«Может, вы что-то почувствуете…» Эти Настины слова почему-то с ночи не выходили у Алекса из головы. Он проснулся часа в три. Он, собственно, в это время всегда просыпался – и в квартире Алисы, когда они стали спать в разных комнатах, и дома, когда притащил себя от нее, как тушу убитого вольного зверя… Он просыпался здесь в чертовы три часа и думал только об одном: что лишил себя единственно возможного счастья – видеть свет в ее комнате под дверью, знать, что она рядом, что она там дышит, читает, спит, может, когда-нибудь его позовет… И вот он все думал и думал о том, чего нет, каждую ночь и додумался до того, что ему осталось одно – скоротать как-то остаток жизни. Перетерпеть. И вдруг он проснулся именно с этими Настиными словами. Он вспоминал их бесчисленное количество раз. Потом, уже на рассвете, провалился в короткий, глубокий сон, а проснулся с той же фразой в мозгу. Она не оставляла его по дороге на работу, у него целый день все валилось из рук в его проектном бюро. Пока наконец не дошло. Он почувствовал! Это оно! Быстро завершил дела, что-то не очень вразумительное сказал подчиненным и поехал туда. К Алисиному дому. Ключи от квартиры он всегда носил с собой.

На минуту задержался у подъезда. Надо бы позвонить. Но она может произнести какую-то фразу, которая его собьет, испугает, остановит. А это нельзя! Он чувствовал. И Алекс открыл дверь подъезда, потом квартиры, тихо вошел, надеясь, что слова извинения сами найдутся, когда она его увидит. Он снял туфли, но не стал надевать тапочки. Тихонько, в носках, подошел к открытой двери ее спальни, с тоской и мольбой посмотрел на подушки… Алисы там не было! Он быстро взглянул на балконную дверь: она часто сидела рядом с ней на своем кресле, но ее и там не оказалось. Кресло было у кровати. Он быстро вернулся в прихожую, наверное, дома кто-то есть – дом-работница или сестра, наверное, они помогли Алисе добраться до ванной. Работница-хохлушка вообще никогда не возила ее в кресле. Она говорила: «А нехай черт издить у нему. Я вас лучше на ручках виднесу…» В ванной никого не было, на кухне все прибрано, домработница явно уже ушла. Алекс вытер пот со лба и вернулся в спальню. Кровать была по-прежнему пуста, рядом отбрасывала теплый круг света настольная лампа… И он вдруг услышал, нет, почувствовал легкое движение, легкое дыхание у дальней стены. Медленно повернулся.

Алиса стояла, держась за поручни, вбитые когда-то для тренировок. Она вставала на пальцы босых ног, тянула подъем… Ее чудесное лицо было таким вдохновенным, ресницы трепетали… Он испытал невероятное потрясение и одновременно ужас от того, что чуть было не помешал ей. Ему захотелось стать невидимкой, он тихонечко сделал шаг к двери, не глядя на нее больше… И вдруг услышал: «Алекс… Мой дорогой… Ты пришел… Наконец».

Он носил ее на руках по комнате, баюкал и нянчил… Он не верил тому, что происходит. Он целовал и ласкал ее, как возлюбленную, как дочку, как свою единственную, прекрасную мечту… И смог пробормотать лишь то, что вообще не лезло ни в какие ворота: «Какая же ты дура, Лис. А я какой осел! Мы столько времени потеряли. Я хотел только молиться на тебя… Но как это произошло? Я не могу опомниться… Я когда увидел, как ты поднимаешься на свои пальчики… Боже мой, Лис…» Он уложил ее в подушки, закрыл лицо руками и заплакал страстно, по-мужски. Ее тонкие руки нежно легли на его широкие, вздрагивающие плечи.

– Ну, вот, Сережа, картина маслом, – Александр Васильевич положил перед Кольцовым папку с заключением экспертизы. – Будешь читать или рассказать своими словами?

– Своими, пожалуйста, голова уже не варит.

