Глава 8

На выяснение подноготной пейнт-клуба «Артемида» у Бабкина ушел вечер и две бутылки коллекционного коньяка из запаса Макара, подаренного тому благодарными клиентами. Илюшин, совершенно равнодушный к коньяку, а всем спиртным напиткам предпочитавший текилу, отдал коньяк без боя, лишь выразив легкое недоумение.

– Зачем тебе две бутылки? Твой приятель не упьется?

– Не жадничай, – кратко ответил Бабкин, аккуратно устанавливая бутылки в портфель. – Радуйся, что пойдут на пользу дела.

– Ну-ну… – неопределенно выразился Илюшин, в действительности ни капли не сомневавшийся в том, что напарник вернется с информацией: со времен работы оперативником у Бабкина сохранились связи и знакомства, позволявшие выуживать самые неожиданные и, казалось бы, недоступные сведения.

У самого Илюшина такого опыта никогда не было, а связи с бывшими клиентами в данном случае ничем помочь не могли. Или почти ничем, но Макар подобную возможность оставлял на крайний случай. То, что обошлось бы Бабкину в две бутылки коньяка, самому Илюшину могло стоить значительно дороже – Макар очень не любил быть обязанным.

На следующее утро, в субботу, слегка опухший после встречи с бывшим коллегой Сергей рассказывал Макару все, что узнал об «Артемиде» и ее клиентах.

Пейнт-клуб располагался неподалеку от Волоколамского шоссе и был совершенно закрытой структурой: даже разузнать о порядке вступления в него Бабкин не смог. Клуб насчитывал всего около сорока членов, для посещений каждому из них были выделены определенные дни недели: Илюшин с Бабкиным уже знали, что Аслан Коцба предпочитал субботу. Вместо того, чтобы проводить выходной с женой и тремя разновозрастными ребятишками, глава «Юго-запада» еженедельно неукоснительно отправлялся в клуб. Сведения о том, что его сопровождают два заместителя, не подтвердились: Аслан приезжал и уезжал один.

– Фишка в том, что чуваки собираются впятером, – рассказывал Бабкин, потирая покрасневшие глаза.

– Откуда взялись остальные четверо?

– Некоторые утверждают, что они – друзья Аслана, но на самом деле, как я выяснил, их ничего не объединяет, кроме встреч в пейнт-клубе. А также то, что все являются директорами вполне успешных контор – я бы сказал, очень успешных. Перечислить, каких?

– Пока не стоит. Давай дальше.

– Все – относительно молодые мужики, от тридцати пяти до сорока двух лет. Наш Аслан средний в компании – ему тридцать девять. Они приезжают в клуб утром и уезжают ближе к вечеру.

– Обстреляться можно, – пробормотал Макар себе под нос. – Что можно делать в клубе целый день?

– У «Артемиды» своя служба безопасности, как ты понимаешь, – продолжал Сергей. – И самое интересное заключается в том, что никто не знает, чем наша дружная пятерка там занимается.

– Так не бывает.

– Бывает. Сплетни ходят самые разные, но достоверных фактов нет. Вся обслуга молчит, как рыба, – думаю, не столько из-за денег, сколько из-за элементарного опасения за свою шкуру. Подожди, я тебе самого интересного не рассказал. Территория клуба – огромная, примерно пятьдесят гектаров. На ней имеется основное здание, разве что не бронированное, – с камерами, охранниками, овчарками, в общем, со всеми наворотами, пристройки, а вокруг несколько теплиц.

– Чего? – переспросил Макар.

– Теплиц, – терпеливо повторил Сергей. – Что мне сказали, то я и передаю. У клуба своя вертолетная площадка с тремя вертолетами в ангаре, нехилый парк автомашин, небольшая конюшня и, по непроверенным данным, коллекция раритетных «Харлеев». Тех самых, которые «Дэвидсоны».

– А танка у них не имеется? – поинтересовался Илюшин. – Или, для разнообразия, самоходной боевой установки?

– Ручаться не могу, – на полном серьезе ответил Бабкин. – Но я бы, честно говоря, не удивился. Все, что происходит в клубе, окутано завесой тайны.

– Так-таки окутано?

