Глава 13

Когда плот ударился в берег, Вика продолжала по инерции грести, зачерпывая ладонями мокрый песок. Наконец, открыв глаза, она увидела прямо перед собой ракушки, над которыми покачивалась прозрачная вода, и поняла, что доплыла.

«Доплыла…»

Радости не было. Перевалившись через край плота, Вика упала в воду и ползла до тех пор, пока не ощутила сухой песок. Она лежала на песке, а позади нее то прибивало к берегу, то вновь отбрасывало назад четыре канистры, связанные веревкой, на которой Вика должна была повеситься.

Она не знала, сколько времени ушло у нее на весь путь. Солнце еще не садилось, но Вика не смогла бы поклясться, что она плыла лишь один день. Часа два спустя после того, как она отплыла со своего острова, девушке стало казаться, что плот не движется. Стоит на месте, несмотря на то, что она усиленно гребет веслом, то с одной стороны плота, то с другой – второе она выронила.

От идеи плыть, лежа на животе, ей пришлось отказаться в первый же час: одно дело тренироваться возле берега, и совсем другое – плыть долго, не меняя положения и пытаясь при этом грести. Сначала затекли руки, затем начало ломить шею, а спустя еще полчаса у Вики возникло ощущение, что ее проткнули шестом, вонзив его сверху в позвоночник, и она больше никогда не сможет пошевелиться. Пришлось отдыхать, положив весла рядом с собой, но, обернувшись, Вика увидела свой остров, и ей показалось, что он стал ближе. «Не может быть! Меня относит обратно?!»

Она схватила весла и снова начала грести. На этот раз ее хватило на пятнадцать минут, и последние пять из них она всхлипывала от боли, отчаяния и от того, что ей так ничтожно мало удалось проплыть, несмотря на все приготовления.

Внизу, в толще океана, жили неизвестные ей существа – шевелились, плыли, поднимались на поверхность, чтобы рассмотреть, что за странная прямоугольная рыбина плывет над ними. Уткнувшись подбородком в разогретый на солнце пластик, Вика смотрела сквозь прозрачную голубоватую бутыль и видела внизу темные силуэты – большие и маленькие. Иногда силуэты разлетались на мельчайшие брызги, и тогда она понимала, что видела косяк рыб. Но один раз то, что она приняла за большую стаю, стало подниматься вверх прямо под ней, и ей показалось, что даже волны дышат иначе от приближения того огромного, что обитало в глубинах океана и сейчас подплывало все ближе и ближе. Длинный вытянутый силуэт, размером не меньше Викиного плота, замер внизу, и она, забыв обо всем, пыталась разглядеть существо, формой напоминавшее подводную лодку с раздвоенным хвостом. Но не смогла даже оценить, на какой глубине оно застыло. Постояв под плотом, существо ушло вниз и слилось с темнотой океана.

Вика не заметила, как заснула. Просто в какой-то момент океан под ней стал пушистым, как кот, и она, раскрыв глаза, обнаружила, что и впрямь лежит на огромном коте, но не удивилась и не испугалась, а лишь обрадовалась. Протянула руку, чтобы поискать, где у него ухо, но наткнулась на что-то мокрое. В первую секунду Вика испугалась за животное, которое послушно несло ее на себе, но потом успокоилась. Вода, это всего лишь вода. «Откуда вода на коте? – подумала она. – Ведь коты не любят воду». Она провела ладонью, убирая влагу с шерсти зверя, и проснулась.

Она лежала поперек плота, и правая ее рука болталась в воде. Вика, дернувшись, резко вытащила ее и чуть не потеряла равновесие. Одно весло лежало у нее под животом, а второго нигде не было. «Потеряла, – похолодев, поняла она. – Я его потеряла».

Забыв об осторожности, о страхе перед муренами, Вика приподнялась, оглядывая поверхность воды, но океан был чист; даже волны не бежали по нему, и синяя гладь походила на перевернутое небо. Если весло и плавало неподалеку, то Вика его не видела.

Она попила немного воды из бутылки, полежала и заставила себя рассуждать здраво. «Потеря одного весла не смертельна. В конце концов, я могу грести и одним».

