29
Сентябрь. Рим. Ада
Еще с вечера небо над Римом затянулось свинцовыми тучами. Ада провела прекрасный вечер. Ходила с приятельницей в музей на выставку Пикассо, а потом в клуб слушать джаз, который она обожала. Поели прекрасной пасты, выпили хорошего вина, поболтали ни о чем, и домой она вернулась в самом прекрасном расположении духа. Приняла душ, надела легкий шелковый халат и, взяв книжку, пошла в спальню. Едва голова коснулась подушки, как ее снова стали мучить мысли о том, что совсем недавно происходило в этой спальне. Ада не могла отделаться от навязчивых мыслей, она ярко представляла себе любовные игры Димы и Оксаны. Она так растравила себя всевозможными фантазиями, что ей захотелось увидеть, как же все было на самом деле. Разумом она понимала, что не нужно этого делать, на это уйдет слишком много сил, а она и так немало потратила их у продюсера. Но пересилить себя не могла и стала представлять тот вечер. «Только спальню, больше ничего», – пообещала она сама себе. Медленно погружаясь в транс, Ада чувствовала пьяную Оксану, лежащую на ее месте, и Диму рядом, но связи между ними не возникало. Потом началась какая-то суета… Ада встряхнулась. «Или я слишком устала и потому ничего не вижу, или они не успели: я помешала. Но эта шваль лежала на моей подушке. Под моим одеялом. Это все равно непростительно». Ада встала и отнесла подушку на кухню к мусорному ведру, чтобы завтра выкинуть. Одеяло скинула на пол. «Завтра отнесу в химчистку. И надеюсь, ее надолго посадят. Интересно, что делает там этот щенок? Надеюсь, ему очень плохо и страшно. Непосвященной глупой человеческой особи находиться в этом доме, да еще ночью, довольно жутковато. Пусть посидит еще пару дней».
Она достала из гардероба большое одеяло. Но поняла, что не может оставаться в спальне, все здесь порождало в ней злость и гнев. Взяв одеяло, она пошла в гостиную и легла там на диване. «Этот русский щенок заставил меня чувствовать ужасный дискомфорт в собственном доме. Такое не сойдет ему с рук», – в который раз пообещала она себе. На улице и в квартире стояла страшная духота. Подступавшая гроза все не начиналась. Сверкали молнии, громыхал гром, но дождь никак не приходил. Ада ворочалась, ходила на кухню за водой, медитировала. Ничего не помогало. Выпила коньяка, потом таблетку снотворного. Включила негромко телевизор, канал классической музыки. И когда, наконец, на землю упали первые капли дождя и из окон потянуло свежестью, она завернулась потеплее, и ее уставшее бороться с бессонницей сознание отключилось.
Ближе к рассвету уже бушевала настоящая гроза. Ветер рвал занавески, ливень зашвыривал в раскрытое окно целые снопы струй. Ада сквозь сон услышала, как воет ветер и шумит дождь, и хотела встать, чтобы закрыть ставни, но не смогла. Сначала она подумала, что запуталась в огромном одеяле, но увидела, что оно валяется на полу, а сама она от самых кончиков ступней и до подбородка опутана красными нитками из ее клубка… Она лежала, спеленутая влажными нитками, от которых исходил терпкий и знакомый запах крови, как мумия или гусеница в коконе, и могла двигать только пальцами. От запаха ее замутило, но Ада не могла перевернуться на бок, как ей того хотелось, а способна была лишь повернуть голову. Сделав это, она увидела посреди комнаты свой широко раскрытый саквояж. «Неужели клубок выкатился сам и опутал меня по рукам и ногам?» – не веря в происходящее, подумала она.