– Именно. И нечего язвить – выражение не мое, а того товарища, который утащил домой твои две бутылки. А он паренек, не склонный к красивым словесам, в отличие от тебя, и раз говорит – окутано, значит, и впрямь окутано. Члены клуба приезжают с утра по пять-шесть человек, проводят весь день за бетонной стеной с камерами по всему периметру и не распространяются потом о том, чем там занимались.

– И что в этом удивительного?

– Поговаривают, что пейнтболом в клубе и не пахнет.

– А если спрашивают членов клуба?

– Они утверждают, что тренировались в стрельбе, – усмехнулся Сергей. – Только скажу я тебе, Макар, за такую сумму, сколько стоит вступительный взнос, можно тренироваться в стрельбе где-нибудь… придумай какое-нибудь особенно пафосное, престижное и оригинальное место.

– Тибет.

– Тибет? Вот, на Тибете. Точно. Под руководством местных монахов. Фактически получается, что сорок человек содержат «Артемиду» целиком и полностью, начиная от собак и заканчивая вертолетами. Скажи, как умный человек, зачем нужен такой дорогущий пейнт-клуб? Чем они там стреляют? И в кого? Кстати, ходят нехорошие сплетни на эту тему, но задавать лишние вопросы никто не желает – себе дороже выйдет.

Илюшин обдумывал услышанное.

– Как давно образовался клуб? – спросил он.

– Два года назад.

– И наша пятерка нигде, кроме него, не пересекается?

– Нет. У них совершенно разные сферы бизнеса: компьютеры, переработка мусора, автомашины… Последнего не помню, могу посмотреть, но в одном я точно уверен: общих точек соприкосновения, помимо клуба, у них ничтожно мало. Объединяет наших «богатеньких буратин» лишь то, что они и в самом деле богатенькие. Более чем. Предпринимателей средней руки в клубе не водится.

– Интересно-интересно… – бормотал Илюшин, быстро дорисовывая в блокнотике вокруг кустиков с подписью «Артемида» пять фигурок с повязками на лбу.

– А это что? – Бабкин ткнул пальцем в повязку.

– Не мешай. Это – знак Рэмбо.

– Точно! Акулы крупного бизнеса в свободное от работы время практикуются в лишении человеков жизни! Бегают за ними по кустам, преследуют с огнеметами, арбалетами и охотничьими ножами!

– Где-то я подобное уже читал, – скептически сообщил Макар, дорисовывая усы последней фигурке. – Заманчивая версия. Одно в ней плохо: она никоим образом не объясняет, при чем тут Вика Стрежина.

Сергей помрачнел и задумался.

– Но во всем остальном, согласись, Аслан Коцба и его приятели подходят под наши условия.

– Подходят, – кивнул Макар. – Два года назад… секретность деятельности… большие возможности по воплощению любых желаний. Да, Серега, подходят. И все-таки что-то в твоем рассказе мне не нравится. Предлагаю наведаться в «Артемиду» в качестве… в общем, неважно, в каком качестве, потом придумаем, – и ознакомиться с обстановкой на месте.

Бабкин потер переносицу и виновато уставился на Макара.

– Что такое? – не понял тот. – Не говори, что ты там уже побывал и оставил мою бутылку коньяка.

– Нет, не побывал. Забыл тебе сказать: в клуб невозможно попасть. Он закрыт для посторонних лиц, в том числе журналистов, мойщиков окон и садовников. Весь штат – свой собственный, территория охраняется так тщательно, что таракан не проскочит. Парнишка, с которым я беседовал, посоветовал мне туда не лезть.

– Та-ак, – протянул Илюшин. – Положение становится все более интересным. В принципе, встретиться с Коцбой и его приятелями мы можем и без всякого клуба. Но Коцба, к сожалению, не Венечка Рощин, беседовать с нами и честно отвечать на вопрос «Что вы сделали со Стрежиной», я боюсь, не будет, и вообще не обрадуется нашему с тобой визиту. К тому же нам нужно разузнать, чем все-таки занимаются деятели крупного бизнеса в свободное от работы время, а узнать это возможно только при условии, что мы попадем в «Артемиду». Стоп. Здесь есть логическая ошибка. Подожди, дай пораскинуть мозгами.