Но одним грести она не смогла: слишком много времени и усилий тратилось на перебрасывание весла из одной руки в другую. Опять начала болеть спина, а затылок ощущался как раскаленный шар, и Вика стала опасаться, что самодельная повязка не защитит ее от солнечного удара. Она поливала голову водой каждые пять минут, но ей казалось, что влага с шипением испаряется с горячих волос, оставляя на них белую соляную корку.

Вика заставила себя выкинуть из головы мысли о солнечном ударе. Это было не так важно, как то, что она совершенно не двигается. Она опустила руки в воду и попробовала ими грести, но все равно ей казалось, что плот застыл на одном месте, несмотря на все ее усилия. К тому же она с ужасом обнаружила, что веревка размокла, растянулась и стягивает канистры не так крепко, как раньше.

«Вернуться?» Вика обернулась назад – туда, где из воды поднимались пальмы, а белого песка уже не было видно. Нельзя возвращаться. Если она вернется, то останется там навсегда, потому что у нее не хватит ни сил, ни отчаяния, чтобы третий раз попытаться уплыть с острова. От этой мысли Вика ощутила прилив злости и покачала головой. Нет, она не вернется. Она что-нибудь придумает.

В состоянии раздражения на саму себя она поднялась и села на плоту, еле удерживая равновесие. Вика уже пыталась проделать такое, когда тренировалась, но быстро убедилась, что не сможет долго балансировать – плот то и дело грозил перевернуться. Но сейчас, проведя на нем несколько часов, она почувствовала, что задача не так сложна, как казалось вначале. Плот относительно устойчиво держался на воде, и Вика взяла в руки весло и попыталась грести так, так гребут на каноэ. Плот поплыл вперед, и она затаила дыхание, словно боялась, что выдохнет – и упадет в воду.

Она все же упала, и не один раз, и первые четыре раза, забираясь на плот, с ужасом ждала появления рядом пятнистых змей с тупыми мордами. После пятого падения страх прошел, после десятого она совсем перестала думать об опасности. А потом мысли об океане исчезли. Осталась работа, которую нужно было сделать – грести, удерживая равновесие на четырех канистрах, под которыми болтался мешок с бутылкой воды, тушенкой, пластырем и ножом.

И она гребла, гребла, падая в воду от любого резкого толчка, затем забираясь обратно и снова принимаясь орудовать куском фанеры. Временами ей казалось, что она опять не двигается, но, обернувшись назад, Вика видела, что пальмы уменьшились в размерах. Надежда заставляла ее грести, относительное хладнокровие подсказывало, как экономнее расходовать силы, стремление выжить поддерживало ее на жалком плоту, разогретом так, что руке было больно касаться его поверхности.

В конце концов Вика догадалась облить плот водой. Уже не боясь, она спрыгнула в воду и обрызгала канистры, одной рукой держась за веревку. Вернулась обратно и снова принялась грести, бесконечно взмахивая веслом, уже и не вглядываясь туда, где поднимался из сверкающей воды второй остров.

Она проваливалась в полузабытье от жары и усталости и тогда не видела перед собой ничего, кроме сверкающих бликов. Потом мотала головой, терла глаза, сильно зажмурившись, чтобы не попала вода, и туман в голове рассеивался, а блики складывались в дорожку, ведущую к далекому острову.

Он по-прежнему был далеким. Гребла ли Вика или отдыхала, остров, казалось, оставался на том же расстоянии, что и прежде, – так далеко, что она различала лишь очертания невысоких синеватых хребтов. Когда она в третий раз достала бутылку с водой и отпила, ее вдруг пронзила мысль, от которой она поперхнулась и долго кашляла, прижимая бутылку к себе, чтобы не пролить драгоценную воду. «А если это – мираж?!»