Внезапно картинка на оставшемся включенным телевизоре зашипела, задергалась, и по экрану пошла черно-белая рябь. Сквозь электрический треск раздался голос бабушки: «Ада, ты допустила ошибку, слишком глубоко включившись во все это. Мы должны получать от мужчин наслаждение и молодость, а не негативные эмоции. Что с того, что парень немного погулял? Ты зашла очень далеко в своем гневе, в своей гордыне и в ощущении всемогущества. Ты потратила впустую очень много драгоценных сил. Еще тогда, когда повесился Антонио. Ты пробудила зависть и ненависть даже в наших кругах. Но ты сама должна все понять и исправить. Я не имею права вмешиваться, лишь скажу тебе, что в итоге твоя… – Ада не могла оторваться. Она смотрела в экран, как загипнотизированная. Но вот он снова пошел черно-белым, затрещал, слов стало не разобрать… – И если… – шум, ничего не понятно… – ты скоро умрешь. Я не должна была приходить…» Потом раздался стон, и внезапно экран озарился вспышкой и погас. Запахло паленым.
– Что, что ты сказала, бабушка?
Ада вскочила, вся в поту, ее мутило. Она оглядела свое тело, не нашли ни следов нитей, ни мельчайших остатков крови. Это все снотворное с коньяком. Только запах – удушливый и терпкий. Дождь утих. В лужах у окон лежало несколько зеленых листочков. Мокрые насквозь занавески тяжело висели на карнизах. Она взяла пульт, нажала. Телевизор не работал.
Это сон… Она сидела, опершись ладонями о диван, опустив голову с растрепанными черными волосами, и вспоминала его фрагменты. Нитки, кровь, раскрытый саквояж. «Этот сон – очень плохой знак. Я оставила свой саквояж в комнате, но закрыла дверь на замок. Неужели он его нашел? А ведь еще есть чердак и вещи там, которые я сохранила, как символ своей власти над этими похотливыми ублюдками. Если он их найдет, это ему не понравится. Почему я не предусмотрела такого исхода? Отвлеклась от главного. Втянулась в мелкие дрязги. И вот результат. И что говорила бабушка? Что-то плохое, про меня, про смерть. Ясно одно – нельзя ждать ни минуты, надо срочно ехать на виллу».
Она хотела вспомнить бабушкины слова и все время думала об этом. Ни поспешный утренний кофе, ни душ не дали бодрости. Ада отменила встречи, запланированные на два дня, съездила за покупками и направилась в горы. К полудню она проголодалась и остановилась в маленьком городке на пути. Она зашла в симпатичное светлое кафе и села за столик возле большого зеркала. Уперев голову лбом в подставленные ладони, Ада сидела в ожидании заказа и пыталась вспомнить бабушкины слова. Она даже стала думать о том, чтобы устроить спиритический сеанс. Бабушка предупреждала ее, что покойников понапрасну тревожить не стоит, но ей казалось, что это очень важно. Что от этих слов зависит ее дальнейшая жизнь. Как же она могла их не запомнить. Все другие подробности хранились в ее голове, и она представляла их так же явственно, как и во сне: липкие от крови красные шерстяные нитки, раскрытый саквояж, бабушка в трещащем черно-белом экране телевизора, но ни одного слова, кроме ощущения опасности и тревоги.
Солнце палило невыносимо, ослепляло желто-белым светом, сверкало в струях воды, которые вырывались из шланга, – садовник поливал цветы в скверике у кафе. Ада потянулась к сумке за солнечными очками и, наклонившись близко к зеркалу, заглянула в него и отчетливо увидела седину, проступавшую у корней волос, черные синяки под глазами, которые смотрели неуверенно и даже испуганно. Маникюр на ногтях облупился. Она отпрянула: «Как я могла довести себя до такого состояния? Надо взять себя в руки. Нельзя давать волю нервам. Это первый шаг к поражению».
– У вас есть тут рядом косметический салон? – спросила она подошедшего с обедом на подносе официанта. Он рассказал ей, как проехать к парикмахерской.
Она села прямо и медленно досчитала до двадцати одного. Это было ее магическое число. Все, что требовало повторения, она делала двадцать один раз. Медленно и со вкусом поела, расплатилась и поехала по указанному адресу. «Ничего, что задержусь на пару часов. Это время погоды не сделает. Приеду ночью, но зато не с облезлыми ногтями».