Пока Макар раскидывал мозгами, Бабкин смотрел на запотевшее стекло и обдумывал ситуацию. Ему было совершенно очевидно, что посетители клуба занимаются либо противозаконной, либо безнравственной деятельностью, иначе пропадал смысл конспирации. «Либо и той, и другой, – сказал он себе, – скорее всего, что именно так. Что они могут там делать? Убивать людей? Охотиться на них, как насмешливо предположил Макар?» Сергей покачал головой и протер стекло. Люди с жаждой новых, неизбитых развлечений и возможностью осуществить свои желания могут придумать все, что угодно, в том числе и такое, перед чем стрелялки из арбалета в живых людей покажутся детской шалостью. Тогда оправдана и конспирация, и несоразмерно высокие суммы, затрачиваемые членами клуба на поддержание его деятельности.

Возникал вопрос, связана ли деятельность клуба с пропажей Вики Стрежиной. Пока этого исключить было нельзя.

– Вот что, мой плохо осведомленный друг, – заговорил Илюшин, – поступим так. Крутиться возле клуба нельзя: там стоят камеры, и наверняка я добьюсь лишь того, что попаду в поле зрения безопасников «Артемиды». Идея подкупить обслуживающий персонал мне тоже не нравится: что-то подсказывает, что и до нас пользовались сим нехитрым методом. А потому теперь наступила моя очередь искать хороших знакомых, которые могли бы нам подсказать, что происходит в клубе. Мне нужен список всех клиентов клуба – может, с кем-то из них мы пересекались раньше.

Он озабоченно потер пальцем переносицу. Черт, как плохо, что Липатов до сих пор в реанимации и попасть к нему невозможно: наверняка он куда осведомленнее о деятельности своего шефа, чем Лена Красько. Липатов, Липатов… Может, попробовать подобраться к Коцбе через других сотрудников? Нет, рискованно, да и вряд ли результативно.

– Скажи мне, Макар, – неторопливо начал Бабкин, – если бы ты был экспериментатором, решившим изучить поведение молодой женщины, ограничился бы ты одним наблюдением?

– Не понял? – покачал головой Илюшин, с ходу сообразив, к чему клонит напарник, и сделав слабую попытку оттянуть момент объяснения.

– Неужели тебя устроила бы позиция наблюдателя? А вдруг что-то пойдет не так? Если ты хочешь контролировать ситуацию, ты должен иметь возможность вмешаться в нее. А если ты можешь вмешаться, почему бы тебе это не сделать? Например, изменить условия пари? Включить дополнительные условия? Прибавить азарта? А?

– И что?

– Да то, – рявкнул потерявший терпение Сергей, – что, пока мы ждем сведений, со Стрежиной на острове проделывают черт знает что! Нет, даже черт не знает! На что способны уроды с большими бабками, знают только они одни! А мы с тобой просиживаем штаны, ничего не предпринимая, и в результате даже трупа Стрежиной нам не найти! А должен тебе сказать, Макар, что я очень хотел бы увидеть Стрежину живой, а не мертвой! Она мне, видишь ли, крайне симпатична!

– Не шуми, мой вспыльчивый друг, – предложил Макар. – И что же ты предлагаешь предпринять, раз не хочешь терять времени?

– Проникнуть в клуб, выяснить, чем занимается глава «Юго-запада», и, если они связаны с похищением – а я уверен, что связаны, – либо сдать их, либо вытащить девушку самим. Первое – сложно, – честно признал он. – Но второе можем попробовать осуществить.

– Авантюра, – пригвоздил Макар.

– Оправданная!

– Бессмысленная! А если то, что ты предполагаешь, правда, то вдобавок и вредная, потому что тебя вычислят и немедленно уберут Стрежину! Кстати, могут заодно и тебя. И, кстати, как ты себе представляешь осуществление своего плана? Думаешь, ты проникнешь внутрь подземным ходом, обнаружишь группу злобных личностей, сидящих перед мониторами и наслаждающихся видом страданий Стрежиной, сделаешь запись их забав и принесешь в прокуратуру на блюдечке? Так, что ли?! И следователь немедленно вылетит на Соломоновы острова и лично обшарит каждый из девятисот штук, большая часть из которых, если я правильно помню, необитаема!