Но паника прошла, точнее, Вика заставила ее исчезнуть, сказав себе категорично и жестко: остров есть. Она видела его со своего берега, а значит, он не может быть миражом. К тому же мираж бывает только в пустыне, а здесь – океан. Безумная догадка, что вокруг не океан, а пустыня, кольнула ее, и Вика живо увидела со стороны, как она дергается на связанных канистрах, под которыми – песок, и вокруг поднимаются желтые барханы, ветер несет сухую жару, а невдалеке сидят под тенью навеса люди с биноклями, качают головой и гортанно смеются, глядя на нее. «Как быстро она свихнулась, вы только поглядите! Сколько она уже так плывет? Пять часов? Ха-ха-ха! Четыре метра за пять часов – неплохой результат, господа, очень неплохой. Пари на следующие четыре метра хотите?»

– Нет! – хрипло выкрикнула она, зачерпнула воды и плеснула себе в лицо. Кожу защипало и так стянуло, словно она стала мала для лица. – Нет!

Вода привела ее в чувство, но окончательно убедило в реальности происходящего неожиданное воспоминание о рыбе, которую она встретила в первый день своей жизни на острове. «Я не могла такое придумать. И сейчас не могу. Все происходит на самом деле. Спокойно, спокойно… Не сдаваться. Я доплыву».

Она пропустила момент, когда очертания острова перестали быть синими контурами и превратились в силуэты деревьев, растущих на высоком каменистом берегу. Вика подняла глаза и отчетливо разглядела коричневато-красную скалу, к которой двигался ее плот – невысокую, но почти отвесную, без всякой растительности. В первую секунду она не поверила самой себе, но в следующую сердце остановилось и пропустило два удара, а затем забилось так неистово, словно торопилось наверстать упущенное. Она издала хрипловатый звук, в котором никто не угадал бы смешок, и прижала руки к лицу. Из глаз текли слезы, и Вика сильно зажмурилась. А затем поймала себя на том, что боится открыть глаза – вдруг берег исчезнет?! Она столько раз обманывала саму себя. Неужели и сейчас?..

Она резко открыла глаза и выдохнула. Остров был перед ней.

«Я доплыла!!!»

Вид скалистого берега привел Вику в чувство – она не смогла бы высадиться здесь и забраться по скалам наверх, хотя они и были невысоки. Следовательно, предстояло обогнуть остров, чтобы найти место для высадки. Молясь о том, чтобы такое место нашлось, Вика принялась грести с удвоенной силой.

Несколько раз она попробовала крикнуть, чтобы привлечь внимание тех, кто живет на острове, но голос был так слаб, что она оставила эти попытки. С замиранием сердца девушка высматривала между скалами признаки, говорящие о том, что здесь есть люди, – сети, разбитые лодки, деревяшки, – но ничего не находила. «С этой стороны опасно рыбачить, – объяснила себе Вика. – Они там, где можно спустить на воду лодки».

Кого она здесь увидит, Вика не могла даже представить. Но теперь, когда она убедилась, что эта земля – не мираж, не плод ее измученного воображения, она поняла: того, кто заточил ее на необитаемом островке, здесь нет, и можно не бояться. Нужно только, чтобы хватило сил найти пологий берег. Она слишком устала, чтобы долго плыть.

Вика гребла, покачиваясь на плоту, и ей казалось, что она приросла к канистрам, на которых сидела по-турецки, подогнув ноги. Но скалы не кончались – однообразные, с выступающей из них желтой породой, казавшейся вкраплением песка, с глубокими темными трещинами. Круглые валуны выступали из моря, и при приближении Викиного плота с одного валуна соскользнуло в воду черное, гибкое существо и бесшумно исчезло в глубине. Девушка больше не смотрела в воду под собой, хотя между камнями пестрело что-то яркое, меняющее цвета по мере приближения ее плота. Вику не интересовали те, кого она могла увидеть в воде. Ей нужно было выбраться на землю. Она очень устала.

Бухточка открылась так неожиданно, что Вика чуть не выронила от удивления весло: только что она плыла мимо скал, с тоской оглядывая их бесконечные зубцы, поднимавшиеся над нею башнями неприступной крепости, и вдруг стена разошлась, открывая вход в бухту. Глубокий узкий проход вел к острову, и издалека она увидела, что он заканчивается песчаным берегом – таким пологим, словно бухта была творением человеческих рук. В тишине, нарушаемой только плеском весла и волн, Вика поплыла внутрь бухты, каждую секунду ожидая, что ее окликнут на незнакомом языке.

