть, – сокрушался Алан. – Я не понимаю, как это могло произойти. Вианор проходил мимо, как вдруг это чертово дерево рухнуло на него.
– Он мучился? – размазывая слезы по лицу, спросила Кира.
– Нет. Он умер мгновенно.
Кира долго сидела рядом с телом, оплакивая Вианора. Она, как могла, молилась о его душе, прося, чтобы все было так, как он хотел. Пусть он встретит там свою Аллу и будет с ней счастлив. Кто не смог стать счастливым на земле, пусть обретет неземной покой.
Забылась Кира только под утро тяжелым сном. Во сне спустился к ней странник и сказал:
– Помнишь, что я говорил? Уезжай к семье, тебе без них жизни нет.
Проснувшись в холодном поту, Кира растолкала Алана и взмолилась:
– Вызывай помощь. Не могу больше, душа болит. Сил никаких нет.
К берегу, куда должен был причалить корабль и где уже стояла, ожидая его, Кира, пришел Алан. Он поставил небольшой саквояж на песок и с улыбкой посмотрел на нее.
– И ты тоже? – кивнула она на багаж. – Неужели решился?
– Да. Понял, что больше не смогу здесь жить как прежде, в одиночестве. Видно, и этот период моей жизни закончился.
– Что думаешь дальше делать?
– Жить. Вернусь в клинику, буду оперировать. Может, встречу еще кого-нибудь и женюсь. А может, так и буду холостым до конца жизни. Что поделаешь, не мальчик уже, рассчитывать на пылкую страсть не приходится.
– Зачем страсть? Пусть будет тихая любовь.
– Я не против. Но почему-то мне кажется, что я уже никогда не полюблю. – И, не давая ей возразить, быстро вскинул руку: – Смотри! Как красиво летит птица.
Кира подняла голову и долго следила за полетом белой чайки. Ей было немного грустно. Она понимала, что Алан влюблен, что он сильно привязался к ней, но ничего не могла ему обещать. Для нее он так и остался хорошим другом, не более.
– Я обязательно навещу тебя, приеду в твою клинику. И, может быть, даже решусь подправить нос. Или уши, – она засмеялась.
– О, только не это! Приезжай просто так, зачем тебе что-то в себе исправлять.
В порту Сиднея они расстались, и Алан сразу направился в аэропорт брать билет до Лондона. А Кира решила навестить свой дом. Почему-то ей казалось, что там по-прежнему живут Лес и Анфиса. И хотя она одергивала себя, напоминая, что отсутствовала целых три месяца и муж с дочерью наверняка давно уехали, иллюзия не исчезала.
* * *
Как заставить человека испугаться до мозга костей? Быть может, появиться у него за спиной в тот момент, когда он, ничего не подозревая, выносит из дома ценные вещи?
Марфа была уверена, что с хозяйкой все кончено. С того света не возвращаются. Да еще адвокатша эта приезжала, несла какую-то чепуху. Но Марфа хоть и выглядит тугодумкой, но соображать быстро все же способна. Она сразу поняла, что у хозяина серьезные проблемы – его подозревают в убийстве. А раз подозревают, то могут и посадить. И тогда дом… кому достанется дом? Смерть хозяйки не установлена, а значит, пока ее не признают умершей, особняк будет ничейный. Так? А платить ей за то, что она его сторожит, кто должен? Давно уже зарплату задолжали.
Марфа потерла конопатый нос и опять ухватилась за вместительный чемодан. Она, пыхтя, тащила его к машине, рассчитывая компенсировать украденными вещами невыплаченную зарплату и хозяйкину скупость. Виданное ли дело, почти двадцать лет на нее отпахала, рассчитывала на строку в завещании, а в ответ – фигу. Тысячу долларов оставила да сервиз на двенадцать персон. Это что?! Да просто насмешка какая-то.
Она покрепче ухватилась за ручку чемодана и поволокла его по песку. Тащить было удобнее, пятясь спиной. Так Марфа и поступала. Но сделав очередной шаг, она вдруг уперлась задом во что-то мягкое и теплое. От неожиданности Марфа ойкнула и, выпрямившись, обернулась:
– Мэм, как же вы меня напугали! Подкрались, словно тень. Разве так можно поступать?
– А что это вы выносите из дому? – спокойно спросила Нина Михайловна, оглядываясь на машину с открытым багажником, к которой и тащила чемодан домработница. – Вы ведь Марфа, да? Разве в доме моей дочери было много ваших вещей?
Лицо домоправительницы стало наливаться пунцовой краской, маленькие голубенькие глазки испуганно заметались.
– Не губите! – она плюхнулась коленями в песок. – Только не вызывайте полицию, я все верну.
– Встаньте, Марфа, – властно сказала Нина Михайловна. – И идите в дом. Вместе с вынесенными вещами, разумеется. Там решим, что с вами делать.
Сообщать в полицию Нина Михайловна не собиралась. Жалко стало тетку, испугавшуюся, что останется без работы и без привычного комфорта. Она ее могла понять: когда сама осталась одна, без мужа, испытала нечто похожее. Денег все время не хватало, и она запиралась в своей комнате и плакала от бессилия.
Марфа пыталась что-то объяснить, но Нина Михайловна ничего об истинных причинах ее поступка знать не хотела. У нее были свои виды на служанку. Она решила ее простить взамен на небольшое одолжение.
– Вы поедете со мной в Москву, Марфа, – сказала Нина Михайловна, когда они вошли в дом и расположились в просторной гостиной. – И там, на суде, скажете все, что я вам сейчас напишу.
– Да, хорошо, – согласно затрясла головой Марфа, – только не сообщайте в полицию.
* * *
Через два дня после этого происшествия в свой дом на берегу океана вернулась Кира. Она прошлась по пустым комнатам, отмечая, что все убрано и нет никаких следов присутствия людей. И никаких следов трагедии – разбросанных вещей, бешеных сборов. Они, Алексей и Анфиса, должны же были, наверное, переживать?
«Да брось, – одернула она себя, – твоя смерть решала для них все проблемы. Конечно, поплакали сначала: все-таки родной человек. А потом скорее всего успокоились и забыли. А оправдание себе всегда можно отыскать».
Она прошла по комнатам, безучастно притрагиваясь к вещам. Зашла в свой кабинет и откинула штору. Неприятно всколыхнулись воспоминания: точно так же она стояла у окна, когда увидела их – мужа и дочь.
– Нет, это невыносимо, – сказала вслух она. – Дом нужно поскорее продать. И пусть все останется в прошлом, будем начинать жизнь с чистого листа.
На книжной полке сиротливо стоял томик Шекспира. Кира провела пальцем по корешку, достала его, пролистала. Но поставить на место никак не получалось: мешала стопка газет. И кто их читал? Неужели Марфа?
Она вытащила газеты и положила на стол. Сознание выхватило заголовок статьи в последний момент, когда Кира уже собиралась уходить. Она вернулась к столу, взяла газеты в руки.
«Алексею Гарденину предъявлено обвинение в убийстве жены», – гласил первый заголовок. Степлером к изданию была прикреплена визитная карточка какого-то адвоката. Точнее, «какой-то», потому что имя на ней было женское. Остальные заголовки тоже не радовали, а статьи наперебой смаковали новость.
Кира машинально отмечала перевранные факты. Все изложенное в статьях было так чудовищно, что она задохнулась от гнева.
Трясущимися руками взяла визитную карточку. В следующую минуту Кира уже звонила Ларисе Калашниковой, адвокату.