Макар редко выходил из себя, но предложение напарника было настолько детским, непродуманным и глупым, что он повысил голос. Что с Сергеем? Как может он, человек с опытом оперативной деятельности, взрослый мужик, нести подобную чушь?

Бабкин шумно вдохнул и выдохнул, чем напомнил Илюшину медведя, готовящегося к нападению, хотя на Макара медведи до сих пор не нападали. Но Сергей нападать не стал, а вместо этого плюхнулся в кресло.

– Не ломай мою мебель, – попросил Илюшин. – Хорошее кресло: новое, мягкое.

– Неудобное: маленькое, тесное, – огрызнулся тот. – Ладно, внесем корректировки: проникнуть в клуб, найти там данные о том, где находится Стрежина, и, не поднимая никакого шума, забрать ее с острова.

Макар взглянул на Бабкина, как на идиота.

– Сережа, ты насмотрелся тупых фильмов, – медленно, почти по складам произнес он. – Бродить по клубу и разыскивать комнатку с документами, на которых стоит гриф «Секретно! Эксперимент со Стрежиной!» тебе никто не позволит. Не говоря уже о том, что – я уверен – нет ни комнатки такой, ни документов, ни грифа!

– Не исключено, что и самой Стрежиной тоже уже нет!

– Тогда твоя затея тем более не имеет смысла, – жестко бросил Илюшин.

Бабкин стих и ссутулился в кресле.

– Сделаем так, – предложил после долгой паузы Макар. – Ты составишь список всех, кто имеет доступ в клуб в качестве клиентов, а я пока съезжу к Каморкину, постараюсь вытянуть из него все, что можно, об отношениях его племянницы и ее шефа. Нужно было раньше это сделать, но я понадеялся, что он вспомнит хоть что-то сам. Зря, видимо, поскольку он не звонит. Потом поговорю с Леной Красько – может быть, у нее найдется, что мне рассказать, хоть это и сомнительно. Но она все же долгое время работала со Стрежиной… А потом, исходя из имеющейся информации, решим, как действовать дальше.

– Ладно, – кивнул Бабкин через силу, – отправляйся к Каморкину, я составлю список клиентов клуба. Не беспокойся, я все сделаю.

– Отлично. Спасибо, Серега.

Макар пошел звонить Каморкину, чувствуя себя немного неуютно, сам не понимая, отчего. Подумав, он списал ощущения на злость от стычки с Бабкиным и переключился на работу.

Макар приехал к дяде Вики Стрежиной раньше, чем обещал, и застал у старика высокого загорелого парня с открытым простым лицом. Такое лицо, был убежден Илюшин, может принадлежать только хитрому человеку, из тех, о ком говорят: «себе на уме».

– Мой сосед, Андрей, – представил Каморкин визитера. – Я вам о нем говорил. Очень помогает мне, и не знаю, что бы я без него делал.

– Да бросьте, – махнул рукой сосед, подмигивая Макару. – Хлеба с молоком принести – чай, не переломлюсь. Ладно, побегу. Если что, Михал Олегович, звоните!

«Голову могу дать на отсечение, что соседу Михаил Олегович приплачивает за его небольшую помощь, – мелькнуло у Макара. – И сам же этого стыдится».

Дожидаясь, пока старик проводит гостя, Илюшин снял с полки книжку и в очередной раз удивился разнообразию интересов Каморкина: на обложке был изображен солдат в полном обмундировании, за спиной которого поднималось синее солнце с протуберанцами вокруг. Книжка называлась «Собаки Тлена», рядом стоял точно такой же экземпляр. Илюшин не любил фантастику, но из любопытства открыл первую страницу, начал читать и незаметно для себя увлекся.

– Извините, Макар, что долго. – В дверях показался Каморкин.

Сегодня он был не в рубашке, подаренной племянницей, а в стареньком пуловере, на локтях которого виднелись следы штопки. Но воротник сорочки, видневшейся в вырезе свитера, был отглажен и даже, похоже, накрахмален.

– Чем вы опять заинтересовались? А, Риддером! Так себе книжица, хотя слог неплохой.

– Я смотрю, у вас их две, Михаил Олегович, – заметил Илюшин, кивнув на точно такой же корешок.