Когда берег оказался так близко, что можно было различить мелкие полосатые ракушки, вынесенные на него, Вика со странным чувством беспомощности и обреченности ощутила, что не может сделать больше ни одного движения. Она не могла поднять легкое фанерное весло, не могла опустить его в воду, не могла зачерпнуть воды, чтобы умыть лицо. Девушка облизнула потрескавшиеся губы и собралась позвать на помощь, но голос пропал. Она поняла, что это – конец, что она так и умрет в двух шагах от берега, и люди найдут ее тело, когда придут сюда, но мысль о смерти оставила ее совершенно равнодушной, как будто Вика думала не о себе, а о придуманной героине, судьба которой была ей безразлична. Тогда она разжала пальцы, и весло выпало из руки и закачалось на поверхности воды, которая здесь, в бухте, была не синей, а зеленой. Вика с трудом распрямила затекшие ноги, легла на свой плот и закрыла глаза.

Ее покачивало – слабо, почти незаметно. Вика опустила руки в воду, оказавшуюся прохладной, и ощутила, что ее поднимает и несет над океаном вместе с плотом. Она поглаживала воздух ладонями, чувствуя, как его струи омывают ее измученные пальцы, и темные пятна неслись перед ее глазами, складываясь в образ города – прекрасного города с семью высокими башнями, поднимающимися до облаков. Внизу под Викой проходили люди, и она отчаянно захотела спуститься к ним, пусть даже ей никогда больше не придется испытать чувство полета! Она замахала руками, будто раздвигая воздух, который начал сопротивляться ее усилиям, и с радостью поняла, что и в самом деле опускается – все ниже, ниже и ниже. Пальцы ее захватили мокрый песок, Вика открыла глаза и увидела, что она доплыла.

Вечером она возвратилась к своему плоту, предусмотрительно вытащенному как можно дальше на берег, чтобы не унесли волны, и опустилась на прогретый песок. Она проделала сегодня длинный путь, изучая остров, и обратно добрела еле-еле, падая через каждые десять шагов от слабости. К горлу периодически подкатывала тошнота, и после этих приступов Вика покрывалась холодноватым липким потом, от которого исчезали последние силы. Сейчас, лежа на песке, девушка старалась дышать размеренно, и постепенно тошнота ушла, оставив лишь слабость. «Хорошо, что я успела осмотреть все до того, как обессилела. Иначе пришлось бы совсем трудно».

Остров оказался не намного больше ее собственного – по его очертаниям Вика представляла себе огромное пространство, но ошиблась: остров был вытянутым в длину, и форма его напоминала длинный кинжал.

С той стороны, откуда Вика приплыла, он был скалистым, и на всем берегу она разыскала лишь одну бухту, в которую могла бы заплыть на своем плоту, кроме той, в которую причалила. Противоположная сторона была почти такой же, как и весь Викин остров – пологой, с желто-белым песком, похожим на манную крупу. На острове было мало зелени, а линия деревьев, которую Вика издалека приняла за горы, покрытые лесом, оказалась совсем узкой: весь «лес» Вика прошла за четверть часа, спускаясь по склону, пока не выбралась на другой берег. Те места, где она видела густые заросли и могла опасаться насекомых, Вика благоразумно обходила, но даже эта предосторожность не намного удлинила ее путь.

Она сделала три наблюдения за то время, пока осматривала остров.

Во-первых, он состоял из полос: полоса скал, полоса земли и деревьев, полоса песка. Граница между полосами была такой четкой, словно Вика шла по куску огромного торта, приготовленного из теста разного цвета.

Во-вторых, на острове не было пальм.

С третьим наблюдением дело обстояло сложнее всего, потому что Вика не могла его выговорить даже мысленно. Она ощущала себя так, будто забыла несколько слов, будто их начисто стерли из ее памяти. Но произнести их надо было обязательно – хотя бы молча, – просто для того, чтобы не дать победить себя той силе, которая стирала из ее мыслей три слова, складывающихся в предложение. Последнее предложение, заканчивающее ее историю.

