Полина целый день, не разгибаясь, мыла пол в огромном супермаркете. Она мешала покупателям, ее толкали и нечаянно, и сознательно, больно задевали тележками. Стоило ей разогнуться, как подлетала девица-менеджер и говорила, что очень грязно там, где она мыла полчаса назад. У Полины давно уже не разжимались зубы. Она не разговаривала. Она не ела целый день. Лишь к ночи покупала буханку хлеба и маленькую бутылку воды. Потом охранник вел ее в подвал, открывал замок, она входила, зажигала крохотную лампочку-миньон на стене. Падала на старый ободранный матрас с двумя подушками и тонкими пледами. Это ее тюрьма. Она – рабыня. Анатолий сейчас выгружает и заносит на склад последние ящики. За день он перетаскивает, наверное, много тонн. Ему разрешают взять немного подгнивших овощей и фруктов. Он принесет их сюда. Он тоже раб. За ним закроют двери, повесят до утра замок снаружи. На крошечных окошках – решетки. Анатолий мог бы выломать эти решетки голыми руками, столько в нем ярости и отчаяния. Он готов бежать, чтобы они стреляли ему в спину… Но Полина. Но дети, которым он боится навредить… Все дело в них.

Они молча смотрят друг на друга, когда его приводят. Им не о чем говорить. Кончились слова и силы. Он помоется над тазом из ведра, как и она, потом они поедят помидоров и персиков с хлебом, запьют водой. Лягут, обнимутся и долго не уснут. Они будут думать – каждый про себя, – когда принять решение и прекратить каким-то способом эти мучения. Иногда она проводит по его лицу рукой и чувствует, как напряжены скулы, как бьются вены на висках. На поседевших висках. И она шепчет:

– Дети…

– Да, – отвечает он одно и то же. – Я что-нибудь придумаю.

От этих слов ей становится так его жалко, что разрывается сердце. Ей хочется заплакать, сказать ласковые слова. Но она их забыла.

Анатолий закрывает глаза и делает вид, что уснул. Полина, услышав его ровное дыхание, сжимается в комочек, припадает к его руке и засыпает. И тогда Анатолий начинает прокручивать в уме все с самого начала. Как это было. Как случилось. Каждый день прокручивает, как будто есть возможность отмотать эту ленту назад…

Он работал электриком в ДЭЗе. Но основной заработок приносили частные вызовы. Он был очень хорошим специалистом. Подключал электроплиты, настраивал любые телевизоры и компьютеры, занимался проводкой… Все знали, что у него полон дом детей, но платили ровно столько, сколько он скажет. А он просил немного, потому что ему казалось большой честью уже то, что его ценят умные, образованные москвичи, что он для них в чем-то вроде авторитет… Он приехал из Молдавии на заработки, снимал сначала комнату у одной не совсем нормальной старухи, которая обыскивала его карманы по ночам. Потом познакомился с Полиной. Она была статная, ясная, простая. Откровенная и пылкая в любви. Он и не мечтал, что она согласится выйти за него замуж. А когда это случилось, страшно боялся, что кто-то подумает, будто он женится из-за квартиры, московской прописки. Теща именно так и думала. Вместе им было жить очень трудно. Но потом теща уехала к мужу за город, и они с Полиной жили почти счастливо. Почти. Денег не хватало, сколько он ни работал. Дети… Полина считала чуть ли не убийством любое препятствие рождению ребенка. Не признавала никакие способы предохранения.

– Женщина должна рожать, сколько ей по судьбе положено, – говорила она. – Вон сколько сейчас бесплодных. А у нас такие детки. Олечка… Мне все говорят, что она красавица. Ты же не любишь ее меньше из-за того, что она не твоя?

– Как ты все в лоб! – сердился он. – Что значит, не моя? Раз я ращу и воспитываю, значит, моя. Ты – мой родной человек, Оля – твоя кровь. Да и кто не полюбит такого ребенка. Но и мои не хуже. Тьфу ты. Я с тобой дурнем становлюсь. Все мои! Пойми и больше не говори глупости.