– Заказал купить соседу и знакомой, вот и привезли две сразу, – развел руками старик. – Мне наука: больше следует на людей полагаться. Я ведь, по совести-то говоря, перестраховаться хотел: думаю, кто-то из них обязательно забудет. И вот, пожалуйста!

Он посерьезнел, поправил воротничок рубашки.

– Я боюсь вас спрашивать, Макар… Что-то стало известно?

– Пока нельзя быть ни в чем уверенным, – осторожно ответил Илюшин, опасаясь дать старику ложную надежду. – Собственно, потому я и приехал. У меня к вам есть несколько вопросов…

Следующий час Макар работал с Каморкиным, пытаясь выжать из того все, что могло пригодиться в расследовании. Но, к его сожалению, разговор оказался практически безрезультатным: Михаил Олегович ничего не знал о досуге руководителя «Юго-запада», не мог припомнить ни одного намека Вики на отношения с шефом и после беседы с Илюшиным совершенно расстроился. Макар отметил про себя, что старик стал хуже соображать. Темп речи у Каморкина замедлился, движения стали дергаными. Он подолгу задумывался над самыми простыми вопросами, затем поднимал на Илюшина виноватые глаза и отрицательно качал головой: «не помню». В конце концов Михаил Олегович сам начал сомневаться в том, что в рассказах племянницы проскользнуло что-то, заставившее его сделать вывод о связи с Коцбой, и Макар понял, что пора заканчивать. Встреча с дядей Вики ничего нового не дала.

В недрах квартиры зазвонил телефон, и Каморкин, спохватившийся, что забыл трубку в прихожей, быстро выехал из зала. Негромкое восклицание, торопливая речь… Макар понял, что старику позвонил кто-то из хороших знакомых, а потому ближайшие пять минут ему придется провести в одиночестве. Он встал, прошелся по комнате и неожиданно заметил то, чего определенно не было тут раньше: на письменном столе стоял черно-белый портрет женщины – в простой металлической рамке, за поцарапанным стеклом.

Женщине было около сорока. Высокая, статная, с красивыми, хоть и грубоватыми чертами лица; темные волосы по старой моде были уложены двумя «валиками» по бокам головы. Женщина смеялась, показывая крупные ровные зубы, и чем-то напомнила Макару актрису Нонну Мордюкову.

Голос старика совсем утих, и Илюшин уже собрался выглянуть в прихожую, чтобы проверить, не случилось ли чего, когда Каморкин вернулся. Он извинился, объяснил, что позвонила хорошая знакомая.

– Да, собственно говоря, ее портрет вы держите в руках, – неожиданно произнес он.

– Кто она? – поинтересовался Илюшин, разглядывая соболиные брови дамы, почти сросшиеся на переносице.

– Трудно поверить, – грустно усмехнулся старик. – Но сия красавица – Мария Шпунтикова, вдова Гены. До чего забавной они были парой – и не передать! Генка маленький, лысенький, а супруга его – сами видите, корпулентная дама. Генка все с нами мотался, вечно в разъездах, как и все мы… Маша, смешно сказать, ревновала его! Расспрашивала меня после каждой поездки. – Каморкин засмеялся, и Макар словно вживую увидел молодого Михаила Олеговича – невысокого, но представительного, его маленького приятеля и крупную женщину, сурово выговаривающую что-то им обоим. – А Генка ей письма писал. Отчитывался, значит. Маша поначалу читала письма, а потом рукой махнула: не пиши, говорит, целые простыни присылаешь, а читать-то и нечего. Она, поди, думала, что Генка начнет отчитываться, куда ходил, с кем пил-разговаривал, а он вместо этого философию разводил. Эх, хорошей они были парой. Из тех, что до глубокой старости дружно доживают, хоть и ругаются, как собака с кошкой.

Он снова засмеялся, но, бросив взгляд на снимок, оборвал смех, глубоко вздохнул, потер виски.

– Вы не будете возражать, если я предложу вам чайку? – спросил он Илюшина.

Макару следовало уходить – через час была назначена встреча с Леной Красько, но он согласно кивнул.

– Тогда – минуточку, ровно одну минуточку. Нет-нет, никакой помощи! Не беспокойтесь, я все сделаю сам!