Остров был необитаем.

Сергей провел три часа, дотошно выясняя у Лены Красько все, что та знала о знакомых и коллегах Вики Стрежиной. Он по нескольку раз возвращался к одним и тем же персонажам, поскольку в процессе разговора обнаружилось, что Лена вспоминает информацию «по кускам», упуская события, детали, которые могли бы оказаться важными, и они всплывают в ее памяти лишь спустя какое-то время. Хмурый бородатый муж Лены ходил по комнатам, иногда заглядывая в кухню, где сидели Бабкин и Красько, и видно было, как его раздражает визит постороннего мужика, никак не желавшего отвязаться от его жены.

Девушка очень старалась, и Сергей оценил, с каким тщанием она копалась в своей памяти, как упорно заставляла себя вызывать перед глазами образы людей, которых она давно не видела, оценивать, как они относились к Вике, и вспоминать, почему она сделала тот или иной вывод. К концу третьего часа Лена выглядела измученной, несмотря на то, что они прерывались несколько раз, чтобы попить чаю и попытаться поговорить на отвлеченные темы: Сергей хотел отвлечь собеседницу, чтобы она не концентрировалась на одном и том же. Но, несмотря на его усилия, Лена быстро сбивалась на тему о Викином исчезновении. В конце концов он махнул рукой и решил, что, возможно, так даже лучше: в свободной беседе, не направляемой им, Красько сможет вспомнить что-то пропущенное ранее.

Однако, уходя из квартиры Викиной подруги и унося с собой ворох бумаг с записями, Сергей чувствовал разочарование. Он успокаивал себя мыслью, что, возможно, Макар сможет вычленить из этого нагромождения сплетен и фактов рациональное зерно, которое поможет построить ему логическую цепочку, либо просто подскажет, куда двигаться дальше. Бабкин не раз видел, как работает интуиция напарника, и где-то в глубине души надеялся, что Илюшин сможет, как фокусник, вытащить кролика из шляпы – прочитать записи и сказать, кто преступник, в своей обычной насмешливой манере.

Когда он вернулся в квартиру-офис, Макара не было. Сергей не стал звонить, понимая, что Илюшин занят делом, от которого его нельзя отвлекать. Он надел фартук и встал к плите, чувствуя себя кем-то средним между плохим дворецким и хорошей кухаркой. Поразмыслил, раскрыл шкаф, оглядел полупустые полки и достал пакет с рисом.

Глядя на пузырьки, поднимающиеся над белой крупой, залитой водой, Бабкин думал о том, что все их построения возведены на песке. Они рассматривали одну гипотезу и даже в ней сужали круг поисков до самого узкого. Но существовала масса факторов, которые могли изменить судьбу Вики Стрежиной после того, как она долетела до островов, и тогда их с Макаром догадки становились лишь домыслами. Сергей, бывший опер, привыкший оперировать фактическими данными, не находил ни одного подтверждения тому, что Стрежина и в самом деле находится на острове. И потому он осознавал всю бессмысленность шагов, предпринятых ими за последние две недели.

«Достоверно известно лишь то, что она прилетела на Соломоновы острова. И все. Там могло произойти что угодно: случайность, чей-то умысел… Все, что угодно. Макар пошел в неправильном направлении. Все прошедшее время мы занимались ерундой».

Он подумал о том, что делом Стрежиной, кроме них, занимаются власти, но Сергей слишком хорошо знал, как неповоротлив маховик официального расследования. «Сначала запросы… затем местная полиция опросит свидетелей. Соломоновы острова – не Таиланд, дикой заинтересованности в туристах у них нет, а потому они не станут даже делать вид, что лучшие силы полиции брошены на поиски пропавшей туристки. Да и неизвестно, есть ли они – лучшие силы». Бабкин помнил о том, что на Соломоновых островах постоянно происходят стычки граждан с властями, и читал предупреждения, вывешенные на сайтах туристических фирм: «Мы бы не советовали нашим туристам выбирать это государство в качестве места для отдыха. Пока там может быть небезопасно».