– Опасная бритва приблизительно 1970 года изготовления, найденная в кладовой особняка Сидоровой, является экспонатом, скажем так, коллекции Игоря Кончева. Это и есть орудие убийства Натальи Сидоровой. На нем – ее кровь. На нем есть незначительный след и другой крови – убийцы, который немного порезался. Это кровь не Кончева. То есть убийца был без перчаток, на внутренней стороне одного из пальцев правой руки и сейчас можно обнаружить порез. На бритве в изобилии отпечатки пальцев Игоря Кончева. Есть отпечатки кухарки Лили, которая нашла ее. Имеются и другие отпечатки, которых у нас нет. То есть – они не Овсяницкого, не Пронькиной, не Сандры и не Рима. Кровь тоже не их. Как тебе такие результаты?

– Ужас. Наша песня хороша, начинай сначала. Хотя по поводу Кончева я, честно, рад. Не хотелось добивать этих несчастных. Ну, и что вы думаете обо всем этом?

– Знаешь, Сережа, я пришел однажды к выводу, что строить предположения – не мое дело. Не то что я не могу совсем, просто ошибаться не люблю. И потому стал экспертом. Тут ошибиться практически невозможно, если хорошо работать. Так что прости, друг, тебе придется самому разбираться. Докладываю еще об одном твоем задании. Я с Пронькиной в больничке пообщался. Экземпляр еще тот.

– Валяйте. Она случайно не покатила на Толю: мол, он заставил сделать ее признание, чем довел до суицида?

– Я тоже был готов к подобному сценарию. Идеальный ход в ее положении. Все тормозится, следователя трясут, отстраняют, следующий уже осторожничает, а может, и навстречу пойдет… В общем, для столь прожженной бабы расклад был бы нормальный. Но тут – полная неожиданность.

– Ну? Не томите.

– Сломался ее железный лоб на такой, казалось бы, сентиментальной чуши, что я ее страдания, не поверишь, склонен рассматривать почти как божью кару. Меня эти эпизоды с больными детьми и стариками просто в шок повергли. Все думал, она может вывернуться на суде, хоть возьми да прибей ее здесь. Шутка. Но по делу: речь идет именно о страданиях – не больше и не меньше. Причем о серьезных, которые реально могут привести к повторному суициду. Уже без накладки со спасением.

– Действительно, верится с трудом.

– А ты зайди к ней, поговори, если хочешь. Она в таком распаде, что ты сам во всем убедишься. Пересказывать наш разговор не стану, это невозможно. Нужен перевод с косноязычного на русский. Только суть. Родилась она не особенно красивым бесталанным ребенком. Чувствовала себя изгоем в детском коллективе и нелюбимой в семье. Нашла способы заявлять о себе, научилась собой гордиться, чувствовать себя всемогущей и т. д. Но она была одинока. А потом вышла на какой-то женский благотворительный форум, создала себе имидж великой спасительницы, стала привыкать к тому, что большое количество незнакомых людей ею восхищаются, благодарят ее. Поверила в то, что есть за что ее благодарить. Подумаешь, несчастные, которых она якобы спасает, должны непременно очень быстро умереть, чтобы появились новые, иначе нет ни бизнеса, ни имиджа великой спасительницы. Она же на какой-то миг осчастливила их своим вниманием. То есть там полная каша из раздутого самомнения, уверенности в себе и страха перед развенчанием мифа… Ты не представляешь! Я первый раз с подобным сталкиваюсь. Она хладнокровно отнимала жизни и деньги, а жить расхотела, прочитав на форуме, что ее считают мразью! Да еще мать ей призналась в своей вечной ненависти…

– Ранимая оказалась душа у этой Маш-маш. Значит, Стелла подвернулась ей под руку, когда Мария прочитала, что ее мразью считают. Как мать ей про ненависть душевно рассказывала, я слышал. Она заявила, что и отец Марию всегда ненавидел. Это, видимо, стало последней каплей. Кстати, он ко мне приходил. Любит он эту уродку. Я даже свидание ему обещал.

– Давай. Ты добрый.