Каморкин уже звенел посудой на кухне, а Илюшин никак не мог понять, почему в голове прочно засела последняя фраза старика. «Не беспокойтесь, я все сделаю… сам!» Илюшин поймал себя на том, что после его слов почувствовал себя… нет, не неловко, но определенно не в своей тарелке. Привыкнув анализировать свои ощущения и докапываться до первопричины, он быстро восстановил в памяти предыдущие визиты к Каморкину. «Ничего похожего. Значит, дело не в старике».

Внезапно перед глазами Макара возник Бабкин, потерянно сидевший в слишком маленьком для него кресле. «Отправляйся к Каморкину, я составлю список клиентов клуба. Не беспокойся, я все сделаю».

Илюшин подавил в себе желание выругаться, но не в адрес напарника, а в свой адрес. Надо же было не заметить! «Я все сделаю»! Не хватало только, чтобы Серега добавил «сам». Вот о чем напомнил ему дядя Стрежиной!

Оставалась небольшая надежда, что он ошибается, поэтому Макар поспешно вынул телефон и набрал номер. «Аппарат абонента не отвечает или временно недоступен», – сообщил ему непреклонный женский голос.

– Вот шкаф безмозглый! – не сдержался Макар, удостоверившись, что Бабкин не сидит за составлением списка, как собирался, иначе телефон был бы подключен.

– Простите?

Каморкин въехал в зал, толкая перед собой накрытый столик на колесиках, расслышал последние слова сыщика и недоуменно посмотрел на него.

– Это вы меня простите, мне придется уйти, – быстро проговорил Илюшин. – Срочные дела. Я вам позвоню, Михаил Олегович. – И он направился к выходу.

– Конечно, конечно… – пробормотал старик ему вслед, с огорчением глядя на печенье в вазочке. Затем вынул из кармашка телефон и позвонил соседу:

– Андрюша? Я, милый, я. Не хочешь чайку со мной попить? Вот спасибо тебе, уважишь старика! Есть печенье, есть, заходи просто так.

Он посидел немного, глядя на смеющуюся женщину на портрете, промокнул вдруг заслезившиеся глаза платком и спрятал фотографию в ящик стола.

Вика не могла сказать, сколько дней прошло с тех пор, как она убежала от палатки. Все происходящее слилось в ее сознании в одну кромешную ночь, в середине которой иногда вставало солнце. Один раз день был такой длинный, что ей стало казаться, будто он никогда не закончится, но его все же сменила ночь. А наступивший следом день продлился всего несколько часов, хотя она допускала, что уснула и не заметила, сколько прошло времени. Теперь Вика могла допустить все, что угодно.

За ней наблюдают. Она поняла это на следующее утро после той страшной ночи, когда видела безголовых мурен и зловонные тела, движущиеся к ней из леса. Утром, открыв глаза, Вика обнаружила себя лежащей на песке возле океана, и на ее ноги время от времени набегала особенно сильная волна, постепенно засыпая их песком. «Так и лежать… – думала Вика, безучастно наблюдая за переменчивой синевой воды. – Всю занесет песком… Пусть. Хорошо…»

Но новая волна принесла существ, которых она раньше не видела, – тонких рыб размером с ладонь, похожих на веретено. Их было пять – все красновато-рыжие, с желтым отливом на боках и отчетливыми синими полосами на голове и спине. Глазки у рыб были большие, как пуговицы на стареньком Викином пальто, и выпученные, и при взгляде на них девушке стало не по себе. Она резко выдернула ноги из песка, и рыбы, испуганные поднятой ею песочной бурей, молниеносно исчезли в глубине.

Глядя на то место, где только что плавали полосатые с пуговичными глазами, Вика почувствовала, что спину ей жжет чей-то взгляд. Точнее, она ощутила его не спиной, а тем местом под затылком – где заканчивается линия волос. Она уняла дрожь в руках, вышла, пятясь, из воды, и лишь затем резко обернулась к лесу.

Ветки чуть наискось от того места, где она стояла, подрагивали, словно кто-то только что отвел их рукой. Вика постояла молча, не сводя глаз с деревьев, но в лесу ничего не происходило.

– Галлюцинации, – прошептала она, вспомнив ночной кошмар.