– Может быть небезопасно, – повторил он. «И кто в стране, где может быть „небезопасно“, станет искать глупую туристку, удравшую из гостиницы за приключениями на свою пятую точку? И ведь никого не убедишь, что дело не в приключениях, поскольку никаких доказательств у нас нет».

Окончательно помрачнев, Сергей уселся на коврик под окном, собираясь в пятый раз разложить все по полочкам, и тут вернулся Илюшин.

Макар был раздражен. Доверяя своему чутью, а временами полагаясь на него больше, чем на любые факты, он с неприятным ощущением обнаружил, что с некоторого момента не слышит собственного внутреннего голоса. Интуиция помогла ему вытащить Бабкина из теплых объятий клуба «Артемида», но после возвращения из клуба она не давала о себе знать. Илюшин самонадеянно решил, что это говорит об одном: они с Сергеем движутся в правильном направлении, а потому в подсказках внутреннего голоса нет нужды. Но одна версия отпадала следом за другой, а решение все не находилось. Полчаса назад он выяснил, что и очередная гипотеза, на которую он возлагал большие надежды, оказалась очередным тупиком.

– Мадам Осьминой больше нет с нами, – оповестил он Бабкина с порога.

Тому хватило секунды, чтобы обдумать новость.

– А родственники? – быстро спросил он. – Близкие друзья? Люди, очень любившие ее? Надо искать среди них! Если косвенным виновником смерти дамочки кто-то посчитал Стрежину…

Макар отрицательно покачал головой, и Сергей замолчал на полуслове. Илюшин прошел в комнату, мельком бросив взгляд на стопку листов, в беспорядке валявшихся на столе.

– Ты не понял. – Он лег на диван и закрыл глаза. – Юлия Борисовна Осьмина жива и здорова. После того, как она уволилась из «Юго-запада», сия дама удачно подобрала себе мужа и уехала с ним в солнечную Испанию. В настоящее время овладевает испанским языком. Так что, мой преждевременно радующийся друг, даже очень оскорбленной Юлии Борисовне вряд ли пришло бы в голову мстить какой-то сопливой девчонке, когда она сама, как принято сейчас выражаться, в полном шоколаде.

– Нет, постой… – пытался сопротивляться Сергей. – Наоборот! Если ее супруг состоятелен, то у Осьминой только сейчас появилась возможность осуществить задуманное!

Макар покачал головой, не открывая глаз.

– Я разговаривал с одной из ее приятельниц, хорошо осведомленной дамочкой. Юлия Борисовна занята делом: с головой ушла в собственный маленький бизнес. У нее, видишь ли, открылся талант – она прекрасно подбирает аксессуары. И вот с помощью влюбленного супруга мадам Осьмина открыла небольшой магазинчик в Барселоне, в котором торгует всякими дамскими мелочами типа зонтиков, поясков, шейных платков. За последними ездит по всей Испании, подбирает наиболее оригинальные, договаривается с производителями… В общем, живет довольно насыщенной жизнью, в которой, я уверен, нет места никакой Вике Стрежиной. А что у тебя?

Бабкин негромко выругался, что лучше всяких слов объяснило Илюшину, как именно обстоят дела у напарника.

– Вот здесь все, что Красько мне рассказала, – он безнадежно махнул рукой на разбросанные по столу листочки. – Людей много, информации тоже много, а что из нее сор, что зерна истины, я так и не понял. По-моему, все сор.

– Конфликты со Стрежиной? Сильная антипатия? Может быть, необычные персонажи?

– Нет. Фирма как фирма, девочки-секретарши, мальчики-айтишники. Конечно, подруга Стрежиной покорно всех раздела с головы до ног, но ничего особенного в итоге не обнаружилось. И самое главное – ничего нового, вот что паршиво! Красько по-прежнему говорит, что Вику уважали, ценили, а после эскапад с предыдущими секретаршами искренне радовались, что наконец-то нашелся вменяемый человек, который хорошо работает и при этом пальцы не гнет веером в разные стороны. Ничего не выбивается из ранее составленного портрета, ни-че-го!