Полина ничего от него не скрывала. Рассказала и про отца Оли, которого теща увела у собственной дочери. Мать спала с мужчиной Полины в другой комнате, когда Полина кормила ребенка! Он никогда ей не говорил, как жалеет ее. Проняло его это до глубины души. Он вообще сентиментальный, хотя по виду не скажешь: рослый, плечистый, с добродушной улыбкой, теплыми черными глазами. Волосы тоже были черные. Недавно обнаружил у зеркала в туалете магазина, что совсем поседел.

Когда у них стали рождаться дети-погодки, над ним шутили знакомые. Мол, не думает ли он по своей деревенской серости, что в Москве за это квартиры дают, как раньше, или еще как-то награждают. Он не думал. Он привык надеяться по жизни только на себя. И он все время боялся, что не справится. Что его дети будут жить хуже других. Полине он это не мог сказать. Он правильно понимал все ее теории насчет судьбы и детей. На самом деле она была так ушиблена изменой матери и первого гражданского мужа, что пыталась согреться в большой семье. Своей семье. И, возможно, защищала так их отношения. А он все время думал, как заработать. Связей московских нет, образование школьное, потом все осваивал сам. Постоянные клиенты иногда рекомендовали его для конкретной работы в серьезную фирму. Сделать то, что штатные мастера не могут. Вот там платили неплохо. Но только одноразово. В штате так и оставались другие.

И вдруг его остановил на улице сосед. Сказал, что у него фирма по подбору персонала. И одному крупному магазину требуется как раз семейная пара на должность директора и зама. Александр рассмеялся:

– Ты, Гена, нам с Полиной предлагаешь руководящие должности? Больше некому? У нас даже высшего образования нет.

– Это не вопрос, – сказал Гена Назаров. – Документы из-под нашего печатного станка имеются даже не представляешь у каких известных людей. И предложить есть кому. Там конкретно возникла большая закавыка. Снимают тех, кто работал: проворовались. А поставить надо срочно чистых. Совсем чистых, чтоб никто ничего на них и у них не нашел, понял? Борьба с коррупцией.

– Так бывает? – задумался Анатолий.

– Скажи, а мне надо тебе врать? – проорал Гена. – Ты мне кто – брат, сват? Ты мне заплатишь, что ли, за такую… эту… синекуру?

– За что?

– Типа – зарплату получать, а все будут делать те, кто знает, что делать.

– А сидеть кто будет? – резонно поинтересовался Анатолий.

– Уже сидят, – деловито сообщил Гена. – В общем, я сказал. Сумму зарплаты пишу тебе на мобиле, видишь? Ты вообще такие деньги видел в глаза? Думай. Только, чуть не забыл… Для конспирации, чтоб не с улицы вроде. Там сначала придется поработать, ну, кем скажут. Глаза народу помозолить. Хоть товар поразгружать, хоть пол помыть. А потом – выдвижение…

– Далеко это? – спросил Анатолий, подумав, что отказаться всегда можно. Не в его положении сразу от чего-то отказываться.

– Далековато, конечно, другой конец Москвы. Первый раз я вас отвезу. А там, может, и машину дадут. Только обязательно надо взять документы, понял?

И отвез. В рабство. О чем им сообщили в тот же день, когда они собрались после работы домой, а их поволокли в этот подвал. Конечно, Анатолий мог бы раскидать всю эту охрану с их пистолетами, убежать с Полиной в подходящий момент, когда они не посмеют откровенно их преследовать и хватать. Или пусть их убьют, все лучше, чем такая жизнь. Но им сказали, что если они дернутся, тут же люди поедут к детям… Что на убитых детях найдут его, Анатолия, отпечатки пальцев. А люди с их паспортами в тот же день будут пойманы на страшных преступлениях. Потом те люди сбегут, а их объявят в розыск. Это все ему сказали полицейские, которые крышуют этот супермаркет. Анатолий утратил здесь все надежды. Он старается не думать о детях. Он пытается как-то облегчить страдания Полины. Одно желание горит у него в сердце, и, если он его не исполнит, сердце обуглится. Он должен убить Генку Назарова. А потом – хуже все равно не бывает… Они, наверное, уже что-то сделали с детьми, с квартирой. А Генка ловит других дураков.