Но это объяснение прозвучало неубедительно. Днем ей не чудились мурены, не скалились в страшной ухмылке головы, из которых вытекала не кровь, а нечто иное, а значит, и дрожание ветвей не было галлюцинацией. Поняв это, Вика стремительно бросилась в лес, совсем забыв про пауков, обитающих в нем.

Лес ошеломил ее звуками и запахами. Казалось, прошел год с тех пор, как она последний раз углублялась в него, и за это время лес изменился, стал живым, настороженным и враждебным по отношению к ней. Ветки били Вику по лицу и голым рукам, два раза она сильно обожгла ногу об узкие зазубренные листы, напомнившие ей об утренних пучеглазых рыбах. Но самое страшное заключалось в том, что она чувствовала – за ней постоянно следят. Кто-то двигающийся быстро и проворно, бесшумный и очень хитрый шел за ней по пятам, посмеивался над ее падениями, страхом и выглядывал из-за зеленовато-коричневых стволов деревьев. Он был здесь своим, а не чужаком, как она – чужаком, не знающим, что делать и куда бежать.

В конце концов она закричала. Отчаяние взяло верх, и Вика явственно поняла, что не сможет выследить скрывшегося в лесу, пока он сам этого не захочет.

– Отпусти меня! – закричала она, но голос странным образом потерялся в листве, и девушка поразилась тому, как слабо и жалко он звучит.

– Кто ты? – спросила она, сглатывая слезы. – Кто-о-о ты-ы-ы?!

Ей показалось, что вокруг нее возникла плотная прозрачная стена, глотающая все звуки. Вика была уверена, что ее крик не слышен даже на берегу.

Она обернулась, пытаясь понять, где находится палатка с ящиками, но вокруг стояли одинаковые деревья и одинаковые кусты, повторяющиеся через равное расстояние, словно кто-то клонировал изображение в компьютерной программе, воплотил его в жизнь, а затем поместил внутрь ее, Вику. «Меня сюда заманили, – мелькнула мысль, от которой голос и вовсе пропал, словно провалившись внутрь горла. – Зачем? Зачем?!»

Она бросилась бежать прочь из зеленой чащи в ту сторону, где, как ей казалось, должна была стоять палатка, но, выскочив из леса, с замиранием сердца увидела, что берег совершенно пуст. Вика потерянно бродила по песку, пытаясь найти хотя бы следы от ящиков, матраса, консервных банок, но не видела даже собственных следов.

– Сколько вас здесь? – выдохнула она, обернувшись к лесу, и почувствовала с ужасом, что теперь на нее смотрят со стороны океана. – Сколько? Трое? Пятеро? Больше?

Она подавила в себе порыв истерично рассмеяться и опустилась на песок. Интересно, что они придумают дальше? Пока ее оставили без еды и воды.

Что-то красное расплылось по песку возле нее, и Вика со странным ощущением полной нереальности происходящего заметила, что по расцарапанной руке тонким ручейком бежит кровь.

«Они придут на запах, – подумала она. – Нужно смыть».

Девушка подошла к океану, зачерпнула воды и плеснула на ранку. Защипало так, что она вскрикнула и принялась вытирать соленую воду, не понимая, что делает. Очнулась она от того, что заметила на дне в двух шагах от себя чью-то внимательную плоскую морду. Обитатель дна выдал себя, пошевелившись и нарушив рисунок, создаваемый его расцветкой и рельефом песчаного дна: волнообразные линии сместились, и Вика увидела контур тела – широкий, овальный, размером с большую тарелку, с одной стороны которой виднелись близко посаженные черные глаза. Она осторожно попятилась назад, внимательно глядя на затаившуюся рыбу, если только на дне лежала рыба, а не что-то иное, и перевела дыхание, только когда до границы волн осталось не меньше двух метров. «Господи, что я делаю? Зачем я полезла смывать кровь морской водой?»

Способность здраво рассуждать вернулась к ней, и Вика подняла голову и осмотрелась. Напротив нее в океане виднелись очертания неизвестной земли, до которой Вика пыталась доплыть. Она находилась на другой стороне острова – противоположной той, где должна была стоять ее палатка и лежать запасы, оставленные Глебом. «Заблудилась в лесу, – поняла Вика. – Пошла не в ту сторону. Здесь и не должно быть моих следов». Она зашагала сначала медленно, а затем все убыстряя шаги, с ужасом ожидая увидеть пустое пространство на «своем» берегу. В том месте, где берег резко изгибался, она остановилась на несколько секунд, чувствуя, как бешено колотится сердце. Прошла десять шагов – и увидела палатку и ящики.