– Значит, снова приходим к Коцбе. Или же кто-то где-то что-то тщательно скрыл, – пробормотал Макар, сел на диванчике и протянул руку к ближнему листку. – Ладно, давай работать. У тебя на каждом листе отдельный персонаж, как я просил?

– Само собой.

Бабкин знал, что последует дальше: следующие полчаса Илюшин будет недоступен, отвлекать его не рекомендуется. Поэтому Сергей отключил звук телефонов и отправился на кухню варить себе кофе. Пить напиток в одиночестве ему не хотелось, его присутствие Макара не напрягало, и Сергей вернулся в комнату, взял книжку с белой птицей на обложке и начал читать, время от времени поглядывая на напарника.

Илюшин сидел на диване, быстро пробегая глазами текст на очередном листке. Иногда он прерывался, обдумывал что-то и снова возвращался к записям Бабкина. Со стороны они выглядели как хаотичное нагромождение листов бумаги, исписанных крупным почерком, но Сергей знал, что Макар уже разложил их по своей, понятной только ему, системе, в которой персонажи, как он именовал людей вслед за Сергеем, могли быть объединены по любому, самому странному, признаку. Рядом лежал чистый лист бумаги, на котором разноцветными фломастерами Илюшин рисовал разнообразных человечков и их окружение. Изредка отрываясь от книжки, Бабкин наблюдал, как рядом с фигурками появилась длинная, на пол-листа, собака, за ней – дерево, под которым Макар намалевал что-то, отдаленно напоминавшее дракона с кошачьим хвостом. Опять задумался, изучая дракона, и снова погрузился в записи.

Каким образом из шаманства Макара вытекало решение задачи, Сергей не понимал, но зато не раз видел, к каким результатам приводила эта бессмысленная на первый взгляд работа. Все образы, которые Илюшин выуживал из своей головы, он набрасывал на бумаге, и в какой-то момент из них складывалась картинка, в которой смешные человечки стояли на своих местах, и ни одного из них нельзя было сдвинуть, чтобы не изменился весь сюжет целиком. Сейчас Бабкин понимал, что основой идеи Макара являлась нарисованная под человечками длинная собака, но что она означает – не знал. Красько не упоминала о животных, а что модифицировало в таксу илюшинское воображение, догадаться было невозможно.

Через час на столе лежал второй лист с корявыми существами, изображенными Макаром. Бабкин пригляделся, и в вертикально нарисованной крупной гусенице с шарфом вдруг явственно распознал Вениамина Рощина. Никакого сходства не было и, учитывая способности Илюшина к рисованию, быть не могло, но при взгляде на гусеницу, чуть заваливающуюся набок, сразу становилось очевидно – это именно Веня, и никто другой. Под гусеницей Макар вывел нечто совершенно невнятное, вроде ковра-самолета со значком доллара, а под ним пошли и вовсе неразборчивые рисунки.

«Опять отрабатывает тех, с кем мы встречались, – понял Бабкин. – Либо пытается совместить старую информацию с недавно полученной». Но вторая гипотеза была неверна, Сергей сам знал: в таком случае Илюшин вписывал бы старых персонажей на один лист вместе с новыми. Если он этого не сделал, значит, вернулся к прежним версиям.

Тем временем Илюшин засунул фломастеры в коробочку, оставив под рукой только черный, и посмотрел на Сергея.

– Все, – устало сказал он, планомерно переворачивая каждый лист вниз рисунком или текстом. – Перерыв. Не совсем безрезультатно, конечно, какие-то зацепки есть… Вот эта девочка, про которую тебе Красько рассказывала, – Илюшин, не глядя, безошибочно вытянул нужный ему лист с записями Бабкина, – поначалу работала со Стрежиной, а потом перешла в отдел к юристам – так вот, она знакома с Вениамином, я готов за это ручаться на девяносто процентов. Но Рощин нам о знакомстве не сказал.

– Как ты это вывел? – недоверчиво спросил Бабкин.