Она бросилась бежать, оступилась и упала. Песок забился в ноздри, уши, засыпал глаза, и она долго терла их, снова и снова пытаясь открыть, преодолевая режущую боль, потому что боялась, что, пока она ничего не видит, палатка исчезнет. В конце концов Вика добрела до ящиков и свалилась рядом с ними почти без сил. Невыносимо хотелось пить – у нее не было во рту питьевой воды со вчерашнего вечера, – но доползти до канистры сейчас Вика не могла.

Она будто слышала, как смеется тот, кто наблюдает за ней. Теперь Вика могла только удивляться тому, что не поняла этого сразу: конечно, ее оставили на острове не для того, чтобы она провела здесь две или три недели, поедая тушенку. Просто тот, кто забросил ее сюда, собирался повеселиться от души. Возможно, у него было что предложить ей, Вике, для того, чтобы поведение ее не стало слишком однообразным. «Уже предложил, – устало подумала Вика. – Я не могу отличить, где галлюцинации, а где реальность. Плоская рыбина, которую я видела на дне… Если бы я вернулась на прежнее место, она была бы там? Вряд ли. Мне почудилось, просто почудилось».

Она все-таки дошла до канистр с водой, напилась и умыла лицо. Ощущение, что на нее смотрят, стало постоянным, и у Вики вдруг мелькнула дикая мысль, испугавшая ее настолько, что она чуть не опрокинула незакрытую канистру.

«Почему я решила, что мурены мне привиделись? Если кто-то может спрятать меня на острове, то он может устроить здесь все по своему желанию. Тени… жуткие фигуры… Неужели они были на самом деле?!»

Она осмотрелась, чувствуя себя зверьком, загнанным в угол. Затем медленно, очень медленно сделала несколько шагов к океану и отчетливо разглядела на песке неглубокие широкие бороздки, тянувшиеся к воде. У нее потемнело в глазах, от океана вновь пахнуло гнилью, и Вика потеряла сознание.

Когда она пришла в себя, солнце садилось и от пальм падали длинные тени, один взгляд на которые вызвал у нее приступ тошноты. «Уходить. Нужно уходить отсюда». Но сил не было.

Вика вызвала в памяти образ Антона Липатова – сильного, внимательного, готового защищать ее. Когда она только начала работать в «Юго-западе», ей казалось, что Липатов – типичный самовлюбленный красивый мужик, но постепенно она изменила свое мнение. То, что она приняла за самовлюбленность, было уверенностью в себе и окружающих людях, происходившей из счастливого и благополучного детства, а также из готовности спокойно решать любые проблемы. Этого качества Вике не хватало. Ее пугали любые сложности, но она, сжав зубы, преодолевала их, стараясь выглядеть собранной. Антон же ничего не боялся, а то, что Вика принимала за сложности, считал обычными жизненными обстоятельствами. Поначалу ее это раздражало, но затем она обнаружила, что рядом с Антоном ей самой становится спокойнее. Он никогда ничего из себя не изображал, не играл на публику, не боялся показаться неосведомленным. Он был надежным, и, вспомнив об этом, Вика уцепилась за его надежность, как за спасительный канат. «Липатов что-нибудь придумает. Он обязательно что-нибудь придумает. Но мне нужно помочь самой себе и ему. Нужно уходить отсюда».

Собрав остатки воли в кулак и заставляя себя не оглядываться на потемневшие воды, из которых в любую секунду, она чувствовала, могло выбраться то, для чего у нее не было названия, Вика вытащила из ящика две банки консервов и маленькую пластиковую бутылку газированной воды, которую раньше не замечала. Затем пошла прочь, убеждая себя, что она спрячется, просто спрячется в лесу, и все будет хорошо, потому что в чаще ее не найдут. Закопается в землю, закроется ветками, по которым медленно передвигают жирные волосатые тела пауки, и не будет мурен, и тех, кто выходил из леса, и она избавится от страха…

Она уговаривала себя, уходя все дальше и дальше от палатки, а в голове колотилась одна-единственная мысль.