– Неважно, – отмахнулся Илюшин. – Поверь мне пока на слово. Но их знакомство может быть полной случайностью. Да я, честно говоря, уверен, что так оно и есть. Имеется еще пара дорожек, возможно, ведущих к Стрежиной. Но они совсем узенькие, Серега, могу признаться откровенно. – Он озабоченно взглянул на часы. – Что-то наш информированный фээсбэшник не звонит. Не вздумал бы он сдать нас Коцбе раньше, чем продаст сведения о нем.

– Давай я тебе кофе сварю, что ли? – предложил Бабкин, стараясь скрыть глубокое огорчение и растерянность от того, что первый раз метод Макара не принес никаких плодов. – Или пиццу в духовку запихнуть?

Тот глянул на него и усмехнулся:

– Нет, Серега, спасибо, не надо. Сейчас отдохну и еще одну вероятность проверю. Как ты сам насчет пообедать?

– Попозже. Во-первых, хотел главу дочитать. – Он махнул книжкой. – Неплохое чтиво оказалось, ты был прав.

– А во-вторых?

– Сейчас свяжусь с парнем из отдела, который в курсе расследования дела Липатова. Может быть, они что-то накопали.

Сергей не стал признаваться, что должен был позвонить еще накануне, но увлекся версией с причастностью к исчезновению Стрежиной Вениамина Рощина и совсем забыл о Липатове. В глубине его души держалась стойкая уверенность, что в такого рода преступлениях исполнителя можно найти только в том случае, если его сдадут организаторы, либо по нелепой случайности. Для исполнителя нелепой, для оперативников – счастливой. Такие подарки судьбы иногда падают с неба, и за время работы оперативником Бабкин не раз имел возможность убедиться в этом. Но что-то ему подсказывало, что на сей раз подарков не будет.

– Позвони, конечно, – встрепенулся Илюшин. – Может, мы с тобой, как два идиота, зря головы ломаем!

– Сомнительно, – пробурчал Сергей.

Он набрал номер, пока Макар возвращал голос домашнему телефону.

– Серега, здорово! – рявкнул ему в ухо бывший коллега. – Прям только что тебя вспоминал! Ну что, слушай сюда…

Две минуты Бабкин с оторопью вникал в то, что оживленно говорил ему собеседник. Вернувшийся в комнату Илюшин мгновенно понял, что появилась новая информация, и сел на край дивана, жадно прислушиваясь к разговору. Но из отрывочных реплик Сергея он ничего не понял. Наконец Бабкин попрощался, поблагодарив приятеля, но таким странным голосом, что Макар понял: новости не сулят ничего хорошего.

– Что случилось? – живо спросил он, едва Сергей нажал на кнопку отбоя.

– Нашли виновника происшествия, – медленно ответил тот, – правильнее сказать, виновницу. Девица выезжала из гаража на собственной машине, ударила по газам вместо того, чтобы нажать на тормоз, машину занесло, и она сбила Липатова. Перепугалась, уехала. Обнаружили ее позавчера, когда стали повторно опрашивать владельцев гаражей – тех, что рядом с липатовским. Нервишки у девицы и так были расшатаны, а когда она второй раз увидела оперативника, то решила, что все о ней узнали. Впала в истерику и сама все выложила. Машину осмотрели, улики ее рассказ полностью подтверждают.

– То есть как… – протянул Илюшин. – Ты хочешь сказать…

И замолчал. Бабкин не стал ничего говорить, поскольку объяснять было нечего: Макар и сам все прекрасно понял. Если Липатова сбили случайно, значит, все их построения разрушены, ибо были неверны изначально. Никто не пытался убить человека, который мог поднять шум из-за исчезновения Стрежиной; никто не нанимал стремительного киллера на машине; никто не обдумывал, убрать ли исполнителя. Не было исполнителя, а была глупая девица, купившая права так же легко, как и машину. Глупая девица с плохой реакцией, сбившая соседа по гаражу и в панике уехавшая с места происшествия. Вот и все.

– Пообедать пора, – безразлично сказал Макар, поднимаясь с диванчика и вспоминая, в какой камере морозильника лежит пицца.